Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2008
Андрей Тургенев. Спать и верить: Блокадный роман. М.: Эксмо, 2007. — 384 с.
Выразительный пример того, как экстраполировались в сознании перестроечного поколения “разоблачительные” публикации последних двух десятилетий. Действие в романе разворачивается на трех уровнях: высшие эшелоны власти, НКВД, рядовые жители города. Партийный глава Ленинграда (Марат Киров, фантазийное допущение, уцелел в 1934-м), скрытый оппозиционер, мечтает закатать Иосифа в асфальт и перенести столицу в Ленинград. Как вариант рассматривает и сдачу города фашистам, назло Сталину. Сталина боится, в ответ на жесткие промышленные задания Москвы организует ползучий саботаж правящей элиты Питера. Противоречивость высказываний Кирова в близком кругу: пусть дохнут (горожане), меньше забот кормить; “Москве дадим на снаряд меньше — ленинградской семье жизнь спасем”. В публичных выступлениях благодарит героических ленинградцев. Страхи и недовольство замещает чревоугодием: то, “что вокруг, в радиусе пусть не вытянутой руки, но пистолетного выстрела, тысячи земляков умирали от голода, придавало жратве пикантную мифологичность, остроту ритуального танца на самом краешке света, земного диска, человеческого бытия”. Строительство Дороги жизни было инициировано им, основной резон: “А то вот… коньяка французского третий день ни капли, армянский пью”. НКВД в деле — сборище карикатурных злодеев и маньяков. Циничное словоблудие, сексуальные безобразия, непомерная болтливость. Цель — истреблять всех и вся. Для них народ — дебил, ученые (беспомощные, нелепые, пристальный объект внимания со стороны органов) — скоты порядочные. Провальная для НКВД, неуклюжая провокация вокруг Тамерлана и директора Эрмитажа Хва-Заде. Бестолковая суета вокруг плана Д, спущенного Сталиным (взорвать три тысячи учреждений при наступлении фашистов): все время чего-то не хватает — то людей, то взрывчатки, то средств связи, то желания выполнять приказ. Гиперболизируется продовольственное изобилие во властных кругах на фоне всеобщего голода. Гротеск. Но какой же гротеск, когда пыточных дел мастера вгоняют иглы под ногти? Главный герой, тридцатисемилетний полковник, москвич из центрального аппарата НКВД, вроде бы и лучше других, а со странностями, алкоголик и хладнокровный убийца. Одержим слабомотивированной ненавистью к Ленинграду, к горожанам, хотя отдельных людей пригревает. По Фонтанке сплавляет в бутылках идиотские письма фюреру с советами: сначала — как стереть с земли “город-обезьяну”, затем, очарованный красотой архитектуры, — как убрать людей, но сохранить город “в назидание и на баловство потомкам”. Мистические совпадения текста посланий и реальных событий. Бредятина? И было б так, если бы не удивительно добротная упаковка. Язык, словно спотыкающийся на непривычном употреблении слов, их неправильных окончаниях, в своеобычных синтаксических конструкциях, в нарочито испорченном построении фраз, в изобилии наречий “уже”, “даже”. Повторяющиеся наречия постепенно исчезают, слову становится тесно в коротких фразах, оно вырывается на свободу, набирает силу, яркость, образность, точность (и это несмотря на мониторинги в 41 году и на “самолета качало”). Великолепно изображен город. Соразмерное, ритмически четкое деление текста на главы. Удачно выстроенный сюжет, не позволяющий читателю расслабиться. Но главное — бредовые фантазии отходят на второй план под воздействием умело использованной традиционной, хрестоматийной фактуры: воспоминания, дневники, письма блокадников. Блокадный быт, подлинные физические, психические, эмоциональные испытания ленинградцев. Страшное и прекрасное: людоедство (утрированное), воровство, но и жертвенность, благородство поступков. Жизнь — она проще, страшнее и много изобретательнее, чем самый закрученный сюжет. Истории “выживания” в преломлении к судьбам конкретных людей, жильцов когда-то дружной коммунальной квартиры, их близких, друзей, значительнее, чем фантазийные построения. Даже одномерные, плоские фигуры рядовых ленинградцев приобретают объемность, индивидуальность. Персонажей много: интеллигенты, коммунисты, комсомольцы, евреи, бывшие репрессированные, — словно автор хочет отобразить все присутствовавшие в то время типажи. И здесь не без погрешностей: слишком много случайных “карамелек” находят ленинградцы, автор явно не может представить, что еды не было. Несомненно, автор основательно проработал документальные материалы по теме, но не оставляет ощущение, что многие ягодки вызрели на развесистом кустике… Провозглашать же этот роман равным “Войне и миру” Л. Толстого или “Доктору Живаго” Л. Пастернака, как это делают издатели на обложке, по крайней мере, не корректно. А вдруг кто-нибудь поверит!
