Публикация Елены Зиновьевой
Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2009
Леонид Юзефович. Журавли и карлики: роман. М.: АСТ; Астрель, 2009. — 477 с.
Гомеровский миф об извечной войне журавлей и пигмеев (карликов у Юзефовича), которые “через людей бьются между собой не на живот, а на смерть”, получает в романе реальное воплощение. Новый мир — будь то Европа ХVII века или Россия конца ХХ — начала ХХI века, когда с вхождением в эру реформ опять вступили в силу выплывшие из тьмы столетий законы — оказывается всего-навсего хорошо забытым старым, хотя все помнившие его умерли тысячу лет назад. Миф о журавлях и карликах актуален в XVII веке, когда воюют все: казаки и ляхи, венецианцы и турки, лютеране и католики, евреи и христиане, актуален он и спустя три столетия, когда война идет на другом пространстве, пространстве одной страны, дважды оказывавшейся в ХХ веке бывшей. И неважно, кто вселился в карликов, кто в журавлей, — это война двух враждебных стихий, горней и дольней, во всем противоположных друг другу, но неспособных существовать по отдельности. По ходу романа свои толкования, дополнения в древний миф вносят философы, теологи, государственные деятели, интеллектуалы и прагматики, оценивающие свое время и историю. В романе мастерски переплетаются несколько сюжетных линий. Это и авантюрное повествование о судьбе самозванца, выдававшего себя то за сына, то за внука русского царя Василия Шуйского — Тимофея Анкудинова. Он родился в 1617 году в семье вологодского торговца холстами, служил в Москве, в приказе, ведавшем казенными питейными домами, проворовался, бросился в бега. Польша, Стамбул, Ватикан, Скандинавия, германские земли, Венгрия, Украина… Его охотно принимали при дворах европейских и османских монархов: мнимый сын русского царя становился козырем за пазухой, который можно было использовать для дипломатических торгов с Московией. Он менял религии, вел беседы с политиками, учеными и богословами. Не подозревая о существовании “Илиады”, не зная, что война журавлей с пигмеями была описана еще Гомером, он рассказывал о чудесной земле, о Перми Великой, где якобы был наместником, и о ведущейся там вечной войне серых журавлей с тамошними пигмеями. Преследуемый москвитянами, он бежал все дальше и дальше. В Европе и Московии XVII века историк Л. Юзефович чувствует себя как дома, высвечивая потаенные закоулки нашей общей с Европой истории. В романе историю самозванца Анкудинова пишет в начале 90-х годов ХХ века бедствующий литератор Шубин. “Вымысла у него хватало, хотя в целом история Анкудинова была подлинная, свои узоры он расшивал по реальной канве”. Работает Шубин и над очерком о другом самозванце — о лжецесаревиче Алексее, “чудом уцелевшем” сыне Николая II, объявившемся в Забайкалье в гражданскую войну. История этого самозванца неоднократно, самым причудливым образом будет всплывать в романе. В параллель с историческими сюжетами разворачивается действие и в перестроечной России. Оно ограничено многозначащими временными рамками: с весны 1993 года, с начала конфликта между Съездом народных депутатов и Ельциным, по октябрь 1993 года. Невольными участниками и наблюдателями событий у Белого дома, очередного столкновения журавлей и карликов, становятся и писатель Шубин, и неудачливый сорокалетний бизнесмен Жохов. Современная сюжетная линия строится почти как детектив, где главная роль отводится Жохову, бывшему геологу. В постсоветской России геолог-поисковик, чей опыт в новой жизни “пользовался примерно таким же спросом, как умение прокладывать курс корабля при помощи секстанта и астролябии”, пробует торговать редкоземельными элементами, редкими металлами, сахаром. Строить интригу, находить неожиданные непредсказуемые ходы Л. Юзефович умеет, — не первая детективная история выходит из-под его пера. Значимее то, что он воссоздает — ярко, точно, эмоционально сильно — подзабытые реалии 1993 года, или, в контексте романа, привольное время для журавлей и карликов, или, в нашей памяти, страшные времена, когда дееспособные мужчины жили с чувством вины за собственную никчемность, когда женщины боялись голода, инфляции, бандитов и надвигающейся гражданской войны. “И даже кот Шубина в последнее время сохранял еще иллюзию, что мойва, которой его теперь кормили, исчезнет, как дурной сон, и опять появится старый добрый минтай”. Это то самое время, когда “выходы из метро облепили ларьки, сбитые из панельных щитов или грубо сваренные из листового железа, а кругом кипела толпа, дымились мангалы шашлычников, откуда-то лихо неслась музыка”. Это время, когда “Москва превратилась в гигантский комиссионный магазин под открытым небом… Все вокруг хотели что-то кому-то продать”. Прогорающие и исчезающие журналы, разоренные исследовательские институты, выживающие за счет сдачи в аренду площадей, еще недавно самодостаточные люди, не имеющие денег на трамвайный талон. Свой роман Л. Юзефович строит, виртуозно сочетая реалистическое и мистическое видение мира. Для него одинаково важны и бытовые подробности дня вчерашнего и нынешнего, и характерный дух времени, его эмоциональная составляющая, и вкусные исторические “детальки”, и философские размышления, и зримые свидетельства переселения души человека после смерти в другое тело, и сложная, непрерывная взаимосвязь времен, людей и их поступков, побуждений. Подчас проступает и некоторая искусственность — хотя и искусная — сюжетных сцепок. В конечном итоге узелки судеб, событий, времен соединятся в 2004 году в любимой Юзефовичем Монголии, в мире ярких красок, четких линий, туманных деловых отношений с опорой на обман и взаимное доверие и буддийской мудрости. У каждого конкретного конфликта будет свое разрешение: счастливое, трагическое, обыденно скучное. И только один остается неразрешенным — конфликт журавлей и карликов, повторяющийся вновь и вновь, как в сакральном цикле.
Линор Горалик. Короче: Очень короткая проза. М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 144 с.
