Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2008
* * *
Дождь не идет, но едет он,
На прицепах крыш разминает скелет,
Устал уже, неудивительно!
Столько пройти миллионов лет!
Я-то нет, я нет,
Нет, я
Не буду долго так жить под дождем,
Отгремев, грозою сглотну гром,
И с крыши — в асфальт
Ударяться лбом!
* * *
Вот день безделья, выключен свет, и снег
бросается под машины — отчаянный человек,
но снег спасает какая-то сила, и снег
обречен жить еще век. И еще век.
И снег никого не спросил, куда же лететь ему,
И на свет не просил снег его опустить,
он бьется в асфальт лбом со своим “почему?!”,
потому что не у кого больше спросить.
Вот день безделья, на дне — снег,
хочет наверх, и — нет!
И везде снег. И почти сник. Ищет ночлег.
Куда податься ему со своим “Почему
снег не берут наверх?”
Выключен свет.
* * *
утро умерло с утра, стена окна,
голова утяжелена —
тренирует мышцу тела
город глухими голосами говорит
дверь делает липкий скрип
ничего не происходит
день, как вой, врывается в ванну,
умываюсь, смываюсь, влачась, сейчас,
нервным тиком капает кран канканом,
но я не слышит этого, я уходит
и ничего не происходит
ничего не происходит заново
еще раз ничего не происходит,
повторяется снова и снова так
не происходит ничего
и проходит
когда прошло
тогда произошло
* * *
как это можно — рифмовать стихи,
когда душа такая несрифмованная?
разорванная на клочки
газета о времени новом,
как это можно — что-то рифмовать вообще?
значит — обманывать!
жизнь по природе не упорядоченная вещь
ее не можно рифмовать нежно
нужно ломать
* * *
То снег за шторами сыплется, как песок, то снег, то оттепель, то снова снег,
У нас в городе вечная оттепель, морозов не было, морозам лень.
И только бы что-нибудь дрогнуло, дернулось… или сама я… давай, давай!
Мне хочется жизнь превратить в повесть, а дальше — в большой роман.
И чтоб тишина наливалась дрожью, и чтобы струны надрывались, как мышцы,
И остро чувствовать, как будто по коже ходят мыши,
Лестница чтобы ступеньками лаяла — вверх, вверх, вверх!..
Но в северных тучах бродит, как маятник,
Пресмыкается солнце, пык-мык…
Эй ты, смелее! Я-то смелая! Шторы вовсе содрать и выкинуть!
Настоящую русскую зиму передают реликвией…
Бывает редко настоящий холод, но я готова что есть мочи и сил
Настоящий холод, как настоящую молодость,
Вырастить, вынести.
* * *
русская революция любит меня, меня любит русская революция,
и снега так много падает белого, чтобы ее красный цвет
виднее был и красным жгутом, как шрам на лице,
разрисовал рассвет.
русская революция дышит мне в рот, сосет язык мой,
живая из плоти и гранатовой крови революция русская,
кто такой — революция?
пустим его!
русская революция мне шевелит соски, кулаки мои нежно целует,
открывает мне люки, чтоб не забыла дорогу в ад,
русская революция будет, будет, будет!
как русский мат.
русская революция не называет цену победы и
только душу берет на победу в обмен!
революция русская, и не видно ни зги,
и сразу же — ослеплен.
русская революция любит меня, меня любит русская революция,
рассветное облако растягивается по небу — революция…
и даже в зиму — неожиданным снегом — революция
красным по белому!
вся зареванная…
* * *
сообщения ни одного, слова, строчки…
выгуливают ноги голову — ночки, ночки…
в тишине кувыркается день, как тень,
гораздо интереснее темень.
И сна мне нет, стучу в двери я,
губами стучу по зубов дну…
Одни потери, и еле-еле —
Искать любовь,
На самом деле конец недели…
Не начинать же
По новой жизнь?..
* * *
Черный кофе я пью, черный кофе варю,
Черный кофе, вливайся в меня,
Черный кофе я пью, черный кофе люблю,
Накануне не сваренного января.
Черный кофе идет
В мой передний проход,
Черный кофе, как Африка, черен,
Как ночной небо-рот,
Черный кофе поет
Прахом черных смолотых зерен.
Смолоду смолоты зерна черные,
Черная жидкая смерть…
И ноет душа по-черному,
Сердце силится умереть.
От тоски умереть, от жестокости,
От мирского извечного правила:
Всех, кто черен, считают никчемными,
Если бьют, то как будто за здравие…
Все, кто черные, — это лунатики,
Рисовальщики и писатели,
Черный кофе не пьют математики…
Они вообще ничего не пьют.
* * *
в семнадцать, нет, ничего не нужно, все очень хочется или не очень, обыкновенно чуть-чуть простужена, ну и пусть, потому что жизнь, нет, не кажется бессрочной, но, кажется, все-таки прочная вещь. Вдохновляют не пробованного алкоголя полки и стопки непрочитанных книг, и то, в чем нет никакого прока, кажется единственным, в чем смысл есть, свобода — бездельная медитация, правила признаю предрассудками, и непонятно, как связана “честь” с тем, что шляюсь без шуток сутками. И не бывает солнечных систем, центр мира — единственный человек, ради его семнадцати
пришлось пережить человечеству
все прошлые две тысячи лет.
и любой ответ начинаю с “нет”, сама невозможность, говорю, невозможна, и как потолок отражает паркет, на лице отражаются мысли тоже. Не научена врать, не приручена жить, пока еще не нашлось времени, пока даже верится, что-то получится изменить,
получилось бы только решить,
что и в какой степени.
Плевать, что сниматься не берут в кино, жизнь — неплохая съемочная площадка, для сквозняков вырезано окно, и, чтобы терять, напечатаны перчатки. И не спрошу про “плохо” и “хорошо”, в семнадцать ответа чужого не нужно, все знаю я, только честно скажу, ничего не бывает “хорошего” хуже. И не велосипедится велосипед, и любая обувь не по размеру, и Колумб открыл не совсем Новый Свет, и во многом хочется упрекнуть Шекспира… И совсем не нравится, что всё “так”, и когда всё “не так”, всё тоже не нравится, и маршем лень оттачивать шаг, но не все время шататься же… И не верится в “не навсегда”. Да и вообще ни во что не верится. И все слова, заканчивающиеся на “дцать”, — чушь какая-то и нелепица. Потому что потом все равно через “дцать” я буду все так же “дцать”, как сейчас, вот на голову сыплются небеса, им без разницы, осень или весна, их это не касается.