Валерий Стар. Белый Спелеолог. Фантастический роман. — СПб.: Нордметеоиздат, 2007. — 152 с.
В предисловии к роману автор оговаривает, что в условиях, когда бич, бывший интеллигентный человек, потихоньку растворяется во внутренней эмиграции, теряет духовную ориентацию, необходимо “найти свою нишу, нишу самодостаточности и достоинства”. Такую нишу он обнаружил под Петербургом, в 666 км от Москвы уникальный памятник природы — Саблинские пещеры, где сохраняется мощная, позитивно заряженная природная, культурная и историческая аура. Три составляющих, органично соединенных между собой части — студенческий реферат, в котором воссоздаются канун Невской битвы и сама битва, дневник горного инженера, в начале ХХ века занимавшегося промышленной разработкой зяблинских пещер (все географические названия слегка изменены), и современность. Всего понемногу: нумерология, катрены Нострадамуса, древние капища, подземные наваждения — от стародавних до современных, легенды и суеверия, Белый Спелеолог — вершитель судеб заблудившихся в пещерах, белый летучий мыш Бэтман, Белая Невеста и Красный Дружинник. И даже новая версия происхождения жизни. Логически оправданный — гением места — культурно-исторический ряд: Александр Невский, Садко и его песни, не только былинные, граф А. К. Толстой и многократно цитируемый Козьма Прутков, картавый господин Ильин (В. Ленин) с шокирующими зяблинских обывателей идеями. Все в меру, тактично вплетено в основной сюжет, где владычествует неканоническая Госпожа История. Симпатичные герои: несовершеннолетний юноша — рэпер, юзер, и его юная подруга, недоучившаяся студентка с любопытной родословной Бригитта Ценберг, исключенная с истфака за еретический, с точки зрения педагогов, реферат об Александре Невском. Очевидно, причина исключения не вольная форма реферата и анахронизмы, а “непростительные” концептуальные заявки: проект “Батый”, затеянный отцом будущего Александра Невского князем Ярославом (он же Батый) для сплочения народа в битвах с внешним врагом; язычество Александра Ярославича, для которого древние боги ближе, чем Иисус, страшнее, но понятнее. Любознательные молодые люди активно обсуждают реферат, “Полевой дневникъ горнаго инженера Александра Теодоровича Ценбергъ”. Эти молодые люди совершенно нормальны (что, к сожалению, не так часто встречается в современной литературе), вполне адаптированы к нынешней жизни, к ее не всегда приятным реалиям, парадоксальным, бытовым, криминальным (наркодилеры, милиционеры-оборотни). Сурово оценивают своих отцов: “Страну потеряли, но не ее ищут, а сами ищутся”, и грубое разъяснение: искаться — “это вшей друг на друге выискивать”. В далеком прошлом они стремятся обнаружить утерянные ориентиры исторического развития страны. Позитивный настрой, уравновешенный тон не снижают динамичности повествования.
