Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2008
Игорь Ефимов. Невеста императора: Роман. СПб.: Азбука-классика, 2008. — 416 с.
Роман исторический, философский, интеллектуальный. Превосходно воссозданы материальные и духовные реалии далекой эпохи (конец IV — начало V веков, Римская империя, уже две — Западная и Восточная). Столкновения характеров, интересов, идей и как следствие — войны и мятежи, заговоры и измены, падение Рима. Религиозные смуты, неопределенные взаимоотношения властей светских и религиозных, раздоры между христианами и язычниками, между вольно толкующими слово Божье христианскими общинами. Знакомые имена, страстные сильные характеры, драматические судьбы — Августин из Гиппона, Иоанн Златоуст… В 431 году после многолетних преследований Пелагий Британец, христианский мыслитель, объявлен еретиком: отрицая концепцию Августина о благодати и предопределении, Пелагий ставил спасение человека в зависимость от его собственных нравственно-аскетических усилий. “Творец Справедливости пожелал сделать человека свободным, дал ему возможность выбирать между жизнью и смертью, злом и добром… только возможность выбирать между двумя путями и придает достоинство человеческим поступкам, только свобода выбора и заставляет нас восхищаться праведником…” Стройная, завораживающая композиция романа. Гонимый последователь Пелагия, хронист Альбий Паулинус по крупицам собирает материалы о своем опальном учителе и его “слове”. Об одних и тех же событиях повествуют разные лица: сестра двух императоров и будущая императрица, знатные римляне, историк, профессиональный доносчик: уточняющие подробности, несхожие ракурсы, различные масштабы ви2дения событий, неодинаковая степень участия в них и их собственные драматические, лирические, любовные истории. Рассказчики умолкают на время, и тогда слово берет хронист Альбий Паулинус, расположивший эти свидетельства в хронологической последовательности, перемежив их своими размышлениями и наблюдениями. Бурные события эпохи, “единство теорий и практик” разномастных христианских последователей, неожиданные повороты сюжетных линий, взлеты и падения, нравственные искания и духовные метаморфозы персонажей вымышленных и реальных — все создает гул сгущенного времени переломной эпохи. При желании можно искать аллюзии с современностью: у переломных эпох много общего.
Дина Рубина. Цыганка: Рассказы. М.: Эксмо, 2007. — 320 с.
Два цикла рассказов: “Между времен” и “Между земель”. “Носит нас, носит между земель, между времен”. На этот раз в основном невыдуманные истории: свои, заповедные семейные, и услышанные от хорошо знакомых “женщин подлинной судьбы, соответствующих веку”, какой была, например, Л. Б. Либединская (“В России надо жить долго”), и от случайных собеседниц. Среди персонажей реальных преобладают старые дамы, оригинальные бабульки, в речи которых звучат усвоенные в детстве “вкусные” интонации и словечки начала ХХ века, дорогие уху такого яркого стилиста, как Д. Рубина. Для ее собеседниц “девяносто лет — это уже не возраст, это эпоха”, а значит, можно себе позволить высказываться откровенно. Время? “Да, людоедское. Оно, конечно, так… Вот, говорят, мы все в страхе жили. Но… как бы тебе объяснить некрамольно, по-человечески… Мы весело жили. Мы были молоды, зарабатывали приличные деньги, часто ходили в рестораны — └Националь“, └Континенталь“… Танцевали…” — “Что танцевали?” — “Бостон, танго, чарльстон… Домой возвращались часам к пяти утра. И если видели перед подъездом черную машину, то прощались друг с другом”. Неожиданная реконструкция XX века: через разговорную речь, через независимые суждения собеседников, через их закрученные “сюжеты судеб”, через кардинальную смену декораций. Времена, “когда все евреи были либо в гетто, либо в лагерях, либо же гнили в ямах”, представлены, но не превалируют. Как в жизни, соразмерны сочетания трагического и трогательного, страшного и забавного, мелкое отсеивается, величие драм остается. Д. Рубина восстанавливает прерывные родственные связи, бережно собирает ставшие куцыми за прошедшее столетие “меленькие цепочки фамильных древ”, свои, чужие. Собирает, испытывая жадный интерес к каждому встреченному ей человеку, собирает во времени и в пространстве, в поездках по Германии, Италии. И на иерусалимских холмах, где “старуха история с присущей ей небрежностью завязывала очередной гордиев узел”, не развязанный и поныне.
