Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2008
Андрей Раевский. Начало игры. М.: Транзиткнига АСТ, 2005; Андрей Раевский. Конец игры. М.: Транзиткнига АСТ, 2006
Недавно вышедший из печати роман Андрея Раевского “Игры демонов” теряется в сложнообозримом потоке фантастики самых разных направлений и разного уровня. Однако заявленное и оформленное как типичный роман жанра фэнтези это произведение останавливает на себе внимание по целому ряду обстоятельств. У склонного к рефлексии читателя возникает неожиданная проблема: с чем он имеет дело? Как можно определить не только жанровые, но смысловые, тематические, идейные характеристики произведения?
События романа разворачиваются в двух уровнях: на уровне потустороннем, трансцендентном и в земной, человеческой реальности. Интрига завязывается на уровне трансцендентном. Два демона задумывают игру, в которой по их воле вынужден будет участвовать смертный — только что покинувший монашеский орден брат Сфагам. Здесь надо сказать, что мир Андрея Раевского политеистический. В таком мире демоны не хороши и не плохи. Это всего лишь некоторый уровень иерархии потусторонних существ. К человеку демон может повернуться и хорошей, и плохой стороной. Скучно этим демонам на небесах. Вот они и играют между собой, делая ставкой в такой игре жизнь человека. Игра простая: один демон создает смертельные опасности для объекта демонических развлечений, а другой ему помогает. При этом опасности соразмерны масштабу человека — его интеллекту, ловкости, силе, находчивости. Игроки ведут себя спортивно, они оставляют этому человеку шанс. Понятно, что для подобных забав требуется совсем не простой смертный. Начало игры демонов застает мастера Сфагама на лесной дороге. Коллизии, в которые попадают путешествующий по миру главный герой и его спутники, невольно оказавшиеся объектами демонической игры, составляют интригу, разворачивающуюся на уровне посюсторонней реальности.
Демоны, разбойники, колдуны и колдуньи, монашеские ордена, дамы — если не прекрасные, то завлекательные, — смертельные поединки. Для чистоты жанра не хватает разве что драконов. Однако все это маскировка. В данном случае форма не равна сути. Перед нами внежанровое произведение, для которого фантастика выступает оболочкой, жанрово-стилистическим контуром. Вообще говоря, жанр фантастики несет в себе широкие потенции к наполнению художественного пространства мыслью самого разного уровня. Часто фантастика оказывается полем философского осмысления.
Действие разворачивается в условном историческом прошлом. Автор создает обобщенный образ древнего мира, допускающий несколько прочтений. Скажем так: это наша с вами Земля, но проживающая другую версию всемирно-исторического процесса. События разворачиваются где-нибудь на пространствах ойкумены в эпоху пришествия великих учителей и пророков, возвестивших наступление эры мировых религий (Заратустра, Будда, Моисей). Надо сказать, что обобщающая художественная реконструкция глубокого прошлого удается нечасто. Удачи на этом поле можно буквально пересчитать по пальцам. Читатели моего поколения вспомнят Стругацких.
Автор выстраивает емкое и на редкость плотное пространство. Оно многофигурно, насыщено событиями и ярко прописанными персонажами. Занимательная интрига не отпускает внимание читателя. Сам по себе на фоне заурядной морализации (хорошие парни побеждают плохих парней; Свет побеждает Тьму; честность и верность выше коварства и низости) описанный нами пласт романа составил бы вполне комфортное чтение. Но это только затравка, червяк, мотивирующий к проглатыванию крючка. На фоне описанной интриги эксплицируется масса культурологических и общефилософских идей, суждений и наблюдений. Они дают основания говорить об особом жанре — культурологического философствования. Но и это еще не все. Помещенная в обертку повествования в жанре фэнтези, блистательная ткань культурологического философствования облекает собой большую историософскую доктрину составляющую идейно-смысловое ядро романа.
Мастер Сфагам — прирожденный философ. Беседуя со своим учеником, он высказывает массу суждений о природе вещей, о существе культурных процессов, о человеке в пространстве культуры. Эти фрагменты пронизывают собой ткань романа, задают интеллектуальный уровень чтения, составляют особую характеристику прозы Андрея Раевского.
В самом начале главный герой едет со своим учеником по лесной дороге. Потом он попадает в средних размеров город-государство, имеющий своего суверена, который входит в крупную имперскую федерацию. Дальнейшие пути ведут героев в столицу империи. Причем к этому времени в столице назревают исключительные события. Автор последовательно перемещает внимание читателя от частных зарисовок, от картин локально-периферийного бытия в центр созданной им ойкумены, переживающей процессы всемирно-исторического масштаба: в доосевой, политеистический мир приходит монотеистическая религия.