Борис Ширяев. Ди-Пи в Италии: Записки продавца кукол. Под ред. М. Г. Талалая. СПб.: Алетейя, 2007. — 260 с., ил. — (Серия “Русское зарубежье. Источники
и исследования”)
Мемуары Б. Ширяева (1889, Москва — 1959, Сан-Ремо), автора известной в России книги “Неугасимая лампада”, основанной на его трагическом опыте выживания в Соловецком лагере, публикуются впервые. “Ди-Пи”, DPs, Displaced Persons — “перемещенные лица”, так окрестили на Западе после Второй мировой войны беженцев, искавших там убежище от надвигавшейся “красной орды”, от сталинских карательных органов. Среди них был и Б. Ширяев, редактор русскоязычных газет в оккупированном Ставрополе. В феврале 1945-го он переправляется вместе с семьей в Италию — с этого момента начинаются первые страницы его книги, серии блестящих, порой драматических очерков о русских людях, неожиданно оказавшихся на чужбине. Лишенцы, крестьяне, интеллигенты, дети священников, казаки, бывшие узники ГУЛАГа, так и не обретшие свою Россию мечты. Воспринята книга будет неоднозначно: многие из “перемещенных лиц”, в том числе власовцы, сотрудничали с немцами. Для кого-то выбранная ими форма легальной борьбы с советской властью неприемлема, и беженцы навсегда останутся “предателями родины”. Для Б. Ширяева — это бесконечно несчастные люди, на долю которых выпало бесприютное мыканье по европейским развилкам, голод, бесправие, запреты на полноценный труд, бесконечный страх. Он выступает как “профессиональный репортер этих проклятых дней, заносящий в свой блокнот факты и только факты”, как литератор, фиксирующий “многообразные и многоликие “человеческие документы”. Другой, непривычный взгляд на патриотизм, на западную демократию, культуру, на национальные особенности. Б. Ширяев сурово осуждает “гуманные традиции западных демократий”, допустивших выдачу русских беженцев “горячо любящей родине”. Кровавые расправы при высылке в СССР тысячи людей, даже не связанных сотрудничеством с фашистами, до сих пор стыдливо умалчиваются и на Западе. Он на конкретных примерах доказывает, что отзывчивость, человечность простых людей не зависят от государственного строя и государственных надстроек. Круг волнующих его вопросов далеко выходит за рамки бытописания: Запад — Восток, католичество — православие, взаимодействие культур, “Русская Италия” минувших веков, красоты Венеции–Рима–Неаполя, отличия “старых” эмигрантов от “новых”. Он всегда негативно пишет об СССР и коммунистах, в том числе итальянских. Поэт круга Сергея Есенина, писатель, журналист, он сохранил легкий, прозрачный, чистый язык. Мемуары Ширяева, редчайший текст, опубликованный в Аргентине в 1952 году и запрещенный в СССР, были обретены стараниями историка М. Талалая, чья краткая, но емкая статья о Б. Ширяеве, представлена в книге.
Тамара Петкевич. На фоне звезд и страха: Воспоминания. СПб.: Балтийские
сезоны. — 496 с., ил.
