Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2009
Антология современной русской прозы и поэзии в 2-х томах. М.: Союз российских писателей, 2009. Т. 1. Лед. Проза / Сост.: Светлана Василенко, Борис Евсеев, Михаил Кураев. — 527 с. Т. 2. Пламень. Поэзия / Сост. Людмила Абаева, Владимир Коробов, Юрий Кублановский. — 463 с.
Два тома антологии, впервые широко представляющие Союз российских писателей, объединены заново осмысленными пушкинскими строками: “Они сошлись. Волна и камень, // Стихи и проза, лед и пламень…” В антологию вошли произведения не только широко известных современных прозаиков и поэтов — Виктора Астафьева, Андрея Битова, Светланы Василенко, Руслана Киреева, Алексея Варламова, Олега Ермакова, Владислава Отрошенко, Ирины Полянской, Бахыта Кенжеева, Светланы Кековой, Евгения Рейна, Юрия Кублановского, но и работы молодых талантливых авторов из самых разных уголков России, из российской глубинки. Рядом с именами знакомыми читатель встретит немало новых для себя имен, получит редкую по нынешним временам возможность обозреть обширные пространства, где и поныне произрастают достойная русская проза и добросовестная поэзия. Тридцать из сорока прозаиков живут не в Москве, только двое питерцы. И хотя эти авторы принадлежат к различным школам и направлениям — от “нового реализма” до “христианского модернизма”, — их произведения связывает нечто общее. И это общее — строгий вкус и отсутствие агрессии и пошлости, игры на низменных инстинктах, ставших непременной приманкой для неискушенного читателя. Еще шире география живой современной поэзии, отчетливо обозначенная подборками стихотворений восьмидесяти шести поэтов разных направлений и стилей из большинства регионов России. Оба тома снабжены предисловиями и примечаниями. Примечания содержат необходимые справочные данные, биографические и творческие, об авторах. Во вступительных статьях (Михаил Кураев: “Кто — мы?”; Юрий Кублановский: “…Слово отзовется”) мэтры отечественной литературы размышляют о непростом бытовании настоящей, некоммерческой литературы в нынешней житейской и культурной реальности, о сложных процессах, идущих в современной российской прозе и поэзии. “Никуда она не делась, совестливая отечественная литература”, — утверждает Михаил Кураев. И писательский взгляд устремлен не во вчерашний день, а в день сегодняшний, — это взор, ищущий новых впечатлений, новой жизни. И это “та жизнь, что простирается за пределами следственных комитетов и тюремных камер, банкирских контор и вилл скороспелых миллионеров, не оглушающая криминальными сюжетами, эротическими приключениями и странствиями в краях, где никто никогда не жил и жить не будет. А вот за пределами пространств, ставших полем литературной экзотики, как раз и лежит огромная, поистине необозримая территория, где живем мы с вами, дорогой читатель”. “Кто — мы? — задает вопрос М. Кураев, и отвечает: — Да те, кто живет не на проценты с чужой глупости и доверчивости. Те, кто не покупает на падающие с неба деньги нефтяные скважины и морские порты, кто не нанимает киллера, чтобы расправиться с соседом, не желающим выносить мусор дальше парадного… Мы — другие, разные, но сохраняющие духовное, душевное, теплое человеческое начало”. Вот для таких других нас, обыкновенных, нормальных людей и создают свои произведения настоящие писатели России, и рассказывают в них о нас, других, обычных людях огромной России. Объемную картину состояния отечественной поэзии последних десятилетий дает в своей статье и Ю. Кублановский. Он прослеживает путь, на котором “как чуть не единственная альтернатива социалистической лжи, на поверхность выскочили именно чертики постмодернизма, беззастенчивые, крикливые… Прежде всего потребовали они тогда избавить нашу литературу от “бациллы учительства”, “насадить “русские цветы зла”, а свои потуги самонадеянно выдавали за свежее и монопольное слово новой литературы. Плоский сарказм, богохульство, матерок и брезгливое отношение к духу отечественной истории — компоненты данного литературно-коммерческого движения в никуда. Такая литература, в которую не надо вдумываться и вчитываться, как раз и пришлось по вкусу масс-медиа, болтливым критикам и околоолигархической тусовке в целом”. Утвердиться “новому слову” в поэзии оказалось тем проще, что на другом полюсе добросовестный лирический традиционализм все стремительней вырождался в эклектику. И все-таки, считает Ю. Кублановский, культурная жизнь России, как сердце, бьется даже и под бессовестным наплывом масс-культуры и тех образцов, которые порой назойливо навязывает столица. И целительное слово поэта, слово, зовущее верить Богу, любить Отечество и чувствовать ответственность каждого перед всеми, — отнюдь не архаичные “русские комплексы”, а сущностные, необходимые составные нашей поэзии. Но разве культура ХХI века предполагает такое? Поэтический том антологии Ю. Кублановский предлагает рассмотреть еще и как смотр лирических сил. А вот прощальный или многообещающий — покажет будущее. В целом настоящая антология состоялась. Состоялась как полноценная демонстрация объединившихся нравственно здоровых сил, дерзнувших противостоять правящей бал литературной бесовщинке.
Ирина Бондаренко. Я люблю сливочное масло. СПб.: Алаборг, 2009. — 160 с., ил.