Проза Линор Горалик, поэта, прозаика, исследователя современной культуры, действительно очень короткая, иногда всего одно незаконченное предложение. Весь рассказ может уместиться только в одной фразе: “Тогда он пошел в спальню и перецеловал все ее платья, одно за другим, но это тоже не помогло” (“Панадол”). Читателю самому предстоит догадываться, какие трогательные, мелодраматические, а часто и страшноватые или ужасающие коллизии скрываются за отдельными репликами, отрывками из монологов и диалогов персонажей, за фрагментами бытовых сценок. Или домысливать цельную драматическую или комичную ситуацию и осознать, что есть “нечто более страшное, чем семья” — неотвратимость смерти, неизлечимая болезнь, отголоски войны, пароксизмы психики. И даже рассказы, приближенные по стилистике к анекдоту, оставляют широкий простор для работы читательского воображения: “— … жена пришла, а кошка пахнет духами”. Ее персонажи часто безымянны: он, она, мужчина, женщина, или — что становится ясно из контекста — иной раз безымянное существо оказывается маленьким человечком, ребенком. Дети с их беззащитно-обнаженным эмоциональным миром вообще любимые герои Л. Горалик. В основе “микрорассказов” Горалик (в американской традиции они назывались бы flash stories, “рассказы-вспышки”) — обостренно сильное переживание текущего момента. Ее рассказы — своего рода свидетельства о том, насколько дик, а иногда и страшен окружающий героев мир, и в то же время — насколько этот мир обаятелен и интересен в своей “инакости”, в несоответствии ожидаемому и привычному. Кажущаяся “незавершенность” текстов дает возможность высветить именно то, что нужно автору: подлинное лицо героя, его душевное состояние, духовную красоту или убожество. “… Потому что Господь исполнит любое желание, если у тебя чистые помыслы. Меня бабушка научила — всегда надо желать людям хорошее, даже если что-то происходит, что угодно. Это работает, серьезно. Вот, например, когда эта сука сказала, что я бледная, потому что наркоманка, я решила: нет, я не буду это самое. Вот не буду и не буду. Я что сделала? Я вечером помолилась хорошо–хорошо, сказала: └Господи! Ниспошли здравия всем моим друзьям и знакомым!“ И на следующее утро эта сука свалилась с лестницы и убилась насмерть”. В книгу включены написанные в разные годы и ранее никогда не публиковавшиеся циклы коротких текстов “Короче:”, “Говорит:” и “Found life”. Раскрыть источник обаяния таланта Л. Горалик не так уж сложно. Ключ к нему можно обнаружить в ее же текстах: “Потому что искусство — это как раз умение видеть большое в малом. Драму то есть, в простых вещах”. “… В последнее время очень тяжело дается. Тексты у меня стали получаться медленные и короткие, слов в них мало, у каждого слова, выходит, огромный вес”.
Александр Жолковский. Звезды и немного нервно: Мемуарные виньетки. М.: Время, 2008. — 320 с.: ил.
Книга невымышленной прозы известного филолога, профессора Университета Южной Калифорнии, родившегося в 1937 году в Москве, эмигрировавшего из СССР в 1979 году, в настоящее время живущего в Санта-Монике и регулярно бывающего в России. Книга состоит из полутора сотен мини-новелл о встречах с замечательными в том или ином отношении людьми и явлениями культуры. Сам автор обозначает избранный им жанр как виньетки — краткий по форме, честный по содержанию и прозрачный в своей завершенности фрагмент жизненного текста. Расположенные по возможности хронологически — от 1940-х годов века ушедшего до сегодняшнего дня, виньетки вкупе представляют собой сложный баланс непосредственных впечатлений и ретроспективных оценок, фотографических констатаций и фигур речи, откровенностей и умолчаний. Главным признаком жанра автор называет невымышленность: нельзя врать, преувеличивать, придумывать события, но что рассказывать, а что нет, какую последовательность принять, что с чем смонтировать, — это авторское право. Благодаря этому самому авторскому праву, как часто и бывает в мемуаристике, через обилие фактов и памятные фразы — свои и чужие, через их отбор, их оценки проступает личность самого автора. В данном случае и сам мемуарист не отрицает подмеченный доброжелательными критиками и недобрыми зоилами присущий ему некий “авторский нарциссизм”. Авторство, вещь вообще нескромная, считает он, а мемуаристика – особенно нахальное занятие, тем более избранный им кокетливый завиток этого жанра. “Я действительно претендую не столько на протоколирование └фактов“, сколько на интересность собственного в них соучастия и их ретроспективного преподнесения. Последнее состоит, среди прочего, в словесной полировке, организации сюжетных рифм, отделке заголовков, реплик, концовок и тому подобное”. Если абстрагироваться от темы “я на фоне других”, от блестящих филологических эссе (Пастернак, Ахматова, Зощенко, подтексты, деконструкции, дискурсы, искусство перевода) и некоторых амурных компонентов, введенных в виньетки жизнелюбивым поклонником прекрасного пола, — то остается то, что и ожидаешь от мемуарной литературы: времена и нравы. В данном случае — образ жизни и мышления интеллектуального, в первую очередь филологического сообщества — советского, а затем и международного. Тесен, тесен мир русской интеллигенции, русских литераторов, что еще раз подтверждают очерки о послевоенной жизни в Москве: еще живы творцы культуры Серебряного века, переплетаются судьбы литераторов и музыкантов, свою линию обороны выстраивает несогласная с новой властью интеллигенция с дореволюционными корнями. И заслуживает уважения школа интеллектуального воспитания всех ступеней, которую Жолковский прошел у своего отчима Л. А. Мазеля (1907–2000), доктора искусствоведения, профессора Московской консерватории, мастера устного рассказа. Другой яркий срез — 60–70-е годы: забытые, но когда-то шумные эпизоды из истории советской семиотики в пору структурных бури и натиска, рождение кибернетической лингвистики, симпозиумы и семинары в Польше и в Тарту, с трудом пробиваемые в советской печати публикации, вожди и воины структурализма: Ю. Щеглов, И. Мельчук, Ю. Лотман. Одним из адептов новомодного течения был и А. Жолковский, ныне рисующий штрихи к “портретам” “ненадежных представителей когда-то гонимой полудиссидентской семиотики, норовивших свалить за рубеж”. Достаточно ироничный взгляд на дела минувших дней человека, давно освободившегося от структурализма и, шире, от монологизма 60-х годов. Для автора вообще характерно сочетание отстраненно-иронического взгляда на пережитое с добросовестным отчетом о собственном в нем участии и обостренном внимании к словесной стороне событий. С 1979 года А. Жолковский прочно обосновался на Западе, давно освоился в мире с другой системой норм и понятий, в другой, отличной от советской, новой среде. Отсюда третий срез времени и нравов: будни и праздники своеобразного клана славистов на просторах Америки и иже с ней, особенности университетской жизни в США, публичные лекции, семинары, международные симпозиумы и конференции, памятные встречи и забавные эпизоды. И разной степени полноты непосредственные впечатления от знакомства и контактов с В. Проппом, М. Гаспаровым, А. Синявским, Н. Коржавиным, Б. Ахмадулиной, Ю. Нагибиным, Дм. Приговым, С. Гандлевским, У. Эко, Антониони. Что ж, “я сам люблю блеснуть, и мне льстит знакомство с блестящими современниками”. И все-таки соединенные по прихотливой воле автора мемуарные виньетки не автопортрет А. Жолковского, но прежде всего портрет эпохи, времена и нравы, увиденные в единственно возможном для каждого автора ракурсе. И выбор этого ракурса в конечном счете определяется кругом общения, жизненным и профессиональным опытом, характером мемуариста.