Одна из тысячи (или миллионов?) “обыкновенных” житейских историй, на которые так щедра была российская, советская действительность ХХ века. Дружная семья, учеба, работа, арест главы семьи в 1937-м, затем в 1943-м арест автора воспоминаний, тогда двадцатидвухлетней молодой женщины. И понеслось: статья 58-10, ч. 2, семь лет лишения свободы, лагеря, три года поражения в правах с конфискацией имущества, освобождение. Обо всем этом было рассказано в книге документальной прозы “Жизнь — сапожок непарный”, вышедшей в 1992 году и переизданной в 2004-м. Та книга охватывала период с 1920-го по 1952 год. В настоящей книге воспоминания подхватываются с 1952 года и доводятся до наших дней. Возвращение в “вольную жизнь”… Клеймо “отсидевшая”, мешавшее устроиться на работу. Запреты на проживание в Ленинграде, в крупных городах. Ни дома, ни профессии. Потерявшийся в годы войны сын, которого еще предстояло найти. “Не желая вписываться в идеологию системы, покалечившей жизнь стольких друзей и людей вообще, я хотела одного: прожить отпущенный мне срок согласно исконным человеческим законам и собственному разумению. Вопросы адресовала отнюдь не к власти, а напрямую — Жизни. У нее же были и есть свои законы. Они не предусматривали сохранения места для вырванных или выпавших из нее. В переводе на бытовой язык жизнь будто говорила: “Ну, мотайся как-то возле. Сама изыскивай занятия и смысл”. С 1959 года автор воспоминаний живет в Ленинграде, начиналась другая эпоха… За жизненными вехами одного человека встает история страны, история перемен, происходящих с обществом, культурой. Частная история превращается в повесть о воспитании чувств, об обретении мудрости. Отчаянная, сводящая с ума потребность “отыскать хоть какую-то логику в └великом эксперименте“, понять, во имя чего были отняты и сломаны жизни у такого множества людей”, побудила автора взяться за перо. Ее сверстники, современники, чьи отзывы на первую часть воспоминаний составили последнюю главу настоящей книги, увидели в безыскусном повествовании не просто правдивую историю поколения или даже государства, а историю вечной борьбы Добра и Зла. И это, наверное, самое объективное суждение.
Жданов В. А. Толстой и Софья Берс. М.: Алгоритм, 2008. — 448 с.
Предельно тактично, предельно деликатно автор затрагивает тончайшие сферы интимной жизни самого Л. Н. Толстого. Затруднительно сразу сказать, был ли секс в нашей стране сто-двести лет тому назад. А вот проблемы пола, половых инстинктов были, о чем хорошо по собственному опыту знал и великий писатель Толстой, иначе бы не появились такие книги, как “Анна Каренина”, “Крейцерова соната”, “Воскресение”. Отсутствие разнузданного тиражирования щепетильных подробностей этой стороны жизни, о которых публично и говорить-то было не принято, не умаляло глубину и подлинность чувств, взаимосвязь и отталкивание духовного и телесного придавала переживаниям единичность, уникальность. В. А. Жданов (1898–1971), талантливый ученый, знаток и хранитель рукописей великого писателя, проработал более пятидесяти лет в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве, книга эта была написана в 1928 году, о ней восторженно отозвался И. Бунин, знаток потемок души человеческой. Исследователь собрал разбросанные документы и систематизировал их, стараясь, сколько возможно, вести изложение не от своего имени, а словами действующих лиц и осторожно намечая некоторые выводы. Щепетильность биографа не позволила ему привести все интимные записи из дневников писателя, так что никакой “клубнички”, “непотребности”, в книге нет. Свою задачу исследователь видел в том, чтобы восполнить пробел в жизнеописаниях и наметить первую предпосылку для разрешения проблемы личной жизни Льва Николаевича, его семейного счастья, семейной трагедии и величественного конца. Используя богатый документальный материал, автор не стремился описать внешнюю картину жизни Толстого. Записи дневников для него — свидетельство “внутренних переживаний, дающих возможность со всей тщательностью проследить эти переживания, чтобы расчистить путь для понимания Толстого”.
Тютчев Ф. И. Россия и Запад / Сост., вступ. статья, перевод и коммент.
Б. Н. Тарасова. М.: Культурная революция; Республика, 2007. — 574 с.