Ирина Волкова-Китаина. Повести и рассказы. СПб.: Лениздат, 2007. — 224 с.
Повести разных лет, неодинаковые по настроению, по звучанию. “Задумка веретенщика” (2006): маленькие человечки с ограниченным кругозором, их смешные, но от этого не теряющие остроту переживания. Впрочем, маленькие люди теперь другие: у них приличный гардероб, они не стеснены в средствах и даже имеют собственный “обшор” под кроватью в виде чемодана с оторванной ручкой, с начинкой из 1 миллиона 600 тысяч долларов. Забавные злоключения современных мошенников-простаков, организовавших и осуществивших нелепое, но прибыльное дельце. Повесть “Кариатида” (1995) — светлая, добрая, оптимистичная история. Пронзительное чувство красоты, заложенное на генетическом уровне, оказывается, может воздействовать не только на представителей рода, но и на тех, кто с этими представителями общается. И тогда можно испытывать “волнующее парение духа” при виде обветшавших памятников архитектуры в провинциальном городке, влюбиться в темно-красный особняк, вступить в диалоги о красоте с умеющей плакать и улыбаться гипсовой кариатидой, но главное — заразить своим созидательным отношением к окружающей среде обитания нежные души подростков. Четкие нравственные, но не нравоучительные установки присутствуют и в рассказах. “Сделанные добро и зло, оказывается, продолжают жить на покинутых нами адресах”.
Лидия Филановская. Сияние предметов и людей. СПб.: ИЦ “Гуманитарная академия”, 2007. — 320 с.
Три прозаических произведения, объединенных одной темой — любовь женщин к высшему лицу государства. “Ты смотришь на интервьюера доброжелательно, но твой взгляд изменился после неосторожного острого вопроса, мгновенно став ледяным и колючим. Говоришь строго, в твоем голосе чувствуется решимость защищать и защищаться… Если бы ты знал, как я любовалась тобой, завороженная взглядом твоих глаз, как умилила меня перемена в твоем лице, твоя строгость. Какую-то необыкновенно желанную силу я почувствовала за этим. Власть, которой хочется подчиняться каждой женщине…. После этой передачи ночью я лила слезы в подушку”. Три героини, благополучные молодые женщины: муж, семья, дети, достаток, но при виде своего кумира на экране телевизора или фотографиях они сгорают от нежности. Разные модели поведения: для одних воображаемый, придуманный мир, в котором прокручиваются варианты свиданий и разговоров, становится реальнее обыденной жизни, она лишь фон или досадная помеха для романтических переживаний; других самозабвенная любовь к иллюзорному образу толкает на нелепые, необдуманные поступки. Бегство от скуки? Чувственная притягательность любой власти? Исковерканный, трансформированный Эдипов комплекс? И хотя, наверное, психиатрия давно уже сказала свое слово, здесь болезненные состояния, их причины, последствия становятся предметом художественного исследования, очень своевременно. “Ты знаешь ведь, я не одна люблю тебя. Я лично знакома с тремя милыми людьми, которым ты снился”. “Душевные терзания” героинь удачно разбавлены присущим автору острым чувством природы и петербургского архитектурного ландшафта, экскурсами в еще узнаваемый быт коммунальных квартир, нетривиальным анализом типичных отношений родителей между собой и к ребенку.
Кочергин Э. С. Ангелова кукла. Рассказы рисовального человека. 3-е изд. СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 2007. — 384 с., ил.
Рассказы о детстве, проведенном в детприемниках и спецучреждениях НКВД: “Я представляю, что в глухом лесу с высочайшими деревьями, как в сказке └Мальчик-с-пальчик“, стоит Большой дом, где живут братья и сестры — шпионы. А что такое шпионство, никто не знает, кроме них. Это большая тайна. Поэтому и лес густой, и дом Большой. А таких малявок, как я, туда не берут, а мне все-таки хочется”, хочется потому, что автор — сын репрессированных родителей. Рассказы о городе и о людях, которых уже нет,— Ленинград 1940–1960-х годов. Заповедные злачные уголки Петроградской стороны и Васильевского острова, известные шалманы и питейные заведения, места скопления питерского пьющего люда, что “из могилы за стаканом руку протянет, чтобы заметно отхлебнуть”. Питерские инвалиды, нищие, блаженные, стукачи… Чудики, оригиналы, колоритные жизни, судьбы, личности, обстоятельства жизни… Люди дна, для многих из которых жизненной вершиной стала война и воспоминания о ней, — особая среда, где были свои авторитеты и парии, своя философия. Анюта Непорочная, Гоша Ноги Колесом, Жизель Ботаническая, Ваня-жид… Сказы Васильевского острова, где Э. Кочергин учился, Петроградской стороны, где он родился и жил, легенды Петровского острова. Хождения по Русскому Северу. Исчезнувшая жизнь, запечатленная в слове народным художником России, лауреатом Государственных премий, действительным членом Российской академии художеств да просто легендарным петербургским театральным художником и сценографом.
