Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2008
Кураев М. Н. Похождения Кукуева. Сентиментальное путешествие: Роман / Предисл. В. Курбатова. Иркутск: Издатель Сапронов, 2007.— 536 с.
Все не просто в романе М. Кураева. Хотя бы и жанр, отсылка к роману английского классика, который цитирует один из героев М. Кураева, совершающий “сентиментальное путешествие” в гости к другу детства, а заодно и в свое недавнее прошлое. Только ли он? Или это совместное путешествие — других героев романа, автора, читателей, — предоставляющее уникальную возможность увидеть в неожиданном ракурсе истоки чудовищных явлений дня сегодняшнего.
Откинув один из “вечных русских вопросов” “Что делать?”, автор дает свою версию ответа на другой такой же фатальный русский вопрос “Кто виноват?” и, сочетая злую иронию с трагедийным накалом, исследует “почему” и “как” страна была приведена в состояние каталепсии. Почему восторжествовали пошлость, низость, скудоумие, махровое мещанство? Как были вытравлены понятия стыд, справедливость, совесть? Когда своя выгода, свой успех, свое благополучие стали главными? Почему ворюга стал национальным героем?
Чтобы вытянуть цепь, надо найти хотя бы одно звено. Таким звеном для автора стал образцово-показательный литературный герой 60-х годов ХХ века и его реальный прототип, личность, впрочем, склонная к раздвоению: с одной стороны, кандидат в Герои Социалистического Труда, с другой — расхититель социалистической собственности в особо крупных размерах, объект пристального внимания органов, наблюдавших за сохранностью этой самой собственности. Речь идет о герое книги известного советского писателя В. Кожевникова “Знакомьтесь, Балуев” и его прототипе.
Почему именно этот персонаж выбран автором своего рода индикатором, позволяющим выявить в прошлом черты настоящего? Да потому, что “самое поразительное, что Кукуев как раз и оказался человеком будущего, но Кукуев не из романа, а из протоколов следствия и обвинительного заключения, он, как и полагается герою исторической драмы, разыгранной в жизни, а не на бумаге, явился слишком рано, а потому пострадал и посидел, его время наступило лишь сейчас, он герой нашего времени”.
Два Кукуевых, реальный и вымышленный, имеют в романе и двух биографов, хорошо осведомленных: один — о перипетиях судьбы конкретного человека, другой — об апробации художественного образа, “востребованного эпохой”. Мотивы двойничества, присутствовавшие — и отмеченные критиками уже не раз — в прежних произведениях М. Кураева, здесь бесконечно множатся, параллели накладываются одна на другую.
Об истинных масштабах и механизмах махинаций кандидата в Герои Социалистического Труда все знает занимавшийся делом Кукуева старший следователь УБХСС Дмитрий Сергеев, вопреки обстоятельствам доведший дело до суда, — одна из сюжетных линий в стиле “добрых” криминальных романов советского времени. Но автору этого мало. Он и сам подробно прослеживает послужной путь не “какого-то проповедующего и всем читающего мораль скелета” из книги В. Кожевникова, а подлинного Кукуева, крестьянского сына, выкинутого в тридцатые годы вместе с отцом на стройку из деревни. Нехитрые жизненные принципы — семижильный труд, экономия и немного удачи, первый карьерный шаг — присвоение себе чужого подвига, взлет до руководящих должностей, разоблачение, срок с конфискацией, отсидка на зоне, среди таких же привилегированных заключенных, которым были предъявлены материальные претензии, выход на свободу, новый расцвет в 90-е годы. Он, автор, подробно рассказывает и о жизненном пути самого следователя, для которого “представление о том, что может делать человек и чего он не может делать никогда, были тверже идеологических установок”. Поединок между двумя противоборствующими сторонами заканчивается — уже в новой эпохе — не в пользу следователя, испытавшего в 90-е годы, когда с уничтожением социалистической собственности тут же отпала необходимость в ее охране, унижение безработицей и в конце концов ставшего консультантом по вопросам экономической и юридической безопасности при Кукуеве-внуке.
Параллельно с судьбой реального человека автор исследует Кукуева и как не менее значимый эстетический феномен. Теперь уже трудно поверить, что “роман о Кукуеве не просто читали, его проходили, изучали, постигали. О Кукуеве писали сочинения в школе и получали поощрительный балл за выбор темы. О романе писали диссертации и триумфально, с блеском их защищали, один раз даже в присутствии автора и его героя”. По роману был снят фильм, два композитора в глубокой тайне друг от друга едва не написали две оперы, была поставлена даже хореографическая миниатюра “Кукуев на трассе”. В литературном герое находили — или хотели найти — зримые черты общества будущего, человека будущего, способного не только идти во имя высокой цели (в действительности какой-то неимоверной чуши, выдуманной некомпетентным в строительстве автором) на риск и подвиг, но и умевшего увлечь за собой других. В деталях о том, как насаждался новаторский типаж в советском искусстве, осведомлен другой биограф Кукуева — Алексей Иванович, работник “Ленфильма”, (как и сам М. Кураев).