Публицистические произведения, философские стихи, письма выдающегося поэта и мыслителя, в которых рассматриваются вопросы противоречивого сосуществования России и Запада, своеобразие российской истории и культуры, проблемы становления национального самосознания. Сложности во взаимоотношениях России и Запада — обиды, страхи, недопонимание, взаимные упреки — имеют глубинные исторические корни и не в последнюю очередь, как считал Ф. Тютчев, связаны с различиями основополагающих христианских принципов в католичестве, протестантизме и православии. Отрицательно относясь к тезису “Царство Христово как царство мира сего”, он видел суть европейской истории Нового времени в длительном и ступенчатом отрицании сверхлично-божественного начала бытия, в провозглашении “самовластия человеческого”. “Лукавой пропаганде общечеловеческих ценностей”, распаду общества, человека, его деградации он противопоставлял этические принципы, нравственные императивы православия. Сегодня, после десятилетий “торжества атеизма” в нашей стране, многое в философско-исторической системе Ф. Тютчева покажется чуждым, непонятным. Надо иметь в виду и исторические события, под воздействием которых он приходит к мысли, что без веры в Бога невозможны нормальное развитие, гармоничный ум и подлинная жизнеспособность личности, общества, государства. А это наполеоновские нашествия и национальные движения, восстание декабристов и европейские волнения 1830–1848 годов, создание коммунистического манифеста и Интернационала, Крымская кампания и падение Севастополя, “освобождение крестьян” и реформы 60-х годов ХIХ века, победоносная война Италии с Австрией и ликвидация светской власти пап, франко-прусская война и создание Германской империи. Пребывание более двадцати лет (1822–1844) на дипломатической службе вне России давало ему возможность увидеть роль России не только с точки зрения текущей политики и происходящих государственных и социальных перемен, но и в глобальном контексте мировой истории. И эту роль он находил положительной как в стабилизации политических процессов Запада, так и в духовном влиянии российской культуры на западную. Не надо считать, что публицистическое наследие Ф. Тютчева принадлежит только истории. Для вызовов своего времени он дал ответ, в чем особенности восприятия Западом России, почему “современная мысль, дитя Запада, видит в России если не враждебную, то совсем чуждую и не зависящую от нее стихию”. Многие его выводы актуальны и сегодня, удивительно согласованно перекликаясь с трудами современных философов России и Запада. Помимо произведений самого Тютчева и емкой вступительной статьи, в приложениях помещена “Биография Федора Ивановича Тютчева” И. С. Аксакова.
Блокадные дневники и документы. Изд. 2-е, доп. и испр. — СПб.: Европейский Дом, 2007. — 468 с., ил. — (Серия: “Архив Большого дома”)
Публикуемые дневники более полувека хранились на Литейном, в закрытых архивах Ленинградского отделения НКВД. Авторы блокадных дневников: бухгалтер одного из ленинградских институтов, школьный учитель, два солдата с Ленинградского фронта — до призыва в армию — простые рабочие. Эти дневники содержат сведения о частной жизни их авторов, о времени, месте, конкретных ситуациях, в которые они попадали, дают представление об общей повседневной жизни в блокадном Ленинграде. В них много деталей быта, описаний, ощущений, страхов. Они позволяют отделить общепринятый официоз, одиозные наслоения и восстановить реальные настроения и взгляды конкретных людей того времени, в том числе настроения оппозиционности и протеста. В отличие от других дневниковых материалов, где присутствуют элементы жесткой самоцензуры (ленинградцы стремились избегать обсуждения внутриполитических тем и упоминаний о событиях, опасаясь обвинений в упаднических и пораженческих настроениях), у этих есть особенность: они содержат немало оценок политического характера, иначе бы не оказались в известных органах. В них имеются и пометки следователей УНКВД, дающие современным читателям представление о существовавшей в военное время норме относительно того, что считалось “антисоветским” и подчас стоило автору жизни. Именно такие материалы могут служить основой не только научного, но и художественного осмысления блокады Ленинграда, своего рода эмоциональным и событийным “стержнем” не только исторических, но и художественных произведений, обеспечивая им достоверность и художественную ценность. В сборник также включен ряд документов, позволяющих полнее представить военно-политическую и оперативную обстановку того времени.
“Хождение” игумена Даниила в Святую Землю в начале ХII века /
Изд. подг. О. А. Белоброва, М. Гардзанити, Г. М. Прохоров, И. В. Федорова;
отв. ред. Г. М. Прохоров. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2007. — 416 с.
