Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2008
Есть люди, которые не знают, чего они на самом деле хотят. Так тринадцатилетняя девочка, отбиваясь в углу от прыщавого и угреватого сверстника, кричит: “Не надо”, так избиратели голосуют за партии, которые обманывали и будут обманывать их до и после выборов. Это понятно, нам всем свойственно вести себя нелепо и непредсказуемо.
Но в случае, если мы беремся выносить критическое суждение о каком-либо предмете, мы должны сделать это так, чтобы нас не могли упрекнуть в непоследовательности, нелогичности и инфантильности позиции.
Вот уже два года мне приходится отвечать в Интернете на различные, в основном возмущенные реплики в сторону моей статьи “Русский рок и кризис современной русской культуры” (Нева. 2005. № 1). Теперь к этой печальной обязанности прибавилась еще и необходимость оправдываться за выводы, сделанные в материале “Майк и БГ: Поиски Софии в русском роке”.
За это время у меня сложилось, возможно, ошибочное, впечатление о том, что священная корова русского рока принимает только позитивные определения, отклики, оценки. Русский рок — наше все: национальное достояние, идеологическое оружие, услада, наше последнее прибежище. Я никак не спорю со значимостью русского рока для отечественной культуры. Я его исследую. Судя по всему, именно это вызывает энергичный протест моих оппонентов.
Более того, мне удалось в своей первой статье предложить оригинальную классификацию констант этого музыкального направления, позволяющую делать вывод о том, что русский рок является особой субкультурой. Мною были выделены границы исследуемого явления (двадцать лет между началом афганской войны и дефолтом) и предложена концепция рассмотрения русского рока через призму гностического дискурса.
Дмитрий Румянцев участвовал в полемике, развернувшейся по поводу первой статьи на тогда еще живом и удобном форуме “Русского журнала”, написал (в соавторстве с Н. Беленькой) рецензию на мою работу в один из молодежных сетевых альманахов. Среди прочих участников дискуссии он отличался корректностью высказываний и тем, что, несмотря на полемический запал, старался все же не употреблять аргументов ad homini, которые лично я считаю недопустимыми в ходе дискуссии, пусть даже и интернетной.
Но нелогичность и непоследовательность непростительны даже ему. Под данными качествами я имею в виду призыв Дмитрия, высказанный им в конце статьи, сводящийся к тому, чтобы побудить меня к новому материалу: “Дело в том, что МТ в роке присутствует, причем не фрагментарно, а на уровне поэтической системы автора. Актуализация ее в рамках русского рока все же не пропадет зря. Только Екатерина Дайс ищет МТ в прошлом, а надо обратить внимание на современность. Есть целых три музыканта, которые до сих пор были в этой системе довольно последовательны. У меня даже появлялась мысль объединить их в одну └эзотерическую“ школу. Это Алекс Поляков, Сергей Калугин и Олег Дегтярев. У Калугина, правда, тоже, как и у БГ, есть некоторые восточные влияния, но общий мистицизм налицо, особенно в альбоме └Нигредо“ (уже название говорит само за себя). А самый яркий и последовательный └гностик“ — конечно, Алекс Поляков. └В материальных слоях, / в тональности ля, на планете Земля“, как он пел в своем втором альбоме. Вот где для исследователя-культуролога золотое дно”.
Заканчивая свою полемическую вещь сакраментальной фразой “Рекомендую”, Дмитрий высказывает пожелание увидеть новые тексты, сделанные с тех же теоретических позиций. Не совсем понятно зачем, ведь и те две статьи, что написаны на сегодняшний день, не удовлетворяют его по своему качеству и содержанию.
Точно так же, как Дмитрий не видит во мне адекватного автора, способного разобраться в сути русского рока, я не вижу в нем вдумчивого читателя, способного понять то, что написано черным по белому.
