Главы из романа
Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2008
Гоар Маркосян-Каспер родилась и выросла в Ереване. Автор книги стихов “Недостроенный замок” (Ереван, 1990). Ее рассказы печатались в журналах Армении, России, Эстонии. Живет в Таллине.
Возвращение Агамемнона из Трои
Главы из романа
Глава первая. Клитемнестра
Над Микенами занимался рассвет. День обещал быть таким же сухим и жарким, как предыдущие; несмотря на столь ранний час, в комнате было нечем дышать, и это здесь, на холме, каково же внизу, в городских домах… Хотя кто знает, потому ли ей тяжело дышится, что ночь выпала знойная… Клитемнестра повернулась на спину, откинула покрывало, обнажив разгоряченное тело и подставив его легким касаниям предутренней прохлады, проникавшей в окно и иногда достигавшей кровати… Тяжело дышится и не спится… Она упрямо не открывала глаз, но сон не шел, и в конце концов она позволила векам подняться. Время текло медленно и тягуче, как из опрокинутой амфоры вытекает мед, а она все лежала, глядя в полумрак. Постепенно на светлеющих стенах проступили росписи, на которых ловкий художник изобразил подвиги Персея, напротив, куда был направлен ее неподвижный взор, он нарисовал свадьбу Персея с Андромедой, а повернув голову направо, она увидела бы, как герой расправляется с морским чудовищем, но она головы не поворачивала, к чему, она и так знала все эти картины до последней малой черточки, подвиги основателя Микен украшали чуть ли не каждое помещение дворца, Пелопиды гордились ими так, словно род Персеев не пресекся, а продолжался в них… Послышались тихие шаги, замерли у двери. Прислушивается. Кажется, этот человек вовсе никогда не спит. Это качество Менетия вызывало у Клитемнестры чувство двойственное, с одной стороны, она его одобряла, всегда на службе, что достойно похвалы и награды, но, с другой, пробуждало невольные смутные подозрения, бессонный страж денно и нощно охраняет от врага, да, но кто ему мешает обратить оружие против тебя, когда ты спишь, а он бдит… Впрочем, Менетия это не касалось, в его преданности она была уверена… Клитемнестра протянула руку и бесцеремонно ткнула Эгисфа острым пальцем в спину. Тот слегка пошевелился.
— Вставай, — шепнула она. — Менетий за дверью.
— Ну и что? — пробормотал Эгисф сонно.
— Я не хочу, чтобы он видел тебя в моей постели.
— Сколь неожиданным будет это открытие для бедняги!..
— Все равно не хочу. Выметайся, — скомандовала Клитемнестра.
— Да куда я так вдруг денусь? Не под кровать же мне лезть.
— За изголовье.
Эгисф вздохнул, но повиновался, кряхтя, сполз с постели и спрятался за высоким резным, отделанным слоновой костью изголовьем. Клитемнестра притянула его подушку к себе, сунула за спину, сгребла второе покрывало, скинула кучкой на мозаичный пол, села в постели и прикрылась, не полностью, конечно, круглые, все еще красивые плечи оставила обнаженными.
— Менетий, — позвала она негромко. — Входи.
Тот осторожно приоткрыл дверь, проскользнул внутрь и стал у стены в ожидании ее вопросов. Клитемнестра не спешила заговорить, а некоторое время рассматривала его статную фигуру, черную курчавую бородку, из которой выглядывали по-молодому яркие и полные губы, умные темные глаза под нависшими низко густыми бровями, чистый, без морщин, лоб.
— Ну что? — спросила она наконец.
— Слухи оказались верными, госпожа.
— Значит, сигнальный огонь не лгал, — протянула она задумчиво.
— Не лгал.
Ну да, с чего бы ему лгать? Хотя, по правде говоря, в глубине души она питала на это упорную и небезосновательную, как ей казалось, надежду, в конце концов, на столь длинном, ибо пламени, зажженному на Иде, следовало повториться многократно, пути могло случиться всякое, что если коринфских наблюдателей обманул лесной пожар на Лемносе либо костер на Кифероне развели не дозорные, а охотники или пастухи… Но нет, не случилось…
— Итак? — спросила она.
— Корабли твоего царственного супруга вчера вечером бросили якоря у берегов Арголиды. Завтра Агамемнон будет здесь.
— Завтра? — удивилась Клитемнестра. — Неужто от моря до Микен так далеко, что надо добираться добрых два дня?
— Надо еще сгрузить с судов добычу, уложить ее в повозки и прочее.
— И Агамемнон не мог поручить хозяйственную работу кому-нибудь другому, а сам поспешить по дворец, в объятия столь давно покинутой жены? — произнесла Клитемнестра саркастически.
— Супруг твой, царица, как всем известно, рачительный хозяин и своего не упустит, — заметил Менетий мягко. — Трофеи слишком богаты, чтобы положиться на кого бы то ни было в вопросе их размещения и доставки.
— Проще говоря, сохранности, — усмехнулась Клитемнестра. — Возможно, он и прав, в такое уж мы живем время, народ вороват, стоит отвернуться, и ценности тут же поменяют владельца. Так, значит, добыча действительно велика?
— Чрезвычайно, — ответил Менетий кратко.
— А золото Приама? — поинтересовалась Клитемнестра небрежно. — Удалось ли Агамемнону завладеть хваленым золотом Приама, или пришлось делиться со всякими голоштанными царьками вроде Одиссея?
— Этого я не знаю, однако он завладел кое-чем другим, что Приам ценил не менее пресловутого золота.
— И что это за сокровище?
— Дочь властителя Трои Кассандра.
— Скажите-ка, — протянула Клитемнестра.
— Я должен предупредить тебя, госпожа, — начал Менетий решительно. — Я покрутился по твоему приказанию среди новоприбывших и, сумев остаться неузнанным, подслушал разговоры, которые они неосторожно вели. Агамемнон, по слухам, увлечен пленницей сверх всякой меры, он присвоил девицу при разделе добычи, отказав в ней многим прославленным воинам… Последнее, впрочем, неудивительно, не он ли отобрал у Ахилла Брисеиду, что послужило в итоге причиной гибели Патрокла, воителя, полного всяческих достоинств, кроме разве что одного — умения трезво оценить свои силы, без чего он чуточку зарвался, вступив в заранее проигранный бой с Гектором… Однако все это уже дела минувших дней…
— Вот именно, — сказала Клитемнестра сухо. — Ты верный слуга, но с годами стал несколько болтлив. Ближе к делу! Говоришь, Агамемнон отбил красотку у разгоряченной битвой солдатни?
— Можно сказать и так.
— Стало быть, она хороша собой?
— Ослепительно прекрасна. Так, во всяком случае, говорят. Настолько, что некогда сам Аполлон увивался подле нее, даже наделил в порыве восторга даром пророчества. И тем не менее девица ему в благосклонности своей отказала…
— Отказала богу?! — послышался скрипучий голос Эгисфа.
Клитемнестра даже дернулась, увидев, как тот спокойно выходит из-за изголовья, хорошо, хоть не голый, хотя вид у него был совершенно дурацкий, закутался по горло в покрывало с кровати, подобрал, видно, с пола, когда, она даже не заметила. Она хотела было возмутиться, но сдержалась, все лучше, чем устраивать ссору при Менетии.
— Что ты видишь в этом удивительного? — сказала она с вызовом. — Чем стать минутной пассией ветреного повесы, не лучше ли сохранить целомудрие для будущего супруга?
— Быть может, будучи пророчицей, она предвидела встречу с твоим мужем? — съязвил Эгисф.
— И, однако, сохранить целомудрие ей не удалось, — сообщил Менетий примирительным тоном. — Аякс Оилеид в дыму пожара, под грохот рушащихся стен Илиона и вопли убиваемых изнасиловал бедняжку прямо у алтаря Афины, где она пыталась искать защиты.
— Аякс? Этот самодовольный хвастун, ни в чем не знающий удержу?! — бросила Клитемнестра презрительно.
— Но воин неплохой, — возразил Эгисф.
— Допустим, — не стала спорить Клитемнестра. — Почему же он не пытался удержать добычу?
— Ему было не до того, — объяснил Менетий. — Прочие воины чуть не убили его за святотатство. Совершить такое у алтаря самой Афины, покровительницы ахейского войска!..
— В любом случае Агамемнону повезло, — констатировала Клитемнестра. — Не пришлось за красотку сражаться. Говоришь, она еще и пророчица?.. Погоди, я что-то припоминаю. Не та ли это безумная, что металась среди толпы, приветствовавшей деревянного коня, и чуть не погубила все предприятие Одиссея, да и самого Одиссея в придачу?
— На самом деле она вовсе не безумна. Аполлон, обиженный отказом, сделал так, чтобы ей никто не верил, потому троянцы и не приняли ее предсказаний всерьез.
— И теперь, наверно, рвут себе волосы на голове.
— Если у них осталось, что и на чем рвать! — вставил Эгисф.
Клитемнестра на остроту не отреагировала.
— Что ж, мне все понятно, — сказала она задумчиво. — Отчет наиполнейший.
Менетий заколебался, но после короткой паузы все же решился заговорить.
— Умоляю, госпожа, будь осторожна, — сказал он более пылко, чем приличествовало слуге, пусть и доверенному. — Воины болтали о том о сем и, между прочим, сплетничали, что Агамемнон намеревается тебя отринуть и сделать царицей Кассандру.
Клитемнестра лениво махнула рукой.
— Не беспокойся. Поди вели согреть воды, я хочу помыться. И вызови портниху, авось она успеет до завтра сшить мне наряд, достойный такого дня, негоже встречать ниспровергателя Трои в старом платье… Да, о встрече!.. Пусть на стене все время стоит дозорный, чтобы доложить мне, когда колесница Агамемнона будет на подъезде к Акрополю. Вели украсить венками и гирляндами ворота. Проверь, сколько у нас пурпурной ткани, я хочу, чтобы всю лестницу устлали пурпуром, снизу доверху… Ну и следует распорядиться, чтобы жители Микен вышли к дороге с цветами, дабы бросать их под колеса с криками восторга.
— Это им и так подскажет чувство! — заметил Менетий.
Клитемнестра поглядела на него насмешливо.
— Ошибаешься. Восторг и гнев толпы надо умело созидать! — сказала она наставительно. — Займись.
— Слушаюсь!
Менетий выскользнул в дверь так же неслышно, как вошел, не преминув перед выходом бросить в сторону Эгисфа настороженный взгляд.
Клитемнестра поглядела туда же сердито.
— Чего ради ты вылез? — осведомилась она. — Я ведь тебе сказала, что не хочу…
— Чтобы Менетий застал меня в твоей постели, — перебил ее тот. — Так он и не застал!
Клитемнестра поморщилась, но спорить дальше не стала, не до того было.
— Ну и как тебе нравится эта история? — спросила она. — Я имею в виду красавицу Кассандру.
— Добра нам это не сулит, — изрек Эгисф напыщенно.
— Совсем напротив! — возразила Клитемнестра. — Теперь, вооруженная сведениями, доставленными мне верным Менетием, я первая пойду в атаку и заставлю Агамемнона оправдываться, тогда ему станет не до того, чтобы интересоваться моими прегрешениями.