Читать о похождениях литературного персонажа безумно смешно. Смешно, когда сам автор Дм. Ложевников уверяет, что его творческий метод близок методу работы итальянского художника Рафаэля Санти, также стремившегося в своих полотнах запечатлеть идеальный образ человека, отталкиваясь при этом от своих реальных современников. Смешно, когда на обсуждении сценария в присутствии автора и ответственных лиц профессор университета Мидевников относит сочинение “Знакомьтесь, Кукуев” к жанру агиографии, поясняя при этом: “Образ Кукуева — это нечто среднее между Франциском Ассизским, который птичек укрощает, и святым Антонием, которого все время прельщают прекрасные девы, обольщают, а он помнит свое назначение и предписанный свыше ему подвиг”. Страх, как отреагируют на обсуждение фильма наверху, гнал директора к искренности. “Я взволнован. Я чрезвычайно взволнован… Если я не космический идиот. А я не космический идиот, то людям, посмотрев эту картину, захочется подражать Кукуеву, захочется подражать тому славному парню… не помню фамилию… да, да, Зайцеву, который лезет через трубу с тросом”. Читать о похождениях литературного произведения так же смешно, как и следить за беседой современного рэкетира, рейдера и ученого-геолога, открывающего своему спутнику тайны геомагнитных инверсий Земли. “Стало быть, у Земли тоже все время крыша едет?.. У людей крыша едет от жадности, от зависти, от злобы, а у нее-то что за проблемы?” Смешно, пока не осознаешь, что творческие дискуссии советских времен для кого-то заканчивались инсультом, а современный молодой неофит, углядевший в толкованиях своего ученого соседа только реальную возможность купить земной шар, является хладнокровным убийцей. Смешно, пока не осознаешь трагическую роль роковой сцепки лживого бытия и лживого сознания в свершившейся истории страны.
Вину за взращенного гомункулуса, дельца новейших времен, автор возлагает и на “работников идеологического фронта”. Ведь “угадай писатель Ложевников в своем прототипе его подлинный нрав (жестокость, наглость и корыстолюбие), предъяви его публике, каким своевременным и дельным предупреждением мог бы прозвучать голос писателя”. Впрочем, “побивать “соблазнителей малых сих” камнями — дикость и пережиток”, считает автор. “Иное дело — побивать соблазнителя его же книжками, которыми он и ввел └малых сих“ в заблуждение относительно правды жизни”.
Вместе с автором читатель пройдет путь от смешного к трагическому, в комических сценах различит знаки настоящих и будущих драм. Горькие истины вложены в уста самого автора и двух биографов, которых автор наделяет своими мыслями, мнениями, воззрениями. Но и это ему кажется недостаточным. Поиски ответа на вопрос “Кто виноват?” происходят очень традиционно для нашего — русского, российского — менталитета: в разных купе одного и того же поезда, где судьба свела вместе Дмитрия Сергеева и Алексея Ивановича, направляющихся в Мурманскую область, одна и та же история будет рассказана с разных концов. У них есть и другие попутчики, не менее важные и для прояснения мировоззренческой позиции автора, и для продвижения сюжета. Вечные российские вопросы — кто виноват и почему — обсуждает в лагерном чистилище и проштрафившееся советское дворянство, боярство: хозяйственные, государственные, партийные руководители немалых рангов. Они рассуждают о неудачах в строительстве коммунизма, об утраченной вере в Бога, о честности и справедливости, о слабостях человеческой природы, о сходствах и различии в христианстве и марксизме. Проблемы собственности при социализме и коммунизме, нэп, Мао, Сталин, громкие дела 70–80-х годов ХХ века. Что ж, кто о чем, а русский всегда о правде и справедливости, о неимоверных кульбитах российской истории. Высокопоставленные посидельцы, отбывающие срок за хищения социалистического имущества в особо крупных масштабах, еще верят в торжество коммунизма, сохраняют надежду на торжество справедливости в отношении себя.