Владимир Буковский. И возвращается ветер… М.: Захаров, 2007. — 400с., ил. — (Биографии и мемуары)
Тот самый известный диссидент, “хулиган”, которого в 1976 году советские власти “обменяли на Луиса Корвалана”. А до этого — почти одиннадцать лет, проведенные в спецбольницах, тюрьмах, лагерях. На обложке обозначено: “автобиография”. Но эта автобиография ограничивается жизнью до изгнания из отторгнувшей его страны и сквозным, разрывающим ткань повествования драматическим рассказом, как проходило выдворение, что чувствовал при этом, что переживал изгнанник. Как становились диссидентами? Как проходило становление личности в условиях двойной морали? Что и кто формировало критическое отношение к внутренней и внешней политике Советского государства, в котором на деле были осуществлены все опасные идеи русских и зарубежных мыслителей-утопистов? Только ли недочеты советского образования? Как можно сохранить себя как личность в заточении? Какими они были, эти по большей части незлобные тюремщики? Былые маразмы: можно было писать жалобы в Мавзолей вечно живому и получать отписки из районной прокуратуры. В. Буковский не спешит кого-то обличать и требовать к ответу. “Это не обвинение, а свидетельство того, что в конечном счете все зависит от нас самих, ибо человек всегда свободен, всегда у него есть выбор и, стало быть, всегда он несет ответственность за происходящее. А уже коли сотворилось в нашей стране такое чудовищное зло, на каждом из нас есть крупица вины. Больше ли, меньше ли — кто это взвесит?” Он не дает советов из-за рубежа, из своей далекой Англии, где живет уже почти три десятилетия, хотя и считает, что новая Россия стоит на пороге гибели. Он только ждет, надеется, что “из хаоса появится новое племя бунтарей, которые сделают то, на что их трусливым отцам духу не хватило: покончат с остатками тоталитарного режима, превратившегося в мафию, отстранят поколение испорченных десятилетиями рабства и начнут строить новое общество”. О том, нужны ли России новые потрясения, что предпочтительнее для страны — революции или эволюция, умалчивается.
Вера Меркурьева. Тщета: Собрание стихотворений. М.: Водолей Publishers, 2007. — 608 с. (Серебряный век)
“Земных путей истоптано, исхожено // Днем и в ночи, под солнцем и под месяцем, //А где она лежит, своя дороженька, // Не удалось доведаться кудеснице”. Забытое имя из Серебряного века. Вера Меркурьева приехала в Москву из Владикавказа в 1917 году, когда дамы Грустной маски и рыцари Тоски уже исчезали в вихрях революционной бури. Немолодая женщина (1876–1943) своими стихами произвела сильное впечатление на Вячеслава Иванова, сумевшего оценить “дарование необыкновенное, самобытность и силу необычайные”. Она практически не печаталась при жизни: десятка полтора стихотворений, разбросанные по альманахам, случайным изданиям. Открытие поэта состоялось — уже не для узкого круга почитателей, среди которых был, конечно, и Вячеслав Великолепный, Вячеслав Созвездный, которому она посвятила в 1917–1918 годах цикл стихотворений, — стараниями крупнейшего филолога нашего времени академика М. Л. Гаспарова, ставившего имя В. Меркурьевой сразу после имени М. Цветаевой. И произошло оно в конце 80-х — начале 90-х годов ХХ века. Впервые в подобном объеме опубликованы материалы, связанные с жизнью и творчеством яркого поэта круга Вяч. Иванова. Практически это полное собрание ее сочинений. М. Л. Гаспарову (1935–2005) не удалось закончить свою работу над книгой, ее продолжил коллектив авторов. В приложении публикуются статьи М. Гаспарова: биографические данные поэтессы, обзор творчества, разбор одного из стихотворных циклов В. Меркурьевой — “Техника стилизации”. Она умерла в Ташкенте, в эвакуации (последний цикл стихов 1942 года — венок сонетов “На подступах к Москве”), до конца жизни она сохранила “песен дивный дар”, “и пристрастие к русской песне, и сказочно-колдовское ремесло, и попытку новаторства в стихе, и тягу мою к новой жизни”. “И я с мольбой, и я с тоской // Пытаю по чужим дворам: // Кому я слово колдовское, // Кому я силу передам? // Она иному не по нраву, // Она другим невмоготу. // Кто бросит счастье, как забаву, // За окаянную мечту?”
