Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2009
Из цикла “Наскальный натюрморт”
* * *
бьет в пустоту на хрипы.
И на воззрившихся ниц ангелах
в легких платьях
Высоковольтный нимб.
только мертвые квиты
С выпавшей смертью смерть —
та с бородавкой сватья,
Тискает что мужчин, женщин журит,
детишек
Оспой морит, войной, голодом
в бесприютном
Времени. что в обрез павшим.
живым в излишек.
В покореженном месте… чу!
…зазвучала лютня.
* * *
Знавшие с нашей эры
Ворс кочевий степных,
Тлен придает им пряный
Запах сырых молекул.
В затхлость глиняной сферы
Умыкает овал.
С издревле в щеках впалый.
Ветер пылит душком
В пропеченное время суток
С выжженных смолью мест
По окрестности, чья оседлость
Означала б набитый
Разбухшим зерном желудок.
Основательность рва пристанищ.
Мясо, что с пальцев елось.
Слюдяное окно
Их кочевые лица
Искажает впотьмах
С заштрихованным вчерне
Выраженьем зрачков
И, наподобье икса,
Взмахом надбровных дуг…
Так пресмыкались черви.
Зола
выпекает краюху хлеба,
впопыхах управляясь с углем
в очаговой золе добиблейского хлева,
в чем, постелив солому, человеку тепло и сытно.
с козьего молока из крынки и овечьего сыра
в влажной, льняной обертке…
жизнь еще первобытна;
насилу приснившимся музам
с игрою за арфой не сбыться,
не явившись на свет оплывающих йодом и солью
потусторонних зрачков, примешавших слой вымысла к слою
правды… яви они плоть огрубелую не в мешковине,
но обрядившись холстом акварели фламандской, какую обжили
птахи с поверхности вод венецейских. и то и дело полощет
жизнь кружевное белье на весу и выносит сушиться на площадь.
Сибириада
нервные буквы
грифелем.
по тонусу слога автор письма
наречен не петровым
не ильфом ли;
человек выдыхает пар
среднесибирским профилем
на изморозь блюдца зеркального
какому разве не пофигу
что ныне в него на себя
подолгу уже не засмотришься.
в колодезь с замерзшей водой
вглядишься — лед только поморщится.
мелкой дрожью пойдет. ну валым вало
катят морщины и
хульные мысли на лоб, очи пылают жарко
от книги пылающей, крысами только читанной.
…обрамляется инеем щетина
пальцы в фалангах хрустят
с усилием;
падальщики выпускают когти в промерзшие перья,
в их хрипотце
“сицилия”;
губы слюнявят стержень графитный
слюна ядовито
окрашена
рукописная буква слитка на вес
так происходит
кража.
* * *
долгое время спустя после мелкого страха
быть на прицеле у исходящих слюною
гадов ползучих, произошедших из мрака
влажных пещер… так и люди, побитые камнем
меткой пращи, укрываются рвом и ютятся
в ветхих землянках, чадят табаком в котловане…
им булькает тихо в посуде похлебка без мяса.
эх, так неприютно с башкой в эту явь погрузились
и влипли всем весом в нее, что в кустарник репейный.
еле слышен арык в междуречье, на сопках пустынно.
но панцирь нам дан роговой и повадки рептилий.
* * *
шиповник дозревал, и, впавший в полусон,
садовник жалил кисть руки, и жизнь шла мимо
сужаемых зрачков до прорези окон.
творца узревший вяз по щиколотку вязнет
в натоптанный носком вальсирующих грунт;
пластинка крутит в такт шум времени, и лязги
садовничьих клещей воспроизводит ум.
густой бокал кипит и запекает с кровью
ожог студеный от рукопожатий льда;
как страшно ощущать под вздувшейся ладонью —
исходит в пар питье и плавится еда.
* * *
вкушенному из уст тобой.
в часах песочных мерный бой,
и хор, и соло.
язык растет себе из ссора,
пока живой.
Мне птичьи различимы речи
в скороговорке пустяка,
когда я в роли простака
теряю вещи.
покуда допустимо лечь и
с языка
Разбрасывать повсюду слово,
второе слово затая
для вышедших отсюда, для
себя былого.
кого в висок ужалил овод.
поела тля.
Слова нанизаны, распяты,
распущена льняная нить.
клубок, что жребий, слеп. винить,
как житель спарты,
природу нечего. не надо
вслух говорить.
предощущение иной
полжизни сгорбленной спиной.
и в нише гипсовые части
в нательной простыне льняной…
впитавший сырость ртов все чаще
самовнушаемо больной.
предвосхищение двоих,
на простыне такой курящих
людей из прошлого в горячих
рукопожатиях твоих…
и вверх взведенный взгляд — то их
два мотылька скорогорящих.
и предугадываешь сны.
в каких, заведомо крылаты,
взмывают ангелы из дыма
табачной неземной казны
к небесной извести палаты…
всмотрись, луна в кожурке дынной,
и ломтики ее вкусны.
…и предвкушаешь тихий снег
в дырявой от окурка яви.
свет тыквенный, свет фонаря
лег наискось в азотной ряби,
и вскользь сорвался человек,
расправить крылья норовя.
Жизнь
в рифмованном треугольнике
a.
тело зарывается в песок.
балерина выше на носок
всех, кто ей рукоплескать приходит.
глобус неподвижен. и смычок
тишину в звучание низводит.
в оркестровой яме песнь заводит
сверчок.
b.
оправдаться перед блаженным нищим:
монетку нашаришь, натрешь почище…
и рядом встанешь. твое рожденье
пахнет свежей землей. Там сыро.
мама вовремя кормит сына
грудью, и то ль потому, что простыла,
то ли от счастья — головокруженье.
c.
шлет. с возрастом губит почку.
что посторонний, вращаем в кресле.
с трубкой во рту незажженной. если
перед стемневшим окном на стуле
округляешь, свечу чтоб задули,
губы. во мрак погружась недвижно
с чувством, что в комнате кто-то лишний.
человек наяву постигает вещи,
вроде песочных часов. и резче
скульптора время морщины множит,
в зеркало пялясь старухой. быть может,
призрак вселился, гремящий цепью.
тело едою, а дух твой целью
времени служит. песчинок мало,
выбраться чтобы назад из тумана.