Эгисф покачал головой.
— Напрасные надежды! Вряд ли найдется в Микенах, да и всей Арголиде человек, который об этих прегрешениях не слышал. Не успеет Агамемнон ступить на территорию города, как сплетни достигнут его ушей. Если уже не достигли.
— Ты полагаешь, кто-нибудь посмеет указать славному герою и доблестному мужу на ветвистые рога, торчащие из его лаврового венка? — спросила Клитемнестра. — Да он тут же выхватит меч и укоротит язык посягнувшему на его величие! Он суетен и тщеславен и не позволит омрачить тебе триумф. И никто из слуг, которые отлично знают его характер, не решится это сделать.
— Сегодня, может, и нет, — сказал Эгисф глубокомысленно. — Но есть еще и завтрашний день.
— А завтра я напомню ему об Ифигении! О моей дочери, которую он принес в жертву своим амбициям. Варвар! Кровожадный дикарь! Прекрасное, чистое, нежное существо зарезать, как глупую овцу! И во имя чего?!
— Во имя ахейской славы, — сообщил Эгисф с иронической улыбкой.
— Славы! Нет уж, извините! Для того лишь, чтобы вернуть в дом своего рогоносца брата шлюху, сбежавшую с первым встречным.
— Ну, не совсем первым, — поправил ее Эгисф. — Этого встречного как-никак благословила сама Афродита.
— Еще одна блудница под стать первой, — уронила Клитемнестра презрительно.
— Не богохульствуй! — вскричал Эгисф.
— Да и все они хороши, — продолжила Клитемнестра неумолимо. — А эта Артемида? Пусть Агамемнон пустил стрелу в ее драгоценного оленя, да еще и хвастал своей меткостью, бахвал и болтун, так его б и карала, в чем виновна была моя несчастная дочь, чтобы требовать ее крови? Злобная старая дева! Уж не знаю, кто из них хуже, блудница или измученная воздержанием даже не старая, а уже престарелая дева?
— Да замолчи ты! — взорвался Эгисф. На его лице был ужас, не притворный, как все, что это лицо изображало, а подлинный, от которого в животе крутит да поджилки трясутся.
Клитемнестра засмеялась.
— А ты не трусь!
— Я не трушу! — процедил сквозь зубы Эгисф. — Но с богами лучше шуток не шутить.
— Еще как трусишь! Разве я не вижу? Весь затрясся, услышав о возвращении Агамемнона. И уже готов уступить ему место.
— А что ты мне прикажешь делать? — осведомился Эгисф нервно. — Он царь и возвращается во главе победоносной рати. А я всего лишь изгнанник, беглец, тут на птичьих правах, и если даже Агамемнон не захочет слышать подробностей времяпрепровождения жены в его отсутствие, то о том, кто убил его отца, ему напоминать не надо. Да и ты, конечно, предпочтешь героя цареубийце и отверженному.
Клитемнестра смерила любовника взглядом.
— Предпочту, — сказала она хладнокровно.
— Так я пошел?
Эгисф постоял, подождал, Клитемнестра молчала, насмешливо глядя ему прямо в лицо, тогда он размотал покрывало, швырнул на пол, повернулся к кровати спиной и прошел в угол к скамье, на которой лежал скинутый вечером его хитон, оделся, примотал к ногам сандалии, покосился еще разок на царицу, но лицо у Клитемнестры было каменное, и тогда он решительно открыл большой сундук. Клитемнестра снова улеглась в постель и наблюдала за его действиями то безразлично, то с издевательской улыбкой, а он расстелил на полу старую потрепанную хламиду, покидал на нее вынутую из сундука одежду, сгреб туда же со столика у кровати расписные арибаллы с благовониями и притираниями, изящный лекиф с маслом, любил свою кожу понежить, так что этого добра имел немало, потом завязал, стянув концы, хламиду в большой узел, закинул его за спину и, не оглядываясь, направился к двери.
— Ты забыл это! — окликнула его Клитемнестра.
Эгисф оглянулся, царица перегнулась через край кровати, вытащила из-под нее его запасные сандалии и запустила один за другим ему в спину. Эгисф невозмутимо подобрал их, развязывать узел не стал, взял обувку под мышку и вышел вон, даже дверью и то не хлопнул, жалкая личность!
Клитемнестра села, взяла со стола зеркало и начала себя рассматривать. В последнее время она делала это нечасто, боялась увидеть еще одну тоненькую морщинку, другим, может, еще и незаметную, но для самой очевидную, она ведь не молодела, да и кому это когда удавалось, не в человеческих это силах, а богам олимпийским до смертных дела нет, сколько ни устраивай гекатомб, сколько ни проси, ни моли, они собой заняты, своими любовными делишками да распрями, а если и снизойдут до смертных, то только чтобы поиграть ими в игры свои, словно камешками, какими дети забавляются… Но сегодня ей следовало к себе присмотреться, оценить, на что она еще годна… Не думаю, чтобы Кассандра выглядела лучше, решила она после тщательного досмотра. Быть того не может! Она отложила зеркало и снова легла. Постарела она или нет, та красота, из-за которой Агамемнон когда-то просватался к ней, еще не обратилась в прах. Что не так уж и удивительно, как-никак она родная сестра той самой шлюхи, из-за которой разгорелся весь этот сыр-бор. Правда, утверждали, что отцом Елены был сам Зевс, но это наверняка пустая болтовня, придумали люди ерунду, и все оттого, что волосы у той не темные, как у сестры и братьев, да и у матери с отцом, а золотистые… хотя кому ведом цвет волос громовержца, кто его видел вблизи, да еще в естественном облике, а не в качестве лебедя, золотого дождя, быка… какие там еще сказки рассказывают?.. А все прочее у Елены ничем не отличалось от ее, Клитемнестры, прелестей, это уж точно, вместе ведь росли и в бане мылись, так что каждый изгиб тела пресловутой сестры она знала, как свой… Словом, болтовня, чистейшей воды вранье. А если не вранье, тем лучше, значит, и мать ее тоже была блудницей. А если она дочь блудницы и сестра блудницы и обеих прославляют чуть ли не за этот самый блуд, почему она должна беспокоиться о своих грехах, которые отнюдь не столь значительны, в конце концов, она не сбегала из мужнего дома с любовником, это муж оставил ее тут прозябать в одиночестве и отправился на поиски приключений, в том числе постельных. Что же ей, бедной, оставалось делать? Стареть без мужской ласки? Сохнуть, как цветок, лишенный влаги, как бабочка, пойманная и насаженная на булавку? До чего все-таки несправедливы люди! Подумать только, Менелай-то простил Елену, ну задал, говорят, легкую трепку, не без того, но принял же обратно. И всем это кажется в порядке вещей. А она тут сидит, думу думает, как бы гнев мужа укротить да просто как в живых остаться, знала она Агамемнона крутой нрав, скор на расправу всегда был муженек, что если таки донесут ему, как без него жизнь в Микенах сложилась, а он вытянет меч из ножен, да и опустит на голову провинившейся супруги. И будет она черной тенью бродить по подземному миру, в то время как Елена станет посиживать в своем на весь Пелопоннес знаменитом кресле слоновой кости и собой в серебряном зеркале любоваться… Ох, пропади она пропадом! Все из-за нее, кабы не война эта проклятая, бесконечная, стала бы жена могущественнейшего и славнейшего из ахейских царей на каком-то Эгисфе вшивом взор задерживать?.. Клитемнестра даже кулаки сжала, не любила она сестру никогда, что греха таить, обидно было, что такие танцы вокруг нее вечно танцуют, а теперь уже и вовсе возненавидела за то, что все ей, блуднице безвольной да беспамятной, с рук сходит, а другие за каждую мелочь, всякое сладкое мгновение расплачиваться должны…
Снова за дверью послышались тихие шаги. Опять Менетий, все сам и сам, будто нельзя рабыню послать… Собственно, побуждения его Клитемнестра угадывала, какое там угадывала, знала преотлично, такое от женщины не скроешь, управитель ее не мог упустить случая еще разок на госпожу свою бесценную полюбоваться… То-то, а вы говорите, Елена!..
— Входи, Менетий, — крикнула она.
Тот приоткрыл дверь, не вошел, а поглядел с порога и сказал:
— Воду уже согрели, царица. И портниха здесь. Впустить?
— Сюда? Так ведь вода остынет, — рассудила Клитемнестра. — Пусть она в купальню идет, там с ней поговорю.
Менетий кивнул и исчез, а Клитемнестра встала, сняла со спинки кресла покрывало… что Елена, у нее самой кресло не хуже, резное и золотыми пластинками отделано… укуталась и пошла через комнату в коридор и на лестницу босая, пол приятно холодил ноги, а легкий ветерок остудил горящие, от жары или волнения, не поймешь, щеки. Что раньше времени беспокоиться, подумала она умиротворенно, решение, то или другое, найдется, сейчас лучше о платье поразмыслить, такое надо сшить, чтобы Агамемнон не об отвлеченном думал, а о вещественном. Может, по критской моде сделать, грудь наружу? Или нет, не годится, чересчур вызывающе и на ненужные мысли может навести… Главное, цвет правильный выбрать, чтобы шел к ее черным волосам и выглядел празднично. Белый? Для белого она не так молода, но и не настолько далеко еще по жизненному пути зашла, это цвет юных девушек и почтенной старости. Надо с портнихой посоветоваться, искусница она хоть куда… Тем временем лестница кончилась, Клитемнестра пересекла внутренний двор, прошествовала величаво по коридору и вошла в купальню, большая белая ванна с изысканнно отделанными лепниной краями была полна, слуги знали, что царица любит перед тем, как помыться, понежиться немного в теплой воде. Она скинула покрывало, нащупала гибкими пальцами узкой длинной ступни невидимую в воде низкую ступеньку и сошла в ванну.
Глава вторая. Кассандра
Кассандра лежала на боку, припав щекой к мягкой пушистой шкуре какого-то животного, какого именно, она не знала, шкур было много, и все разные, много шкур и ничего, кроме шкур, почти ничего; в маленьком шатре, раскинутом на пустынном арголидском берегу, стоял еще только большой, обтянутый кожей сундук, самые ценные трофеи Агамемнон предпочитал держать к себе поближе. Правда, самого его в шатре чаще не было, но снаружи тот стерегли несколько вооруженных воинов из его личной охраны, а на случай если кто-либо из них собьется с пути истинного и замыслит втихомолку запустить руку в сундук, тут находилась она, Кассандра, готовая криком позвать остальных, ей Агамемнон доверял, да и чего ему было опасаться, какой прок в золоте или каменьях пленнице, которой и бежать-то некуда, ни дома, ни родины, ни семьи, не скроешься, не спрячешься, разве что в видения свои уйдешь. Но и тех давно не было, напрасно она вглядывалась в черную пропасть, на краю которой балансировала неутомимо и неизбежно, ибо разве не каждый человек всю жизнь балансирует на краю пропасти, называемой будущим, балансирует, двигаясь вперед крохотными шажками, не зная, нащупает ли его нога твердую почву, коли нащупывает, пропасть отодвигается ровно на шаг, который придется сделать сейчас же, без передышки, и так изо дня в день, пока однажды не ступишь в пустоту и бездна, раскрыв свой черный зев, тебя не проглотит. И, однако, она, Кассандра, иногда умела что-то в этой черноте высмотреть, словно луч света врывался внутрь, и возникала картина, как бывает, если приоткрыть дверь в темную комнату и впустить туда солнце, которое покажет тебе кусок росписи на стене… Иногда картины мелькали, сменяя друг друга с быстротой молнии или появлялись на краткое мгновение, так, что приметишь только общие очертания, но случалось и что высвечивалась каждая мелочь, это, правда, редко, но тогда увиденное помнилось долго и четко, можно сказать, стояло и стояло перед глазами… Однако видений не было давно, с того дня, как над Илионом поднялся столб ревущего пламени, и зря теперь она всматривалсь во мрак, только это пламя и возникало вновь и вновь перед ее мысленным взором…
— Приди, ну приди же! — взмолилась она вслух и зажмурилась, чтобы лучше видеть.