Лихачев Д. С. Русская культура. СПб.: Искусство-СПб., 2007. — 440 с., ил.
“Эти заметки возникали по разному поводу. Иногда как отклики, как реплика в невольном споре с автором очередной статьи, содержащей те или иные примитивные суждения о России, о ее прошлом… Подчас мои суждения связаны с кругом моего чтения, с раздумьями о некоторых этапах отечественной истории. В своих заметках я никак не претендую на то, чтобы расставить все по своим местам. Кому-то эти записи могут показаться достаточно субъективными. Но не спешите с выводами о позиции автора. Я просто за нормальный взгляд на Россию в масштабах ее истории. Читатель… в конце концов поймет, в чем суть такого └нормального взгляда“, в каких чертах национального характера скрыты истинные причины нынешней трагической ситуации”. Странно, когда человек такого масштаба вынужден оговариваться: “Я не проповедую национализм, хотя пишу с искренней болью по родной для меня и любимой России”. Последняя книга выдающегося ученого современности, академика Д. С. Лихачева является итогом всестороннего изучения им тысячелетней русской культуры и ее историософского осмысления. Культура как совесть, как целостная среда, экология культуры, ценности культуры. Историческое самосознание и культура России. Роль крещения России в истории культуры отечества. Русская культура в современном мире. География, краеведение, природа, градостроительство. Мысли о России, размышления о русской истории, соотношение европейской культуры и русского исторического опыта. “Ни одна страна в мире не окружена такими противоречивыми мифами о ее истории, как Россия, и ни один народ в мире так по-разному не оценивается, как русский”. И Д. С. Лихачев эти мифы опровергает, опровергает, что характер русского человека сформировался под влиянием крепостного права, что царская Россия была “тюрьмой народов”, что Россия в течение семисот лет своего существования до Петра была оторвана от Европы, что русский человек некультурен. Он видит драму русских в их чрезвычайном легковерии — в идеи, в слово, в людей, — не в легкомыслии, но в доверчивости. “Русские готовы рисковать самым драгоценным, они азартны в выполнении своих предположений и идей. Они готовы голодать, страдать и даже идти на самосожжение (как сотнями сжигали себя староверы) ради своей веры, своих убеждений, ради идеи. И это имело место не только в прошлом — это есть и сейчас”. Понять себя, познать себя, читать о себе всегда интересно, особенно если это написано так просто и понятно… Приведем отзыв Даниила Гранина: “Говорят, стиль — это человек. Стиль Лихачева похож на него самого. Он пишет легко, изящно, доступно. В его книгах счастливая гармония внешнего и внутреннего. Жизнь его расположена по всей длине нашего XX века. От начала до завершения. Для меня он один из последних образцов русской интеллигенции….” Как и положено, в книге присутствует грамотно составленный справочный аппарат: примечания, именной указатель, список литературы, основные труды Д. С. Лихачева, богатые иллюстрации.
Благовещенский Н. А. Случай Вени Е.
Психоаналитическое исследование поэмы “Москва–Петушки”.
СПб.: ИЦ “Гуманитарная академия”, 2006. — 256 с.