Леонид Симоновский. Видишь? Вижу… Тексты-размышления. СПб.: Журнал “Нева”, 2009. — 624 с., ил.
Конечно, присутствуют воспоминания. Осевшие в памяти впечатления о конкретных обстоятельствах жизни юноши, молодого человека в 50–70-е годы прошедшего века: приезд в Ленинград из Могилева, поступление в Мухинское училище, общее житие смертных, заразившихся чесоткой рисования, в общежитии – инкубаторе по выращиванию художников, ночные халтуры, подработки, недосыпы, недоедание, лекции, экзамены, зачеты по специальности и очередным пленумам. “Наши уши закладывало от бесконечных придыханий: └гармонично, прекрасно, одухотворенно, пленэр, интерьер“, а в глазах мельтешили исцарапанные слайды из перегретого проектора. Наслаивались мифы, даты, имена – свихнешься, пока сдашь. И забудешь. └Архиважно, — заклинала нас марксичка, — получить по докладу товарища Маленкова зачет с первого захода“”. В забавных эпизодах, в диалогах молодых людей четко проступает колоритная действительность первых послевоенных лет: демонстрации, дружные походы на сбор овощей, летняя поездка на целинные земли. И танцы под присмотром дружинников, и вальсы, и даже буги-вуги во времена, когда требовалось давать решительный бой стилягам. И высшее наслаждение после получения стипендии — французский батон и кулек с соевыми батончиками. И конфликты с милицией, проявлявшей повышенную бдительность по отношению к подозрительной личности, что-то зарисовывающей в альбом. Впрочем, так ли все было забавно? Рядовая студенческая шалость – запечатленная на фотопленку инсценировка картины Репина “Воскрешение дочери Аира” соответствующими инстанциями (стукачи доложили) была расценена как совершенно не случайная, носящая религиозный характер. Последствия: одного студента отчислили, другим объявили строгий выговор. Но если в послевоенные годы еще было место лирике — молодость, молодость, то жизнь при развитом социализме предстает в картинах вполне сатирических. Мелочная, воробьиная, враздрай житьба, лозунги на крышах: Слава и Борьба, повсеместное хамство в транспорте, в быту, в очередях, бесконечные коллективные праздники на типовой советской фабрике, партийные разборки, монументальная пропаганда, когда “на каждого гражданина от простого учителя до ответственного руководящего работника, где бы он ни оказался, смотрели мудрые глаза вождей”. А обязанности штатного художника Гознака делали причастным к характерным драмам того времени: то четырехметровый портрет Брежнева порежут накануне ноябрьской демонстрации, то у товарища Романова на портрете галстук не под цвет его глаз окажется. И были бы еще одни воспоминания, рельефные, яркие, образные, если бы не одно “но”. Они необычны, потому что бытовые подробности чередуются с размышлениями своеобразно видящего окружающий его мир художника о том, о чем мы думать, в общем-то, давно перестали: о бесконечности жизни и о бесконечности времени в искусстве, о бессмертной душе Живого Времени, о пространствах, где исчезает время историческое и виднеется выход в единую жизнь. “Художник // собирает в себе // все не соединяющиеся круги прожитых лет, // чтобы выкрикнуть с болью // о мгновенной жизни человека”. С единым потоком духовной энергии, натруженной многими поколениями, можно соприкоснуться через живопись, и Л. Симоновский щедро преподносит читателю свое видение наработанного человечеством: прозрения иконописцев; созданную Левитаном симфонию русской земли; вселенную Шагала, где едины душа и дух; Врубеля, открывшего своим “Сидящим Демоном” трагическую грань перехода от юности во взрослость; две стороны цельной человеческой натуры — слугу любви, земного, чувственного, и слугу идеи, чистого разума — апостолов Петра и Павла на полотне Эль Греко; картину Вермеера “Девушка с письмом”, где “тишину колышет время”; три ипостаси идеала: Владимирская Божья Матерь, Мадонна Рафаэля, Венера Джорджоне — как дух, душа, природа. Задаваясь с юности вопросами: как уловить мгновение, как передать полет стрекозий, как написать белое на белом — художник проникает в глубинную сущность природы. Во времена, когда землю щедро несут на заклание, когда для радости пешеходов и колес успешно закатывают в асфальт траву, когда небосвод перекрывают рекламной коростой и впору писать картины “Завтрак на асфальте” или “Ужин на бетоне”, Л. Симоновский напоминает о красоте мироздания. Он умеет увидеть и шелковые парашюты облаков, и Марсово поле в парфюмерной сирени, и бескрайнюю роскошь обыкновенного луга. “Родная тимофеевка, Машка-ромашка, васильки, лютики, анютины глазки. Куда денешься, привиты с детства и не смываются, как оспа. Может быть, они и рядят в национальные одежды? Созвучность, соразмерность, соритмичность определяют родственность к микро– и макрокосмосу. В какой траве повалялся, того и набрался”. Но увидеть еще не все. Тексты свидетельствуют, что художник великолепно владеет и словом. “Весна накатывается. Брызги света от подтаивающих сосулек подпрыгивают. Тополя, просыпаясь, лениво потягиваются. Пробуждающаяся листва солнечной паутиной зыбко растушевывает ветки в парящее облачко. Сотканный свет”. Л. Симоновский уходит — и уводит своего читателя – далеко за пределы обыкновенного, обыденного. Ему свойственна неповторимая, личностная интонация — и в слове, и в рисунке. Тексты сопровождает серия рисунков, на которых запечатлено хрупкое, эфирное существо — человек. В нашем настоящем, когда “цивилизация нависла над человечеством, отрывая его от переживания личной, отдельной судьбы”, когда “время спрессовалось // на клочке листа, // Где болела совесть, // оборваны места”, книгу Л. Симоновского можно расценивать как напоминание о том, что люди должны быть достойными своего естества. Что ж, “раз задуматься — // это много: // На всю жизнь потеряешь покой”.