И видение пришло вдруг, странное и далекое, словно на другом берегу моря. То были колонны, много, высокие и стройные, и не деревянные, как в ахейских мегаронах, которые ей когда-то описывал Парис, нет, каменные, белого мрамора, сверкающие в отбликах некого ослепительнего будущего… Колонны, и своды, и купола…
Из сладостных грез ее вырвал голос какого-то воина, откинув одно из полотнищ и впустив в шатер розовый закатный свет, он спросил:
— Царь не возвращался? Тут его человек из Микен ищет.
— Царь должен быть у кораблей, — ответила Кассандра негромко.
— Слышишь, приятель?
— Это там? — спросил стариковский голос.
— Там. Но чего тебе туда таскаться? Посиди у шатра, подожди, скоро он придет, темнеет ведь уже.
— Не могу, — сказал старик, — не терпится поглядеть на него. Я в былые годы кладовой у него заведовал, служил верно и исправно, насколько умел, а теперь стар стал и слаб, но дорог он мне не меньше, чем в прежние времена, обнять его хочу. Да и известия у меня для него важные.
— От царицы? — спросил воин.
— Нет. Совсем наоборот.
— Наоборот? — не понял воин. — Это как же?
— Да так. Об этом я только самому царю сказать могу.
— Дурные, что ли, вести? — поинтересовался воин.
— Не из лучших, — поколебавшись, признался старик.
— И ты не боишься с дурными вестями к царю идти?
— Боюсь. Но жена мне велела до Агамемнона добраться обязательно. Она кормилицей его была, болеет за него душой. Так что должен.
— Должен так должен. Только думается мне, что о важных делах говорить второпях, на сходнях, негоже, — сказал воин рассудительно. — Ты человек немолодой, устал с дороги, посиди лучше у костра, видишь, люди наши там расположились. Вина выпьешь, расскажешь, что в городе делается. Глядишь, и царь придет.
— Ладно, — сказал старик после некоторого промедления, видно, и сам был не прочь отложить встречу.
Голоса смолкли. Кассандра вздохнула. Гляди-ка, и за Агамемнона кто-то болеет душой. Хотя, если без злости и пристрастия рассудить, не так-то царь и плох, с ней он, во всяком случае, был добр, голоса не повысит, и из себя видный, да и мужской силой не обделен, пусть и не молод уже… Так что ненавидела она его не как Агамемнона, не имя его и тело, а как ахейца, одного из многих, отдельно и по-особому ненавидела она Неоптолема, убийцу отца… Неоптолема и Елену, виновницу всех бед. Снова перед глазами встал столб пламени над городом, объятый огнем Приамов дворец, мечущиеся с воплями темные женские фигуры и падающие мертвыми мужские… И алтарь Афины, подле которого… Нет, она даже не ненавидела по-особому и отдельно насильника, над ней надругавшегося, такова участь женщин — стать добычей победителей, и, когда война проиграна, у побежденных права жаловаться нет… А война проиграна!.. Она в отчаянии стиснула кулаки… И что это за ослепление на них нашло, ослепление и озлобление, почему после гибели Париса не отдали они Елену ахейцам, не покончили войну миром, а выдали ее принудительно за Деифоба, согласия даже не спросили, а ведь не ради Деифоба она мужа, дочь и дом бросила, а ради любимого, пусть и по милости Афродиты, но любимого беззаветно, так отпустили бы ее, нет, никакого с ахейцами мира, и пусть Менелай гордый видит, как жена его драгоценная вроде рабыни из рук в руки переходит… Да, ослепление и озлобление! И кто это затеял? Сам Деифоб, конечно, просил отца, но как отец согласился?.. Приам Елену жаловал, известное дело, не может женская красота сердца стареющего мужчины не задеть, хоть краешек, жаловал и в обиду не давал, вот Гекуба ее ненавидела смертной ненавистью, собственными руками невестку придушила бы, будь на то ее воля, скольких сыновей по ее милости потеряла, несчастная… Кассандра даже не знала, жива ли мать, среди пленниц ее не видела, но не всех в одно место согнали, могла быть где-то еще, как сестра Поликсена, о которой она вначале тоже думала, что убита, лежит где-нибудь среди пепелищ и развалин, только позднее узнала, что гибель Трои та пережила… Затем лишь, чтобы погибнуть ужасной смертью от руки проклятого Ахиллова сына…
Между тем сгустились сумерки. Кассандра поднялась, зажгла один масляный светильник, второй, не то чтобы ей в темноте было неуютно, напротив, но не хотелось ей лишней суеты, она знала, что Агамемнон любит, чтобы света побольше, и, когда придет, сразу набегут люди, станут возиться с огнем, шуметь… Она как раз покончила с хлопотным этим делом, когда снаружи послышались голоса, кто-то хозяйской рукой раскинул полы шатра в стороны, и показался шедший впереди молодой воин с факелом, освещавший дорогу царю. Агамемнон, шагая гордо, словно не в шатер, а под своды дворца вступил, вошел, скинул с плеч богато расшитый гиматий и, бросив его на выстилавшие пол шкуры, повелительно кинул юноше:
— Иди!
Он сел на стопку толстых мягких овчин, заменявшую ему и кресло, и постель, и удовлетворенно сказал:
— Ну все! Дело сделано. Груз выгружен, уложен в повозки, охрана выставлена, проведем здесь ночь и утром двинемся в Микены… О чем печалишься, Кассандра?
— А ты? — спросила Кассандра вместо ответа.
Агамемнон поднял брови.
— Я? Ни о чем. Я просто устал. Даже есть не хочу, только спать. Да и о чем мне печалиться, все, что в состоянии совершить человек, я уже совершил. Сделал свое царство богатым и могущественным, завоевал гордый город Илион, вернул своему брату похищенную жену и наказал его обидчиков…
— И как следует пограбил! — пробормотала Кассандра.
— Что ты там бубнишь? — нахмурился Агамемнон.
— Я говорю, что ты взял к тому же богатую добычу. Разве не так?
Агамемнон поглядел на нее высокомерно.
— Так. Но мы только забрали награбленное. Долгие годы троянцы нападали на корабли ахейцев, ждавшие попутного ветра у входа в Геллеспонт, обирали моряков и торговцев до нитки, нередко лишали и самих кораблей.
Кассандра промолчала.
— Разве не так? — передразнил он ее.
— Мы не грабили, а всего лишь взимали пошлину, — сказала Кассандра устало.
— О да, — подхватил Агамемнон с иронией, — пошлину за проход по проливу, на который если кто-то и может предъявить права, то только Посейдон, а не смертные. Но теперь с этим покончено, некому больше восстановить город и заново стать у Геллеспонта дозором. Ни один троянец, сколько-нибудь на это способный, не избежал мести богов.
“Скажи лучше: кровожадных ахейцев!” — подумала Кассандра зло, но вслух сказала только:
— Ты ошибаешься, один из нас остался жив.
— Кто? — спросил Агамемнон живо.
— Эней.
Агамемнон пренебрежительно хмыкнул.
— Эней? Не самый великий из воинов, не самый знатный из властителей и, в сущности, не троянец.
— Возможно, — сказала Кассандра сухо. — И тем не менее ты его недооцениваешь.
Агамемнон вскинул голову.
— То есть?
— Ты спрашивал, о чем я печалюсь. Так вот, я не печалилась, а отдыхала после трудной работы.
— Работы?
— Я заглянула в будущее, — пояснила Кассандра.
— Ах да, — улыбнулся Агамемнон. — Я и забыл, что ты пророчица. И что же ты там, в будущем, увидела?
— Энея, — бросила Кассандра с оттенком гордости.
— И что за опасность нам может грозить со стороны какого-то Энея, бежавшего с горсткой воинов и десятком потрепанных кораблей?
— Теперь никакой. Но его потомки создадут царство, равного которому по силе не было в мире.
— В Троаде? — удивился Агамемнон.
— Нет, в другом месте. И, однако, оно поднимется до вершин могущества и в положенное время завоюет все земли данайцев. Ограбит их так же, как вы ограбили Илион, увезет все накопленные за века сокровища, отнимет даже статуи богов, разорит жилища, обратит в рабство жителей!..
Увлекшись, она повысила голос, чуть не кричать стала, забыв, кто она теперь и с кем говорит, но Агамемнон сердиться не стал.
— Да будет тебе! Успокойся, — сказал он добродушно.
— Ты мне не веришь? — бросила Кассандра оскорбленно.
— Верю, верю. И когда же все это случится?
— Через тысячу лет.
— Тысячу лет? — переспросил Агамемнон с легким недоумением и нахмурился, видно было, что тщится человек и не может себе представить такую уйму времени, Кассандре и самой нелегко это далось, потому она снизошла до пояснения.
— Тысяча лет все равно что две тысячи жизней, если поставить их одну за другой.
Агамемнон покачал головой.
— Это слишком далеко и волновать не может.
— Оно и не должно тебя волновать, — сказала Кассандра с торжеством, — потому что твое богатое и могущественное царство, которым ты так гордишься, рухнет куда раньше. Твои города обезлюдеют, поля запустеют, стены Микен обрушатся, и о них забудут надолго, если не навсегда.
— А это когда произойдет? — поинтересовался Агамемнон.
— О, гораздо скорее, через каких-нибудь три-четыре жизни, даже раньше!
— То есть в правление одного из еще не родившихся правнуков Ореста? Это меня тоже не сильно волнует. Я предпочел бы знать, что мне принесет завтрашний день. Или это уже не волнует тебя?
Кассандра помолчала, подумала.
— Волнует, — призналась она после некоторого колебания. — Более того, пугает.
— Что же случится завтра? — спросил Агамемнон.
— Мне грозит опасность, повелитель, — вздохнула Кассандра.
— Тебе?!
— Клитемнестре уже нашептали, что ты привез с собой наложницу.
— Ну и что?
— Ей наплели кучу всякого вранья. Будто бы царь настолько увлечен троянской пленницей, что готов сделать ее женой и царицей, отослав Клитемнестру из дворца.
Агамемнон захохотал.
— Что за ерунда! Какой мужчина будет выбирать одну женщину из двух, если может иметь обеих? Не болтай глупостей!