Мне приписывается авторство теории, к которой я имею только косвенное отношение, используя ее в качестве методологической основы. Название теории безбожно переврано. В своем тексте я неоднократно ссылаюсь на основополагающую статью по данному предмету — И. Г. Яковенко “Большая и малая традиции европейской культуры” (ОНС. 2005. № 4, 6), который и является автором этой, не побоюсь излишнего пафоса, революционной культурологической теории, позволяющей объяснить многие процессы, происходящие в европейской ойкумене на протяжении последних двух тысяч лет.
То, что Дмитрий Румянцев приписывает ее мне, оставляю на его совести. То, что он не понимает ее сути, тоже. Это естественно, поскольку Дмитрий не культуролог. Отвечу на те положения, которые лежат в рамках кругозора обычного человека с нормальным гуманитарным образованием.
Цитирую Дмитрия: “Ни много ни мало, русские рок-музыканты, по теории Екатерины Дайс, являются сектантами (в данном случае я не вкладываю в это слово каких-то отрицательных коннотаций, но давайте называть вещи своими именами), проповедующими магию, оккультизм и прочую └ересь“. Проповедуют зачастую не явно, а скрыто (еще бы — эзотерическое знание всегда было для избранных), то есть воздействуют прямо на подсознание. Это двойное дно автор статьи и пытается высветить, расшифровав многочисленные тайные знаки. При этом наиболее успешны на этом поприще скрытых смыслов двое: Борис Гребенщиков и Майк Науменко”.
Судя по всему, под сектантством Дмитрий имеет в виду принадлежность к малой традиции. Однако “секта”, “ересь” и другие подобные определения не применимы к широким религиозным движениям, к какому-нибудь мировоззрению в целом, к непрерывной линии развития европейской культуры нашей эры, которой, собственно, и является малая традиция и что вполне очевидно вытекает из моего краткого пересказа теории Яковенко.
Кроме Майка и БГ, я называю в своей статье еще и А. Ф. Скляра, В. Шумова, К. Кинчева, не ранжируя степень их вовлеченности в данный культурный феномен. Создается такое впечатление, что Дмитрий невнимательно читал мой текст, раз смог написать следующее: “Когда я понял, в какой контекст поместили бедного Бориса Борисовича, я долгое время находился в недоумении. Мне было бы понятно, если б к МТ причислили, например, творчество Константина Кинчева периода альбома └Шабаш“, где отчетливо прослеживаются элементы язычества”.
БГ предстает в понимании Румянцева этаким усталым даосистом (что подкрепляется ссылкой на интервью мэтра), Майк — законченным атеистом (что следует из воспоминаний современника событий Коли Васина). Меня же в моей работе интересовали не интервью (где люди показывают скорее свою маску, нежели подлинную сущность) и не воспоминания очевидцев (зачастую не понимающих того, что важно исследователю). Меня интересовали тексты, тексты и еще раз тексты.
А в текстах Майка и БГ я смогла обнаружить устойчивые и повторяющиеся мотивы, связанные с характерными для гностиков мифами и представлениями: о теле и мире как о тюрьме (зоопарке, аквариуме), о падении гностической Софии, о последнем полете Симона Мага, о музыканте как об Орфее и др.
Благодаря предложенному мной подходу к данному материалу читатели могут больше узнать об основе взаимоотношений Майка и БГ, о том, кто такая Сладкая N или София из песни БГ “Никита Рязанский”. Я ставила, пыталась расшифровать темные места в лирике культовых рок-поэтов ХХ века. Возможно, не все мои интерпретации верны. Но я задаю проблемное поле, в рамках которого могут вноситься уточнения, дополнения, главное же — в самой постановке вопроса, в актуализации интереса к скрытым смыслам, к тому, что музыканты хотели сказать, раз пели эти песни.