Наталия Шабанова. Воспоминания о себе, о времени, в котором жила. СПб.: Алетейя, 2009. — 248 с.: ил.
Наталию Николаевну Шабанову, урожденную фон Кубе (1909–2002) можно вполне считать ровесницей века. На ее глазах прошло целое столетие русской истории, и за это время Россия испытала многое: внешнее благополучие самодержавной жизни, революцию и гражданскую разруху, рывок к построению новой жизни, большой террор, войну, снова разруху — и очередной рывок к подъему, а потом к медленному угасанию и застою. Последние десять лет жизни Н. Н. Шабановой пришлись на годы очередной перестройки экономики, политики, идеологии и психики. Она родилась в Петербурге, в семье преуспевающего врача, окончила советскую школу, Ленинградский финансово-экономический институт, стала крупным работником в системе Госбанка СССР. Почти сорок лет проработала в Ташкенте, где вместе со своим вторым мужем, профессором Ю. Е. Шенгером, преподавала в Ташкентском институте народного хозяйства, готовила кадры для Узбекской республики. Заведовала кафедрой, читала лекции, писала статьи, защитила кандидатскую диссертацию. В родной город вернулась после выхода на пенсию в 1985 году — здесь жили ее сын, внуки. Ее память сохранила многие канувшие в Лету подробности дореволюционного и советского быта. Детально, обстоятельно рассказывает она об уютном мире детства: обустройство семьи в десятикомнатной квартире, меблировка, отопление, стирка, глажка, генеральная уборка, закупка продовольствия, отношения с постоянной и приходящей прислугой. Этот мир рухнул в 1917 году. На смену уюту пришли другие реалии — отсутствие дров, продуктов питания, света. Н. Шабанова — великолепный бытописатель. С редкою основательностью рассказывает она об образе жизни ленинградской студенческой молодежи в довоенные годы; о нэпе и его бесславной кончине; о годах великого СТРАХА, когда исчезали из жизни знакомые и близкие люди; о довоенной Алма-Ате и послевоенном Ташкенте — захолустных окраинах советской империи; об искусстве “доставания” в годы застоя. Она была очевидцем наводнения в Ленинграде в 1924 году и землетрясения в Ташкенте в 1966-м. Особая страница — повествование о трудностях тыловой жизни в годы Великой Отечественной войны, в значительной степени малоизвестных, заслоненных в нашей истории повседневности событиями на фронтах и в оккупационной зоне. С 1942-го по 1945 год семья Н. Шабановой жила в Башкирии, в Уфе. Она и муж, высококвалифицированные специалисты, служащие Башкирской конторы Госбанка СССР, ходили в валенках, ватных стеганых штанах, в серых шапках-ушанках, считали копейки, выискивали продукты для большой, обитавшей в каморке семьи. Прожитое время Н. Шабанова очерчивает как данность, констатируя тяготы, выпавшие на долю ее поколения, и не сокрушаясь, что жить довелось именно так. Скорбная нота появится только в финале, когда, бывая с 90-х годов у родственников в Германии, она сравнит жизнь победителей и побежденных. Только в 90-е годы удалось восстановить разрушенные — революцией, войной — семейные связи: часть когда-то дружной, большой лютеранской семьи — потомков известного далеко за пределами Санкт-Петербурга владельца мебельной фабрики Гамбса — вынуждена была оставить Россию. Н. Шабанова рассказывает о сложных, зачастую трагических поворотах судеб не только своих родных и близких, но и многих других – однокурсников, коллег, друзей. Как профессионал, много лет проработавший в системах Госбанка и высшего финансово-экономического образования, она не обходит вниманием и специфику организации работы в этих сферах на разных этапах их развития, подвергает анализу достижения, недостатки, просчеты. Воспоминания Н. Шабановой интересны и тем, что она пытается – и удачно — отразить окружающую ее среду через свое меняющееся мировоззрение. Она показывает, как и почему девочка, родившаяся до революции в интеллигентной дворянской семье, учившаяся в советской школе, безоглядно увлеклась идеей: “мы старый мир разрушим до основания, а затем мы новый мир построим…” Как выпускница советского вуза, зачарованная усеченным вариантом марксистско-ленинской философии, очень долго, не будучи ни комсомолкой, ни членом КПСС, сохраняла твердое убеждение в правильности избранного страной пути и с увлечением читала лекции студентам, всегда подчеркивая несомненные преимущества социализма пред капитализмом. Она видела повсеместную ЛОЖЬ, проникшую во все общественные отношения в народном хозяйстве и, как ржавчина, разъедавшую всю социалистическую систему, такую хорошую на бумаге. Трудно было не заметить приписок о сборе хлопка в Узбекской республике, когда треть учебного времени студенты проводили на хлопковых полях. Но сомнения в справедливости и преимуществах социалистической системы хозяйства придут много позже. Из убежденной сторонницы коммунистического учения она стала сторонницей демократии, частной собственности, рыночной экономики, конкуренции. Фактически Н. Шабанова рассказывает о судьбе русского интеллигента в период становления советского общества, его подъема и крушения и рассказывает с позиции личного восприятия событий.
Габриэле Кроне-Шмальц. Что происходит в России? Взгляд со стороны / Политические эссе / Перевод с немецкого. М.: Изд-во “Независимая газета”, 2009. — 188 с.