— Я и говорю, наплели кучу вранья, — заупрямилась Кассандра. — Но Клитемнестра поверила и собирается от меня избавиться, проще говоря, она прикажет меня убить, и у нее найдется достаточно верных слуг, чтобы этот приказ выполнить.
— Не бойся, я не дам тебя в обиду, — сказал Агамемнон успокаивающе.
Кассандра поглядела на него с укоризной.
— Полно, царь! У тебя будет множество дел в совете, в суде и во дворце, не можешь ведь ты повсюду водить с собой рабыню. А окажись я одна, не дам медного гроша за свою жизнь.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Агамемнон.
— Обмани Клитемнестру! Объяви ей, что я упала при высадке с корабля в воду и утонула. Она ведь в лицо меня не знает. И никто из здешних не знает. С воинами я уже вряд ли встречусь, троянские девушки меня не выдадут, а имя я приму другое. Назовусь, к примеру, Александрой.
Агамемнон снова рассмеялся
— Александрой? “Отражающей мужей”? Ха-ха-ха! Придумано ловко!
— Так ты согласен? — Кассандра смотрела умоляюще.
Агамемнон посерьезнел.
— Да пожалуйста! Если тебе так спокойнее. Главное, чтобы ты с именем не сменила на другое и свое дивное тело. Но не знаю, спасет ли тебя задуманное от ревнивой царицы.
— Отчего же не спасет?
— А оттого, что будущее наперед определено богами. Ты можешь его провидеть, но разве в силах человеческих изменить предначертанное Зевсом или Посейдоном? Разве то, что ты кричала на всю Трою об опасностях, ее подстерегающих, что-либо изменило?
— Не изменило, потому что мне не поверили, — возразила Кассандра.
— Нет. Не так. Не поверили, потому что падение Трои было предрешено богами. А с ними бороться бесполезно. По себе знаю, ляпнул сдуру, что нацелил стрелу лучше Артемиды, и готово! Что стоит богам олимпийским, подняла руку — и паруса обвисли. Наш флот до сих пор стоял бы у того злосчастного авлидского берега, если б я не согласился умилостивить богиню ценой жизни собственной дочери. Поверь мне, навсегда пропала охота тягаться с олимпийцами.
— Хочешь сказать, лучше мне сложить руки и ждать, когда зарежут? — проворчала Кассандра обиженно. — Коли уж богам так угодно?
Агамемнон хитро улыбнулся.
— Так ведь неизвестно, что именно угодно богам! Клитемнестра пока в число таковых не входит…
Снаружи послышались шаги, полу шатра приподняли, показался начальник охраны, пропустил внутрь двух рабов с подносами и кувшинами, но сам не вошел, а сказал от входа:
— Здесь тебя, царь, дожидается человек из Микен. Говорит, что из старых твоих слуг, с важными вестями приехал. Привести его? Или лучше после ужина?
— Зови, — велел Агамемнон и кивнул Кассандре.
— Ступай. Надумаю, пришлю за тобой, но навряд ли. Устал, спать хочу, да один.
Кассандра молча поднялась и вышла. Когда царь был занят или не в духе, она спала в большом шатре вместе с другими пленницами, были среди них женщины всякого положения, от вдов и жен людей богатых и знатных, лучших мужей Илиона, до простых крестьянок. И хотя перед царской дочерью любая готова была склонить голову, Кассандра из себя принцессу не корчила, смешно это было бы теперь, когда и она такая же невольница, как прочие, наоборот, со всеми держалась, как с подругами, и сейчас с нетерпением думала, что порадует их, рассказав, какие картины она высмотрела во мраке грядущего, утешит их жаждущие мести души…
Глава третья. Клитемнестра
Клитемнестра невесело глядела вниз, в долину, с крепостной стены. Смотровая площадка, обнесенная деревянными перилами, была достаточно велика, чтобы вместить все ее потомство, но, кроме молчаливого Менетия, рядом с ней стояла только Электра. Хрисофемида подняться на стену не отважилась, она боялась высоты, и мысль оказаться на каменном выступе, почти нависающем над обрывом, ее пугала, а Ореста Клитемнестра не пустила наверх сама, мальчик отличался чрезвычайной подвижностью, все время бегал, прыгал, вертелся вокруг, и уследить за ним было трудно, еще сверзится в пропасть… Она покосилась на Электру, жадно следившую за происходящим в долине, из всех детей та была более всего похожа на мать, такие же волосы цвета воронова крыла, большие черные глаза, статная фигура… Хрисофемида была тоньше и ростом поменьше, а волосы имела почти белокурые, не золотистые, правда, как у Елены, но куда светлее, чем у всех прочих в их роду, включая Атридов, русоволосых, у Менелая так даже с рыжинкой, однако в том, что Зевс тут и близко не ходил, Клитемнестра могла поклясться. Вот кто пошел в отца, это Орест: и мастью, и осанкой, и чертами лица, и даже, кажется, характером, уже сложившимся, несмотря на еще детский возраст… Но хотя Электра и была на нее похожа, Клитемнестра не очень уж ее привечала, скорее сторонилась, даже слегка побаивалась, та мать со всей очевидностью не одобряла, если и не осмеливалсь говорить прямо, то выказывала поведением, Эгисфа на дух не переносила, все старалась уколоть побольнее острым словцом или просто поглядывала исподлобья так, что тот ежился. Хрисофемида же в дела матери не мешалась, занималась своими, ткать и прясть была мастерица и за работой весело пела, не то что Электра, которой и пуговицу пришить было неохота. Однако и Хрисофемида не занимала в сердце Клитемнестры главного места, ее любимицей, кровиночкой, светом очей была несчастная Ифигения, потерю которой ей не могли возместить ни победы, ни трофеи, ни, громко выражаясь, ахейская слава. Ох уж эта слава! Кровь и смерть вместо жизни и любви… И поди сделай вид, что и тебе слава эта милее родной дочери… А ведь скоро и придется… Она перегнулась через перила, вглядываясь в долину. По широкой дороге, вившейся между усадьбами побогаче и домами победнее, медленно продвигалась победоносная Агамемнонова рать. Сам царь ехал впереди в сверкавшей золотыми украшениями огромной колеснице, за ним тянулись воины в колесницах попроще, воины конные и пешие, и длинный ряд повозок, в части их пленники, в прочих груды мешков и ящиков, военная добыча, ради которой в поход идут с куда большей страстью и охотой, чем за славой. Разглядеть все подробности она, конечно, не могла: далеко, да и тесной стеной стоявшие вдоль дороги горожане и крестьяне загораживали ее, к тому же ветками махали и цветы, скорее всего, тоже бросали, все по ее указаниям, приветственные клики достигали даже Акрополя. Хорошо поработал Менетий, подумала она и поглядела на того одобрительно, не так просто организовать подобную встречу, хотя с толпой главная трудность в том, чтобы ее собрать, а дальше из нее веревки вить можно… Процессия добралась уже до подножия холма и стала подниматься по нижнему пандусу. Пора, решила она.
Когда спустились со стены, она отослала Электру во дворец, та, правда, упиралась, но Клитемнестра настояла на своем, у нее весь церемониал был продуман досконально, детям следовало ждать отца в мегароне, и туда Электра после некоторого сопротивления отправилась, а сама Клитемнестра пошла в другую сторону. У ворот она велела отойти и Менетию, переняла у служанки приготовленную с утра охапку цветов, миновала в полном одиночестве ворота и стала прямо под колонной, разделявшей львов. Ну, держись, Агамемнон! Она была в роскошном наряде, который вчера весь день шил под неусыпным надзором ее портнихи десяток самых искусных в этом деле рабынь. Лиф алого платья облегал грудь и тонкую талию, которую пышная юбка со множеством оборок еще сильнее подчеркивала, в волосы, уложенные в высокую прическу, была вплетена ажурная золотая диадема, серьги с длинными подвесками обрамляли благородный овал лица, а над глубоким вырезом на полуобнаженной груди лежали многочисленные витки драгоценных бус.
Она дождалась, когда царская колесница приблизилась на расстояние нескольких шагов, и бросила свои цветы под копыта белого коня, который ту влек. Колесница остановилась, Агамемнон соскочил на землю, приблизился, она точно рассчитанным движением преклонила перед ним колено, и царь сразу нагнулся, подхватил ее, поднял на ноги, прижал к груди, а потом без слов помог взойти в колесницу, чтобы она въехала в цитадель вместе с ним.
Колесница поднялась по верхнему пандусу к началу лестницы и остановилась, как и подъехавшие вслед прочие воины, до Акрополя их добралось немного, большинство ополченцев осталось в долине, разошлось по домам, с царем были теперь только лучшие из лучших да личные Агамемнона люди. Увидев накрытую пурпурной тканью лестницу, царь даже слегка смутился, но Клитемнестра подала ему руку, и они вдвоем поднялись по бесчисленным ступеням на площадь перед дворцом, где их встретила рукоплесканиями созванная Клитемнестрой на празднество микенская знать.
Только у входа во дворец Агамемнон нарушил придуманный ею порядок церемонии, она предполагала, что царь войдет в тронный зал, сопровождаемый подданными, и там к ним обратится с приветствием, но, достигнув пропилей, Агамемнон остановился и повернулся к людям, собравшимся на площади.
— Благодарю за честь, сограждане, — сказал он своим зычным голосом.— Приглашаю всех на пир, начнем его на закате солнца и повеселимся до утра. А пока я хочу немного отдохнуть с дороги. Дворец и весь Акрополь в вашем распоряжении.
Он огляделся, кого-то ища, Клитемнестра догадалась кого и позвала:
— Менетий!
Тот возник перед ними, поклонился, Клитемнестра указала на него царю.
— Это Менетий, господин мой, наш новый управитель. Он выполнит твои приказания.
Агамемнон оглядел Менетия испытующе и бросил:
— Вели, чтобы воинов, пришедших со мной, разместили в лучших наших комнатах. Проследи, чтобы груз из повозок был препровожден в задние помещения в целости. Ну, и позаботься о невольниках. — И когда управитель удалился, повернулся к жене: — А где дети?
— Ждут в мегароне. Не хотела я, чтобы они в толпе толкались, негоже это царским детям, в особенности дочерям.
Агамемнон кивнул, не то чтоб одобрительно, но принял как бы к сведению и, ничего не добавив, прошел в распахнутые двери, миновал вестибюль и направился крупными шагами через двор в сторону мегарона. Клитемнестра устремилась за ним, еле догнала и пошла рядом, стараясь не отставать.
— Как тебе понравилась церемония встречи, возлюбленный супруг мой? — спросила она медовым голосом.
Агамемнон усмехнулся.
— Ты, наверно, вытребовала пурпурные покрывала со всех Микен? И велела оборвать все цветники Арголиды?
Клитемнестра скромно потупилась.
— Не совсем.
— Но почти? А сколько собралось народу! Мне показалось, что все жители города и окрестных деревень покинули свои дома и столпились у дороги на Акрополь!
— В этом нет ничего удивительного, — сказала Клитемнестра. — Когда еще им доведется увидеть вблизи столь славного героя? Ахейская рать — сильнейшая в мире, и предводитель ее — один на весь свет, а стольких доблестных подвигов до сего времени не совершали даже Геракл с Персеем.