Дмитрий Румянцев называет Майка Науменко “великим бытописателем”. Он говорит: “Майк предельно приближен к миру вещей, он чрезвычайно прост и доступен, что неоднократно отмечалось многими критиками. Собственно, в этом его уникальность, и именно этим он принципиально отличается от БГ. Никаких эзотерических отсылок и второго слоя, только жизнь, как она есть. Минимум сравнений, аллегорий и метафор — аскетизм поэтических средств”. Данная цитата свидетельствует о полном непонимании лирики Майка Науменко, о внимании к внешнему и отсутствии глубинного постижения. Приведу только один пример: у Майка есть странный образ — Сладкая N. Это возлюбленная героя, никогда и нигде не названная реальным именем. Майка спрашивали — и на концертах, и в интервью, — кто это, но он всегда изящно уклонялся от ответа. Согласно моим изысканиям, Сладкая N в песнях Майка может быть отождествлена с гностической Софией. Дмитрий Румянцев настаивает на том, что в текстах рок-поэта присутствовали только обычные, земные женщины: “Что же до женщин, то лирика Майка так же бесхитростна, хотя и очень разнообразна. Я бы даже сказал, это целая библиотека любовных отношений. Там есть все: и просто ни к чему не обязывающий секс, и мимолетная влюбленность, и потеря любимой навсегда, и обоюдная гармония, и огромная страсть. Женщина поднимается на пьедестал и потом с него падает. Чувства остывают, герой трезвеет… Женщина лжет или изменяет лирическому герою, и тогда он может выразиться весьма резко: └Ты дрянь“. Но и сам герой не без греха: может затащить в постель женщину друга”. Подобное упрощение абсолютно недопустимо там, где мы сталкиваемся с поэзией, основанной на символизме и постсимволизме. Продолжая традиции русского Серебряного века, Майк пишет вовсе не о простых и земных женщинах или, по крайней мере, не только о них. В его текстах постоянно присутствует противопоставление секса и “небесной любви”, поклонение Прекрасной Даме. Позволю себе привести цитату из статьи “Майк и БГ: поиски Софии в русском роке”, для прояснения своей позиции: “Песня └Горький ангел“, пожалуй, подводит итог гностической лирике Майка Науменко. Она является, как это часто бывало в песнях Майка, параллельной песнью к └Сладкой N“ и называется по-другому: └Призрак Сладкой N, или Сладкая N № 2“”. Сюжет песни прост: герой сидит в комнате ночью, пьет вино, в то время как его друзья Вера и Веня занимаются “простой и земной” любовью. Перед ним встает призрак Сладкой N и сквозь огонь смотрит на героя. Герой, повидавший многое — горы, моря, разные города, знающий что такое любовь и страх (возможно, секс, как в песне “Страх-трах-трах в твоих глазах”), курит в одиночестве, не рассчитывая на союз ни с каким другим человеком. Все, что у него осталось, — это призрак Сладкой N, парадоксальный горький ангел.
Герой, которого не может согреть даже огненный ангел, словно олицетворяет известное выражение Максимилиана Волошина: “На вершинах познания одиноко и холодно”. Но что именно узнал этот одинокий человек?
Я знал других, но ее лицо
Я видел в своем лице.
Я знал все то, что случится в начале,
Но кто мог знать, что нас ждет в конце?
И я летел так высоко, что сжег свои крыла.
И, падая вниз, я услышал звон —
Она сказала: “Это колокола”.
И вот я здесь, и я еще жив,
Но я живу, как во сне.
И лишь виденье Сладкой N —
Это все, что осталось мне.
Человек, который считает, что “обычный парень” может писать такие стихи про “обычную девушку”, ничего не понимает ни в поэзии вообще, ни в русской лирике, ни в Серебряном веке, ни в Майке Науменко в частности.
Я иногда не понимаю, для кого пишу. Вот, возьмем, к примеру, Дмитрия. С одной стороны, он рок-музыкант, то есть человек, погруженный в контекст рок-культуры. С другой стороны, автор-составитель антологии русского рока. Как при этом можно быть настолько непросвещенным в литературоведческом отношении, остается для меня загадкой. Ну неужели Дмитрию и таким, как он, неинтересно, какие тайные смыслы несут в себе знакомые с детства песни? Неужели ему проще воспринимать все буквально? Дмитрий ничего не слышал о лирике трубадуров и миннезингеров? О средневековых аллегориях? О теософской подкладке стихов Серебряного века? Вот почему современный украинский писатель Юрий Андрухович понимает, что лирика Майка Науменко несет в себе эзотерический оттенок, а Дмитрий Румянцев не понимает?
