Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2009
Алла Георгиевна Головачева — литературовед, кандидат филологических наук. Родилась в Симферополе. Окончила филологический факультет и аспирантуру Ленинградского университета. Автор книги “Пушкин, Чехов и другие: поэтика литературного диалога” (2005) и более 100 статей по истории мировой литературы. С 1980 года работает в Доме-музее А. П. Чехова в Ялте, с 2006 года — директор музея.
“КУЧУКОЙСКИЙ МАЙОНЕЗ”
(НЕИЗВЕСТНАЯ ДАЧА А. П. ЧЕХОВА В КРЫМУ)
Приехав в Ялту в середине сентября 1898 года и поселившись на частной даче, Чехов уже через неделю начал подумывать о приобретении собственного владения на Южном берегу Крыма. Известный ялтинец Исаак Абрамович Синани, владевший участком в районе татарской деревушки Кучук-Кой, сообщил ему о продажном соседнем имении: в 27 верстах от Ялты, по дороге на Севастополь, между Алупкой и Форосом, в 15–20 минутах ходьбы от моря. 26 сентября вместе с Синани Чехов ездил смотреть это имение и в письме к сестре дал его подробное описание. На участке площадью в 3 десятины располагались дом и хозяйственные постройки, виноградник, табачная плантация, а также громадные камни — следы горного обвала, в конце XVIII века обрушившего в море большую часть прежнего греческого селения. Из скалы возле дома дугообразной струей бил родник с холодной водой. Домик был симпатичным: под красной крышей среди зелени сада, в два этажа, наверху две комнаты и внизу тоже две; с балкона открывался чудесный вид на море. Кроме того, имелись: флигель — “сакля в татарском вкусе”, кухня с русской печью и плитой, сарай для коровы и новый табачный сарай из нескольких отделений. Жилой дом был частично обставлен: новому владельцу оставались буфет, гардероб, два стола, дюжина венских стульев, диван и железная печь. Дом выглядел чистым, новым, а деревья — старыми. На участке росли тополя, кипарисы, гранатовое дерево, инжир, маслины и грецкие орехи. Писателя поразил развесистый грецкий орех, в несколько раз больше самой большой из яблонь в его подмосковном саду; понравился чудесный густой запах кипарисов и весь воздух этого места — “чистый, как на небе”.
“Все трогательно, уютно, оригинально, художественно; но… страшная дорога!!” В том же письме к сестре Чехов рассказал не только о кучук-койских постройках и посадках, но и нарисовал план местности в боковом разрезе. План оказался возможен именно в профильном изображении — благодаря особенностям рельефа. На чеховском чертеже отмечен пункт на Севастопольском шоссе — станция Кекенеис; по правую сторону вертикальной линией обозначен уходящий резко вверх “горный хребет, скалистый, лиловый, с облаками наверху”; по левую сторону — провальный спуск под углом в 60╟ к продающемуся имению. “Спуск очень крут, ехать было мне так страшно, что потом всю ночь мне мерещилась круча”, — откровенно признавался Чехов в своем впечатлении.
Обратившись к известному “Путеводителю по Крыму” А. Безчинского, изданному в начале 1900–х годов, можно узнать, что особенность этой части побережья обусловили “следы страшных геологических переворотов: размытые долины, обрушившиеся утесы, пропасти. Тут, — пояснял Безчинский, — в весьма живописном местоположении находится маленькая деревня Кучук-Кой (Кучук-Кой по-татарски — маленькая деревня). Горы надвинулись над Кучук-Коем, и кажется, вот-вот упадут на него. Когда едешь в Кучук-Кой с почтового шоссе по очень длинной, узкой, извилистой дороге, то внизу расстилается поэтический вид: лужайки, виноградники, рощицы, сакли, дачи”.