Истории, которые рассказывает И. Бондаренко, просты, но занятны и все посвящены нашей повседневности. Все очень узнаваемо, но знакомые приметы нашего быта обрастают выразительными деталями, детальками, штрихами. Горожане среди деревенских жителей, “дачники” “наедине с народом”. Поиски рубероида для латания собственной недвижимости под девизом: “Недвижимость — вот что сейчас главное” и скепсис соседа: “Тоже мне недвижимость! Была бы на Канарах, а то ведь — в деревне”! — Он оглядел меня и ядовито заметил: └На Канарах, милая, тебе делать уже нечего“”. Экзотические рецепты самогона: “Сахар, дрожжи, молоко и воду поместить в стиральную машину и крутить два часа. Дать отстояться”. И хрип из ночной темноты: “Голубушка, помираю, одеколончика бы!”. Узнаваемы и раздражающие особенности отечественной медицины, в том числе “петрики”, врачи, что никогда добровольно не ходят в ванную комнату мыть руки, любят плюхнуться на кровать больного в грязной шубе и алчно повести взглядом вокруг. Впрочем, помимо “петриков” встречаются и доктора настоящие, истинные гуманисты. Героиня рассказов (они ведутся от первого лица) еще помнит времена, когда страна питалась исключительно плодами своего летнего труда, и каждый интеллигент знал, как окучивать картошку. Ей ведомо и как доставить небывалый урожай в город, если у тебя нет собственной автомашины. Она не забыла правила охоты за продуктами во времена талонной эпопеи 90-х годов прошлого века, но уже вполне освоилась в новой действительности века ХХI, и всегда готова к очередной экстремальной ситуации, из которых состоит наша жизнь. Как готова, например, отразить предполагаемое нападение водителя такси, в свою очередь напуганного неадекватным поведением клиентки. У И. Бондаренко есть и оригинальный опыт: как журналист, она наблюдала “интересную” обстановку в Государственной Думе и на заседаниях Правительства нашего города. Она работала в информационном агентстве PR-менеджером, вполне справляясь с основными обязанностями: не ошибиться в количестве пирожков для участников очередного “круглого стола” на очередную животрепещущую тему, освоила и совершенно непредсказуемую работу пресс-секретаря у очень высокопоставленного чиновника. Она охотно делится непосредственными впечатлениями от своей профессиональной деятельности. По мере накопления житейского опыта у каждого из нас, конечно, накапливается определенный набор курьезных случаев “из жизни”, но причина притягательности рассказов И. Бондаренко в том, что она умеет относиться к повседневным невзгодам и трудностям со здоровым, ненатужным юмором, умеет увидеть в досадных обстоятельствах смешное и себя со стороны. Ей чужд грех уныния — быть может, в этом и есть загадка выживаемости русской, российской женщины, сильная личность которой так ярко проступает в забавных историях И. Бондаренко. И. Бондаренко создает не просто портрет женщины на меняющемся фоне эпохи, но и портрет своего поколения, — романтичного, просыпавшегося под “Пионерскую зорьку”, без особых противоречий существовавшего в двойственном мире официоза и подлинных юношеских увлечений. “Мы как-то умудрялись ездить на юг, и загорелые кавказские спасатели обращались к нам, заплывшим за буек, с ласковым: └А ну, плыви обратно! Сейчас как дам веслом по башке — всю жизнь манную кашу кушать будешь!“ Ледяным презрением мы их окатывали вечером, когда они пытались нас пригласить на танцы. Мое поколение строило БАМ, проживая в промерзших бараках — кто-то из-за денег, а кто-то за идею. Мерзших за идею было немного… Мы все время куда-то ездили: с геологами — в геологические экспедиции, с археологами — в археологические. Сегодня мы возлагали венки, завтра обязательно вручали кому-то грамоты. Наши люди работали на └овощегноилищах“ и в подшефных совхозах на уборке турнепса. Мы регулярно ходили на субботники, в обязательной добровольной народной дружине вяло уговаривали пьяниц не пить, а дебоширов — не дебоширить… Удивительно, как при такой бурной жизни мы вообще умудрялись жениться, выходить замуж и рожать детей” (“Все было в наших руках. Кое-что осталось”).
Борис Голлер. Возвращение в Михайловское: Роман. Книги первая и вторая. СПб.: Алетейя, 2009. — 448 с.
Книга — дерзновенная, только так можно расценить попытку реконструировать внутренний мир самого Александра Пушкина, проследить ход мыслей поэта, процесс рождения его поэтических творений. Сюжет романа — а это именно роман с дозволительными для романа вольными допущениями: превращение внешней биографии поэта, — во внутреннюю, художественную. Основные, внешние эпизоды романа все те же: приезд поэта в Михайловское вскоре после его высылки с юга, ссора с родителями, общение с обитателями Тригорского, визиты Пущина и Дельвига, встреча с А. П. Керн. Быт и нравы той эпохи хорошо известны Б. Голлеру, автору цикла драм из истории русского ХIХ века, героями которых были братья Бестужевы, Лермонтов, Грибоедов, Пушкин. Стилистически роман безупречен, не только с точки зрения языкознания (какие вкусные фразы — “я обеспокоена вами”), но и знания житейских реалий, общепринятых (и постоянно нарушаемых) правил поведения, моральных норм того времени. Поверяется это легко: всем сводом документов, мемуаров да и просто литературными произведениями начала ХIХ века. И проявления телесного низа: не опорожненные с ночи урыльники, банные сценки и сцены постельные (тактично, тактично изображенные), “фаллический бонапартизм” одних и эротические томления других, возрастные физиологические побуждения — юношеские, зрелые, старческие и вытекающие из них поступки, — органично входят в ткань повествования, как органично наличествуют в жизни каждого человека. А подчас и играют существенную роль в движении событийной линии. В замкнутом мирке Михайловского и Тригорского (все обитатели и посетители обоих имений, домочадцы, друзья, знакомые Пушкина имеют характеры, страсти, страстишки и интересы) складываются драматические коллизии, в центре которых неизменно оказывается Пушкин. Новые впечатления стимулируют мысль поэта, но он всегда волен и отстраниться от них, уйти в другие измерения. Дни настоящие и прошлое, события внешние и их осмысление, беседы и отрывки из бесед, случайные фразы, воспоминания, разрозненные