Неужели настолько легче жить в одномерном мире? Неужели: “Мария, я что-то не вижу нимба над твоей головой?” и “Да святится имя твое” — это слова, обращенные к обычной женщине? Где вообще здоровый символизм? Ведь Дмитрий, насколько мне известно, сам пишет стихи. И даже публикует их в толстых журналах. Мне вот любопытно: в его стихах тоже все так просто, как в лирике Майка, — пришел, увидел, изменил? В своих стихах Дмитрий тоже бытописатель?
Вероятно, все дело во взгляде, в фокусе, в ракурсе, в интерпретации. Кто-то что-то где-то замечает, а другой этого напрочь не видит. Заметим, что Дмитрию в целом чужд холистский подход, он бежит от того, чтобы давать концептуальные модели и рассматривать какое-либо явление в его целостности: “…на мой взгляд, вообще довольно наивно пытаться привести к какому-то одному общему знаменателю рок-культуру. Для этого она слишком сложное и многоуровневое явление. Никому же в голову не приходит, например, в современном литературном процессе вывести какую-то единую концепцию, опираясь на стихи Олеси Николаевой, Федора Сваровского, Дмитрия Тонконогова, Михаила Бару, Бориса Херсонского и Кирилла Медведева, найти у них какое-то одно доминирующее мироощущение. Слишком разные это авторы со своими уникальными взглядами на мир и поэтическими системами. В рок-поэзии все точно так же. Можно пытаться говорить о какой-то концепции на уровне одного альбома, в крайнем случае на уровне текстов одного автора”.
Вот, вот где таится отличие ученого от профана (в хорошем смысле этого слова). Дмитрию, пока, к сожалению, не дана радость систематизации и каталогизации, упоение, испытываемое тогда, когда ты ставишь какую-то вещь на ее место, кладешь на свою полочку в системе мироздания только что откопанный и бережно очищенный артефакт. Вот неприятен ему системный подход. Вот не любит Дмитрий, когда кто-то прилагает единую концепцию к тому, что он даже и за целое-то не считает. Хотя, возможно, считает, раз сожалеет об отсутствии в моей первой статье упоминаний Янки и “Машины времени”. Значит, все же у Дмитрия есть какое-то представление о том, что должно входить в целостность русского рока, а что — нет.
Но изучать эту целостность нельзя. “Почему?” — спросит вдумчивый читатель и будет совершенно прав. Это самый главный сегодня вопрос: “Почему мне нельзя изучать субкультуру русского рока в ее системном единстве?”
И я отвечу на него так: архаики — это те люди, которые выступают за неразрывную, синкретическую целостность универсума, не подвергаемого анализу. Чем более архаичен человек, тем более он тяготеет к синтезу и синкрезису (это не моя мысль, это мысль вышеупомянутого культуролога И. Г. Яковенко, чьей скромной ученицей я являюсь). Что я делаю в своих работах с точки зрения архаика? Я разрушаю целостность. Причем разными способами. Это и целостность бездумного восприятия рок-текстов, когда ты слушаешь, но не анализируешь, принимаешь на веру, а не подвергаешь критической рефлексии.
Это и целостность рок-культуры, в которой я выделяю различные направления, отмечая приверженность тем или иным духовным движениям, дискурсам, школам.
В любом случае моя деятельность направлена на анализ, а значит, на разрушение, на деструкцию архаики. А Дмитрию это неприятно, болезненно, чуждо. Но каждый из нас должен проходить через неприятное для того, чтобы познать истину, какой бы злой и жестокой она ни была.
И сколько бы девочка ни кричала “нет”, корень познания горек, но плоды его сладки.