— Ладно, угомонись! — бросил Агамемнон добродушно. — Прибереги эти речи до вечера, мы их послушаем на пиру.
— Как тебе будет угодно, мой повелитель! — ответила Клитемнестра с нарочитым смирением.
Агамемнон замедлил шаг и поглядел на нее пристально.
— Воистину надо быть глупцом, чтобы отправиться на поиски чужой жены, покинув свою столь надолго, — сказал он задумчиво.
— Хочешь сказать, что за прошедшие годы красота моя отцвела? — спросила Клитемнестра кокетливо.
— О, нисколько! Но все эти годы я мог бы наслаждаться ею…
Агамемнон вошел в мегарон и остановился.
— Вот и они! Хрисофемида и Электра, этих я узнаю, они не слишком изменились. А резвый мальчуган, как я понимаю, мой сын Орест? Подойдите, дайте мне вас обнять!
Все трое приблизились застенчиво, Клитемнестра даже удивилась, с Орестом понятно: незнакомый человек перед ним, чужой, младенцем в колыбели оставил и даже узнать не может. Хрисофемида, положим, скромна от природы и отца помнит не очень ясно, маленькой девочкой была, когда тот отправился в свой поход за славой, то бишь за брата женой-блудницей, но Электра, которая без конца жертвы приносила да молитвы возносила, чтоб родитель возлюбленный в целости домой возвратился…
Агамемнон обнял всех по очереди, погладил мальчика по голове, заглянул в лицо дочерям.
— Девочки пошли в тебя, Клитемнестра, — сказал он довольно. — Одна краше другой.
Клитемнестра хотела было смолчать, не нарушать семейного мира прежде времени, но не удержалась.
— Ифигения была лучшей из всех, — сказала она с горечью. — Какой парой они были бы с Ахиллом! А какие у них народились бы дети! Ее красота, его сила и ловкость, представляю, какое потомство они произвели б на свет, не людей, богов! И что? Обоих нет, дочь моя погибла под ножом презренного жреца, а Ахилл лежит под курганом в далекой стране. И чего ради? Неужто Менелай не мог найти другую жену, более добродетельную?
Агамемнон если и рассердился, виду не подал и голоса повышать не стал, только подпустил в него ехидства.
— Да, с Еленой ему не повезло. Но кто мог знать, что вся добродетель, отпущенная олимпийцами вашей семье, досталась тебе одной!.. — помолчал и добавил как бы походя, небрежно: — Да, чуть не забыл! Говорят, Эгисф здесь?
— Эгисф? — переспросила Клитемнестра беззаботно. — Ах, ну да. Лет через пять после твоего отплытия он явился во дворец и предложил мне свои услуги. Я долго колебалась, но, поскольку есть немало дел, в которых не обойтись без мужчины, решила принять предложенную помощь. Тем более что управитель, которого ты оставил, умер, и мне пришлось взять другого, менее опытного…
— Зато помоложе, — заметил Агамемнон. — И куда более видного.
— Молодые быстроноги, а наше хозяйство велико, — возразила Клитемнестра.
— И где же он теперь? — спросил Агамемнон.
— Кто?
— Эгисф, разумеется, — сказал Агамемнон сухо. — Того другого куда послал, я помню, еще рассудка не утратил.
— Эгисф ушел, узнав о твоем скором прибытии, — уронила Клитемнестра.
— Сбежал?
— А чего ты ждал?
— Трус, — буркнул Агамемнон осуждающе.
— Помирился бы ты с ним, что ли, — произнесла Клитемнестра безразлично.
— С убийцей моего отца?
— Твой отец тоже не был образцом добродетели, — заметила Клитемнестра. — Да и врагов умел наживать. Вряд ли можно заслужить любовь человека, подав ему на обед мясо его собственных детей, как он поступил с Фиестом.
— Фиест тоже был хорош! — возразил Агамемнон. — Кто изнасиловал собственную дочь?
— Именно что тоже, — сказала Клитемнестра едко. — Братья стоили друг друга. Так что вы с Эгисфом вполне можете подвести черту и забыть о прошлом.
Агамемнон нахмурился.
— Мы с Эгисфом не в одинаковом положении. Он убил моего отца, а я его отца не убивал.
Клитемнестра махнула рукой.
— Ну, как знаешь. Собственно, я и не думала, что ты меня послушаешься. В том-то и разница между мужчиной и женщиной: мы, женщины, жаждем мира, а вы, мужчины, вечно стремитесь воевать.
— Эгисф тоже ищет войны? — поинтересовался Агамемнон.
Клитемнестра фыркнула.
— Не смеши меня. У тебя войско, а у него лука своего и того нет, у Менетия одалживал, когда на охоту ездил… Ладно, хватит об Эгисфе, поговорим о другом. До меня тоже дошли кое-какие слухи. Нашептали мне давеча, что ты привез с собой прекрасную дочь Приама, которая чуть ли не претендует на мое место на супружеском ложе. Где она, я хочу поглядеть на нее.
— И я. И я хочу ее увидеть, — вставила Хрисофемида робко. — Она ведь пророчица, пусть скажет, кто станет моим мужем и отцом моих детей.
— Кто станет твоим мужем, — бросила Электра резко, — решать не дочери Приама, сколь бы хороша она ни была, а нашему отцу, ниспровергателю Илиона.
— Одно другому не помеха, — улыбнулась Хрисофемида кокетливо. — Пусть скажет мне, кого отец наш выберет мне в мужья, отец ведь этого еще не знает.
— Дуреха ты, — проворчала Электра.
— Не пререкайтесь, — засмеялся Агамемнон. — Я должен вас разочаровать, и ту, которая хочет одним глазком поглядеть на свое будущее супружеское ложе, и ту, которая боится лишиться нынешнего. Кассандра, увы, умерла. Во время разгрузки корабля она упала в воду и захлебнулась.
— О бедный мой супруг! — вскричала Клитемнестра саркастически.
Агамемнон ответил ей ироничным взглядом.
— Не беда. Рабынь троянских у меня достаточно. Найдем и гордых красавиц мне на забаву, и послушных служанок для моей супруги и дочерей.
— А прорицательниц среди них больше нет? — спросила Хрисофемида с надеждой.
— Нет, это товар штучный, — покачал головой отец. — Но не волнуйся, с войны вернулось достаточно героев, найдутся среди них и женихи для моих дочерей, обеих, Электру я тоже не обижу.
— А мне жена? — спросил Орест, задрав подбородок и глядя на отца снизу вверх.
Все рассмеялись.
— Немного подрастешь, и тебе сосватаем красавицу, — ответил Агамемнон серьезно и обратился к Клитемнестре: — Шутки шутками, а Менелай предлагал покрепче домами породниться, детей поженить.
Клитемнестра аж руками всплеснула.
— Да ты что! Гермиона Ореста чуть ли не на десять лет старше!
— Зато она — дочь Елены Прекрасной, — сказал Агамемнон внушительно.
— Вот-вот! — отозвалась Клитемнестра ядовито.
— Опять начинаешь добродетелью мериться? — спросил Агамемнон, сдвинув брови. — Я бы не советовал…
Клитемнестра не ответила, и после небольшой, но многозначительной паузы он продолжил:
— Ну что ж, я вас всех повидал, пойду теперь помоюсь и отдохну с дороги, а вечером кутнем как следует… А где быстроногий-то твой, что-то долго бегает?
Клитемнестра только кивнула в сторону входа, где у открытой двери уже некоторое время скромно стоял Менетий, что могло говорить только об одном: поручения выполнены. Агамемнон требовать у него отчета не подумал, только повернул голову, дабы убедиться, что тот на месте, и бросил:
— Распорядись, чтобы мне приготовили ванну. И чтобы рабыня, которой я велел привести драгоценности в порядок, принесла их мне, выберу подарки для жены и дочерей.
Хрисофемида при этих словах запрыгала, захлопала в ладоши и даже запела:
— Золото Приама! Отец привез нам золото Приама!
— Совсем ума лишилась! — проворчала Электра. — А еще замуж просится.
— Потому и просится, что лишилась, — откликнулась Клитемнестра мрачно.
Хрисофемида не обратила на их разговоры внимания.
— Сейчас я попробую угадать! — объявила она весело. — Мне, я думаю, достанутся серьги, золотые с каменьями, ляпис-лазурью, наверно, отец ведь знает, что она особенно подходит к моим голубым глазам… Электре браслет с янтарем, а маме ожерелье, большое-большое. А что Орест получит? Перстень?
— Не хочу я никакого перстня! — возмутился тот. — Я не девочка!
Агамемнон положил ему руку на голову, погладил пушистые русые волосы.
— Кто говорит о перстне? Для тебя я припас другой подарок, замечательный кинжал с резной рукояткой. Вечером получишь. Ну вот, а теперь идите.
Все трое послушно пошли к двери, Агамемнон дождался, пока дети выйдут, и повернулся к Клитемнестре. Минуту царь с царицей молча смотрели друг другу в глаза, потом Агамемнон произнес медленно, словно бы нехотя:
— Так и быть, позови Эгисфа, я поговорю с ним, подумаю.
— Где я его тебе возьму? — удивилась Клитемнестра. — Ушел он и не сказал куда.
— Захочешь — найдешь, — отрезал Агамемнон и пошел вон из мегарона, оставив царицу одну.
Клитемнестра села в парадное кресло из черного дерева, изукрашенное золотыми и серебряными бляшками, скинула обувь и подвинула поудобнее скамейку для ног, тело у нее было молодое, здоровое, единственное, что подводило, — ноги, ступни от долгого стояния отекали, ремешки сандалий натирали пальцы, выдавать свою слабость она не хотела, упрямо выстаивала подолгу, но уставала, что правда, то правда… Ну и что теперь делать? Где прячется Эгисф, она, само собой, знала, но звать ли того?.. Кому ведомо, может, что дурное у Агамемнона на уме? Наверняка ему уже про нее с Эгисфом наболтали… Хотя знай он точно, намеками да шпильками вряд ли ограничился бы… А что если остальное он приберег до поры, например, до минуты, когда они окажутся одни? Но одни-то они останутся только в спальне… Ну, там она сумеет с ним совладать! И, в конце концов, она — мать его детей, неужели он руку на нее поднимает? Вот на Эгисфа может… Ну и пусть! На Эгисфе свет клином не сошелся… Подумала — и неловко как-то стало… Нет, некрасиво так уж сразу того на расправу выдавать, надо действовать поосторожнее, приглашением не пренебрегать, но и волку в пасть бывшего друга не класть… ведь еще и пригодится может! Вот что! Надо сказать Менетию, чтобы вестника послал к Эгисфу, пусть придет во дворец, только чтобы к Агамемнону сразу не ходил, посидит пока у Менетия в комнатах, никто там его искать не станет, а после обеда да возлияния хорошего можно и попробовать примирить непримиримых, для нее, Клитемнестры, это был бы наилучший выход. Она хотела уже позвать Менетия, но вспомнила, что отослал его Агамемнон, сколь бы быстроног тот не был, все сделать и вернуться никак не сумел бы, не Гермес все-таки, простой смертный… Как ни печально, но отныне Менетий будет выполнять не только ее распоряжения, и поди его доищись… Ну вот! Не успела додумать, как тот возник в дверях, спросил, нет ли у царицы в его услугах нужды. Клитемнестра поманила его к себе, тихим голосом объяснила, что от него требуется. Менетий выглядел странно, был словно сам не свой, казалось, его преследует некая неотступная мысль, но выслушал он царицу внимательно, задумался, нахмурился даже. Размышляет над тем, кто подходит для столь деликатной миссии, решила Клитемнестра, но вопросов задавать не стала, а через минуту его лицо разгладилось, нашел, стало быть, кого именно, царицу не интересовало, Менетия это дело, не ее.