Надо сказать, что в некотором отношении роман Раевского выпадает из традиции отечественной фантастики и русской литературы вообще. Ценностная позиция, конституирующая мир “Игры демонов”, может быть охарактеризована как духовно-аристократическая. Главный герой — далекий от обычных человеческих страстей мистик и мыслитель, воплощающий образ человеческого совершенства, относится к людям с сочувствием и даже состраданием. Однако никаких иллюзий относительно “маленького человека” Сфагам не испытывает. В массовом человеке он видит “вещь-в-себе” — существо, не познавшее ни своей собственной сути, ни сути Вселенной, ни существа культуры или надличностной традиции, которая выступает программой, задающей поведение этого человека. Такая мировоззренческая позиция имеет безусловное право на существование, однако она далека от оснований русской литературы.
В этом обстоятельстве можно выделить два аспекта. Прежде всего, авторская позиция станет препятствием для читателя, ориентированного на традиционные ценности, что достаточно очевидно и не так интересно. Куда любопытнее второй аспект: роман Раевского фиксирует кризис базовой парадигматики отечественной культуры. А это означает, что “Игры демонов” привлекут внимание аудитории, ориентированной на поиск альтернативы традиционным основаниям. Собственно, баланс этих групп и определит меру успеха сложного, но благодарного чтения, предложенного обществу Андреем Раевским.
Вообще говоря, перед нами произведение, уникальное в некотором сложно определимом отношении. С точки зрения формально-стилистических, да и содержательных характеристик “Игры демонов” лежат в рамках традиции европейской литературы. Однако более глубокий уровень анализа показывает: мы имеем дело с произведением, выпадающим из всей монотеистической традиции (не только христианской, но и в широком смысле авраамической). Автор конструирует и тщательно выстраивает синкретический или политеистический космос, которому соответствуют его герои. Европеец или мусульманин мог написать роман об Индии или Китае. Но всякий раз это был мир политеистической цивилизации, увиденный глазами человека, принадлежащего традиции мировых религий. Андрей Раевский элиминирует (или, по крайней мере, выводит за скобки) свою эмпирическую природу и, действуя как профессиональный антрополог и историк культуры, строит мир политеистический, который ему близок и интересен.
Мало того: перед нами мир, отвергающий монотеистическую парадигму, причем крах монотеистического учения составляет смысловую кульминацию романа. Главный герой Сфагам, говоря нашим языком, попадает на небо и удостаивается высокого чина демона (именно так — чин демона. Таковы законы и такова ценностная шкала мира, построенного Раевским) прежде всего за то, что в своей земной жизни совершает ряд поступков, блокирующих победу монотеистического учения “двуединщиков”.
Итак, мы имеем дело с декларативно анти-монотеистическим произведением. Скажем прямо, такое встречается нечасто. Литературе свойственно выражать сущностные основания породившей ее культуры. Литература раньше других форм общественного сознания улавливает наступление кризисов, схватывает новые тенденции, фиксирует тонкие, неуловимые изменения ментальности. Иными словами, участвует в эволюции социокультурного универсума. Но эволюция никогда не отвергает существа. Мы же имеем дело с автором, докапывающимся до самых последних оснований христианской цивилизации и отторгающим их по философским, историко-культурным и экзистенциальным основаниям. Хорошо это или плохо — вопрос бессмысленный. Названные проблемы лежат в пространстве религиозно-философского дискурса. Здесь не существует единственно верных ответов. Людей жестких и авторитарных ответы Раевского могут покоробить. Люди, мыслящие широко, вне зависимости от собственных религиозно-философских позиций, испытают чувство благодарности. Яркое, оригинальное и исключительно глубокое видение реалий человеческой истории, да еще облеченное в художественную форму, дорогого стоит.
“Игры демонов” — роман в жанре фэнтези. Как и полагается, он полон фантастических существ и сказочных превращений. Написанные ярко и сочно демоны, мелкие бесы, зловредные духи и прочая нежить покоряют читателя. Особенно хороши напоминающие оборотней “лактумбы” и соотносимые с мелкими бесами “охотники перекрестков”, призванные пакостить людям, отравляя их жизнь в большом и малом. Эти фрагменты сделаны “вкусно”, персонажи разработаны, ситуации представимы зримо и убеждают. Глаз профессионального этнолога увидит здесь хорошее знакомство со специальной литературой. И вообще, создание образов нечисти относится к сильной стороне авторского дарования.
С людьми в романе дело обстоит сложнее. В конце концов, как там оно у демонов, подавляющее большинство людей не ведает. Это иная, трансцендентная реальность. Она соотносится с “нашей”, влияет на нее, но остается закрытой для обычного человека. Так понимают мир “нечистой силы” люди, верящие в его существование. Иное дело с образами людей. Здесь вступает в силу критерий психологической и, если угодно, антропологической достоверности.