В чеховских письмах отмечены те же контрасты: “Свалиться нельзя, но все-таки страшно. Кроме этой дороги, есть еще тропинка, идущая от шоссе к имению, — тут идти даже приятно; говорят, что есть еще какая-то боковая дорога на Алупку и что скоро, через 11/2 — 2 года, пройдет железная дорога у самого имения, между ним и морем. Насколько страшно спускаться, настолько приятно, мирно и спокойно внизу”.
Имение продавалось за 2 тысячи рублей. “Это до дикости дешево, — писал Чехов сестре. — Спуск страшный, но красивый, и ты, быть может, прельстишься как художница”. Окончательное решение о покупке Чехов оставлял за Марией Павловной. Но на время этот вопрос был отложен: в конце октября писатель приобрел участок в Верхней Аутке. М. П. Чехова приезжала из Москвы, чтобы принять участие в его обустройстве, и заботы о новом семейном гнезде — будущей Белой даче — вышли на первый план.
Однако чем больше хлопот оказывалось у Чехова в связи с постройкой в Аутке, тем привлекательнее казалось ему уединенное и достающееся в готовом виде, не требующее ни на копейку ремонта имение. В течение двух месяцев после первых смотрин Чехов не раз будет заводить о нем разговор: брату Ивану напишет, что имение очень удобно для тихой, идиллической жизни; брату Михаилу сообщит, что оно годится в качестве очень милой дачи. В новом письме к сестре он поделится размышлениями, перечисляя достоинства и недостатки подобного варианта: “Имение находится рядом с деревушкой Кучукой и называется поэтому Кучукой. Дорога туда очень хорошая; грязи никогда не бывает, свалиться нельзя, но 1) от Ялты почти 30 верст и 2) когда спускаешься с шоссе к Кучукою, то так высоко, что страшно смотреть вниз, так страшно, что, например, мать не согласилась бы проехать по ней, то есть, дороге, за миллион. Имение маленькое, всего 3 десятины; ни о каком хозяйстве, конечно, не может быть речи, так как мы не татары и в Кучукое весь год не сидели бы; виноградник отнимает времени меньше, чем розы. И если покупать это имение, то лишь для забавы, для летнего и осеннего времяпрепровождения, так сказать, для пейзажа”. Постепенно у Чехова оформляется замысел: дом в Аутке предназначен для постоянного жительства, Кучук-Кой подходит для летнего отдыха семьи, главным образом — сестры и семейных братьев.
Все же для Марии Павловны некоторой неожиданностью явилось письмо Чехова, отправленное из Ялты в Москву 8 декабря 1898 года: “Ну-с, начну с новости. Новость приятная, неожиданная. Не думай, что я хочу жениться и сделал предложение. Я не удержался, размахнулся и купил Кучукой. Купил ровно за две тысячи и уже совершил купчую, и на сих днях поеду туда уже как хозяин и повезу матрас и простыни”. Имение было куплено за наличные, долгов на нем не было. Нотариус в Симферополе утвердил купчую, после чего она была прислана М. П. Чеховой.
Ни одна покупка Чехова за всю его жизнь не доставила ему столько радости, как приобретение Кучук-Коя. Деликатному и всегда считавшемуся с семейными интересами Антону Павловичу эта радость причиняла даже некоторую неловкость, и он поспешил как будто оправдаться перед сестрой: “Если тебе не нравится, что я купил Кучукой, то не особенно волнуйся. Это не пропащие деньги; всегда можно продать, и притом с большим барышом, особенно когда пройдет железная дорога”. На самом же деле Чехов немного лукавил: к тому времени не было никакой уверенности, что проект железной дороги в этом районе будет утвержден. Ему очень хотелось выглядеть чрезвычайно практичным человеком, сделавшим выгодное экономическое приобретение. Потом он даже рассчитает, что можно сдавать в аренду табачный сарай и иметь 5–6 % дохода. В действительности главным было другое: то, что он стал владельцем “одного из самых красивых и курьезных имений в Крыму”. В декабрьском письме к сестре он отметил belle vue — “прекрасный вид”, в январе 1899 года в письме к брату Александру писал: “Belle vue, такое belle vue, что хоть отбавляй”.