мысли поэта, отдельные стихотворные строки, еще не сложившиеся в привычные нам, перемежаются друг с другом. Текст движется, подчиняясь по-новому увиденным писателем причинно-следственным связям когда-то свершившихся событий, но еще больше — прихотливой мысли поэта. “А какие воспоминания роскошествовали в нем”: Кавказ и Крым, Раевские и Воронцовы, вернее, она, Елизавета Ксаверьевна Воронцова. “Никто ее любви небесной не достоин”. А какие тягостные воспоминания угнетали его, воспоминания нелюбимого сына, некрасивого ребенка, которым никогда не любовались старшие — “а отсутствие красоты в том веке свидетельствовало почти безошибочно и об отсутствии всех прочих даров”. Их много, еще не стертых, не затертых жизнью воспоминаний молодого двадцатипятилетнего человека, Александра Сергеевича Пушкина. Он думает о любви и Женщине, о чуждой ему поэтике однополой любви, об измене и предательстве друга, любимой. Он размышляет о России и русских, об истории и современной политике своей отчизны, о России и власти, об обманах царствования Александра Первого, о целях тех, кого позднее назовут декабристами. “Не хочу! Не хочу сделаться Андреем Шенье русской революции! Увольте! При государях меня хотя бы оставляют в живых. Да еще печатают. И на том спасибо!”; “Кто нас поймет? Россиян? Мы и сами себя не понимаем”; “Русский так устроен, чтобы подальше от власти”. Он постигает смыслы творчества Шекспира и Карамзина, Байрона и Жуковского, Гёте и Державина. И врывается в его мысли “Онегин”, заставляя на каждом шагу рифмовать живую жизнь, и снятся какие-то строки, ускользающие слова, рифмы. И никак не вообразить письмо девушки — к тому же семнадцатилетней, к тому же влюбленной! И являются колоритные фигуры прошлого — Борис Годунов, Дмитрий Самозванец. “Ну, он думал не совсем так, как мы догадываемся, но и не всегда совсем не так”, — лукаво сообщает Б. Голлер. Но дерзновенная попытка изобразить пространство самопознания (и самовоспитания!) героя и какого — Пушкина! — несомненно, удалась. Масштаб личности героя романа соответствует пушкинскому наследию! Его окружение живет и действует по законам своего времени и по законам маломеняющейся психологии отдельного человека. Ну, хотя бы: “Кто сказал, что каждая несчастная семья несчастлива по-своему?.. На самом деле, несчастье поразительно однообразно! И даже говорятся одни и те же слова. Ну, разве только различаясь — по месту и времени…” И если старший сын попал в пренеприятные ситуации, то родители во все времена реагируют одинаково. “Он что-то натворил там этот сын — на юге, где он был, и умудрился не потрафить властям. И теперь возвращается в неудаче под родительский кров. Его ждут — и, как положено родителям, ведут счет его грехам, — и винят друг друга в том, что случилась… Но прислушаемся к разговору в доме… └Это все — плоды вашего воспитания!“ — возвышенно начинает отец… └Не говорите глупостей! — ответствует мать. — Он и дома-то почти не воспитывался. Все в заведении… И кто знает, что там внушали ему? Кстати… Это — дело отца воспитывать сыновей!“”. Вековечный конфликт отцов и детей. Версии, предложенные Б. Голлером, не во всем согласуются с концепцией жизни и творчества А. С. Пушкина, давно выстроенной пылкими авгурами лощеной биографии поэта, с которыми автор полемизирует в своих схолиях. Схолии (так называются позднейшие комментарии исследователей периода эллинизма, схолиастов, к древним греческим текстам) — вставные главы, куда автор выносит свои споры с пушкинистами и собственные филологические штудии. Это особая игра с читателем, в которой автор с удовольствием “разоблачает” собственные обманы, комментирует приведенные в тексте полностью или в отрывках письма, которые вроде бы… должны быть, но они не сохранились. Он объясняет, почему его не устраивают устоявшиеся версии событий, и приоткрывает читателю сложный, извилистый путь к некоторым своим догадкам, родившимся “из рухнувших стен, из писем, статей и случайных обмолвок, застрявших где-то среди внушающих мало доверья меморий”. Нет, автор нигде не нарушает общеизвестную канву “жизни Пушкина”, но этот вроде бы до малейших деталей изученный скелет покрыт живой, трепетной плотью человеческого бытия и многоуровневого потока сознания.
Свое чужое. Поэзия востоковедов. СПб.: ООО “МИРС”, 2009. — 205 с.
В сборник вошли стихи и поэтические переводы санкт-петербургских востоковедов и людей, профессионально занимающихся Востоком. Участники сборника не объединены общими манифестами или общей поэтической школой, а только единством места (петербургское востоковедение) и времени, вернее трех времен: прошедшее совершенное, настоящее продолженное и будущее неопределенное. С этими тремя временами связана и композиция сборника — в нем три раздела. В первом разделе, прошедшее совершенное, представлено стихотворное наследие отечественных востоковедов: крупного востоковеда-лингвиста, полиглота Е. Д. Поливанова (1891–1938); ученого-ираниста Ю. Н. Марра (1893–1935); выдающегося китаеведа Б. А. Васильева (1899–1937); выпускника кафедры африканистики И. П. Григорьева (1945–?). В прилагаемых биографических справках кратко очерчены судьбы ученых, судьбы сложные, запутанные, как время, в которое они жили. Двое из них, Е. Д. Поливанов и Б. А. Васильев, в тридцатые годы были осуждены и расстреляны. Во второй, основной раздел — настоящее продолженное, — вошли новые и старые, не публиковавшиеся ранее стихи активных авторов старшего и среднего поколений. Третий раздел, будущее неопределенное, отведенный самым молодым, уступает второму по объему и разнообразию, давая и впрямь картину не вполне определенного будущего. Неравноценные по объему подборки демонстрируют многообразие творческих манер, стилей: это и стилизации, вольные фантазии по мотивам восточной поэзии, переводы (вопреки ожиданиям немногочисленные), оригинальные стихи — шутливые, лирические, философские. Одной из любимых форм для ряда поэтов является форма японских трехстиший. “Старый пруд. // Прыжок лягушки. // Звук воды”. (Е. Д. Поливанов). “На приеме саке // Льется водой. И кувшином // Будет трещать голова”. “Увидел Фудзи, На склоне // — темная точка. Плачу, // как брошенная старуха”. (И. Котин). У большинства авторов в