Г. Кроне-Шмальц работала в Москве корреспондентом крупнейшей немецкой телерадиокомпании ARD, была свидетельницей происходившего в Советском Союзе перелома и последовавших за ним изменений в России. Со времен перестройки в основном занимается Россией, является экспертом по нашей стране. Констатируя, что в настоящее время западными СМИ из небытия снова извлечен образ врага времен “холодной войны” — России, и расценивая искусственно создаваемую конфронтацию как непродуктивную, автор решительно выступает против искажения образа России на Западе. Автор считает, что требования, которые Запад предъявляет к России, были и остаются чрезмерными. И так называемый Запад, эта хорошо обустроенная и организованная часть мира, едва ли может оценить масштабы, в которых творилась и творится новейшая история такого гиганта, как Россия. Россия невероятно противоречива, указывает Г. Кроне-Шмальц, разобраться в ее противоречиях западным наблюдателям, а тем более обывателям, чрезвычайно трудно. По мысли автора, ее книга должна дать некий ориентир читателю, мировоззрение которого сформировано на Западе, для понимания российских реалий. Она очерчивает русскую реальность последних двадцати лет, подробно останавливается на достижениях россиян по созданию гражданского общества, партийному строительству, укреплению государственности и законности, стабильному развитию экономики на основе новой энергетической политики. Автор не оставляет без внимания и такие острые и деликатные проблемы, как свобода слова и чеченская война, расширение НАТО на восток и ПРО. Она открыто высказывает свое мнение: международное сообщество было обязано солидаризироваться с русскими в борьбе против религиозных фанатиков-террористов в Чечне, поставивших целью создание фундаменталистского государства; размещение ПРО продиктовано не интересами безопасности европейских стран, а интересами огромного бизнеса по кардинальному переоснащению армий бывших стран Восточного блока. Она анализирует отношения Украины и России, России и Германии, России с Польшей, с США, Грузией, Эстонией, рассматривая устремления России и этих стран. И постоянно демонстрирует несоответствие между российской действительностью и стереотипами в ее восприятии Западом, предоставляя две точки зрения на события, прошлые, настоящие, — российскую и германскую, шире — западную. Увы, “двойные стандарты” не выдумка нашей, российской пропаганды, не преувеличения высокопоставленных чиновников, не полемический прием высшего руководства нашей страны. Через всю книгу рефреном проходит установка, принятая у западных политиков и СМИ: “Неважно, что делают русские, они делают это неправильно”. Конкретных примеров двойных стандартов в отношении к России автор, немецкий политолог, журналист приводит много. Например, то отношение к себе и своему государству, что у американцев называется “патриотизм”, в применении к русским получает метку — “национализм”. В одни и те же понятия на Западе и в России вкладывается разный смысл: так, понятие “сильное государство” в западных головах связывается с уменьшением демократии, а в самой в России — с функционирующей властью, а когда звучат слова “диктатура закона”, то на Западе слышат: “диктатура”, в России — “закон”. Она предлагает объективно взглянуть на гибель журналистов в России, статистика которой публикуется с 1991 года. “Неужели кто-нибудь мог серьезно подумать, что за всем этим стоят Путин и правительство России? Убийствам журналистов нет оправдания, но и голословные обвинения в адрес руководства России неприемлемы для русских, тем более угрозы политических последствий”. И когда заголовки западных газет кричали: “Путин убивает свободу слова”, следовало цинично спросить: “А какую, собственно, свободу слова?” — свободу, установленную В. Гусинским? Г. Кроне-Шмальц подробно рассказывает о том, как осуществляются манипуляции общественным мнением, как делают “правду”, меньше останавливается на том, кому это надо. Ее ретроспективный взгляд обнаруживает много такого, что оправдывает и объясняет недоверие России к Западу: пагубная роль МВФ; поддержка Западом им же взлелеянного, коррумпированного и парализованного режима Ельцина, вызывавшего у русских желание авторитарной модернизации; расширение НАТО вопреки данным Западом обязательствам не продвигаться на Восток. Она дает свою оценку конкретным персонажам нашей истории — Горбачеву, Ельцину, Путину. О Путине она пишет с неизменным уважением, как о политике, вернувшем русскому народу самосознание и чувство уверенности в себе. “Мы, находясь в весьма комфортабельных условиях, выступаем в роли непогрешимых судей и выносим только приговоры. Кто мы такие, что позволяем себе объявлять └нашу“ шкалу ценностей обязательной для всего мира”? Своей книгой Г. Кроне-Шмальц наглядно показывает читателям, какие ложные представления о России — создаваемые осознанно или бессознательно — существуют на Западе, и вопреки в целом негативной информации о России на Западе попытается преодолеть их.
Элен Каррер д’Анкосс. Ленин / Пер с франц. А. Н. Скобелкина. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2008. – 384 с. (История сталинизма)
Известнейший специалист по истории России, пожизненный секретарь Академии Франции стремится вырвать Ленина из “объятий” идеологических страстей (надо признать: самые жгучие страсти в последние два десятилетия кипят у нас) и поместить его на должное место в истории ушедшего века, который, как полагает исследовательница, хотим мы того или нет, находился прежде всего под властью его идей и его воли. Автор задается вопросами: был Ленин преступником, ответственным за одну из самых ужасных трагедий этого века, или жертвой неожиданных поворотов истории, жертвой, которой новый и, может быть, последний поворот воздаст однажды должное; был ли Ленин воплощением ужасного века, или он был провидцем, наметившим, быть может, слишком рано путь к мирному будущему, к будущему, милосердному к людям? Э. Каррер д’Анкосс стремится прояснить роль личности Ленина в политических деяниях того времени и их последствиях, степень влияния его политического окружения на выбор им тех или иных решений, его реакции на происходящее, она хочет разобраться в конце концов в значении свершившегося в России почти век назад — при непосредственном участии В. И. Ленина — для самой России, для всего мира. Проработан обширный материал (издание научное, снабжено и примечаниями, и библиографией, и соответствующими указателями): исследовательница прослеживает, что говорили и писали в России о Ленине в начале ХХ века и теперь, она не упускает из виду и советский официоз, ее интересует, как реагировали и реагируют на российские события за рубежом. Она обращается к работам, статьям, письмам самого В. И. Ленина и к партийным документам дореволюционного и советского периода, к трудам советских, российских и зарубежных политологов и историков; тщательно анализирует прессу разных лет — российскую, советскую, зарубежную, эмигрантскую; с одинаковым вниманием относится к более или менее объективным, заведомо апокрифичным и откровенно тенденциозным публицистическим статьям и воспоминаниям — восторженным, хвалебным, благостным и резким, желчным, негодующим. Итогом этого взвешенного, равноудаленного от сложившихся идеологических установок и политических конъюнктур исследования стал вывод: “В конечном счете Ленин состоял из противоречий. Как его определить? Циничный, прагматичный оппортунист, одержимый одной мечтой — революцией, убежденный, что он носитель врожденного └знания“ о путях ее достижения? Ленин всегда утверждал, что партия была └носителем классового сознания, исторического └знания“, но в то же время навязывал ей свою волю, свои идеи, отождествляя их таким образом со своими собственными. Затем его приемники объявят об этом отождествлении официально. Ленин был в одно и то же время расчетливым тактиком и гением политики, изобретателем способа превратить утопию в государство со всемирными устремлениями. Если бы его предприятие не удалось, а он закончил бы свои дни в изгнании, странствуя из одной столицы в другую, он, возможно, фигурировал бы в книгах по истории как второстепенный марксистский деятель, фигура более или менее понятная. Но он превратил мечту в реальность, и этот успех, который ничуть не оправдывает трагедию, порожденную ленин-ским предприятием, принес ему право занять исключительное место в истории. Может быть, самое важное место, судя по тому, какое влияние он оказал”.