(32 с. ил.) — (Серия “Древнерусские сказания о достопамятных людях, местах
и событиях”)
Древнейшее из русских описаний паломничества в Святую Землю, послужившее образцом для последующих русских писателей-путешественников. Свое “хождение” “русьскыя земли игумен” Даниил, предположительно житель Южной Руси, черниговских земель, совершил — предположительно — в 1104–1106 годах. Был тепло принят первым королем Иерусалимского королевства крестоносцев Балдуином I (Балдвин у Даниила). Прожил в Иерусалиме шестнадцать месяцев и за это время “оттуда походив”, не жалея на хорошего гида “худого своего добыточка”, по святым местам в Иерусалиме и по всей той земле, где “пречистыми Своими ногами Господь ходил нашего ради спасения”. Старательно описывал памятники и достопримечательности города, окрестностей, страны. “Но хоть и не мудро я написал, но не ложно: как видел очами своими, так и написал”. Множество библейских цитат, связанных с местами, героями и событиями священной истории. Благодаря точности и основательности наблюдений “Хождение” Даниила — драгоценный источник исторических и археологических сведений об Иерусалиме и Палестине начала ХII века. Публикация одного из ярчайших литературных произведений молодой древнерусской литературы, наиболее полная на настоящий момент, сопровождается исследованиями, выполненными в том числе для настоящего издания. Это вступительная четкая статья Г. Прохорова; статья итальянского ученого М. Гардзанити, в которой произведение русского путешественника сопоставляется с греческими и латинскими описаниями паломничеств в Святую Землю; статья И. В. Федоровой “Из литературной истории └Хождения“ игумена Даниила”; работа О. А. Белобородовой “Об иллюстрациях к └Хождению“ игумена Даниила” (впервые воспроизводятся все развороты рукописи с миниатюрами художника, проиллюстрировавшего в XVII веке текст игумена Даниила). Представлены две редакции, тексты и переводы. Редакции разнятся, так как спустя века (не позже ХV столетия) русский редактор убрал многие “несущественные” подробности, изменил имена и названия. Во второй редакции исчез прекрасный личный голос путешественника, передающий его интонацию, переживания. Поэтому представлены и первоначальная редакция, лично авторская, где игумен Даниил легко и свободно высказывает свою собственную точку зрения и пишет о самом себе, и вторичная как наиболее распространенная в Древней Руси.
Исабель де Мадариага. Иван Грозный. Первый русский царь.
Пер. с англ. и науч. редактирование к. и. н. М. Юсима. М.: Омега, 2007. —
608 с. (с цв. вкл.). — (Серия “Загадочная Россия. Новый взгляд. Йельский
университет. Опыт объективного исследования”)
Новейший (2005) фундаментальный труд одного из ведущих мировых историков-русистов, профессора Лондонского университета. Использованы исследования крупнейших русских историков ХIХ и ХХ веков по эпохе Ивана IV, работы американских и немецких специалистов. Английский исследователь считает, что “неразбериха, царящая до сих пор в оценках правления Ивана, являет собою один из самых наглядных примеров влияния идеологии на историографию”, что “историки слишком часто забывали, что предмет истории — люди, и погружались в те или иные теории интерпретации исторических событий: гегельянство, экономический детерминизм”. С точки зрения автора, большинство из идеологических догм мало применимо к периоду до начала Нового времени, к донационалистической эпохе, когда в разных уголках Европы (и в Московском государстве) династические притязания играли бо2льшую роль, чем зов несуществующей нации, государства, а часто и церкви. Русским людям ХVI века был неведом и комплекс неполноценности из-за отставания в области развития социальных и политических представительских институтов, комплекс, который мучил историков позднейших времен. “Я не думаю, что можно приложить сегодняшние знания к изучению прошлого без того, чтобы не исказить его”. “Я старалась писать историю Ивана IV как бы из Москвы, как бы взирая на Западную Европу из-за кремлевских стен, а не рассматривая Россию со стороны и свысока, глядя на нее с Запада. Такой подход позволяет избежать снисходительного тона, объяснить происходившее в России присущими ей понятиями, вполне ощутить глубину ее трагедии”. Автор критично относится к сохранившимся источникам, неоднородность которых ведет к значительным расхождениям в истолковании историками. Все спорные моменты отмечены в сносках, роль которых в