Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2008
Шар
Я не могу вместить, я не могу понять,
как это может быть? Такому не бывать!
Через минуту, год, ну ладно, много лет,
наступит миг, и вот — меня на свете нет.
Зачем же был тогда продутый детский двор?
Деревья иногда нашептывали вздор?
Качеля на одной заржавленной петле
по вечерам со мной скрипела во дворе?
Зачем поверх пальто завязывали шарф?
На Первомае — о! — накачивали шар,
и как бы невзначай выскальзывала нить,
и он летел — прощай! — нет, не остановить,
и он летел, и я — летал из-за того,
что целая семья любила одного?..
Так для чего, зачем? Я не пойму — к чему
я переполнен всем и все-таки умру?
* * *
Рабочая общага.
Считая по прямой, —
всего четыре шага
до скучной проходной.
Четыре на женитьбу.
Четыре на развод.
Четыре на могилу.
Четыре на роддом.
И я на этих самых
проклятых четырех
играл в житейских драмах
и чуть ли не подох.
А как-то раз во вторник
с немыслимой тоской
глядел на этот дворик
общажно-заводской.
На пресную ограду.
На пресные цветы.
И ощущал прохладу
вечерней пустоты.
Шрам
В консерваторскую общагу,
через окно,
я часто лазил пить бодягу,
а не вино.
Но как-то в смежную палату
она вошла,
и целый год по циферблату
любовь была.
Шутя, с житейского откоса
парила вниз…
Потом погасла папироса.
Киндер-сюрприз.
И только шрамик от внематоч
под животом
с ней разговаривает на ночь
заросшим ртом.
Пророк
Желтизна фонарей. Снегопад, снегопад, снегопад… Постою у дверей, и назад, и назад, и назад. А за дверью она, или друг, или черт знает кто… Положа руку на сердце, бьющееся под пальто, не хотелось войти никогда, никогда, никогда, а хотелось уйти навсегда, навсегда, навсегда; в одиночество и… в одиночество, помня одно, что в пророке, увы, не должно быть отечества, но: сколько помню себя, никогда ни за что и нигде так не чувствовал я свою целостность рыбой в воде, как на тех гаражах, что ржавели за нашим двором и в бараках-домах, предназначенных кем-то на слом. В казахстанской дыре — Усть-Каме… Усть-Кому…что-то Усть. На одном пустыре, что, не вспомню уже, ну и пусть…
Одиночество. Ночь. Желтизна фонаря или бра… “Так прощайте”, и — прочь! “До свидания”, и — мне пора! “На минутку”, и — вон! “Остаюсь, решено”, и — айда! От пути эпигон даосизма врожденного да не уйдет никуда, и поэтому, путник, иди неизвестно куда, но с ликующим сердцем в груди.
Военкомат
В октяб(ы)рьском военкомате
опрятно, розовый плакат,
острит комиссия, и — нате! —
очко играет у ребят.
Действительно, с чего бы это?
Причин для страха как бы нет.
Плывут дела из кабинета,
из кабинета в кабинет.
Какие черные, литые,
прошаренные жернова,
скрипя, вращаются в России…
А ты — слова.