Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2008
Лада Пузыревская родилась в Новосибирске, окончила Новосибирскую государственную академию экономики и управления. Публиковалась в журналах “Сибирские огни”, “Новосибирск”, “Эдита” (Германия), “Камертон” (Иерусалим), коллективных сборниках и альманахах. Финалист поэтических конкурсов “Муравей на глобусе”, “Поэзия” и др. Член Международного союза писателей “Новый современник”. Автор книги стихов “Маэстро полуправды невсерьез”. Живет в Санкт-Петербурге.
питерское балладийное
Здесь тебе не Сибирь — дождешься, пожалуй, снега…
По Дворцовой ветром швыряет цацки
бесконечных иллюзий тех, кто искал ночлега
на ступенях. Знаешь ли, не по-царски —
оставлять их на откуп смутным ночным туманам,
постояльцев ночи кромешной — “спите…”
Но боюсь, что тебе их верность — не по карману,
златоглавый рыцарь… Ну, здравствуй, Питер.
Понимай-принимай, как хочешь, в свой тихий омут,
обнимай не насмерть, а то привыкнем —
знать бы должен, как рвется-режется по живому.
Как блистают храмы твои… Впритык к ним —
амбразуры дворов, прикрытых на всякий случай
паутиной-тиной чугунных кружев.
А на небе твоем, так склонном, прости, к падучей, —
ни просвета. Солнца не обнаружив
за последнюю пару месяцев, сдал — не сдался?.. —
даже Невский — гулкая Мекка пришлых.
Их бродячие сны под звуки шального вальса
рассчитать так просто на третий лишний…
На Литейном играют в классиков чьи-то тени,
пишут письма, якобы — ниоткуда.
Только холодно их читать. Льет который день, и —
не вода здесь хлещет с небес — цикута.
А казалось бы, все в порядке — развенчан Цезарь,
принародно утром отпели Брута…
Отчего же так медлит с солнцем небесный цензор,
цербер света белого?.. Цедит, будто
ты богами забыт в болоте, тебя взрастившем,
в ночь распят на сером сыром граните…
Только вот, поутру проснувшись, опять простишь им,
неразумным… Слышишь?.. Жить — будем, Питер?..
время delete
Перелетная
ночь
с безучастной улыбкой паяца
на крапленых танцует мостах,
над затихшей Невою —
колокольные сны…
Да и слов нам хватает с лихвою
для того, чтоб остаться,
чтоб очень хотелось остаться
посреди тишины,
неразмытой водой дождевою,
и запальчиво лгать,
безмятежно сбиваясь на ересь,
что теряющим голос
не будет нужды в камертоне,
но в огне не горит и в воде,
как ни бейся, не тонет
предрассветная нежность,
ее-то ничем не измеришь…
Крестный ход наобум
по невнятной черте на ладони.
Безымянное эхо
(бес?..) душных пустых коридоров —
там, свисти не свисти,
никого и вовеки не встретить.
Время гончих в delete —
равноденствие жизни и смерти,
на радарах слепых —
час бликующих звезд…
С мониторов
веришь?.. —
проще исчезнуть,
поставив на клавишу enter.
Это проще — исчезнуть,
когда бы вживую не резал
белый призрачный свет из тоннеля,
горим не горим, а
глаз уже не поднять —
слишком много нестойкого грима,
не бледнел бы когда молчаливо
мой брут, он же — цезарь,
на задворках какого-не-помню-по-счету,
но — Рима…
Это проще — запальчиво лгать,
невзирая на рифмы,
и настойчиво верить
в несказанных слов полумеры…
Там, где ангелы в стаи сбивались, —
сегодня химеры
о любви безнадежно камлают…
Моста не спалив, мы
не уснем ни за что…
Только как доберемся — до веры?..
Если выпадает снег
Рисует охрипший мороз кружева
на мутной воде, что упорно жива,
ваяет бесстрастные фрески.
На стойко взошедших в ночи куполах
мерцает, запутавшись в ветра полах,
блистательно тлеющий Невский.
Здесь встречные лица сродни зеркалам,
где только неоновый отблеск реклам,
и, как нерадивый служивый,
сквозняк затаился в осевших дворах,
с надеждой на солнце баюкает страх,
но все предсказания — лживы.
И метеосводка, как водится, врет,
и не за горами опять гололед,
и выйдут вальсировать тени
на гулкие улицы наших молитв,
где враг не опознан, а значит — не бит
и мы не стрелки, а мишени —
мишени для стрел безмятежных и пуль,
нас всех произвольно расставит патруль
по-вдоль столбовой безымянной.
Архангелы стаей взметнулись с поста,
Всевышний, сбиваясь, считает до ста —
сраженных, блаженных и пьяных
по льдистому списку напрасных утрат.