Проблемы начинаются с образа главного героя. Он тонкий психолог и просто житейски мудрый человек, в совершенстве владеющий техникой боя, техникой медитации, системой оккультных знаний, искусством врачевания и другими искусствами, но ко всему этому прекрасный мыслитель. Позволим себе попутно одно замечание: в литературе встречается ситуация, когда средний, заурядного масштаба автор пытается прописать образ мыслителя, религиозного реформатора или крупного ученого. Результат таких усилий, как правило, печален. Герой глубокомысленно говорит банальности или изъясняется цитатами из работ прообраза литературного персонажа. Между тем мы хорошо знаем, что письменная речь не равна устной, а живые люди не говорят цитатами.
Так вот: главный герой романа действительно тонкий диалектик и ярко мыслящий человек. И это обстоятельство ломает наше восприятие. Ломает, поскольку не только личный опыт, но опыт общечеловеческий и соображения общего порядка подсказывают, что люди, в совершенстве освоившие искусство убивать, как правило, слабы в искусстве врачевания, а если владеют медитацией и оккультными знаниями, то в специфической плоскости, связанной с достижением победы над противником. Если же обратиться к человеку в модальности мыслителя, то эта сущность просто не согласуется с совершенством в искусстве отнимания человеческой жизни, какие бы высокие и благородные цели ни преследовал субъект действия. Такова человеческая природа, или, что одно и то же, такова природа вещей.
Что же касается устойчивости и распространенности образа блестящего воина-мыслителя, то это один из персонажей мифологического пантеона, особенно актуального в Новое время. В принципе к нему можно обращаться. Но в произведении такого уровня рефлексии философских и культурных оснований, как роман “Игры демонов”, главный герой, напоминающий памятный людям старшего поколения идеологический конструкт “гармонично развитой личности”, настораживает. Конечно же, искусство имеет право на условность, и каждое произведение предлагает свои правила игры. Но если картина, выстраиваемая в соответствии с этими правилами, начинает царапать, то здесь есть над чем поразмыслить.
У меня есть претензии к женским образам романа, не всегда убеждают любовные сцены, но не это главное. Перед нами не психологический роман, а историко-философское или культурософское произведение. При всей наполненности сцены, на которой разворачивается действие, самыми разнообразными человеческими существами роман посвящен исследованию иных субстанций. Автор дышит воздухом истории, пытается понять замысел Создателя, или, языком Раевского, высших сил о подлунном мире, человеке и человечестве. Не больше, но и не меньше. Понятно, что при таком угле зрения частности будут прорисовываться не всегда четко и безупречно. Некоторая условность персонажей и отдельных ситуаций забывается на фоне блистательной проработки обобщенных, но при этом глубоких и захватывающе интересных образов предосевого мира.
Причем перед нами не исторический роман, воскрешающий в акте художественной реконструкции некоторую эпоху. Андрей Раевский предлагает квинтэссенцию, историко-философское обобщение, в котором за мастерски сконструированными культурными и бытовыми реалиями (а это и поэзия, и риторика, и фрагменты исторических хроник, и речения пророков, и бытовая речь простолюдина) открывается историософская концепция, видение природы человека и логики всемирно-исторического процесса. Оно парадоксально и притязает на самые глубокие основания мира, в котором мы живем, но не будем спешить забрасывать автора камнями. Человечество очевидным образом переживает завершение огромного, сложнообозримого периода своей истории. Мы стоим на пороге эпохи Больших перемен. Роман Раевского — ответ социального мыслителя на кризис, переживаемый человечеством.
Одна из высших характеристик произведения живописи в устах профессионала звучит так: “Это полотно выдерживает бесконечное вглядывание”. Мысль очень точная. Человеческую психику не обманешь. Любые привходящие обстоятельства — известность, статус автора, престижность и т. д. — могут задавать наше поведение по поводу того или иного произведения искусства. Однако зрительное восприятие задается масштабом самого произведения, его информационной глубиной, мерой выраженности духа универсума, свежестью и нетривиальностью той частной версии картины мира, которая открывается зрителю. Зрелое художественное сознание мгновенно считывает и аппроксимирует, алгоритмизирует заурядное, бедное в эстетическом и смысловом отношении высказывание, а с этого момента познающему и переживающему мир сознанию нечего с ним делать. И только настоящие произведения искусства выдерживают долгое, в идеале бесконечное вглядывание.
Роман Андрея Раевского выдерживает пристальное и многократное вчитывание. Прочитав, его можно и даже стоит отложить на время с тем, чтобы, отключившись на другие заботы, дать сознанию переварить прочитанное, а затем вернуться к нему, снова и снова переживая радость общения с великолепной интеллектуальной прозой. Порадоваться одному, оценить другое, обнаружить новые оттенки, увидеть смыслы, ускользнувшие в первом прочтении. Эта книга непременно найдет своего читателя.
Игорь Яковенко