данном случае значительнее для общего хода повествования, чем обычно, в том числе все случаи стереотипного, уже хрестоматийного преувеличения зверств Ивана Грозного. Действительно, вряд ли всерьез можно принять историю о единовременном надругательстве над одиннадцатью тысячью дев или случаи массового утопления в проруби в июне. “Слишком многое можно отнести на счет больного воображения (наподобие откровений маркиза де Сада) или желания подзаработать, были еще причины чисто пропагандистского характера для сгущения красок”. Это не значит, что исследователь оправдывает нашего кровожадного (даже в контексте своего жестокого времени) царя, — она старается понять причины его изуверства. Не последнюю роль играло одно из ключевых представлений того времени: “Царь соединял в себе божественное и человеческое начала, что позволяло ему с помощью божественного насилия заниматься очищением мира от греха”. Цель исследования — изучить и понять время и людей, его определивших, мотивацию их поступков, последствия для дальнейшего развития России царствования, ставшего “трагедией шекспировского масштаба”. Главным объектом изучения является сам Иван Грозный, его отношения с правящей элитой, с подданными, с правителями и государями других земель, с женами, детьми, братьями. Много внимания уделено бурным геополитическим процессам, международным отношениям, в которых Россия выступала как равноправный партнер и соперник: к моменту смерти Ивана III Россия занимала прочное положение на дипломатической арене, на что западные историки обычно не обращают внимания. Естественно, подробно представлены все нюансы связей с Англией. Это очень взвешенный и объективный взгляд с Запада на русскую историю, а некоторые особенности подхода к вроде бы досконально изученной теме необычны для отечественного читателя.
Максим Кронгауз. Русский язык на грани нервного срыва. М.: Знак: Языки
славянских культур, 2007. — 232 с.
Загадочные, бесконечно прекрасные слова: коучер, фандрайзер, креатор. Только ли эти? С конца 80-х годов русский язык изменяется настолько быстро, что в обществе возникают тревожные, а порой панические настроения. Все чаще говорят о порче, а то и гибели русского языка. Особенно болезненно воспринимаются язык Интернета, распространение брани, злоупотребления заимствованиями, жаргонизмами и просторечными словами. Эта работа призвана восполнить недоработки лингвистов, которые не всегда успевают отвечать на запросы общества в сфере языка и коммуникации, не учитывают новых явлений в грамматике и в речевом этикете, предпочитая рассматривать их как обычные нарушения нормы либо не замечая вовсе. Точка зрения просвещенного лингвиста: “Для русского языка не страшны ни поток заимствований и жаргонизмов, ни вообще те большие и, главное, быстрые изменения, которые в нем происходят. Русский язык └переварит“ все это, что-то сохранив, что-то отбросив, выработает наконец новые нормы, и на место хаоса придет стабильность. Кроме того, даже в хаосе можно найти положительные стороны, поскольку в нем ярко реализуются творческие возможности языка, не сдерживаемые строгими нормами”. Однако и автора слишком быстрые изменения в языке раздражают, подчас шокируют: как всякий обыкновенный человек он хочет понимать язык, на котором говорят и пишут сегодня, знать значение слов, используемых в СМИ, в политическом лексиконе, в бытовой речи, в молодежном сленге. Автор констатирует, что язык не может оставаться неизменным, когда вокруг меняется все: общество, психология, техника, политика. Нестабильный мир, нестабильный язык, неустойчивое написание слов. “После перестройки мы пережили минимум три словесных волны: бандитскую, профессиональную и гламурную, а в действительности прожили три важнейших одноименных периода, три, если хотите, моды, разглядеть которые позволяет наш родной язык”. Как профессионал, понимающий суть проблем и способный к их рациональному анализу, а не только к эмоциональным оценкам, автор предлагает очень своевременное, спокойное, взвешенное обсуждение современного состояния русского языка, изменений, в нем происходящих. Он размышляет “о сегодняшнем русском языке, причем не в жанре └давайте говорить правильно“ (как чаще всего бывает на радио и телевидении) или, по крайней мере, не только в нем, а скорее в жанре наблюдений над тем, как мы говорим на самом деле…”
Розанов А. С. Музыкальный Павловск. СПб.: Композитор. Санкт-Петербург, 2007. — 168 с., ил.