Прозаическая поэма Венедикта Ерофеева “Москва–Петушки” (1970), очень неоднозначное произведение отечественной изящной словесности второй половины ХХ века, продолжает волновать почитателей таланта писателя-люмпена, демонстративно и в то же время естественно выскальзывавшего из “системы”, государственной, культурной, той, советской. А может быть, как раз в системе и пребывающего, только не в “незыблемо устоявшейся”, а в другой, более сложной, не ограниченной временными рамками, сложившейся еще в эпоху древних славян и варягов? По крайней мере, такой вывод можно сделать из работы петербургского психоаналитика, преподавателя СПбГУ Н. А. Благовещенского. Это первый на русском языке анализ поэмы с позиций глубинной психологии, исследование проблемы взаимосвязи художественного творчества, культурной среды, ментальности эпохи и индивидуальной истории художника. Оригинальная форма подачи материала: автор “укладывает” Веничку на свою “аналитическую кушетку”, беседует с ним и интерпретирует его ответы-цитаты. О чем? Да все о том же: об особенностях российской коллективной души, “ушибленной ширью”, ее своеобразии, неосознаваемых особенностях, о тяге к свободе и потребности в опеке, об архетипических ситуациях, о поисках “отца” и попытках отсоединиться от “симбиотической матери”. Не без З. Фрейда, который вообще считал, что все русские — большие оригиналы и эксцентрики. Литературный язык, эрудиция, чувство юмора, строгая логическая выверенность выводов.
Юзефович Л. Путь посла. Русский посольский обычай. Обиход. Этикет. Церемониал. СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007. — 344 с.
Книга, где вновь соединились интересы Л. Юзефовича-историка и интересы Л. Юзефовича-прозаика, научное исследование превращается в захватывающее, многосюжетное повествование. Отечественный дипломатический этикет конца ХV — первой половины XVII века — фактически непознанная, загадочная “terra incognitа” русской истории. На протяжении двух с половиной столетий его нормы жили в устной традиции, опирающейся лишь на прецедент и опыт, никаких письменных “инструкций” или официальных актов не сохранилось; западноевропейские дипломаты и “наблюдатели” ХV–XVII веков оставили много свидетельств, но это взгляд со стороны, и далеко не всегда реалистичный; так называемые “посольские книги”, сборники официальной документации, связанной с отправлением русских посольств за рубеж и пребыванием иностранных миссий в Московии, имеют существенные пробелы, а материалы по взаимоотношениям с Большой Ордой, Казанью, Астраханью, Ливонией, Венгрией, Молдавией просто отсутствуют. Л. Юзефович собирает воедино беспорядочное множество дошедших до нашего, ХХI века сведений, систематизирует, анализирует. Многочисленные контакты Московии с другими государствами и государственными образованиями. Обилие фактографии, источников. Поиск утерянных смыслов, понятных людям далеких времен и ускользающих от нас, современников. Реконструкция прошлого, опровержение выдуманных, блуждающих из века в век легенд, например, о том, как Иван Грозный в гневе приказал гвоздями прибить шляпу к голове некоего посла, который отказался обнажить перед ним голову. Но ведь кому-то были нужны подобные измышления? Кому и зачем? Слишком ответственной была сфера межгосударственных отношений, чтобы допускать какие-либо случайности. Дела давно прошедших времен поразительно рифмуются с современностью. Специфика отношений с соседями ближними и дальними, восточными и западными. Слабости русской дипломатии, их преодоление. Правила игры и характеры игроков западной и русской дипломатии. А в общем, “будучи воссоздан из обломков и обмолвок, этот навсегда исчезнувший порядок жизни поражает продуманной соразмерностью своих частей, богатством символики и обилием заключенных в нем смыслов”. А книга ошеломляет живостью слога, новизной и объемом информации, смелостью выводов. Приглашение к размышлениям.
Фролов Э. Д. Русская наука об античности. Историографические очерки.