стихотворениях отражены профессиональные интересы, личные впечатления, полученные во время экспедиций. Восток присутствует во всем своем многоцветии: Япония, Туркмения, Йемен, Багдад, Эрзерум, Бухара, древняя Мидия. Экзотика. Это и “Бамбук под ветром… В дымке сосны…” (Б. Васильев), и “предзакатные краски степи, приглушенная охра: // три часа до прохлады, до сини вечерней в горах, // пять часов до свечи с мотыльком, колотящимся около, // семь часов до любви, как всегда, побеждающей страх” (З. Джандосова), и “Дорога до Волги, тропа по степи, // Песков шепот долгий, тростник вдоль реки. // Уснувшие змеи, трава по весне, // Наверно, болею, раз вижу во сне. // Что может быть хуже соленой воды! // Фантомные лужи с такыра видны” (“Туркмения”, Ю Березкин). Восток, это и “Ночной небосклон ярким светом прошит. // Спокойно в Багдаде. Гарун-ар-Рашид // Готовится к выходу. Новый рассказ // В устах Шахрезады порадует нас. // Восток. Он покажется “вещью в себе” — // К чему понедельнику быть в Душанбе? // А роскошь и фальшь — хоть кого удивишь, // Где каждый — мудрец, и халиф, и дервиш. // Халиф хоть на час, но, однако халиф. // Безумен Меджун, но красив как алиф! // Восток — он везде. Но всегда за спиной. Увидишь Джавдета — не трогай, он мой!” (А. И. Каменев). Восток это и “Купцы и нищие, калеки, // Солдаты, продавцы скотины, // Паломники к святыням Мекки // И древней благостной Медины, // Глухой мулла из Самарканда, // Что едет с нами до Дамаска, // И два менялы из Коканда // С руками, крашенными краской; //…// Везут разбойника на плаху, // Пешком шагает дервиш скромный. Я возношу хвалу Аллаху // За то, что мир такой огромный” (“Ходжа Насреддин”. И. Клочков). География в творчестве поэтов-востоковедов не ограничивается Востоком, им ведом весь мир, и вся Европа, ибо “По Европе гуляет призрак — Россиянин, уставший от измов” (И. Котин). Немало стихотворений посвящено Петербургу, городу, где учились, работали и работают представители разных поколений ученых, связавших свою жизнь с Востоком. А впрочем, дело не в географии. Поэтам из профессионального содружества востоковедов есть что сказать, в их стихах присутствует мысль, облаченная в прекрасное русское слово.
Михаил Юрьевич Лермонтов: Pro et contra / Сост. В. М. Маркович, Г. Е. Потапова; вступ. статья В. М. Марковича, коммент. Г. Е. Потапова, и Н. Ю. Заварзиной. СПб.: РХГИ, 2002. — 1080 с. (Русский путь).
Настоящая антология является самым репрезентативным на сей день сводом материалов по истории рецепции Лермонтова. Она включает наиболее значительные и яркие суждения о поэте, высказывавшиеся русскими критиками, мыслителями, писателями и учеными на протяжении ХIХ и ХХ веков. Настоящая антология не “сфокусирована” на какой-либо одной, строго определенной эпохе или группе критиков. В соответствии с принципом “pro et contra”, составители стремились “столкнуть” между собою совершенно разные подходы и оценки к творчеству и личности поэта и с возможной объективностью воссоздать историю рецепции поэта не в рутинном ее течении, а в поворотах и изломах, порою неожиданных, но при ближайшем рассмотрении обнаруживающих внутреннюю логику. В книге пять разделов. Первый — “Из первых откликов” — посвящен прижизненной критике. В него вошли отзывы о “Герое нашего времени” и “Стихотворениях Лермонтова”. Помимо хрестоматийных статей В. Г. Белинского впервые с момента первой публикации воспроизводятся такие характерные критические реплики как статьи С. О. Бурчака и Ф. В. Булгарина. Второй раздел — “Между похоронами и юбилеем” — охватывает период с начала 1840-х годов до 1891 года. Революционно-демократическая критика представлена мало, ибо составители предпочли сосредоточиться на явлениях, которые, при всей своей яркости, до сих пор привлекали к себе внимание сравнительно редко, как, например, статьи В. А. Зайцева и Н. В. Шелгунова, Н. К. Михайловского и В. О. Ключевского. Третий раздел — “На рубеже нового столетия” — представляет эпоху русского модернизма. В подборку помещены фрагменты из произведений В. В. Розанова и Д. Мережковского, А. Белого и А. Блока, И. Анненского и Д. Андреева. Четвертый раздел — “Лермонтов и лермонтоведы” — включает в себя работы ученых-лермонтоведов, начиная с одного из основоположников русской “психологической школы” Д. Н. Овсянико-Куликовского и заканчивая таким крупным представителем семиотики ХХ века, каким был Ю. М. Лотман. И, наконец, пятый — “Лермонтов в эмиграции” — отведен лермонтоведению русского зарубежья. Наряду с авторами “первой волны” эмиграции (П. М. Бицилли, Вяч. И. Иванов и др.) представлены и авторы так называемой “третьей волны”, так что антология завершена работами наших современников, последняя из которых датирована 1998 годом. Составители отдавали себе отчет в том, что невозможно вместить в один том все отзывы о поэте, появившиеся за полтора столетия. Они и не ставили перед собой цели собрать отзывы неучтенные или совершенно забытые, а сосредоточились на самых репрезентативных (а значит, широко известных) суждениях о Лермонтове. И все-таки в настоящем труде предпринята попытка, по мере возможности, полно продемонстрировать методологическое разнообразие и методологическую эволюцию литературоведческих и исследовательских подходов к творчеству Лермонтова. Ограниченность объема одним томом потребовала отсева рутинного материала, составляющего большую часть критической продукции любой эпохи. Это позволило проследить некоторые связи и закономерности, которые становятся заметны только при известном укрупнении масштаба и теряются при другой, более дробной подаче материала. Принципы составления данной антологии ориентированы на то, чтобы показать читателю реальную “незавершенность” открытого образа Лермонтова. Во вступительной статье — “Лермонтов и его интерпретаторы” — дана общая характеристика критических и литературоведческих интерпретаций творчества Лермонтова, рассмотрена их эволюция, подробно рассказывается и о странностях, характерных для истории критических суждений о поэте. Книга снабжена научным аппаратом, состоящим из кратких справок об авторах статей, а также из историко-литературного и реального комментария к тексту. Аналогов подобной антологии в лермонтоведении нет.