Кучук-Кой пробуждал воображение Чехова. В октябре 1898 года он описывал эти места Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко: “…поэтично, уютно, но дико; это не Крым, а Сирия”. В декабре уже после покупки написал Марии Павловне: “Овраги, каменные глыбы, старые деревья, вода, необычайный простор и дикость, как в Африке, и, глядя на все это, я думал: как было бы глупо, если бы я не купил этого имения!” Позже сообщал о новом владении двоюродному брату Георгию: “Это изумительное место по красоте, нечто невиданное…” Вскоре после покупки Чехов съездил туда вместе с Львом Николаевичем Шаповаловым, архитектором ялтинской Белой дачи, и Шаповалов, оглядевшись, всплеснул руками и сказал: “Чего тут только можно понаделать!” В переписке писателя проскальзывает намерение построить еще один небольшой дом, европейского типа, не без иронии именуемый “за2мком”. В первых числах апреля 1899 года Чехов навестил Кучук-Кой вместе с Максимом Горьким. Показывая свое имение, он рассказывал, что хотел бы устроить здесь санаторий для больных сельских учителей — выстроить новое светлое здание, с большими окнами и с высокими потолками, с прекрасной библиотекой и разными музыкальными инструментами. Рядом Чехову виделись пчельник, огород, фруктовый сад. Горький запомнил детали этой поездки: клочок земли и белый двухэтажный домик, жаркий солнечный день, доносящийся с моря шум волн и ласково-грустный чеховский взгляд. В тот же день Чехов писал родным: “Только что вернулся из Кучукоя. Там изумительно хорошо, просто рай… Деревья уже распустились, трава, всюду водопадами бежит вода, шум. В Кучукое очень уютно. Если там иметь одну лошадь и одну корову, то можно жить припеваючи. Мне предлагают за сие имение 5 тыс., но я не продам”.
10 апреля 1899 года Чехов уехал из Ялты в Москву и в течение нескольких месяцев оставался в своем подмосковном имении Мелихово. В письмах он приглашал погостить в Кучук-Кое родных и знакомых — брата Ивана, двоюродного брата Владимира, актрису О. Л. Книппер, писателей М. Горького и П. А. Сергеенко. Летом брат Иван приехал в Ялту, и Синани свозил его осмотреть имение. Гость фактически оказался один — старый приятель Петр Сергеенко. О своих впечатлениях он рассказал в очерке “О Чехове”, посвященном памяти писателя:
“…страдая, как работник, за свое бестолково разрываемое на клочки время постоянными набегами всевозможных └антоновце“ и └антоновок“, Чехов в конце 90-х годов приобрел себе в горах, невдалеке от Симеиза, у татарской деревушки Кучук-Кой, несколько десятин земли с небольшим домом. Антон Павлович рассчитывал там построить для себя дом и скрываться туда для отдыха — работы. Место, приобретенное Чеховым, очень красиво. Оттуда открывается волшебный вид на море и на горы. Один из приятелей Чехова, посетивши Кучук-Кой, писал Чехову:
И, восходя крутой тропой,
Вздыхал я, думая: на кой
Антону нужен Кучук-Кой?
Но лишь взглянув на Кучук-Кой,
Мне стало ясно вдруг: какой
Прилив и мира, и покоя
Найдет здесь житель Кучук-Коя.
Но мечты Чехова не осуществились. Занявшись постройкой виллы в Аутке, он не мог ничего сделать для Кучук-Коя. Затем женитьба… Художественный театр… поездки в Москву… И небольшой белый домик в Кучук-Кое до сих пор стоит одинокий — под сенью огромного волошского ореха с благоухающей листвою… У крылечка выросла трава, а на самом видном месте обвалилась штукатурка”.
