Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2008
* * *
Лес после бури.
В его развороченной арматуре
орудует сварщик-рассвет.
И в мозгу моем то же, что и в прищуре:
бурелом и надежды нет —
в сторону отведу ли, ввысь ли
взоры свои возведу и мысли —
что восстановится прежний строй
под облупившеюся корой.
Переступая стволы поверженных сосен,
перехожу незаметно границу эпох.
Все тропинки ведут мою жизнь через осень
в вечный морок, и он не так уж несносен:
серебристые проседи, старость и мох.
Так, блаженным неведением ведома,
она вдруг остановится возле останков чужой,
что ветром истории сметена:
фундамент финского дома,
ступени замшелые в погреб. Изъедено ржой
колесо от велосипеда. Трудов муравьиных
вавилон опустевший, природа в руинах —
иллюстрация к памяти: все кое-как позади.
Разрушенных связей мицелий
уводит от цели.
Но что-то из этих слепых блужданий должно взойти.
Сам безнадежный поиск пути,
осененный шорохом-шелестом, щебетом птичьим,
поставляет строительный матерьял
для воздушных замков и насыщает величьем
образы те, которые ум потерял,
сами утраты, чей смысл невозможно постичь им.
Хаотичность, обрывочность, зыбкость новый состав красоты
предлагают, и здесь не Вергилий — Новалис
мог бы сталкером стать. Совершенные формы пусты.
Этот лес — как старое кладбище, где покосились кресты
и последние истины обосновались.
Белые двойчатки
Какой-то дядя в меру честных правил
тузом крапленым из колоды выпал.
Другие озабоченности смутно
уже читались на знакомых лицах.
Менялась обстановка в направленье
евростандарта через пень колоду.
Все стены таяли в лазури лучезарной,
и раздвигалось небо над Берлином.
То было время всяческих открытий:
архивов, казино, церквей, границ, америк…
А твердый курс по западному ветру
привычно гнал к восточной деспотии.
Накладываю то на это время,
и тошно — точно аллегория на это.
А символы все те же, и все так же
грядущий хам жестокосерд и молод.
Иллюзион закрылся — нету смысла
чего-то дальше ждать: кина не будет.
Осознанно участвовал — того уж
всей людигодыжизнью не искупишь.
Все те же опыты по расщепленью слова —
лингвоэнергия уходит вся на всхлипы.
О чем вокруг и на каком наречьи?
Не вслушиваться! Жить, как на чужбине!
Все опостылело — и никого не видеть!
Я вовремя ушел. Зачем вернулся?
Интеллектуалы
Они отродясь пребывают над,
откуда глядят отрешенно сквозь,
знают они, что кроется под,
и никогда не опустятся до.
Они никогда не трепещут пред.
Они никогда не выходят из.
Универсально их средство от,
хотя и вполне обходятся без.
Не привлекает их аттракцион
борьбы со временем и судьбой.
Им атараксия — как наркоз.
Яды идей подавляют боль.
Что беспощадный народный бунт,
что неотмирный имперский блеск —
закономерность во всем найдут,
для смакованья найдут предмет.
Легко им и тех, и тех осудить,
легко им и тех, и тех оправдать.
История вся в арсенале их,
ибо сама болезнь высока.
Взгляд их настолько широк, что шар
одновременно со всех сторон
виден Земной им. От Упанишад
упадка не знал их бессмертный род.
Они, разумно не ставя на,
тешатся существованьем при,
для его столь, сколь потребно для,
топчутся у, забывая о.
Они победительны, как бы ни,
ибо привыкли действовать по.
Глупо страдать, они знают, за.
Вся их система застыла вне.
Пиррова победа
Вот и на нашей улице стол накрыт.
Круг поредел наш изрядно после Аскула.
Многих не видно. Что ж, помычим навзрыд,
чтоб ненасытная прорва земли икнула.
Добропобедный Наполеон наш опять в каре
рад всех построить… Уж лучше в вечном покое,
чем под его штандартом! Ведь ясно, какое
тысячелетье — вопрос: на каком дворе?
Благоухают отруби злачных новаций.
Свиньи — в отрубе. Овцы — в пылу оваций.
Доблести, чести поля поросли быльем.
Вот мы и вместе. Выпьем и снова нальем!
За меценатов! Узнав наконец-то цену
ценностям нашим, они, торопясь вложить
круглую сумму в наше былое, на сцену
вышли в штанах-башмаках своих. Скучно жить
на этом свете… Так вот, о чем, значит, втайне
грезили мы, господа и тварищи, сквозь
годы глухие! Выпьем за все, что сбылось —
за Аванград-на-Неве, Комсомольск-на-Майне!
Или мы все на том уже?.. Высох и сгнил
дуб наш высокий, а мы — как стадо могил.
Жизнь окунем в молодое вино, воскреснем!
Да покорится Москва сим победным песням!
Возвеселимся! Рыла свои погрузим
в общий котел, в актуально-чумную кашу
нового времени! Сколько мы лет и зим
бились за эту… как ее?.. вашу и нашу!
Пряник печатный добыли — хватит на всех.
Можно хватать, не косясь тайком на соседа.
Трудно далась победа — легка беседа!
Новой стратегией старый цветет успех.
Чу! Колыма-колымага… Но слух не режет
льдов стрежневых, перегруженных ступиц скрежет,
лепет не слышим скорбного скарба ея.
Пир закатили на славу… Был там и я…
* * *
Долго слушали мы золотые слова,
да и сами толкли по-пустому,
но, увы — как ни ухала совесть-сова —
поклонились тельцу золотому.