Иеромонах Нестор (Кумыш). Поэма М. Ю. Лермонтова “Демон” в контексте христианского понимания. СПб.: Дмитрий Буланин, 2007. — 176 с.
Настоящая работа содержит в себе новый взгляд на произведение классика нашей литературы. Исследователь не согласен с распространенной точкой зрения своих дореволюционных предшественников, которые основной смысл поэмы Лермонтова “Демон” сводили к тому, что Демон является автопортретом поэта. Совсем нелепым представляется ему и подход к поэме литературных деятелей послереволюционных лет, усмотревших в образе Демона отражение психологии классового врага. Неудовлетворительными признает он и обе концепции, сложившиеся в предвоенные и послевоенные годы. Согласно одной, продолжившей линию, намеченную Белинским: Демон — борец, а главная идея заключается в пафосе борьбы. Другая концепция опиралась на диаметрально противоположную идею, на идею развенчания поэтом индивидуалистического героя, совершение суда над демонической личностью. У каждой из этих концепций, считает исследователь, имеются свои неустранимые внутренние противоречия, ни одна из них не вписывается без диссонанса в текст поэмы, в каждом построении присутствует момент насилия над поэтическим словом Лермонтова. И предпринятые в советском литературоведении попытки объединить обе концепции в одну, преодолеть смысловую непроницаемость лермонтовской поэмы путем ее философского прочтения, успеха в конечном счете не имели. Тщательно анализируя текст поэмы, подробно останавливаясь на наиболее сложных и спорных ее местах, исследователь доказывает, что основной пафос поэмы имеет христианский смысл. Автор предлагает рассматривать поэму “Демон” с точки зрения судьбы Тамары, считая, что ее образ имел для Лермонтова не менее важное значение, чем образ Демона и Лермонтов завершил свою поэму так, что она становится произведением не столько о Демоне, сколько о Тамаре. В конце поэмы Тамара не только избавляется от преследований Демона, но и приемлется в содружество ангельских сил, вступает — и теперь уже безвозвратно, без риска вновь подвергнуться демоническому воздействию — в лоно божественной жизни. А мощный финальный аккорд превращает поэму в грандиозную симфонию о чем-то другом, гораздо более значимом для поэта, чем разоблачение пороков и крайностей индивидуализма. “Но церковь на крутой вершине, // Где взяты кости их землей, // Хранима властию святой, // Видна меж туч еще поныне. ‹…› // Скала угрюмого Казбека // Добычу жадно сторожит // И вечный ропот человека // Их вечный мир не возмутит”. За величественной концовкой поэмы, считает исследователь, стоит провозглашение ценностей, противостоящих демонической идеологии, демоническому миросозерцанию. Религиозно-философский итог поэмы автор формулирует в следующих положениях: зло всегда будет сдавливать своими щупальцами, сжимать своим плотным кольцом добро. Добро всегда будет пребывать в тяжелейших условиях кажущегося одинокого противостояния, находиться в состоянии видимого поглощения и окружения злом. Однако неимоверный, всеохватный, почти тотальный диктат зла не может привести добро к утрате своей созидательной основы, к изменению своего качества. Мироздание, пронизанное божественными энергиями, содержит в себе неведомую тайну сохранения добра, красоты и гармонии в его целостном состоянии, в его онтологической неповрежденности, в его природной неуязвимости демоническим воздействиям. Высшее начало, именуемое в христианстве Богом, незримо поддерживает преданную Богу личность в противоборстве с существующим злом, иногда принимающим трагический характер. В итоге всех своих земных страданий она возводится к своему Творцу, в царство любви и света, абсолютно недоступное и недосягаемое для демонического воздействия. И поэма “Демон”, в которой героиня оказывается избавленной от власти Демона, явилась выражением глубоко личной, сокровенной мысли Лермонтова о высшем, божественном сострадании, обращенном к людям, испытавшим жестокое насилие сил зла, о сохранении их Высшим Благом от всецелого, трагического поглощения злом. По мысли автора, Лермонтов долго и мучительно искал форму для передачи своего интимнейшего умозрения и к концу своей недолгой жизни обрел ее в восточной легенде о падшем духе, влюбленном в грузинскую княжну. Данная работа, в которой осуществляется попытка рассмотрения лермонтовской поэмы прежде всего с точки зрения вековечных вопросов бытия, затронутых в ней, заставляет пересмотреть утвердившиеся взгляды на личность Лермонтова и, без сомнения, является новой страницей в лермонтоведении.
Татьяна Молчанова, Рекс Лермонт. Лермонты — Лермонтовы. 1057–2007. М.: Университетская книга; Логос, 2008. — 96 с.: ил.
Эта книга о судьбах людей, носящих одну фамилию. И, вероятно, происходивших от одного общего предка, от рыцаря Лермонта, почти тысячу лет назад, в 1057 году, поселившегося на Британских островах. Документально доказано, что рыцарь Лермонт владел землями на границе Англии и Шотландии по реке Твид. Поселения Западный и Восточный Лермонты существуют в этих местах и по сей день. К 950-летию рода исследователями была собрана огромная база данных. В течение многих лет изучались источники, в том числе труднодоступные и вновь найденные, по истории и генеалогии дворянских семей, происходящих от шотландских Лермонтов. Представители рода за тысячу лет рассеялись по территории всего земного шара. Потомки славного рыцаря проживали и живут в Шотландии и Англии, в Австралии и Америке, в России и по всей Европе. Настоящие исследования не оставляют сомнений, что род Лермонтов — один из древнейших в Британии, и русские Лермонтовы происходят из этого рода. Основателем русской ветви считается шотландец Георг Лермонт, наемный воин, пришедший в смутные времена на русские земли со шведами. В 1619 год он принял русское подданство. Его потомок, Михаил Юрьевич Лермонтов (1814–1841), стал одним из величайших русских поэтов. Михаилу Лермонтову посвящена отдельная глава в книге. Таких глав, рассказывающих о наиболее ярких представителях рода, почти два десятка. Помимо персоналий, в книге подробно изложена история этого древнего рода, подробно рассказано о том, как распространялись семьи, как строились родовые отношения, какими делами и какими личностями славен род, какие отличительные геральдические символы носили и носят представители рода, какие традиции они сохранили до наших времен. Данная книга — популярная версия строго документированного манускрипта, вышедшего в 2007 году, “Лермонты — Лермонтовы. 1057–2007”, юбилейного издания, существующего в двух вариантах — на русском и английском языках.