Отметим характерно курсивное выделение, сделанное Сергеенко: если Аутка воспринималась им как привычное название, то Кучук-Кой звучал странно для приезжего человека. Наверняка сам мемуарист был и сочинителем стихотворных строк, приведенных от имени “одного из приятелей”.
Покупка Кучук-Коя дала Чехову повод поставить в одном из писем к брату Александру шутливую подпись: “Богатый родственник, землевладелец”. Свое новое владение он то называл пренебрежительно “кучукойским именьишком”, то величал торжественно “майоратом”, а как-то услышав от московского издателя Н. И. Пастухова, что тот именует “майорат” “майонезом”, не замедлил с определением — “мой кучукойский майонез”. В результате нескольких посещений хозяина в доме завелись самовар, посуда, постельные принадлежности. Но чем далее, тем яснее писатель сознавал: Кучук-Кой очарователен, но почти недоступен. Соблазнительно близко находилось чудесное море, были песчаный берег и удобные камни, с которых ловилась крупная рыба, — но когда в один из приездов Чехов спустился к морю, то на обратном пути подъем оказался ему не по силам. То ли в шутку, то ли всерьез после этого он сказал, что “для купанья и рыбной ловли придется прибегать к услугам лошади или ослов”.
Осенью 1899 года, когда семья уже поселилась на Белой даче, Чехов решил свозить сестру и мать в это имение. На следующий день, 18 октября, он писал брату Ивану: “Когда спускались по страшной дороге, мать была в ужасе, молилась, но Кучукой ей очень понравился. Маше тоже понравился. Летом будем там жить — так решили…” Однако планы быстро переменились. В конце октября Мария Павловна вернулась в Мос-кву, где снимала квартиру, и уже 1 ноября Антон Павлович написал ей из Ялты: “Думаю продать Кучукой и купить где-нибудь поближе, с куском берега, чтобы иметь свое купанье. Такое одно именьице продается около Гурзуфа…” Не пройдет и трех месяцев, как Чехов действительно купит участок в Гурзуфе, и семья получит другую дачу на морском берегу. В марте 1900 года в письме к Сергеенко, вспоминавшему Кучук-Кой с восторгом, Чехов напишет с немалой иронией: “В Кучукое ты умер бы с голоду, там нельзя жить, не организовавши предварительно правильного хозяйства. Но радуйся, с голоду ты не умрешь, так как я продаю Кучукой. Уже есть покупатель”.
В январе-феврале 1901 года у Чеховых в Аутке жил Иван Бунин, и в его заметках сохранилась запись тех времен с упоминанием Кучук-Коя: “Крым, зима 1901 года на даче Чехова.
Чайки как картонные, как яичная скорлупа, как поплавки возле клонящейся лодки. Пена как шампанское.
Провалы в облаках — там какая-то дивная неземная страна. Скалы известково-серые, как птичий помет. Бакланы. Суук-Су. Кучукой. Шум внизу, солнечное поле в море, собака пустынно лает. Море серо-лиловое, зеркальное, очень высоко поднимающееся”. Бунин оказался, вероятно, одним из последних посетителей живописного чеховского имения. Самого Антона Павловича в тот период не было в Ялте, так что Бунина сопровождали тот же верный Синани и Мария Павловна, постоянная спутница по поездкам этого времени на водопад Учан-Су, в Гурзуф и соседний с Гурзуфом курорт Суук-Су, — места, упомянутые рядом в одной дневниковой записи. Крымские впечатления этой поры надолго сохранятся в творческой памяти Бунина. Позже детали, внесенные им в прозаическую заметку, повторятся в его стихотворении “Все море — как жемчужное зерцало…” (1905), где и образ “серо-лилового, зеркального моря”, и сравнение белых чаек с поплавками получат свое поэтическое развитие:
Все море — как жемчужное зерцало,
Сирень с отливом млечно-золотым.
В дожде закатном радуга сияла.
Теперь душист над саклей тонкий дым.