Изд. 2-е, испр. и доп. СПб.: ИЦ “Гуманитарная академия”,
2006. — 608 с., ил. — (Серия “Studia classica”)
Исследуется возникновение и развитие отечественного антиковедения, а конкретнее — отечественной историографии античности, то есть истории накопления знаний и изучения античности с древнейших времен, охваченный период — от крещения Руси князем Владимиром до наших дней. Особое внимание уделено формированию преемственных научных школ, зародившихся еще в петровские времена. Автор, петербургский историк, профессор СПбГУ, подробно рассказывает о петербургской исторической школе, ее крупнейших представителях. Личные впечатления и воспоминания легли в основу психологических портретов выдающихся антиковедов советской эпохи, портретов учителей — С. И. Ковалева, С. Я. Лурье, А. И. Доватура, К. М. Колобовой. Во втором издании появились новые дополнения, разделы о лидерах неоклассицизма в России — А. Н. Оленине и С. С. Уварове, о крупном, но незаслуженно забытом ученом Э. Р. Штерне, дополнительный очерк о французском влиянии на русское антиковедение. Каждый ученый привносил в науку свое видение античного мира, обусловленное и открытием новых фактов, и общественными устремлениями различных эпох. Предметом осмысления становились язык и письменность древних греков и римлян, их социальная и политическая история, религия, искусство, литература, философия, наука, техника, быт. С интересом к античности связан расцвет высокого классицизма в России. Теории обогащались благодаря открытиям в филологии, в археологии. Неоднократно подчеркивается мысль о преобладающем воздействии внешних факторов на русскую науку об античности, в первую очередь концепций европейских ученых. Влияние античности на русскую культуру рассматривается как существенный момент европеизации России, ее приобщении ко всеобщей истории. Казалось бы, “что он Гекубе, что ему Гекуба?” Но идеи древних греков и римлян, формы, в которые эти идеи отливались, существуют в современной, и не только европейской, цивилизации, они находили и по сей день находят свое развитие в политике и культуре, а значит, остаются востребованными.
Андре Моруа. История Франции (от римского времени до начала Великой
французской революции). Пер. с фр. А. Ю. Серебрянниковой; под
науч. ред. А. И. Сидорова, А. А. Крутских. СПб.: ИЦ “Гуманитарная академия”, 2008. — 352 с., ил.
На русском языке книга издается впервые. Классический вариант истории, но читается как мастерски написанная беллетристика. Подход, которым у нас в стране долго пренебрегали: история — это все-таки “коллективная биография мужчин и женщин”, населяющих пространство былого, а не абстрактная смена общественно-экономических формаций. Рассматриваются все важнейшие сферы государственного строительства: экономическая, финансовая, политическая, институциональная, религиозная, культурная. Но главной остается “человеческая” сторона: нет истории самой по себе, ее делают конкретные люди с их слабостями, достоинствами, заблуждениями, колебаниями, непоследовательностью, взвешенными или непродуманными решениями. Блестящий мастер художественно-биографического жанра, А. Моруа дает объемные, многомерные психологические портреты правителей Франции и их советников. Лица все знакомые: Карлы, Генрихи, Людовики, конечно, и Ришелье, и Мазарини… С помощью цитат из источников, авторство которых не всегда обозначено, А. Моруа предоставляет читателю возможность самому вступить в диалог с людьми прошлых эпох, узнать об их отношении к своему времени и самим себе. Справедливо. Издалека видится только очень большое, судьбоносные нюансы можно и не разглядеть. Монтень, Вольтер, Монтескье… Порой остроумные лапидарные сравнения А. Моруа вносят бо2льшую ясность в дела времен очень отдаленных, чем страницы иных учебников. “Германцы” Тацита имеют такое же отношение к истинным германцам, какое много веков спустя будет иметь “хороший дикарь” Руссо к каннибалам”. Это очень “европейская” книга, замкнутая на Францию и на ближайших “географических соседей”, Россия, вернее, ее властители — Елизавета, Петр Великий, Екатерина Великая, упоминаются вскользь, считанное число раз. Что ж, у европейцев свой “извечный спор между собою”, о чем мы, как правило, и не задумываемся. “Я хотел объяснить читателю, почему Франция стала Францией. Она соседствует с Англией; не раз их пути развития совпадали. Почему же со временем обе нации так сильно разошлись?” А. Моруа писал свою книгу в годы Второй мировой войны, обращение к славному прошлому французского народа содействовало патриотическому подъему. “Я тоже испытывал необходимость обратиться к прошлому Франции, чтобы обрести в нем надежды на ее будущее; кроме того, я хотел, чтобы за границей ее лучше понимали”. Поучительный пример того, как можно писать историю своей страны, особенно в кризисный момент: взвешенно, не впадая в публицистический задор, никого и ничто не очерняя в прошлом, но и не приукрашивая, просто, “чтобы обрести в ней надежды на ее будущее”.
Гречук Н. В. Петербург: секунды истории. СПб.: Искусство-СПб.,
2007. — 552 с., ил.