Константин Глобачев. Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения / Под ред. З. И. Перегудовой; сост. З. И. Перегудова, Дж. Дейли, В. Г. Маринич. М.: Российская политиче-ская энциклопедия (РОССПЭН), 2009. — 519 с.: ил. (Из собрания Бахметевского архива)
Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения Константина Ивановича Глобачева (1870–1941) написаны в первые годы эмиграции и датированы декабрем 1922 года. Сам Глобачев, сообщая о мотивах, побудивших его взяться за перо, поясняет: “Предлагая настоящие воспоминания, я должен сказать, что опубликованием их я отнюдь не имел в виду излагать историю русской революции или разбирать в широком масштабе причины, вызвавшие это пагубное явление. Это задача слишком сложная в настоящее время и будет уделом будущего беспристрастного историка, я хотел лишь дать тот материал, который наравне с прочими материалами мог бы послужить к изложению таковой истории… Мне, как лицу, близко стоявшему к правящим сферам, с одной стороны, и по роду деятельности имевшему непосредственное соприкосновение с разными слоями населения — с другой, приходилось много беседовать, наблюдать и видеть такого, что могло ускользнуть от внимания простого обывателя или мало компетентного в вопросах внутренней политики лица”. Воспоминания Глобчева — это и записки чиновника, непо-средственно наблюдавшего волну революционных событий, и свидетельства руководителя (с января 1915 года) учреждения, призванного бороться с силами оппозиционного движения, хорошо знавшего настроения во всех слоях русского общества, видевшего, как рушится империя, и пытавшегося в силу своих возможностей, прав и полномочий противостоять этим силам этого одного из самых первых и значимых учреждений политического розыска. Глобачев приводит важные сведения о структуре Петроградского охранного отделения, о его численном составе и деятельности накануне революции, — эти сведения тем более ценны, что о функционировании его существует лишь небольшой состав документов, уцелевших в февральские дни 1917 года. Большое внимание в воспоминаниях уделяется организации политического сыска и общественным настроениям предреволюционного Петрограда, работе Центрального военно-промышленного комитета, взаимоотношениям с властями. Отдельная глава посвящена Г. Распутину, его отношениям с императорской семьей. Распутин не был ни другом К. Глобачеву, ни врагом, Глобачев не состоял в кругу его почитателей, но непосредственно отвечал за его охрану и одновременно организовывал наблюдение за ним и более чем кто-либо знал о поведении Распутина и его влиянии. Автор воспоминаний рассказывает также о своем последующем участии в гражданской войне и в общественной жизни эмиграции. При изложении событий, свидетелем которых был, Глобачев не ограничивается констатацией фактов, но дает им и свою оценку. Содержательным и интересным дополнением к публикуемому источнику являются воспоминания жены Глобачева, Софьи Николаевны, написанные ею в 1923 году по горячим следам событий тех лет. Книга снабжена комментариями, предложениями, аннотированным именным указателем, иллюстрациями.
Замятин Г. А. Россия и Швеция в начале XVII века. Очерки политической и военной истории /Составитель Коваленко Г. М. СПб.: Европейский дом, 2008. — 494 с.
В книгу включены не публиковавшиеся ранее работы российского историка Германа Андреевича Замятина (1882–1953) по истории Смутного времени, а конкретно — по истории отношений России со Швецией в данный период. Центральное место в настоящем сборнике, как и в научном наследии Замятина, занимают Новгород, Новгородская земля и сопредельные им северо-западные земли Московского государства. Этот сборник работ можно было бы назвать также “Новгород и Швеция в начале XVII века”, так как Новгород играл центральную роль в русско-шведских отношениях Смутного времени и занимал важное место в политических расчетах шведской короны. Из Новгорода в 1609 году начался совместный поход русского полководца князя М. В. Скопина-Шуйского и Я. Делагарди шведского фельдмаршала, на Москву. В 1611 году Новгород оказался в фарватере политики Первого ополчения, здесь был подписан договор со Швецией, позволивший Второму ополчению в 1612 году избежать военного столкновения со Швецией. После избрания на царство Михаила Романова Новгород стал своего рода буферной зоной между Москвой и Стокгольмом. Новгородское посольство 1615 года в Москву положило начало русско-шведским переговорам, закончившимся подписанием Столбовского мира. Почти все труды Г. Замятина по истории русско-шведских отношений периода Смуты, изучением которых историк занимался почти сорок лет, основаны на документах архива Делагарди с привлечением дополнительных материалов из архиво-хранилищ и библиотек России и Швеции. Прочная источниковедческая база позволила ученому сделать выводы, достоверность которых не поставил под сомнение никто из исследователей. В настоящую книгу вошли три работы разных лет. В исследовании “Из истории борьбы Швеции и Польши за московский престол в начале XVII века. Падение кандидатуры Карла Филиппа и воцарение Михаила Федоровича” (1918) выдвижение кандидатуры шведского принца на русский трон рассматривается в контексте европейской истории. Выводы Г. Замятина заметно отличались от обычных российских представлений, встречающихся в русской исторической литературе. Впервые многое вышло из тени, история оказалась богаче вымыслов. Работа 1949 года — “Борьба за Псков между Московским государством и Швецией в начале XVII века” — представляет собой целостное научное исследование о безуспешных попытках шведов овладеть Псковом в 1611–1616 годах. Репрезентативное сочетание русских и шведских источников позволило автору создать уникальный и объективный труд, существенно расширивший наши представления не только об истории Пскова, но и о политической истории России начала XVII века. В работе “Борьба за Корелу между Московским государством и Швецией в конце XVI — начале XVII веков” (1952 год) освещены обстоятельства подписания договорной записи о Кореле и позиции московского правительства по вопросам о передаче его шведам. Возникает вопрос, почему работы Г. Замятина, получившие признание в научном мире, до сего времени пролежали в российских архивохранилищах? Ответ содержится в особенностях уже новейшей советской истории. Работы ученого, принадлежавшего к дореволюционной школе, отличавшегося независимыми взглядами на науку и общественно-политическую жизнь в Стране Советов, не соответствовали требованиям нового времени: в предложенной им картине борьбы многочисленных претендентов на московский престол и в конечном итоге избрания на царство Михаила Романова отсутствовало “достаточное освещение марксистских явлений”, а история интервенции рассматривалась главным образом в плане дипломатии, без учета борьбы народных масс против шведских захватчиков. Были и другие факторы, отразившиеся на судьбе трудов Г. Замятина, и связаны они были с текущей политикой Советского государства, отношениями СССР с северными соседями. О политической составляющей трудов Г. Замятина, о значимости или “порочности” его концепций для советской исторической науки, о соответствии или несоответствии его воззрений изменчивой “злобе дня” рассказывается в приложенных к основному тексту статьях В. А. Аракчеева “Псков на рубеже XVI и XVII веков и исследование его военно-политической истории в трудах Г. А. Замятина” и А. Ю. Жукова “└Борьба за Корелу“ в контексте борьбы за └Историю или Корелы“”. О жизни Г. А. Замятина, типичной жизни русского интеллигента, ученого-гуманитария, чья ученая и научная деятельность началась в царской России и никак не соответствовала задачам “социалистической стройки”, можно узнать из биографического очерка Г. М. Коваленко, составителя сборника. Работы Г. Замятина не утратили значение и до сих пор, и, как многие труды историков дореволюционной школы, его труды отличает легкий, почти беллетристический слог.