Николай Стариков. Шерше ля нефть. Почему наш Стабилизационный фонд находится ТАМ? СПб.: Питер, 2009. — 272 с.: ил.
Нефть как главная цель и как основное средство ведения войны в новейшей истории. Нефтяная подоплека в крушении СССР, во вторжении Саддама Хусейна в Кувейт, в демонстрациях в Мьянме или борьбе колумбийских партизан. Исторические экскурсы в политическую историю ХХ века и события дня сегодняшнего: Саудовская Аравия, Иран, Ирак, Ближний Восток, Индия и Пакистан и, конечно, Россия. Показан элегантный механизм уничтожения Советского Союза, уничтожения без войны, без агрессии, без прямого военного вмешательства, — посредством обрушения Саудовской Аравией цен на нефть, за что она получила от США новейшие технологии. И не только. Верх наивности думать, что цену на нефть определяет рынок, — образование цены на нефть повинуется законам большой политики. И цена на нефть зависит не от количества баррелей, скопившихся в американских запасниках, а от запущенной на биржу и в СМИ нужной информации. Цена на нефть позволяет управлять своими конкурентами, давать преференции одним, загонять в угол других. Автор демонстрирует, что за “объективным рыночным фактором”, стоит нечто сюрреалистическое: четыре-пять человек по телефону решают, сколько будет стоить основной товар для всего мира. Механизм, конечно тончайший, так, уничтожив СССР, США на дешевой нефти вскормили Китай, ставший, в свою очередь, главным соперником “цивилизованного” мира. Борьба за контроль над углеводородами бесконечна. После гибели СССР Запад, а вернее, дирижер всего происходящего на нефтяном рынке — США, приступили к следующему этапу мировой политической интриги. Дается очень ясная картина происходящего сегодня на полях геополитических сражений. Это и искусственно взращенный “международный терроризм”, неизменно связанный со странами, где есть энергоносители: почему-то все основные базы и спонсоры террористов, находятся, если верить американцам, в нефтедобывающих странах. И манипуляции, ведущие к “нужной” смене политического строя, правительства или уклада стран-конкурентов или их союзников — действительных или возможных. Первой попыткой — неудавшейся — “оранжевого” сценария стал набирающий силу Китай, события на площади Тяньаньмэнь в апреле–июне 1989 года. Затем последовали другие. Кто сказал, что роль личности в истории ничтожна? В истории нет “объективных” причин, все всегда субъективно: сильный держит страну, слабый ведет к поражению. Отсюда выборные страсти: если удастся поставить во главе державы-конкурента политика, который благодаря своим морально-этическим, волевым качествам, своему интеллекту и эрудиции приведет страну к краху, — то это будет первым шагом ее на пути в небытие. Такого лидера будут гладить по головке. А того, кто твердо ведет государственную линию — объявят тираном, коррупционером или душителем свободы. Как сказывается роль личности на конкретном ходе истории, автор рассматривает на примере нашей страны: Горбачев, Ельцин, Путин. Позиции Н. Старикова неизменно антилиберальные. Он открыто высмеивает бредни о необходимости приоритета частного бизнеса в нефтедобывающей отрасли. Пресловутого частного и потому “очень эффективного” управления нефтяными потоками нет ни на мусульманском Востоке, ни в черной Африке, ни на американском континенте. А самое жесткое государственное регулирование добычи нефти существует в США. И предложенный нам в 90-ые годы путь — был путь в никуда, все доходы от продажи энергоносителей должны были идти не в бюджет России, а на Запад, как шли при Горбачеве и Ельцине, когда в самом начале перестройки ловкие реформаторы первым делом приватизировали все нефтяные скважины и добывающие компании. Если бы “курс реформ”, начатый при Ельцине, был бы продолжен, то к сегодняшнему дню Российской федерации уже бы не было. Н. Стариков утверждает, что лозунги “свобода слова”, “честные выборы”, “борьба с диктатурой” — являются не более чем способами достижения контроля над нефтяными месторождениями. Никакие “демократические преобразования” не изменят ситуации, обозначенной в “Der Spiegel” от 22 мая 2008 года: “За исключением Норвегии ни одна из двадцати трех сырьевых держав не отвечает критериям демократического устройства”. И если США кого-то называют диктатором, пособником террористов и жалуются на отсутствие прав человека, значит, речь идет о нефти. Страна, в адрес которой выражают свою озабоченность американцы, либо обладает огромными запасами углеводородов (Россия, Иран, Ирак), либо начинает сотрудничать с Китаем (Африка, Бирма. Таиланд, Колумбия). И напрасно новые союзники США мечтают о “Золотом рае”. На всех не хватит. Чем более значим для американцев союзник, тем больше ему перепадает, тем ближе его подпускают к кормушке. Второй круг стоящих у кормушки никогда не будет жить так хорошо, как первый. Поэтому эстонцы никогда не будут жить, как англичане или немцы. А нынешние “наивные” Болгарии, Румынии да Латвии попадают даже не во второй, а в третий или в четвертый круг… Удивительно, но это довольно оптимистическая книга. Возможно потому, что после ее прочтения появляется уважение к тому, что делали и делают Путин и его команда. Н. Стариков рассказывает почти детективные истории о том, как вместо перетекания в руки Запада большая часть нашей нефтедобычи при соблюдении принятых на Западе законов была возвращена под контроль России (ТНК-ВР, ЮКОС, “Сахалин-2”). А вместе с контролем над своими энергоресурсами Россия вернула себе и возможность направлять нефтедоллары в свой бюджет, на свои социальные нужды, а не на зарубежные счета десятка олигархов. Страна расплатилась с внешними долгами, которые, как казалось, нам никогда не удастся выплатить, на что и рассчитывал Запад, когда активно кредитовал умирающий Советский Союз и “молодую российскую демократию”. Н. Стариков предлагает не поддаваться панике, когда говорят: “Что же Россия будет делать, когда нефть кончится?”