И ты, мой далекий, мой сумрачный брат,
глядишься в свинцовое утро,
попятные ищешь на небе следы,
но звезды, бледнея, сомкнули ряды —
так день начинается, будто
и не было торных, просторных путей,
и следует жить-ворожить без затей —
глядишь, пронесет и на этот,
который по счету, отчаянный раз…
Но падает снег на Казанский и Спас,
и трудно не выдать секрета
о том, что холодное время зима
приходит сама и уходит — сама,
и нас расстреляет поштучно
хозяин неверьем пропитанных стрел,
а тем, кто на этой войне уцелел,
не лучше, поверь мне, не лучше.
Холодно
Привыкшим к трын-траве и лебеде,
не прячущим за пазухами камень —
в мороз не продержаться. Заарканен
наш лучший из миров — зимой. К беде.
Все повторится. Аве… Авель… Amen.
Как холодно здесь, бог ты мой. Ты где?..
Встает рассвет… и встанет — на учет,
чужих страстей ненужный мне подкидыш.
Что мне до солнца, если ты не видишь,
как стрелки крутят сальто — круг почет…
а время лечит все. Не отмолить лишь
уже меня. Ты — будешь?.. Все течет —
густой сквозняк в разбитое окно
и топот ног — потоком мутной лавы,
сквозь зеркало, не знавшее оправы,
по коридору, дальше, дольше, но…
Я подожду тебя у переправы?..
Там день и ночь, бывает, заодно.
Но все не в счет. И тенью на карниз
скользнет благая весть, не разбирая
ни слов, ни снов, ни шепота, ни лая
из темных комнат… Карнавал реприз.
И что с того, что есть ключи от рая?..
Когда ты птица, с неба — только вниз.
Здесь холодно. Не ветер, но сквозняк,
заклятый друг, запутавшийся в шторе,
шипит, да понапрасну, звуков — море,
но громче всех — мышиная возня.
А ты почти не дышишь. Слышишь, Торе?..
В колокола-то больше — не звонят.
Да нет здесь брода. Крыльев нет — на дно,
хлебнув на посошок… Плесни — отравы.
Здесь лечат птиц хмельные костоправы
исправно, но — не насмерть. Как в кино.
Я подожду тебя. У переправы.
Там, где до неба дольше, дальше, но…
слишком медленный поезд
Слишком медленный поезд
и медленный — снег,
проплывают, блистая в немытом окне,
к полустанкам прибитые звезды.
То ли песни поют, то ли жгут города,
все едино в такую пустыню, когда —
что Москва, что Афины, что Грозный.
Здесь никто не услышит, зови не зови,
для построивших храмы свои на крови
глух и нем, как ни бейся, Всевышний.
Мы играем которую вечность всерьез
с ним до первых не в строчку,
всамделишных слез,
затянулась игра в третий — лишний.
А колеса стучат свою мурку-муру,
гонят смерть, что, по слухам, красна на миру,
остальное с годами — бледнеет.
Мир сжимается в страхе — больной и босой,
под прищуром старухи с прицельной косой,
сирота, не представленный ею.
Не помогут, забудь, ни пожатия рук,
ни рифмованных слов заколдованный круг —
если твой one-way-ticket просрочен.
И ни пулю в висок, ни состав под откос
не пустить, не ответив на глупый вопрос —
кто расставил флажки у обочин?
Заблудились на подступах к ночи огни,
здравствуй, город, сегодня с тобой мы одни
будем с картой сверять кольцевую.
Сколько можно друг другу смолоть чепухи,
но сегодня московское время — стихи,
значит, надо искать мировую.
Если хочешь, пошагово вспять повторим,
трижды проклятый мой белокаменный Рим,
вещих снов безоглядную ересь.
За обратный билет и обратный отсчет
и за то, что меняется все и течет —
ты прости меня… Если успеешь.
летальное
Мы грустные клоуны, ставшие стражей опилок,
впитавших летальную летопись, крытую цинком,
мы — те, кто молился на купол и ставил стропила,
кто мог бы полжизни сидеть на развалинах цирка,
просеивать пепел, разбрасывать бисер, смеяться
в закат без причины невольно от воли кромешной,
остаться на пепле — не в том ли призванье паяца,
и мы бы остались, пускай ненадолго — но спешно
в намеченном месте, не вместо, а вместе — с водою,
никем не замеченных, запросто выплеснешь нас ты,
наш бог гуттаперчевый, звери под плетками взвоют,
взлетят под мерцающий купол хмельные гимнасты.
Мы грустные клоуны, впавшие к вечеру в пафос —
взыскательным взглядом поддерживать гибкие тени
икаров, доверчивых к зрителям, греющим пакость
за пазухой в банке троянской, пусть снова не с теми
вчера разводили мы пристальных фраз брудершафты —
привычно-неверным ни фразам, ни снам, ни рукам, ни
неистовым клятвам — им что: будет день — будет жатва,
тогда и посмотрим, кто дальше разбрасывал камни
в ликующий зал — только восемь кульбитов до смерти
осталось упавшему вверх — просто сверьтесь с афишей,
но глянь — не сдается, все верит, все вертится, вертит
свои пируэты… Ты где там, роняющий свыше?..