— Сейчас же и пошлю, — сказал он. — Только проверю, как там, в купальне, согрели воду, нет, некоторых слуг наших все время понукать надо. Проверю и сразу же пошлю. Могу идти, других приказаний нет?
Клитемнестра отпустила его, а сама осталась сидеть в кресле, вокруг было так тихо и покойно, что она чуть не задремала, веки отяжелели, и голова стала клониться набок, но она вовремя спохватилась, подумав, что хорошо бы прилечь ненадолго перед тяжким испытанием, каким грозил для нее обернуться предстоявший вечер. Обула сброшенные перед тем сандалии, поднялась и пошла к себе, подивилась еще тому, как безлюдно вокруг, ладно слуги, те, наверно, все заняты подготовкой к пиру, но куда гости подевались?.. Потом подумала, что, хотя и предложил им Агамемнон вести себя свободно, по-хозяйски, вряд ли кто на такое решился, наверно, по Акрополю разбрелись, во дворец зайти не решились… Когда она почти уже миновала внутренний двор, услышала невнятный звук, то ли крик, то ли возглас, то ли зов. Хотела было идти дальше, мало ли кто шумит, в разговоре голос повысили, или слуги бранятся, но непонятная тревога заставила ее задержать шаг, а потом и свернуть в коридор, в сторону, откуда звук странный донесся.
Глава четвертая. Кассандра
Кассандра сидела в углу, наблюдая за тем, как устраиваются пленные троянки, женщины суетились, некоторые даже весело перекликались, больше, конечно, из простолюдинок, и не то чтоб такие уж они были беспамятные, как подумала она вначале презрительно и зло, нет, просто обрадованы тем, что не в хлев какой-нибудь их привели, а в обширное, светлое помещение с гладкими стенами, даже расписанными по углам, не настоящими картинами, правда, а узорами попроще: трилистники, цветы, завитки всякие, круги и прочее. Были тут и кровати, крепко державшиеся на толстых коротких ножках деревянные рамы с протянутыми вдоль и поперек переплетенными ремнями, а под окнами стояли незатейливые, но прочные скамейки, и, облюбовав себе ложе, женщины подтаскивали скамью к нему поближе, чтобы положить поклажу. Ибо поклажей обзавелись многие, кое-кто сумел даже из собственного добра вещицу нужную или памятную прихватить, что подороже, отобрали, конечно, но пустяки всякие оставили и даже раздали одежонку попроще из награбленного. Самой ей Агамемнон тоже несколько платьев подарил, брать не хотелось, однако и голой не походишь, пришлось принять, хотя и брезговала она ношеным… Но не все ведь царские дочери, иные из коровника во дворец угодили… Конечно, это был не совсем дворец, царские покои стояли отдельно, а рабы жили в пристройках, но можно вообразить, каковы дворцовые залы, когда у невольников комнаты расписные… Ей и хотелось поглядеть на палаты Агамемноновы, неужели тут лучше живут, чем у них, в Илионе, ей приходилось слышать о Микенах как о городе, богатом золотом, но и отец ее Приам был среди царей не последний по достоянию… Однако пока ей довелось увидеть только лестницу, роскошную, с широкими низкими ступенями и такую длинную, что стены дворца наверху были еле видны. На лестницу рабынь, конечно, не пустили, повезли кружным путем, но она не сомневалась, что рано или поздно царь ее вытребует; вот когда, она предположить затруднялась, царица ей показалась женщиной красивой, намного ее старше, но привлекательность свою сохранившей, так что неизвестно, когда Агамемнону супружеская жизнь наскучит… Хотя разве сам он не сказал, что мужчине незачем ограничиваться одной женщиной, если он может иметь двух…
Она еще сидела недвижно в своем углу, когда открылась дверь и вошел Менетий, здешний управитель, который поджидал недавно новоприбывших у входа в предназначенное для них помещение, тогда же назвался и объявил, удивив пленниц такой неслыханной снисходительностью, что об обязанностях своих они узнают завтра, а пока могут устраиваться и отдыхать после долгого пути, даже помыться, если есть охота.
— Кому из вас царь велел позаботиться о драгоценных украшениях? — спросил управитель.
Кассандра поднялась с места, прошла к своей кровати, на которой лежала неразобранная поклажа, и достала сверток телячьей кожи. Позаботиться — слово не совсем подходящее для того, что означало на самом деле царево поручение, велено было счистить с украшений кровь и грязь, копоть и сажу, не из рук ювелиров они в этот сверток попали, конечно, сама она драгоценности не чистила, раздала тем из женщин, кого знала хорошо, и работу их, и честность, не хотела, чтобы пропало хоть одно колечко, пусть подавятся награбленным добром.
Она протянула сверток Менетию, но тот не взял, качнул головой и сказал:
— Царь велел, чтобы сама ты их ему доставила. Пойдем.
Кассандра перехватила сверток покрепче и пошла за ним во двор, потом в комнаты, простые, но светлые и большие, вроде ее с другими троянскими женщинами будущего обиталища, потом опять во двор, внутренний, окруженный дворцовыми стенами из гладкотесаного камня, между широкими рядами которого шли узкие, резные, с двойными окнами, узорными карнизами и окруженными резьбой дверными проемами. Под ногами тоже лежали плиты каменные, не утоптанная земля, как она привыкла.
Во дворе никого не было, и Менетий вдруг остановился и повернулся к ней.
— Александра, — сказал он чуть хрипловато, — Александра…
Кассандра удивилась тому, что запомнил ее имя, спросил, как зовут, тогда, когда в первый раз виделись, ее и еще двоих-троих женщин, но вскользь, походя, она и не думала, что в памяти удержит.
— Веришь ли, нет, ты одним взглядом мне всю душу перевернула, — продолжил Менетий с молодым пылом. — Не знал я, что такие красавицы на свете бывают. Хочу царя попросить, чтобы мне тебя отдал. И не в наложницы возьму, а в жены. Что скажешь?
Удивленная внезапностью этой страсти, истинной, а не надуманной, сразу было видно, Кассандра чуть не выпустила из рук сверток, глаза, во всяком случае, расширила в пол-лица.
Менетий истолковал ее удивление по-своему.
— Конечно, мог я тебя и не спрашивать, а прямо к царю обратиться. Но не хочу против воли твоей идти. Скажи, согласна ли?
Странное расслабление нашло на Кассандру. Молча смотрела она на стоявшего перед ней высокого, видного мужчину. Может, он и не так был красив, как Офрионей, которому Приам обещал ее в жены отдать, что, вероятно, и случилось бы, если бы надежды и саму жизнь того не пресек критский царь Идоменей, не так красив, но все же собой достаточно хорош и человек несомненно благородный, кто иной желаниями рабыни интересоваться станет. И овладела ею на миг подлая мысль согласиться, стать женой и матерью семейства, жить богато и покойно, может, и выпросит он ее у царя, а тот отдаст, сочтет, что поразвлекся довольно и не стоит зря царицу расстраивать… Женой ахейца?! Не бывать этому! И не в том дело, что Офрионея, легшего под Троей, она так уж и любила, нет, просто, как подобает послушной дочери, готова была волю отца исполнить и плакала по убитому больше, как по защитнику города, отважному и самоотверженному, чем жениху и мужу будущему. Но если хранить верность памяти жениха она себя обязанной не считала, то царской дочерью она оставалась и останется всегда, дочерью убитого в его собственном дворце Приама, наследницей если не богатств его расхищенных и земель разоренных, то непримиримой ненависти. Реки пролитой крови отделяли ее от Менетия неодолимым рубежом, и не могла она соединить с его жизнью свою, над которой витали злые тени Эринний.
Всего этого она управителю говорить, конечно, не стала, опустила глаза и сказала негромко:
— Неожиданны для меня твои слова. Отпусти мне несколько дней на раздумье. Родителей я потеряла, лежат непогребенные в руинах Илиона, дай мне хотя бы мысленно их похоронить.
— Я подожду, — заверил ее торопливо Менетий, и дальше они пошли молча, погруженная в невеселые мысли Кассандра ничего вокруг себя не замечала и только, когда переступила порог царева покоя, по сторонам огляделась.
Великолепие убранства огромной комнаты ее поразило, все — и стены, и потолок, и пол — было оштукатурено и покрыто сплошной росписью, на стенах сражения и пиры, на потолке и полу замысловатые узоры, краски яркие и лица как живые. Потолок поддерживали четыре резные колонны черного дерева, и все вокруг сверкало золотом, развешанное по стенам оружие, столы и кресла, даже скамейка для ног и та была отделана золотыми пластинками и камнями драгоценными.
Сам Агамемнон не сидел в кресле, а ходил по комнате большими шагами, был на вид мрачноват и недоволен, совсем не скажешь, что недавно его приветствовали с пышностью, более приличествующей богам, нежели смертным.
Кассандра и Менетий остановились у дверей, дожидаясь, пока царь обратит на них внимание.
— А, принесла? — буркнул тот, не сразу, а через некоторое время. — Положи на стол.
Кассандра прошла к большому столу у окна и осторожно положила сверток, хотела развернуть, показать, что все на месте и в полном порядке, сияет, как полуденное солнце над Геллеспонтом, но Агамемнон бросил хмуро:
— Разворачивать не надо. Потом посмотрю. Идите.
Кассандра, обрадованная, что не задерживает ее царь, поспешила к выходу.
Менетий, который от двери не отходил, вышел первым, Агамемнон, словно этого и ждал.
— Александра, останься! — сказал он громко.
Кассандра остановилась.
— Ну вот, я сделал, как обещал, — сказал Агамемнон уже потише. — Будешь теперь Александрой, Кассандра утонула.
— Благодарю, господин, — склонилась низко Кассандра.
— Ну-ну! — усмехнулся Агамемнон. — Скоро ты сама станешь госпожой. Я только дождусь того, чтобы Эгисфа заманили во дворец, а там они оба заплатят мне за свое поведение.
Кассандра смотрела непонимающе, и он сказал с насмешливой улыбкой:
— А я думал, ты, как прорицательница, уже все знаешь. Ан нет… — и заговорил пафосно, то ли с ней, то ли с самим собой, скорее второе: — Вот она, женская верность! Я терплю десятилетние лишения на бесконечной, трудной и жестокой войне, не сплю ночей, измышляя, как бы разгромить чужое войско или как сохранить мир в своем, ибо еще неизвестно, что сложнее, проливаю кровь, а моя жена в это время делит ложе с моим злейшим врагом! И ведь думала, что я не узнаю, в каких таких делах она не могла обойтись без мужчины! Мой доверенный управитель умер, она поставила на его место смазливого юнца, который смотрит на нее взглядом жертвенного теленка и скорее откусит себе язык, чем скажет о ней что-либо дурное. Сменились и многие другие слуги, и она, наверно, полагала, что новые не захотят, а старые не посмеют открыть мне, что тут во время моего отсутствия творилось. Но просчиталась! Я отправлю прямиком в Аид и ее, и Эгисфа, если даже он будет убегать от меня быстрее, чем тот олень в Авлиде, из-за которого мне пришлось пожертвовать жизнью моей несчастной дочери… — Он вдруг умолк, а потом проговорил, удрученно покачивая головой: — Да, Кассандра, боги порой бывают очень жестоки, с их не знающим пределов гневом и я знаком, не только ты.