. А что будет делать Норвегия, когда нефть у нее закончится? А Кувейт? А Саудовская Аравия? А как будут жить в новых условиях все мировые экономики? “Страшилки” для России рассчитаны исключительно на эмоции, и цель у них одна: внушить в нас неуверенность в завтрашнем дне, посеять панику и беспокойство. Автор советует не доверять рейтингам международных неправительственных организаций, которые ставят в этих рейтингах нашу страну на “пугающие” строчки, в том числе по уровню коррупции, с вполне определенными целями. На самом деле Россия ТАМ не находится, а это неведомые счетчики коррупции ТАК считают, чтобы создать отрицательный имидж страны. Н. Стариков не отрицает наличие коррупции в стране, но для сравнения показывает состояние дел в других странах. В книге вообще много статистики, фактического материала. Дается и развернутый ответ на сакральный вопрос: “Почему наш стабилизационный фонд находится там?” Да потому, что деньги Российской Федерации находятся на Западе, что это… ДАНЬ. Чтобы нас оставили в покое и дали спокойно восстанавливаться. Побежденные всегда платят дань победителям. Мы проиграли “холодную войну” Соединенным Штатам. И если бы во времена Золотой Орды у Руси имелся Стабилизационный фонд, можно не сомневаться, он был бы вложен в золотоордынские ценные бумаги. Отголосками ежедневно идущей битвы за контроль над энергоресурсами заполнены телеэфир и страницы газет, и порой трудно понять, что стоит за осколочной информацией, за шагами российских властей. Простой здравый смысл, которым руководствуется и сам Н. Стариков, — лучший путеводитель по политическим дебрям и историческим закоулкам.
Дмитрий Орехов. “Остров”. Подлинная история. СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2009. — 223 с.
Отправной точкой для написания этой книги стал фильм Павла Лунгина “Остров”, неоднозначно воспринятый как светской аудиторией, так и православными священнослужителями. Для одних “Остров” стал откровением, для других — фарсом, пародией, для иных — некоей претензией на знание глубин православной души. Дм. Орехов приводит многообразный спектр мнений, появившихся на страницах православных газет и журналов, на Интернет-сайтах. Чтобы ответить на вопросы: “Насколько достоверен фильм?”; “Бывают ли в жизни старцы, подобные отцу Анатолию?”; “Верно ли передана в фильме тема юродства, не слишком ли └сгущены“ краски?”; “Может ли православный подвижник вести себя то как юродивый, то как └нормальный человек“, то как мудрый старец?”; “Бывают ли монахи, подобные Филарету и отцу Иову, или эти герои — └ряженые“”?; “Нет ли натяжек в образе старца-чудотворца?” — автор обращается к истории. Известный православный писатель и публицист рассказывает о древней традиции русского старчества, пережившей в ХIХ веке свое возрождение и не прерывавшейся в годы жестоких гонений на церковь. Среди героев его книги монах-старец, ставший прототипом главного героя фильма, отца Анатолия, — преподобный Феофил Киево-Печерский (1788–1853), старец-схимник, любимый и почитаемый богомольцами, несмотря на его чудачества и странные поступки, и насельники монастырей, в которых или около которых старец обитал. Среди героев очерков и монах Иов, и преподобный Парфений Киево-Печерский, и сам владыка Филарет, киевский митрополит, выдающийся церковный администратор, крупный ученый-богослов, деятельный покровитель и распространитель просвещения. Все они немало претерпевали от старца-“проказника”, рядом с которым никто не чувствовал себя в безопасности, даже Николай Первый. Повествование о старце Севастиане (1884–1966), ученике оптинских старцев, обитавшем в хрущевские времена в Казахстане, в поселке Михайловка близ Караганды, сопровождается экскурсом в историю Оптиной пустыни и жизнеописаниями наиболее почитаемых старцев Оптиной пустыни. Заключительный очерк книги посвящен отцу Николаю с острова Талабск (имени Залита) на Псковском озере. Протоиерей Николай Гурьянов, как и старец Севастиан, священнослужитель упраздненной пустыни, побывал в заключении. Умер он в почтенном возрасте в 2002 году, прослужив на острове 44 года. Подлинные истории из жизни православных подвижников, многие из которых были прославлены в сонме святых, канонизированы уже в конце ХХ столетия, можно считать очень удачной, доступной и увлекательной для современного человека адаптацией Житий святых. Перед читателем проходит вереница удивительных людей: великие молитвенники, прозорливцы, целители, как правило, они скрывали свой дар, но творимые ими чудеса говорили сами за себя. Почитателями старцев, киево-печерских, оптинских, были и Н. Лесков, и Н. Гоголь, и А. К. Толстой, и Ф. Достоевский. Преподобный Амвросий Оптинский (1812–1891) стал прототипом старца Зосимы в “Братьях Карамазовых”. В ХХ веке не иссякал поток паломников в казахстанскую Михайловку, на остров Залита. Очерки Дм. Орехова по стилистике близки к очеркам Н. Лескова, удачно дополнены они и многочисленными выдержками из воспоминаний современников старцев. Автор выходит далеко за рамки событий, которые легли в основу сценария кинофильма, фактически он заполняет возникшую в годы советской власти лакуну в наших исторических знаниях, а может быть, и возвращает нам какую-то частицу подлинной русской святости. А фильм “Остров”? Точку в спорах давно поставил сам Патриарх Алексий II, охарактеризовавший фильм как “блестящий”, как “яркий образец попытки христианского подхода к культуре”.