Книга-альбом, ее основа — фотографии знаменитого Карла Буллы и его современников, своего рода фотоэнциклопедия конца ХIХ — начала ХХ века. Фотографии уникальны, так как они запечатлели Петербург и повседневный, будничный, и праздничный, нарядный. Улицы, дома, вывески, музеи, катки, бассейны, школы, больницы, ночлежки, банки. Еще узнаваемые и уже исчезнувшие уголки Петербурга. Многие фотографии стали классическими, как, например, вид Сестрорецкого курорта или фотография самого злачного места у Сенной — Вяземской лавры. Групповые и единичные портреты, на них представители всех сословий, особое очарование сдержанно-спокойных лиц. Важные события в жизни российской столицы: балы, маскарады, наводнения, пожары, демонстрации. Вот члены гимнастического общества “Сокол”, любительницы ритмических упражнений: пышные шаровары до колен, блузы с пышными, до локтя рукавами, воротники типа матросских оставляют шеи открытыми, ноги в чулочках, пояса фиксируют тонкие талии. С балкона за дамами наблюдают мужчины. Групповая фотография — “Патриотические дамы”, Императорское женское патриотическое общество, основанное в 1812 году, отмечает столетний юбилей. Императорский воспитательный дом: шеренга нянечек у стены, у каждой нянечки в руках по младенцу, напротив — ряд кроваток. Каждая фотография сопровождается очерком, где приводятся любопытные неизвестные факты. Так, в воспитательный дом ежегодно поступало до восьми тысяч младенцев, обслуживало их девять тысяч кормилиц, многие жили в деревнях. Есть над чем подумать. Ну и, конечно, подробный рассказ о самом фотографе, благоразумно покинувшем Россию в 1916 году, о его сыновьях, чья судьба в Советской России сложилась трагично.
Первушина Е. В. Загородные императорские резиденции. Будни. Праздники.
Традиции. СПб.: Паритет, 2007. — 348 с., ил.
Петергоф, Ораниенбаум, Гатчина, Павловск, Царское Село… Обычный набор парадных пригородов Петербурга, внутри очерков — хронологический порядок. Кто, когда, с кем, о чем… Заговоры, политика, личные страдания, драмы… Особы первой величины, императоры и императрицы, от Петра I до Николая II, влиятельные фавориты, светлейший князь А. Меншиков, светлейший князь Г. Орлов… Избранный ракурс позволяет оживить тени, может быть, и ныне скрывающиеся в парадных залах дворцов, нарядных павильонах, в тенистых аллеях парков. Воспоминания, дневники, письма, старинные путеводители, фотографии, архивные и современные…
Лев Ю. М. Крылья над Петербургом. СПб.: Искусство-СПб.,
2007. — 527 с., цв. ил.
Сколько же крыльев над Петербургом? Самые известные крылья ангелов: вознесенного на колокольню Петропавловского собора, венчающего Александровскую колонну на Дворцовой площади, хоровода, расположившегося по периметру барабана Исаакиевского собора. А кто считал античных богинь, грифонов и драконов, геральдических и обыкновенных орлов, птиц самых разных пород, летучих мышей, сказочных букашек, фантастических, неопознанных существ? Необычные фигуры украшают и фасад Дома Зингера: наяда со стрекозиными крыльями, русалка, чьи крылья похожи на крылья русалки с Ростральной колонны на Васильевском острове. Есть крылья загадочные, есть жутковатые, есть прекрасные. Автор исследует один декоративный момент в убранстве города, он пишет увлекательно и увлеченно, нет засилья специальных искусствоведческих терминов. Проясняются судьбы создателей и владельцев “крылатых” зданий и памятников, символика, скрывающаяся за забавными фигурками. Каждый архитектурный стиль — барокко или рококо, ампир или модерн — дарил городу все новых и новых пернатых, и дары эти не были случайными. В книге 600 с лишним великолепных цветных фотографий крылатых существ. Хороший справочный аппарат: маршруты, по которым можно совершать прогулки в поисках обыкновенных и необыкновенных крыльев (улица, четная и нечетная сторона, номер дома); указатель имен — императоры, высшая аристократия, художники, поэты, ученые, скульпторы, заслуженные и забытые деятели России; список литературы по теме. Автор уверен, что в городе наверняка есть крылатое чудо, и не одно, еще не обнаруженное им.
Публикация подготовлена Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера) (СПб., Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)