Сравнил ее участь со своей! Кассандра поразилась подобному лицемерию, но сказала только:
— Твоя дочь жива. Артемида пощадила ее, забрав с жертвенника и заменив ланью. Ты же сам видел эту лань.
Агамемнон почесал в затылке.
— Что-то такое говорил и Калхас, наш прорицатель. Однако же я подумал, что Артемида обратила Ифигению в лань, дабы напомнить мне о проклятом олене, ставшем причиной ее гнева. Но если Ифигения жива, то где она?
— Далеко, — ответила Кассандра кратко.
— Далеко! — Агамемнон развел руками. — То-то и оно. Так же говорил и Калхас, но Клитемнестра, конечно, не поверила. Ты не можешь себе вообразить, Кассандра, в какую разъяренную фурию она превратилась.
— Могу, — заверила его Кассандра. — Потому и опасаюсь ее.
— Наверно, правильно делаешь, — согласился Агамемнон. — Она уже завела о тебе разговор, голос тихий, а глаза сверкают гневом.
— У моего отца Приама было пятьдесят сыновей, и только двенадцать из них родила ему моя мать. Но никогда глаза ее не сверкали гневом. Отец был царь и повелитель, — сказала Кассандра сухо.
Агамемнон снова усмехнулся.
— Да, Приам был малый не промах. Но ты, кажется, попрекаешь меня излишней мягкостью? Не во мне дело. Просто мы живем иначе, здесь другая страна с иными правилами.
Дурные у вас правила, хотела было сказать Кассандра, но сдержалась, промолчала, а тут и Менетий появился на пороге.
— Ванна готова, господин, — сообщил он бесстрастно, но Кассандра заметила, что помрачнел управитель, и подумала, уж не подслушал ли он их с царем разговор. А вдруг подслушал и теперь побежит к царице, на которую смотрит с обожанием, так, наверно, надо понимать замечание Агамемнона на сей счет… А еще слова такие ей говорил, страсть изображал!.. Или он раньше царицей любовался, до того, как ее, Кассандру, увидел… тут она поняла, что чуть ли не ревнует, и самой смешно стало…
Агамемнон оживился, даже руки потер.
— Отлично, — сказал он весело. — Наконец! Полежу немного в ванне, всю дорогу о ней мечтал. А ты, Александра, чуть погодя помоешь меня и умастишь добрым оливковым маслом. Купальня тут рядом, Менетий тебе покажет.
— Сама найду, — отмахнулась Кассандра.
— Как знаешь!
Агамемнон вышел, за ним удалился и Менетий, еще более помрачневший, оттого ли, что цать ее мыть себя и умащивать позвал, или потому, что она от помощи его отказалась… Отказалась, поскольку словно солнце взошло и ее озарило… Ох, глупец! Да, умащу, чуть не закричала она в порыве объявшего ее восторга. Умащу твоею собственною кровью! Глупец! Или ты думаешь, что я такая же ягница, как Андромаха, которая покорно разделила ложе с сыном убийцы мужа? Ну нет!
Она заметалась по комнате, как безумная. Мгновение, ради которого она жила, продолжала жить в неволе, в унижении, в стыде, пришло. И если она не в силах покарать того, кто лишил жизни ее отца и сестру, то рука ее может поразить все войско ахейцев в лице его предводителя.
— Трепещи, Атрид! — бормотала она, бегая от стены к стене и хватаясь то за меч, то за секиру… Нет, не то, они слишком тяжелы для ее маленькой руки.— Трепещи! Ты заплатишь за разоренную Трою, за ее поверженного царя, за угнанных в рабство троянских женщин, за мою обезумевшую от горя мать, за преданных смерти братьев, за моего жениха, испустившего дух на поле брани под ударами твоих воинов… Трепещи!
Да, воистину боги сохранили ей жизнь для этой минуты. Она отомстит за всех, и месть ее будет страшной. Она не просто лишит Агамемнона жизни, о нет! Вместо славы победителя его могила будет овеяна позором, таков удел воина, павшего от руки женщины. И не просто женщины, а собственной жены, ибо та тоже ответит за ахейские преступления, расплатится добрым именем за всех изнасилованных и обращенных в рабство троянок… Но и это не все! Преступления проклятого рода Пелопидов будут продолжены в новом их поколении, она позаботится и об этом…
Она наконец отыскала оружие по себе — кинжал, легкий, но острый, спрятала его в складках своего платья и вышла.
Когда она выскользнула с окровавленным кинжалом из дверей купальни, в широком коридоре, по которому она столь недавно пришла из внутреннего двора, было по-прежнему пусто и тихо, значит, никто не слышал слабого вскрика, сорвавшегося с уст царя в минуту… несчастный думал, что она станет обмывать ему спину и подставил ту удару кинжала… Кассандру замутило, но она быстро оправилась, как еще хрупкой женщине одержать верх над сильным, здоровым мужчиной, не в ратное же поле его на бой вызывать… Нет, все хорошо и правильно, но это только начало, надо действовать дальше… Она метнулась обратно в купальню, стараясь не смотреть на ванну, где в быстро розовевшей воде лежало безжизненное тело, только бросила настороженный взгляд в сторону второй двери, за той была комната с очагом, на котором грели воду, но дверь была притворена, как и раньше, все шло как надо. Она положила кинжал на голубого дельфина, которого изображала мозаика на полу, прямо перед дверью, так, что всякий вошедший должен был на него наткнуться, снова выбежала наружу и торопливо зашагала по коридору в сторону двора, думая, как найти царицу, удастся ли ей это, не придется ли бросить начатое на половине… Но боги явно благоприятствовали ее замыслу, не дойдя и до середины коридора, она с изумлением увидела, что Клитемнестра идет ей навстречу. На царице было то же алое платье, в котором она встречала мужа, немного помятое, прическа у нее тоже растрепалась, и выглядела она усталой и озабоченной, но в отличие от Агамемнона не высекла в сердце Кассандры и искры жалости, как можно пожалеть женщину, изменившую мужу, ушедшему на войну…
— Что случилось? — спросила царица тревожно. — Кто кричал?
Кассандра низко склонилась перед ней.
— Ваш царственный супруг, госпожа моя, велел позвать вас.
— В купальню? — удивилась царица.
— Он хотел немного полежать в теплой воде… После такого похода и стольких лет в шатре и поле… — забормотала Кассандра, сама не зная что, неважно что, лишь бы скрыть волнение, но царица ее не слушала, обошла, как неживой предмет, как дерево в лесу или камень на дороге, и направилась в купальню.
Кассандра выждала совсем чуть-чуть, потом осторожно, на цыпочках, двинулась вслед. Она видела, как Клитемнестра вошла в дверь, потом услышала звон металла, наткнулась, значит, и удивленный возглас:
— Что это здесь? — и потом: — Откуда кровь?.. Агамемнон! Агамемнон!
Кассандра прокралась к двери, заглянула, царица стояла у ванны, вглядываясь в воду, кинжал был у нее в руке. Усилием воли подавив всплеск ликования, она отпрянула от двери и закричала:
— На помощь! На помощь! Царица ударила царя кинжалом! Он истекает кровью! На помощь! Сюда!
Закричала и побежала по коридору, продолжая вопить:
— Скорее! Сюда! На помощь!
Коридор мгновенно наполнился людьми, со стороны двора бежали стражники и гости, с другой хлынули слуги и рабы, откуда-то прибежал и Менетий, а Кассандра все кричала, рыдала, рвала на себе волосы, и ей даже не надо было прикидываться, восторг и ужас, вместе ее охватившие, смешались, ввергнув ее в исступление, и она плакала и кричала:
— Она убила его! Я видела, она стояла с кинжалом, с которого капала кровь!
Толпа возбужденно гудела и вдруг смолкла, глядя ей за спину, Кассандра обернулась, из двери в купальню вышла Клитемнестра, подол платья у нее был мокрый, а руки в крови, но она, кажется, этого не замечала, шагнула к Кассандре, прошипела:
— Да как ты смеешь!
— Я видела у тебя кинжал, видела, видела! — завопила Кассандра.
— Кинжал лежал на полу, я об него споткнулась и подняла, — возразила Клитемнестра машинально и опомнилась: да с кем она спорит, с рабыней?! — Замолчи, ты, дура! — бросила она резко.
— Не замолчу! — не унималась та. — Я видела, видела!
Клитемнестра отвернулась от нее, она приметила в толпе дочерей, смотревших на нее широко открытыми глазами, и протянула к ним руки.
— Электра, — сказала она. — Хрисофемида! Дети! Не слушайте эту безумную. Неужели вы можете поверить, что я подняла руку на вашего отца и своего мужа? Зачем мне это?
— Затем, — взвизгнула Кассандра, — что царь знал о твоей связи с Эгисфом и хотел наказать обоих, ты убила его раньше!
Клитемнестра задохнулась, прижав руки к груди. Воцарилась тишина, в которой ужасающе громко прозвучал голос Электры.
— Я знала, да, знала, что она это сделает… — сказала она мрачно.
— О нет! — прошептала Хрисофемида.
Менетий пробрался к Клитемнестре и стал рядом с ней.
— Погодите! — сказал он досадливо. — Дайте разобраться. Негоже так сразу валить вину на царицу. Александра, расскажи-ка толком что и как. Да не мне, а всем.
Кассандра заговорила спокойнее:
— Я принесла царю по его приказу драгоценности, которые он поручил мне почистить и отполировать… Он сказал, чтобы я осталась, помыла его, но не сразу, чуть погодя… — она посмотрела на Менетия, и тот кивнул:
— Все верно.
— Вот я и ждала у двери. Скоро он крикнул меня, но не мыть, а велел царицу позвать, я пошла за ней, вижу, она уже идет навстречу, мы столкнулись на середине коридора… Царица вошла в купальню, но голосов слышно не было, и я заглянула… вижу, она стоит с кинжалом, а с него кровь капает… Капает, капает… — Она снова начала кричать. — Да что вы стоите?! Помогите ему, может, он еще жив…
— И впрямь, — сказал кто-то из толпы, и все опять загудели, задвигались, у дверей купальни началась толкотня, все хотели взглянуть, некоторым и удалось пройти внутрь, остальные тянулись, вставали на носки, только Клитемнестра стояла у стены, недвижная, как статуя.
Менетий, вошедший первым, вернулся обратно, он потемнел в лице, и Кассандра вдруг испугалась, что если ошиблась она, и царь вправду еще жив и способен говорить, наверно, и другие подумали так же, сбились вокруг, но он покачал головой.