Александр Кобак, Юрий Пирютко. Исторические кладбища Санкт-Петербурга. М.: Центрполиграф, 2009. — 797 с.: ил.
Предыдущее издание вышло в 1996 году и было отмечено Первой анциферовской премией, присуждаемой за лучшие современные работы по истории Санкт-Петербурга. Тогда, полтора десятка лет назад, книга явилась своего рода открытием: впервые после советских времен городской некрополь стал вновь полноправной темой краеведческих исследований. За прошедшее время появились новые данные натурных обследований, библиография петербургских некрополей пополнилась рядом монографий, вновь, а иногда и впервые, введены в научный оборот извлеченные из забвения литературные и архивные источники. По сравнению с предыдущим, информация в настоящем издании значительно дополнена, обновлена. Понятие “исторические кладбища” авторы относят к тем городским некрополям, которые возникли и сформировались в XVIII — начале ХХ века. И это не случайно: в ХХ столетии во многом изменилось само сущностное понятие кладбища. Они перестали быть объектом раздумий историков и философов, поэтов и богословов. Исчезла, была забыта многовековая церковная традиция, придававшая духовный смысл всему кругу образов, связанных с тайной смерти, погребением и поминанием усопших, уходом за могилами. После революции изменилась социальная топография кладбищ, их деление на “бедные” и “богатые”. Изменилось отношение к надгробию как художественному произведению, сочетающему выразительные средства архитектуры, скульптуры, геральдики и эпитафии. Рассказ о историко-культурном наследии города начинается с обращения к первым упоминаниям о городских кладбищах Северной столицы. В книге комплексно рассматриваются все факторы, повлиявшие на формирование городского некрополя: дана топографическая и историко-культурная характеристика отдельных кладбищ; приведены общие сведения о жизни разных конфессий (как и в большинстве европейских государств, русские кладбища находились в ведении духовного начальства и носили строго конфессиональный характер — православные, католические, лютеранские, магометанские, еврейские…); описаны особенности быта и культуры этнических и социальных групп населения Северной столицы. Кропотливо восстанавливается летопись, хранящая тысячи имен государственных деятелей, военных, ученых, артистов, писателей, художников, музыкантов, — цвета духовной и политической жизни России — ведь Петербург в течение двух столетий являлся столицей Российской империи, средоточием ее политической, экономической, культурной жизни. Над книгой работал коллектив авторов, тематика разнообразна, материал систематизирован следующим образом: “Исторические кладбища в литературе о Петербурге”; “История петербургского некрополя”; “Надгробные памятники: стиль, мастера, заказчики”; “Архитектура кладбищенских церквей”; “Эпитафии петербургского некрополя”. Подробно рассказано о старых и старинных кладбищах города. А это и кладбища Александро-Невской лавры; Петропавловский собор с императорской усыпальницей и Комендантским кладбищем; смоленские кладбища — православное, лютеранское, армянское; Волково; Новодевичье, Большеохтенское, Малоохтенское, Громовское, Красненькое… — всего полтора десятка. Не обойдены вниманием и захоронения вне кладбищ, такие как надгробия А. Волынскому, П. Еропкину, А. Хрущеву у Сампсониевского собора; могила М. И. Кутузова в Казанском соборе; гробница Иоанна Кронштадтского в Иоанновском монастыре на Карповке. А завершает книгу рассказ об уничтоженных кладбищах. В приложениях представлены указатели кладбищ и храмов, именной указатель, историко-биографические и генеалогические сведения об упомянутых в книге персонажах отечественной истории, эпитафии.
Михаил Андросов. Там я мачты ростральных колонн целовал… (Посвящение Санкт-Петербургу). Фотоальбом. Калуга: Издательство научной литературы Н. Ф. Бочкаревой, 2009. — 40 с.
Альбом неожиданный: черно-белые цифровые фотографии, без подписей. Знакомые, но в неожиданных ракурсах парадные виды Петербурга. Площади, дворцы, сады — храм Воскресения Христова на канале Грибоедова, Медный всадник, Дворцовая площадь, шпиль Петропавловки, Ангел на Александрийской колонне на фоне покрытого тучами неба, решетка Михайловского сада. Нева и каналы, набережные, парусники на Неве. Фонтаны и фонари. Одухотворенные мраморы Летнего сада, Павловска: безмятежно-спокойные женские лица, фигуры, мужские — экспрессивные, пронзенные мукой. Фрагменты архитектурного и скульптурного убранства, ускользающие порой от взгляда привычного к окружающей его красоте петербуржца. Он прекрасен, этот город, как прекрасны даже обшарпанные, непарадные его закоулки. Фотограф не просто фиксирует образы многоликого Петербурга, но создает строгие, наполненные эмоциями, стильные и выразительные портреты города. Странный рассеянный свет-сумрак, тени, отражения, силуэты, — этот город имеет душу и живет в другом временном измерении, жанровые сценки только подчеркивают это иное временное пространство, другой ритм существования, нераздельно связанный только с движением стихий — небесной и водной. Как фотограф сумел передать даже не пресловутую небесную линию Петербурга, а само дыхание переменчивого петербургского неба, меняющее в свою очередь облик города? Загадка. Поиски того самого, единственного кадра, выстраивание композиции, ракурс, свет? Выверенное расположение фотографий в альбоме еще больше подчеркивает энергетическую мощь города.
Михаил Андросов родился в 1976 году в городе Калуга. Учился в Институте работников телевидения и радиовещания по специальности “телеоператор”. Источник вдохновения, город Санкт-Петербург, он открыл для себя в 2006 году. Это первый фотоальбом молодого мастера. В оформлении использованы фрагменты текста песни Олега Газманова “Петербург, Петроград, Ленинград”.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургский
Дом книги (Дом Зингера) (Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)