Путешествия русских послов XVI–XVII веков. Статейные списки. Репринтное воспроизведение 1954 года. СПб.: Наука, 2008. — 490 с.: ил. (“Литературные памятники”)
Отчеты русских послов об их пребывании за границей — вестовые и статейные списки — появляются в “Посольских делах” уже с XV века. В XVI и XVII веках эти списки становятся неотъемлемой частью делопроизводства Посольского приказа — почти каждая миссия русского посла за границу сопровождается специальным отчетом. Послы отвечали на “статьи” даваемых им перед поездкой наказов: отчитывались в выполнении ими своих поручений, о ходе переговоров, обо всем виденном и слышанном за границей, обо всем, что имело значение для политических, военных, экономических, дипломатических сношений между княжествами или между странами на текущий момент. Документы деловой письменности отнюдь не принадлежат к памятникам художественной литературы, но и сбросить “статейные списки” со счетов литературы нельзя: литературные и “деловые” жанры в средневековой Руси не были отделены друг от друга непроницаемой стеной. Немало литературных произведений выходит из стен приказов — главным образом приказа Посольского, своеобразного литературного центра XVII века. Из огромного числа дошедших до нас “статейных списков” для настоящего издания выбрано шесть наиболее интересных в литературном и историческом отношении, в том числе один неизданный — отчет И. Новосильцева о посольстве в Турцию в 1570 году. Формальной целью этого посольства было поздравление Селима II с состоявшимся четырьмя годами раньше его восшествием на престол, а фактически оно было вызвано стремлением Ивана Грозного урегулировать отношения с Турцией после неожиданного нападения султана на Астрахань в 1569 году. Содержание отчетов определялось не только поставленными перед послами конкретными заданиями, но и теми событиями, что разворачивались в посещаемой ими стране, но и подчас драматическими ситуациями, в которых послы оказывались, но и кругозором и характером интересов самого посла. В исключительно сложную обстановку — практической изоляции — попало в Швеции русское посольство (1567–1569 годов). С деловой сухостью, а вместе с тем с точностью и правдивостью отражает глава посольства И. М. Воронцов напряженную дворцовую борьбу при шведском дворе, закончившуюся свержением с престола короля Эрика XIV, объявленного психически больным: “не сам у собя своею персоною”. Послы так и не сумели заключить выгодный для Русского государства союзный договор и принять от Эрика XIV присягу, “крестное целование”, в исполнении этого договора. Отчет выдающегося дипломата XVI века Ф. Писемского о посольстве в Англию (1582–1583) содержит сведения военно-политического, дипломатического характера. Недовольный итогами Ливонской войны, условиями перемирий с Польшей и Швецией, Иван Грозный интересовался раскладом сил в Европе, искал союзников, а так как католические державы были явно враждебны русскому продвижению в Прибалтике, Иван Грозный решил обратиться к Англии — государству, занимавшему независимую и недружелюбную позицию по отношению к католическому миру. Список интересен с точки зрения завязавшейся дипломатической борьбы. Примерно такая же цель — выяснить характер отношений между английским правительством и соседями русского государства—– Польшей, Швецией, Турцией — была поставлена перед посольством Г. Микулина и И. Зиновьева, отправленным Борисом Годуновым в Англию в 1600–1601 годах. Этот список более богат непосредственными жизненными впечатлениями от всего виденного и слышанного в незнакомой стране, чем предыдущие. Рассказ о восстании Эссекса в 1601 году, о великой смуте в Лунде, свидетелями которой оказалось русское посольство благодаря точности собранной русскими послами информации, является ценным документом и для современных историков. Посольство Ф. Елчина в Дадианскую землю (или в Мегрелию, одно из княжеств распавшегося к тому времени Имеретинского царства на территории Грузии) в 1639–1640 годах имело особое задание: “веры их розсмотреть и розведать гораздо какова у них вера”. В соответствии с заданием посольство обращало преимущественное внимание на церковный быт Дадианской земли. В этом списке впервые отразились впечатления русских о примыкающих к Черному морю прибрежных землях Кавказа. Основным содержанием статейного списка И. Потемкина, возглавившего посольство во Францию в 1667–1669 годах является описание церемониалов, приемов и обедов, пересказов произнесенных речей, а также споры со сборщиками податей и с хозяевами гостиниц, недоразумения из-за титула царя в грамотах Людовика XIV к Алексею Михайловичу. Живая, трепетная плоть истории предстает со страниц давних отчетов. Издательство научное, академическое, естественно, прилагается обширный вспомогательный научный аппарат — именной и географический указатели, текстологические примечания, комментарии. Посольские списки, в том числе и те, что публикуются, ни разу не были предметом специального исследования, открытым остается и вопрос: кто их писал, как они вносились в “Посольские дела”. Есть основания полагать, что предварительный отчет подвергался какой-то обработке и исправлению, что статейные списки являются результатом большой, сложной и весьма ответственной работы нескольких лиц. Внести ясность в картину помогают помещенные в книгу работа Д. С. Лихачева “Повести русских послов как памятники литературы” и “Археографический обзор”. Я. С. Лурье, Р. Б. Мюллера.