Книга крупнейшего ученого и знатока русской музыкальной культуры посвящена своеобразному явлению в России XVIII — первой трети XX столетия — музыкальному Павловску, первой русской “летней филармонии”. Слава музыкального Павловска не забыта и по сей день. Наиболее известны концерты в здании Павловского воксала для столичной публики да гастроли известного композитора и дирижера Иоганна Штрауса, выступавшего в середине ХIХ века в Павловске со своим оркестром. Но музыкальная жизнь петербургского пригорода была богата событиями, в которых участвовали знаменитые композиторы, музыканты, артисты, литераторы. Здесь звучала музыка М. И. Глинки, П. И. Чайковского, А. Г. Рубинштейна. В книге собран воедино огромный материал, выдержки из самых различных источников: официальных документов, дневников, рецензий, писем. Воссоздана атмосфера музыки, красоты, гармонии.
Столица и усадьба: Хронологическая роспись содержания,
1913–1917 / Сост. Ф. М. Лурье. СПб.: Коло, 2008. — 160 с., ил.
“Столица и усадьба” вроде бы и не самый блестящий образец русской периодики начала ХХ века. На фоне таких журнальных шедевров, как “Мир искусства”, “Золотое руно”, “Русская старина”, он считался ординарным, даже банальным. А все равно его помнят, верно, прошлое манит, влечет к себе безвозвратно ушедшая другая жизнь. Решение издать сегодня аннотированный хронологический указатель содержания журнала не покажется странным, если учесть, что полные комплекты почти не сохранились, что некоторые номера изымались после революции и для рядового читателя он недоступен. За 1913–1917 годы вышло 90 номеров в 72 мягких обложках, тираж достигал полутора тысяч экземпляров. Помимо статей, посвященных образу жизни столичной элиты: аристократов, богатых предпринимателей, артистической и художественной богемы начала ХХ века, журнал публиковал материалы по истории искусств, дворянского быта. Уже тогда редактор-издатель В. Крымов сокрушался о погибших произведениях искусства, вдохновениях человеческой мысли, о гибнущих благородных традициях красивой старины. Что же говорить сегодня? Абсолютное большинство усадебных построек и парковых ансамблей стерто с лица земли или перестроено до неузнаваемости. Погибли интерьеры почти всех столичных дворцов, абсолютное большинство интерьеров петербургских зданий истреблено. “Если бы потребовалось дать предельно краткую характеристику содержания └Столицы и усадьбы“, то следовало бы, наверное, ее сформулировать так: истребленная Россия”, — пишет во вступительной статье составитель указателя, своеобразного путеводителя по журналу, материалы которого служат уникальными источниками для знакомства с утраченными памятниками культуры и искусства. Роспись снабжена удобной системой указателей, позволяющих читателю максимально быстро получить нужную информацию. Подробно о журнале, его истории, судьбе, содержании рассказывается во вступительной статье Ф. Лурье. Статья эта включает и рассказ о необыкновенной личности, редакторе-издателе В. П. Крымове, беллетристе, литераторе, журналисте, коммерсанте. Определяя в 1913 году задачи нового издания, редактор-издатель сформулировал их так: “Жизнь полна плохого, печального гораздо больше, чем веселого, но есть же и хорошее, красивое: об этой красивой жизни писать не принято… красивая жизнь доступна не всем, но она все-таки существует, она создает те особые ценности, которые станут когда-нибудь общим достоянием”. Он верил, что “история и искусство будут существовать в любом строе”.
Публикация подготовлена Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера) (Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)