Вон чайка села в бухточке скалистой, —
Как поплавок. Взлетает иногда,
И видно, как струею серебристой
Сбегает с лапок розовых вода.
У берегов в воде застыли скалы,
Под ними светит жидкий изумруд,
А там, вдали, — и жемчуг и опалы
По золотистым яхонтам текут.
К лету 1901 года кучук-койское имение хлопотами М. П. Чеховой было продано через комиссионную контору А. Н. Виноградова в Москве. Его купила госпожа Перфильева из города Кологрива, но покупка была сделана заглазно, по рекламному объявлению. Когда новая владелица увидела Кучук-Кой, она оказалась настолько разочарована, что прислала недавним владельцам “ругательное письмо” с требованием вернуть ей деньги. Чехов немедленно распорядился в Москву, чтобы деньги Перфильевой были высланы в Кологрив без объяснений и разговоров. “Никогда не буду ничего продавать, — писала брату Мария Павловна после этого инцидента. — Единственное утешение — опять орехи будем получать из Кучук-Коя”. А в письме к матери, посланном из Москвы 9 декабря 1901 года, сообщала: “Передайте Антоше, что Кучук-Кой теперь опять наш и на покупку его я истратила всего 1 р. 50 коп. (полтора рубля). На праздниках придется мне туда ехать. Когда пройдет железная дорога, то мы продадим его гораздо дороже, а пока покушаем орешки и винограду”. При жизни А. П. Чехова кучук-койское имение так и не было продано.
После смерти писателя на семейном совете Кучук-Кой было решено передать в пользование Ивана Павловича Чехова. Но и он там не жил, а в августе 1905 года сдал в аренду землю татарину Аджи Осману-оглы под сарай для табака. Право пользования жилым домом оставалось за Чеховыми, но никто из них уже не интересовался этим имением. По семейным рассказам, И. П. Чехов продал его в 1910 году, после чего купил себе маленькую усадьбу Гришино под Москвой.
В 1967 году племянник писателя, художник Сергей Михайлович Чехов, москвич, работавший над серией рисунков “Чеховские места”, решил зарисовать бывший чехов-ский дом в Кучук-Кое. Из Москвы он захватил с собой старинную фотографию домика А. П. Чехова, но, добравшись до деревушки, сколько ни осматривал имеющиеся строения, так и не нашел мало-мальски похожего. Одна старожилка отвела его на край деревни и указала на пустырь: “Вот тут была усадьба Антона Павловича Чехова, а вот здесь стоял его дом. Эту дорогу как раз проложили по тому месту, где стоял дом”. “Итак, — подвел итог своим поискам С. М. Чехов, — дома, купленного когда-то Антоном Павловичем, видавшего его радости и мечты, не существует. Время и люди стерли его с лица земли”.
В 1983 году была предпринята еще одна попытка отыскать кучук-койский след Чехова. В Доме-музее писателя в Ялте снимался фильм “Письма из Ялты” — последняя часть пятисерийного документального повествования “Путешествие к Чехову” по сценарию Владимира Яковлевича Лакшина. Съемочной группе хотелось запечатлеть и связанные с Чеховым окрестности. Но поездка в Кучук-Кой практически ничего не дала. В послесловии к фильму Лакшин рассказывал: “Целое утро потеряли мы, ища то место, где стояла первая крымская дача Чехова в Кучук–Кое. Показания местных жителей были сбивчивы. Мы сняли почти наугад старые кипарисы. Родник, бивший у дороги и описанный Чеховым, захламлен и не отмечен хоть каким-нибудь памятным камнем”.