Коммунальная квартира в фотографиях и воспоминаниях / Сост. Е. В. Лаврентьева. М.: Этерна, 2009. — 384 с: ил.
Не надо считать, что коммуналки — это завоевание советской власти. Весьма распространенное заблуждение. Подобный тип жилья существовал задолго до 1917 года: значительная часть рабочего люда в нашей стране до революции, например, была вынуждена проживать в одной комнате, куда их селил работодатель. А в Германии и сегодня в целях экономии довольно часто несколько семей или студентов договариваются вместе снимать одно жилище. Но только изобретательная советская власть додумалась заселить в одну квартиру не связанных никакими семейными отношениями людей, принадлежащих к совершенно разным социальным слоям. Конечно, коммунальные квартиры существуют и сегодня, но, к счастью, все-таки большинство наших современников уже не представляет себе, что это такое. Так что странная на первый взгляд идея — рассказать о бытовании наших сограждан в коммунальных квартирах в предвоенные и послевоенные годы, собрав под одной обложкой воспоминания и фотографии жильцов коммунальных квартир, вполне закономерна. Опыт жизни в коммунальных квартирах, освещенный в книге-альбоме очень разнообразен и не ограничен пребыванием в стенах той или иной квартиры. Ведь за дверями коммунальной квартиры кипела очень сложная, богатая противоречивыми событиями жизнь, отгородить от нее не могли никакие стены, она врывалась в коммуналку, определяла отношения между соседями, жильцами. “Среди авторов книги, — предуведомляет Е. Лаврентьева, — мои друзья, их родные и знакомые. Чем же могут быть интересны эти воспоминания человеку, не имевшему опыта коммунальной жизни? Отнюдь не экзотикой, ибо └коммунальность“ проявлялась во всех сферах жизни каждого советского человека. На страницах этой книги вы можете выбрать в собеседники великого Станиславского, бойкую дворничиху Феклу, гениального пианиста Станислава Рихтера, самоотверженного хирурга Петра Ивановича Постникова, фотографа Михаила Орлова, несговорчивую мадам Табуреткину и даже └умницу пса“ по кличке Дей”. В книге собраны живые свидетельства современников все более удаляющейся в прошлое эпохи. И чем стремительнее отделяемся мы от тех лет, тем больше мифологизируется советское прошлое — одними, проклинается — другими и забывается — третьими, особенно молодыми нашими согражданами. Каким же он было на самом деле, это прошлое? Удивительно, но при всех издержках скученного совместного проживания очень разных по происхождению, по образованию, роду деятельности, взглядам, вкусам людей воспоминания окрашены в мягкие, теплые тона. Было разное, но… Вот фрагмент из романа “Редакция прозы” Л. А. Румянцевой, главы из которого заключают книгу. Многолетняя сотрудница Детгиза, почти половину жизни проведшая в коммунальной квартире, проясняет свое отношение к прошлому, для себя, для других: “Я не ностальгирую по той коммунальной жизни и не пытаюсь здесь возвести ей очередной литературный памятник. Я помню, как мучительно бывало, когда в твое жизненное пространство постоянно вторгаются чужеродные тела. Даже те, кто хотел дистанцироваться, не могли этого себе позволить. Мы все были друг у друга на виду. Коллективное мышление, коллективное сознание… Мечта диктатора: └Ведь умные люди! Почему строем не ходите?“ Приходилось ходить строем… Я не ностальгирую по той жизни… Но что-то было в этой нашей коммунальной жизни такое…” Собранные под одной обложкой, лишенные какой-либо идеологической окраски, тексты и фотографии книги-альбома сохраняют для нас историческую, человеческую и семейную память.
Выставки Петербурга. Конец XIX — начало ХХ века: Альбом / Сост.: С. А. Козлов, Е. Ф. Любомирова. СПб.: Историческая иллюстрация, 2009. —120 с.: ил. (Серия “Образы времени”. Вып. II)
Нам трудно представить, какое количество всевозможных выставок организовывалось в столице Российской империи на рубеже XIX и ХХ веков. Международные и всероссийские, промышленные и сельскохозяйственные, передвижные и стационарные, благотворительные и коммерческие. Под экспозицию представляли свои помещения “Пассаж” и Таврический дворец, Конногвардейский и Михайловский манежи, Соляной городок. “Михайловский манеж и по сей день является излюбленным местом для всевозможных петербургских выставок”, — писал обозреватель журнала “Нива” в 1902 году, это же могут повторить и современные нам журналисты. Об истории выставочного дела в Европе (начало эпохе промышленных выставок в Европе положила в 1761 году международная выставка в Лондоне) и в России (первая выставка └мануфактурная “ состоялась в 1829 году в Санкт-Петербурге и проходила в специально построенном для этих целей экспозиционном зале) подробно рассказывается во вступительной статье. В начале ХХ века основным местом проведения выставок являлся Санкт-Петербург. В альбоме представлены уникальные фотографии из коллекции, хранящейся в Центральном государственном архиве кинофотодокументов Санкт-Петербурга. На фотографиях запечатлены выставочные павильоны — постоянные и временные — сказочные палаточные городки, декорированные цветами, пестрое рекламное убранство (что понятно и при черно-белых фотографиях), собственно выставочные экспозиции, участники торжественных мероприятий — царствующие особы, чиновники, министры и просто публика — от аристократической до обывательской. Представление о тематике выставок может дать небольшой, выборочный перечень выставок, отраженных в помещенных в альбом фотодокументах: рыбопромышленная выставка 1902 года, строительно-художественная — 1908, международные автосалоны 1907, 1910, 1913 годов, выставка садоводства — 1914. Неоднократно организовывались гигиенические, спортивные выставки, такие выставки несли социальную нагрузку, пропагандировали здоровый образ жизни. А в мае 1912 года на Марсовом поле был проведен смотр пожарных частей, приуроченный к международному пожарному конгрессу, созванному по инициативе русских пожарных. Составители намеренно не касались художественных выставок, они рассказали только об одной фотографической выставке 1912 года — публикация ее материалов явилась своего рода благодарностью летописцу Санкт-Петербурга — К. К. Булле, автору большинства фотографий данного альбома. Все фотографии прокомментированы, в комментарии вошли и цитаты из газет и журналов того времени, дававших непременные отчеты о выставках, о их посетителях, и выдержки из специальных обозрений и брошюр, приуроченных к открытию той или иной выставки.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургский
Дом книги (Дом Зингера) (Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)