События, о которых повествует М. Кураев, подлинные, узнаваемы и персоналии. Иногда он и не считает нужным зашифровывать имена: например, исследуя историю противостояния МВД и КГБ, он подробно рассказывает о взаимоотношениях Н. Щёлокова и С. Цвигуна. Тщательно прописаны реалии, современные и давние: “будни советских строек” и “будни советской милиции”, УБХСС; патриархальные нравы социалистических “несунов”, крупных (кукуевского масштаба) и мелких, чьи махинации выглядят как “добросовестный, ребяческий разврат” в сопоставлении с временами, когда народное хозяйство в судорогах превращалось в хозяйство частное, и криминальные деяния нынешних “акул капиталистического бизнеса”. М. Кураев достоверно воссоздает атмосферу “Ленфильма” 60–70-х годов прошлого века и историю “победоносного шествия” романа советского олимпийца к “всенародному признанию”, мотивы поведения и правила игры в идеологической сфере, где правили бал начетничество и догматизм. Любовно, в деталях, топографически точно обрисованы Петроградская сторона, Васильевский, Невский середины ХХ века.
В своем “Сентиментальном путешествии” Л. Стерн, виртуозный мастер иронического повествования, был озабочен не столько реальной географией, сколько пейзажами человеческой души — анализом духовного климата личности, так легко меняющейся от обстоятельств. Многомерные “пейзажи человеческой души” создает и М. Кураев, виртуозный мастер иронического повествования (не побоимся клише) уже наших дней, утверждающий, что “в истории человечества ничего, кроме человеческих поступков, стало быть, фактов человеческих биографий, не было и нет”.
Необычность произведения Кураева не только в том, что героев, настоящих и мнимых, а значит, и “фактов человеческих биографий”, в романе много, — рассказчики сменяют друг друга, меняются при этом и тональность, и ритм рассказа, и стилистика, привносятся чисто детективные сюжеты. Повествование имеет множество ответвлений, очередная новелла прерывается, уступая место другой, а концы их сойдутся только в финале. М. Кураев не был бы Кураевым, если бы не построил свой роман композиционно так, что интерес читателя не снижается.
Вопреки распространенному мнению о бесплодности дискуссий на тему “Кто виноват?”, автор дает четкие ответы. Свою точку зрения излагает Дм. Сергеев, увидевший причины социальных и экономических катаклизмов в подавлении воли, в обывательском угаре, погасившем дух гражданина. “И парадокс нашей истории, быть может, состоит в том, что как раз советско-партийная власть отучила народ, население бороться за свои права”. Размышляя о настоящем, все время оглядывается на классиков прошлого Алексей Иванович: Ф. Глинка, Чаадаев, Лунин, Гоголь, Герцен, Чехов, Мережковский… Руссо, Дидро, Ларошфуко… Не они ли предсказали торжество мещанина, торжество грядущего хама? И если культура — единственное средство, которое может препятствовать самоуничтожению, научить различать ложь, фальшь, притворство, то как нужно относиться к таким знаковым произведениям эпохи, как “Знакомьтесь, Балуев”? Не побивать же, в самом деле, их создателей книжками, начирканными в угоду мнению директивных органов?
Прозрачна и понятна цель нескончаемых дискуссий, где главенствующая роль принадлежит мыслящим представителям поколения шестидесятилетних. Они не понаслышке знают времена и нравы разных времен и могут их сопоставить, они сознают, что жизнь должна меняться, они не ностальгируют по прошлому, но осмысливают его. Негативно относясь к настоящему, они все-таки надеются… “Я бы предпочел покидать дом, уверенный в том, что он и без меня простоит в порядке и люди в нем будут жить порядочные, и жить будут по-человечески, а не по-свински. Надо так, как делают люди в тайге, пожил, уходишь — оставь соль, оставь дрова, спички, оставь по себе добрую память”. Для Алексея Ивановича беседы с попутчиком — своего рода проветривание души. Может ли проветриванием души стать для читателей роман М. Кураева? Порой невыносимо тягостно читать истории о воровстве и махинациях времен минувших, знакомых по газетным статьям и шумным кампаниям, о воровстве и махинациях времен нынешних, хорошо известных по бесконечным криминальным хроникам, выплескивающихся с экранов телевизоров.
Роман заканчивается трагически. Великая мещанская революция состоялась. Зло торжествует, старое зло обнимается с новым. Уповать не на что. Мечта сбылась, правда, как часто бывает, в извращенном виде: человеком будущего оказался реальный Кукуев. Его просвещенный внук запросто цитирует “Первое послание Павла коринфянам”, гласящее, что мошенники не унаследуют царства Божьего, но при этом твердо верит, что и апостольское слово людей не останавливает, как не останавливает и его, даровитого продолжателя дела своего деда. Как приговор звучит злой вопрос в финале: что будет, когда все новые и новые кукуевы “благодаря своей высочайшей жизнестойкости переживут всех и останутся они, одни жизнестойкие, инициативные, несгибаемые, бесстрашные и беспощадные? В чьи гнезда они будут перекладывать заботы о вскармливании и воспитании их счастливого потомства, рожденного для беззаботных радостей и безбрежного счастья?”
Елена Зиновьева