Однако, утратив материальные следы пребывания Чехова в Кучук-Кое, мы можем сегодня задуматься о памяти другого рода, воплощенной в творчестве писателя. В этой области “алгебра” фактов уступает место читательской интуиции, более подходящей к тому, чтобы “поверить”, по пушкинскому слову, “гармонию” художественного творения. “Того, что совершалось в глубине его души, никогда не знали во всей полноте даже самые близкие его люди”, — утверждал о Чехове Иван Бунин. В восприятии чеховской семьи кучук-койский сюжет оказался проходным и даже докучным. Но в творче-ском сознании художника впечатления, эмоции, реалии и мечты, связанные с Кучук-Коем, не могли не оставить следа. И думается, они получили своеобразное отражение в одной из ялтинских пьес, а именно — в “Вишневом саде”.
Здесь в центре внимания окажется прекрасное имение, история его владения и продажи. В сюжетное сплетение войдет неожиданное для всех, в том числе и для самого нового хозяина, приобретение имения; войдет мотив железной дороги и ощущение текущего времени, в котором контрастируют давно сложившиеся местные устои жизни и планы переустройства, намечаемые новым владельцем. В “Вишневом саде” прозвучит и самоирония по отношению к себе как к новому владельцу, и радость обладания редкостным имением, и обостренное восприятие его красоты. Думается, именно тот период, когда писатель чувствовал себя владельцем “одного из самых красивых имений в Крыму” и в то же время радовался собственным орехам или пятипроцентной аренде за табачный сарай, обогатил его новым творческим опытом. Этот опыт в “Вишневом саде” выразится в своеобразном сплетении и поединке захватывающей красоты и хозяйственного практицизма, позволит писателю создать сложный психологический образ героя, который с гордостью и некоторым недоумением объявит: “Я купил имение, прекрасней которого нет ничего на свете”, — и в то же время с легкостью поднимет руку на полную его переделку.
Определяя специфику авторского мироощущения, восходящего к недолгому кучук-койскому периоду, не обойдем вниманием и сопутствующие крымские впечатления Чехова. О некоторых из них, вероятно, небезразличных для истории написания “Вишневого сада”, может дать представление уже упоминавшийся “Путеводитель по Крыму” А. Безчинского. Обратим внимание на то, что в “Вишневом саде” одна из важных и первых заявленных тем — это тема железной дороги: с разговоров о поезде начинается действие; поезд, станция и железная дорога упоминаются во всех четырех актах пьесы; железная дорога связывает место действия — имение Раневской — с ближним городом, с губернским центром и далее с Европой, с Парижем, откуда приехала и куда вернется Ранев-ская. “Вот железную дорогу построили, и стало удобно. Съездили в город и позавтракали”, — говорит один из героев. В разговор о железной дороге органично вплетается тема продажи имения, ставшего недоходным. Практично мыслящий Лопахин предлагает выход: “И вишневый сад, и землю необходимо отдать в аренду под дачи, сделать это теперь же, поскорее — аукцион на носу!”; “дачник лет через двадцать размножится до необычайности”; “и тогда ваш вишневый сад станет счастливым, богатым, роскошным…”
Все эти темы: железная дорога, дачи, дачники и будущее экономическое возрождение — обычно расценивают как отражение в чеховской пьесе процессов, происходивших на рубеже XIX и XX веков в капитализирующейся и демократизирующейся глубинной России. Но это были и крымские темы, отразившие новые реалии южнобережной жизни. В 1903 году путеводитель Безчинского отмечал современную тенденцию: “Несомненно, что Ялта приспособляется к новым требованиям <…> Приспособляются и демократизируются ее окрестности, — логика жизни приводит к тому, что крупные имения раздробляются на мелкие участки и распродаются кусками, доступными для человека с средним достатком”. В этих процессах особая роль отводилась железной дороге: “Какое-то проклятие ряд лет висело над Южным берегом Крыма. В эту единственную русскую климатическую станцию нет железной дороги. За 80 верст, отделяющие Севастополь от Ялты, часто приходится платить дороже, нежели от Москвы до Севастополя. Но <…> в скором времени к Ялте будет проведена железная дорога, которая прорежет большую часть Южного берега. Тогда начнется золотое будущее Южного берега Крыма…”