— Царь не заговорит более никогда, — сказал он хмуро. — Но не вините царицу без доказательств. Конечно, все так и было. Она споткнулась о кинжал и нечаянно подняла его. А что руки в крови… Могла ли она не упасть на колени у ванны и не пытаться помочь супругу?
— А кто же убил? — спросил суровый голос, и Менетий пожал плечами.
— В купальне есть вторая дверь…
Кассандра стиснула кулаки, этот человек пытался разрушить возведенное ею здание мести, а она ничего не могла ему возразить… Но тут Клитемнестра сдвинулась с места. Медленно, глядя в пространство и словно ничего не видя, она пошла по коридору, и по тому, как отшатывались от нее люди, Кассандра поняла, что они поверили не Менетию, а ей… Пусть ареопаг микенский и не осудит царицу, но молва уже осудила…
Менетий тронул ее за руку.
— Беги, — сказал он тихо. — Пока Клитемнестра о тебе не вспомнила… Мстительна царица, не спустит тебе обвинений твоих… Рядом с пристройкой для рабов мой дом, скажи служанке, чтоб она спрятала тебя в задней комнате, что я так велел… Я подумаю, как тебе спастись…
Глава пятая. Клитемнестра
Клитемнестра стояла у окна. Солнце уже село, смеркалось, и небо над ближними и дальними горами постепенно темнело, однако еще можно было различить Арахней, последнюю вершину, до которой добежал сигнальный огонь, оповестивший ее о падении Трои. Но сейчас она не видела ни Арахнея, ни обнимавшего его неба, к окну она подошла глотнуть воздуха, душно ей было в мрачной комнате, тускло освещенной единственным светильником, зажженным загодя, до сумерек, прибиравшей в ее спальне служанкой. Невидяще она глядела в пустоту, и перед ней стояло лицо дочери Электры с холодными глазами и брезгливо изогнутым ртом… “Я знала, что она это сделает…” Вот и благодарность за то, что рожала, растила, холила… Как дочь могла поверить не матери, носившей ее под сердцем, а какой-то наглой девчонке? Жалкой рабыне!.. О боги! Клитемнестра поняла, что, потрясенная всем случившимся, совсем забыла о той… Ну, она расправится с этим возомнившим о себе невесть что ничтожеством, прикажет отхлестать плетями… или нет, сделает лучше, велит заколоть у гроба Агамемнона по примеру Неоптолема, принесшего в жертву на могиле отца Приамову дочь… Надо немедля поручить Менетию найти девчонку и посадить под замок.
Она прошла к двери, отворила ее, высунулась на лестницу и крикнула:
— Кто там есть? Позовите мне Менетия!
И, даже не удосужившись дождаться ответа, вернулась в комнату.
Немного погодя на лестнице послышались шаги, кто-то без спроса открыл дверь и вошел. Но то был не Менетий, то был Эгисф.
— Откуда ты взялся? — удивилась Клитемнестра.
— Ты же сама за мной послала, — сказал Эгисф самодовольно.
— Да, верно… Но я звала Менетия, где Менетий?
— Менетию некогда. Я велел ему заняться подготовкой к погребению Агамемнона.
— Ты велел? — переспросила Клитемнестра.
— Я, — бросил Эгисф.
Голос его прозвучал неожиданно твердо, и появилось в нем что-то новое, он даже ростом словно стал выше, плечи расправил, голову держал гордо, другой человек.
— Смени платье, — сказал он властно. — Не годится в красном разгуливать в такой день. Вот схороним Агамемнона, стану венчаться на царство, тогда снова в праздничное оденешься, а пока лучше поскромнее.
— На царство? Ты? — спросила Клитемнестра с легким презрением.
— А кто же?
Клитемнестра хотела было заговорить о правах Ореста, но какой-то инстинкт удержал ее, темный страх за жизнь сына вдруг возник в ее груди, поднялся к горлу и словно сжал его железной рукой, не дав произнести имя мальчика.
— А ловко ты это дельце обстряпала, — сказал Эгисф и, кажется, подмигнул, в комнате был полумрак, толком не разглядеть.
— Какое дельце? — спросила она.
— С Агамемноном, — гадко ухмыльнулся тот.
— Я его не трогала, — сказала она сухо.
— Ладно, со мной можешь не лукавить.
— Говорю тебе, это не я, — повысила голос Клитемнестра.
— А кто же?
На этот вопрос у нее ответа не было, она промолчала, а Эгисф сказал весело:
— Кто бы это ни был, он сделал благое дело.
Клитемнестра, не мигая, смотрела на его довольное лицо, и вдруг ее осенило. Да это же…
— Ты сам и убил, — сказала она шепотом. — Ты, больше некому!
— Отчего же некому? — ответил тот равнодушно. — А та девчонка, которая якобы у двери стояла?
— Рабыня? — скривилась Клитемнестра пренебрежительно.
— Она ведь не от рождения в неволе, она из женщин, привезенных Агамемноном из Трои. Эти все родились свободными, а многие из хороших семей, благородной крови.
Клитемнестра отмахнулась.
— Зря стараешься! Я уже все поняла. Ты пробрался во дворец, прятался где-то и выжидал удобного момента, чтобы…
— И, по-твоему, Агамемнон подпустил бы меня к себе с кинжалом?
Клитемнестра закрыла глаза, перед нею встала картина, от которой она недавно не могла оторвать глаз: розовая вода в ванне, в которой лежало лицом вниз еще не утратившее мощи обнаженное тело… ставшее ей за десять лет чужим, оно не вызвало в ней никаких чувств, кроме жалости… жалости, смешанной с облегчением, это правда, во всяком случае, в первые мгновения, потом к ним добавился гнев: кто осмелился, здесь, в царском дворце… да, так, крупное сильное тело, лежавшее вниз лицом, и небольшая нестрашная рана под левой лопаткой…
— Его убили ударом в спину, — сказала она глухо. — Ты мог подкрасться, когда он сидел на краю ванны или на ступеньке…
Эгисф моргнул.
— Думай на меня, если хочешь, — сказал он после недолгого молчания. — Я же на тебя думаю…
И громко захихикал, чему радовался или над чем ехидствовал, Клитемнестра не знала и предпочитала не знать и впредь.
Глава шестая. Кассандра
По пыльной каменистой дороге, вдоль которой росли только колючий кустарник да чахлая, выгоревшая на солнце трава и ни единого деревца, чтобы хоть немного передохнуть в тени, шли женщина и мальчик. Кассандра и Орест. У Ореста не было при себе ничего, кроме кинжала, привезенного отцом и оставшегося лежать на столе Агамемнона вместе с так и не развернутым свертком телячьей кожи, Кассандра несла котомку, в которой было немного еды и серебряная фляга с водой, все — заботами Менетия…
Когда вечером она послушно дожидалась в задней комнате Менетиева дома его возвращения, чувства ее одолевали двоякие, она устала от неженских своих трудов и почти неодолимо ее тянуло опереться, хоть ненадолго, на умного и сильного мужчину, но нет, нет, переложить труды эти на кого другого нельзя было никак… Тем не менее она решила, что в ласке женской в ответ на его заботу Менетию не откажет. Но Менетий, задержанный свалившимися на него разнообразными хлопотами, явился к ночи, был чернее тучи и о признаниях своих давешних не поминал, может, и догадался, кто учинил, как кричали за окном ахейцы, страшное злодеяние или совершил возмездие, как на то смотрела она. Но догадался или нет, выдавать ее он намерен не был, сказал, стоя у двери:
— Завтра на Акрополь пожалует весь народ арголидский, и ворота будут открыты, затеряешься среди пришлых и выйдешь с ними из крепости, никто тебя не заметит. Припасов на дорогу прикажу дать…
Сказал и ушел, постелила ей в углу старая служанка, та самая, которая впустила, другой у Менетия, кажется, и не было, и только утром, когда она только умывалась, а Менетий уже спешил по делам, он подошел к ней близко и тихо спросил:
— Куда пойдешь, Александра?
— В Аргос, — откликнулась она поспешно. — Может, в прислуги к кому наймусь.
Он кивнул и вышел вон.
Народу на Акрополе в самом деле собралось великое множество, огромные толпы двигались по всем дорогам, вливались через открытые настежь ворота в цитадель, вскоре немало стало и тех, кто шел в обратном направлении, одни входили, другие выходили, и она покинула крепость без затруднений, никто не обратил на нее внимания, прав был Менетий.
И, однако, сколько бы умен управитель ни был, всего он не угадал и угадать не мог, того, что уйдет она из Микен не одна, не предусмотрел. И теперь она шла по дороге, держа за руку молчаливого мальчика, во всем напоминавшего поверженного ею вождя ахеян, а в котомке у нее лежали сложенные дощечки, хранившие на себе письмо Электры тетке, жене фокидского царя Строфия Анаксибии, сестре Агамемнона. Убедить Электру оказалось проще простого, слов почти не понадобилось, зачем, когда она уже сама себя убедила, известное дело, всякий верует в то, во что хочет веровать, и нет большого труда в том, чтобы раздуть костерок в пожар, куда легче, чем костерок этот, самый крохотный, разжечь, вот и малую вину Клитемнестры, в которой Электра не сомневалась, раздула Кассандра в огромную, вырастающую до небес, затмевающую солнце…
— Не понимаю, — сказал вдруг упорно молчавший до того мальчик, — почему мы уходим. Я ведь должен при погребении отца идти за его колесницей, так полагается, мне объяснила няня.
— Разве Электра тебе не сказала? — спросила Кассандра.
— Сказала, но…
Орест замолчал, и Кассандра заговорила медленно и внятно:
— Тебе надо было бежать из Микен, чтобы спасти свою жизнь. Теперь царствовать в Микенах станет Эгисф, он непременно расправился бы с тобой, потому что ты — наследник отцовского трона.
— Для трона я еще мал, — возразил мальчик серьезно.
— Но ты вырастешь! И потом, у них есть еще одна причина тебя бояться.— Она думала, что Орест спросит, у кого это у них, но тот промолчал, и она продолжила: — Я поклялась твоему умирающему отцу, что спасу тебя и передам его наказ отомстить Эгисфу и Клитемнестре.
— Маме? — спросил мальчик ошеломленно, и она пару минут молчала, ожесточая напоминаниями о разоренном городе и его погибших жителях свое сердце, невольно смягчавшееся перед этой детской невинностью.
— Да, — сказала она твердо, словно гвозди вбивала. — Твоя мать — преступница. Она убила твоего отца. После стольких ратных трудов он наконец возвратился домой и хотел только покоя и семейных радостей, а она принесла его в жертву своему любовнику.
Мальчик промолчал, и она добавила более мягко:
— Мы пойдем в Фокиду к царю Строфию, ты ведь знаешь, царица, его жена, доводится тебе тетей. Его сын, твой двоюродный брат Пилад, одного с тобой возраста. Тебе будет там хорошо. Мы будем жить в Фокиде, пока ты не станешь взрослым. А потом ты вернешься и свершишь правосудие. Ты понял?
— Понял, — ответил мальчик тихо, но Кассандра знала, что он, не в пример сестре, еще не убежден. Не беда, время убедить его у нее есть. Много, много времени…