Нас, должно быть, не раз еще надо взболтать
и прогнать по каленым ретортам,
чтоб лучу золотому ответил опять
мелкий отблеск в осадке растертом.
* * *
Благовестие Тертуллиана
утешает: душа человека
по природе и впрямь христианка.
Но первичная эта ячейка
в горнем неводе геннисаретском
уловляет в зыбях богоносных
только сны свои, коих посредством
жизнь спешит обустроить спросонок.
Впрок насыщена небом насущным,
не поддастся волнам тем и брызгам.
Дух извне чуть повеет — кощунством
заклеймен будет, бдительно изгнан
рыком общего вещего чрева.
Почва веры тверда, камениста,
потому что душа человека
по природе к тому ж коммунистка.
Vox populi
Да на хрена вы нам нужны,
кто у кормила и кормушки!
Гребите вволю из казны!
Мы не должны вам ни полушки.
На подковерную борьбу
кремлевских банкформирований
плевать нам, видели в гробу
мы ваш питомник тараканий!
Сосите скважины свои,
друг друга избирайте сами,
дуря широкие слои,
что без мозгов, но с голосами!
Пускайте миру пыль в глаза:
единство дивное какое!
Считайте наши против — за!
Оставьте только нас в покое!
* * *
Скоро треснет скорлупа Петербурга,
и проклюнется заморская Нюрка,
спесь имперскую уймет-урезонит,
загугукает над ним, загудзонит
на матером полугангстерском сленге.
Тут и демоны падут на коленки,
как Раскольников на площади людной,
и начнется холуин абсолютный.
Пронесется инфернальный торнадо,
девку блудную причешет, как надо —
и потупятся Анютины глазки,
заглядевшись на посмертные маски.
Из подпольного сознанья безумцы
выйдут в ауре улик и презумпций:
кто шинельку на костяк свой напялит,
кто клыки по-голливудски оскалит.
Так великой посреди депрессухи
на прощанье разгуляются духи —
игроки, цареубийцы, поэты —
так закружатся, что батюшки светы!
Крупноблочные тем временем скифы
адаптируют летучие мифы,
и с досады плюнет Ося Бродвейский
на Литейный, будто в омут летейский.
* * *
Владимиру Лапенкову
Как Гоголь назидал своих друзей,
проездился когда-то я по всей,
проводником работая почтовым,
и вроде удовлетворил сполна
страсть к странствиям. Отхлынула волна.
Порассказал бы многое, да что вам?
Когда состав мой полз через Урал,
когда, сжимаясь, отступал Арал,
караем богом Солнца разъяренным
за то, что всуе окликал его,
не токмо взором проникал я во
град Китеж — духом, ею покоренным.
Влек философский камень Алатырь
то в лес его, то в степь — в тот монастырь,
где наш Грааль, не тронутый Перуном,
хранит в веках, как жертвенную кровь,
всю мудрость мира, вторя вновь и вновь
славянской вязью скандинавским рунам.
Протяжный зов бухарского муллы
сквозь аромат цветущей мушмулы
манил чужим укладом и ландшафтом.
Тамбовский волк, отбыв двенадцать лет,
через меня передавал привет
сибирским пихтам, заполярным шахтам.
Соль проступала, и, простором сим
пленен, язвим, солим и русолим,
я ощущал в крови своей броженье.
Под стук колес немолчный, в полусне
вбирал я всеми порами извне
языков вавилонское смешенье.
И древний лад, как неизвестный яд,
по всем распространялся жилам вздутым,
и понимал я: где-то наверху там,
средь облачных она бытует гряд,
невидимо гиперборея над
гремучим железнодорожным спрутом.
Ах, жизнь моя! Как била ты ключом!
Всея Земли тебя питала сила.
Свои, мечталось, корни извлечем
из недр Тибета, из долины Нила…
Припомнить бы, о чем она бубнила,
шаманила и шамбала о чем.
Кинохроника
Россия без Распутина… Рев улицы
за кадром. Трубадура амплуа б
сменить на роль герольда Революции,
ее героев славя!.. Blow-up
знакомый облик из толпы статистов
выхватывает… неужели Блок?
Приближен к нам, как страшно он далек!
Но ветер, воздух рвущий, так неистов,
что горе всем буржуям, и в дыму
бурлит, жужжит неугомонный улей
над Временем. Прислушаться к нему —
и различим: “Не трусь! Пальнем-ка пулей!” —
“Милиция с народом — не служи
уродам!” Не стихает, власть ругая.
Та перейти к насилию от лжи
уже готова. “Нам нужна другая
Россия!” — “И получите”, — твердит
высоколобый опыт исторический.
Угрозою то красной, то коричневой
его аргументирован вердикт.
Все — ничего ему.
Только они
с каждым — по-своему,
чтобы ни-ни!
Тот ли, кто в ярости
рвал и метал —
хищный на старости
чтит капитал?
Видно по глазкам:
властью обласкан!
Видно по личику:
сыт — и, круглясь,
кроет политику:
это же грязь!
Нет, это не политика — стихия!
Блажен не затыкающий ушей,
когда года господствуют глухие,
ослушников гонящие взашей.
Он слышит все. Кто пульс толпы нащупал,
того дежурный журналистский жупел
едва ли взять способен на испуг.
Прельстился поджигательными фразами,
внял темным силам, повредился в разуме —
стена непонимания вокруг
незыблема, но явственны раскаты
того метафизического зла,
которого посредством баррикады
не разделить. Проклятого узла
России не распутать…