“Нет никакого сомнения, — утверждал Безчинский, — достаточно одной железной дороги, чтобы пустующие на этом пространстве земли покрылись дачами и маленькими курортами, чтобы то, что сейчас занято виноградниками и табачными плантациями, и колючими кустарниками и скрюченными дубами, пошло под людские поселения для нуждающихся в юге людей. Нет никакого сомнения, что этот маленький кусочек земли <…> обратится в непрерывный ряд городков и дачных местностей, где людям можно будет жить круглый год по своим вкусам и склонностям…” Как отголоски этого текста, звучат в “Вишневом саде” реплики Лопахина: “Настроим мы дач, и наши внуки и пра-внуки увидят тут новую жизнь…”
Кучук-Кой остался непроясненным сюжетом в творческой биографии Чехова и не слишком понятным эпизодом в его житейской биографии. Редкие упоминания об этом имении в популярной и научной литературе обычно сопровождаются теми или иными неточностями. Так, в статье Г. Н. Соловьева в журнале “Наше наследие” (1998, № 47), посвященной истории южнобережного курорта Суук-Су, есть страницы и крымской Чеховианы, но Кучук-Кой обозначен в этой работе как место “над Ялтой”. В исследовании британского слависта Д. Рейфилда “Жизнь Антона Чехова” Кучук-Кой упомянут как имение, расположенное по соседству с поместьем Суук-Су. Между тем, как уже говорилось, Кучук-Кой находился в 27 верстах от Ялты в сторону Севастополя, то есть на запад, а Суук-Су — близ Гурзуфа, в противоположном направлении от Ялты, на расстоянии 15 верст по восточному побережью.
Надо признать, что в недостатке информации отчасти был “виновен” и сам писатель — своим умолчанием. После неудачной попытки продать Кучук-Кой в поведении Чехова появляется нечто “лопахинское”: Лопахин пускает на сруб вишневый сад и вместе с ним свое прошлое, Чехов как будто с корнем вырывает из своей видимой жизни недавний “кучук-койский сюжет”. Или, может быть, ситуация такова, что “сюжет” переплавлен в его душе в некий творческий вариант, вытесняющий материальную подоплеку. Словно в жизни автора наконец-то случилось то, о чем раньше сказал один из его героев: “…если бы мне пришлось испытать подъем духа, какой бывает у художников во время творчества, то, мне кажется, я презирал бы свою материальную оболочку и все, что этой оболочке свойственно, и уносился бы от земли подальше в высоту” (“Чайка”).
Как бы то ни было, Чехов не упомянул о Кучук-Кое в завещательном письме, составленном в августе 1901 года, где он распорядился другими своими владениями — домом в Аутке и дачей в Гурзуфе. И впоследствии, зная, что имение остается за ним, больше о том не заговаривал. В справочнике Безчинского, где перечислены имения по берегу моря в районе Кучук-Коя, в том числе дача художника Куинджи и владение Синани, имя Чехова также не значится. Само это умолчание, ставшее реальной послечеховской историей чеховского места, углубляет скрытую ассоциативность с пьесой о вишневом саде. Как и усадьбу Раневской, чеховский Кучук-Кой сотрут с лица земли время и люди. Сделанный на заре ХХ века прогноз “золотого будущего” побережья не оправдается: сегодня вполне очевидно, что развернувшееся в этих местах строительство уничтожило природную красоту, разрушило естественные родники — условие жизни и процветания южного края, усилило опасные оползневые процессы. Такая судьба реального уголка на карте Южного берега Крыма позволяет оценить историю любимого чеховского имения одновременно и как узнаваемую историко-культурную ситуацию, повторяемую в разных вариантах и с разным масштабом изображения. В книге современного исследователя Эммы Полоцкой “└Вишневый сад“: Жизнь во времени” эта ситуация обозначена именно так: “ситуация └вишневый сад“”, родившаяся в отечественной литературе ХХ века на реальной почве.