Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2008
Александр Алексеевич Пошехонов родился в 1956 году в Вологодской области. Поэт. Член Союза писателей России. Автор шестнадцати книг стихов и прозы, лауреат конкурсов имени Н. Рубцова и “Золотое перо”. Живет в городе Череповце.
Не враг сразит на поле боя,
Я сам себя убью собою,
Убью высоким слогом чести,
Стремлением служить без лести
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе.
Убью, поскольку в нашем Риме
Живет лишь тот,
Кто ходит в гриме,
Кого не трудно упросить
Там — зализать,
Тут — укусить…
Без клыка,
Без “ласкового” языка,
Кому здесь нужен?
Никому!..
Я тихо смерть свою приму.
Приму с достоинством и честью,
Чтоб там, в ином, незримом месте
Без лести петь, без лести жить.
Творить посмертно и служить
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе!
Стоим… Стоим, и непонятно:
За что стоим, на чем стоим?..
Истории следы и пятна
На лицах, словно старый грим.
(Истории следы и пятна,
И эти борозды морщин
На лицах женщин и мужчин,
Увы, темны и безвозвратны.)
Увы, темны и безвозвратны
Уроки прошлого. Они
Не освящают наши дни,
Не освещают их стократно.
Не освещают их стократно,
Не освящают никогда,
И оттого — следы и пятна.
Идут часы… Идут года…
Идут часы. Идут года.
И только мы стоим за что-то,
Что в муках каторжной работы
Нас осчастливит навсегда.
Нас осчастливит навсегда
И даст нам почву, и под ноги
И пыль, и золото дороги
Рассыплет щедро, господа!..
Увы, не ведая тревоги,
Забыв о правде и о Боге,
Гуляют тучные стада.
И, пережевывая пищу,
Они усладу жизни ищут,
Живут без горя и стыда.
Им рок ссудил благую долю:
Луг объедать и гадить вволю
Во имя мяса и дерьма,
Во имя похоти туманной,
Во имя страсти окаянной,
Во имя тусклого ума.
Так — день за днем и год за годом
Кружатся шумным хороводом,
Так век проходит, а потом
Все повторяется — и снова…
И вот уж кажется — основа,
Смысл этой жизни — быть скотом.
И, глядя всякий день на стадо,
Я склонен думать: “Так и надо
Смазливый мир воспринимать:
Брать все, что никнет под рукою,
И не терзать себя тоскою,
И ничего не понимать!..”
…Так думал я, о лучших днях грустя,
Фортуны жертва и судьбы дитя.
Тщедушный мир передо мной лежал,
Но взор мой от него, как лис, бежал:
На что мне суеты соблазн большой,
Когда я жив лишь сердцем и душой!
За стеною, за окошком
Разговаривает дождь,
Под его рассказы кошка
Дремлет в теплом уголке.
Дождь сегодня настоящий,
Разговорчивый, как вождь,
Как старинный репродуктор
В домостроевском мирке.
Я прислушиваюсь чутко,
Что он там плетет-несет,
И, представьте, понимаю
Все “дождливые” слова,
Понимаю, что сегодня
Этот дождь меня спасет,
А спасенному — и завтра
Пригодится голова…
А спасенному — и завтра
Что-то штопать, что-то шить,
Улыбаться, гладить кошку,
Стих писать и суп варить.
А спасенному и завтра
Надо выжить, надо жить
И за утреннее солнце
Этот дождь благодарить!
До сорока мы числимся поэтами,
Витийствуем и разбиваем лбы
О глыбу тяжеленную судьбы.
Наивные, беспечные, веселые,
Мы называем жизнь своею школою,
Усердствуем, как все ученики,
Частенько изнывая от тоски.
Насытившись житейскими уроками,
Мы к сорока становимся пророками,
Но продолжаем жить, страдать и петь,
Чтоб за себя покаяться успеть…
Нет возраста у женщины! И даты,
Чем больше их, тем больше виноваты
Пред женщиною в искреннем желаньи
Увлечь ее в ее воспоминанья,
У глаз рассыпать сеточки морщин
И обделить вниманием мужчин.
Что даты?! Это просто жизни вехи.
За ними лишь потери да успехи.
И пусть они живут своей виною,
Ведь женщина — явленье не земное!..
Зимы румяное лицо!..
И я, как дурень, пальтецо
На плечи впопыхах накинул.
Дверное потянул кольцо,
Шагнул на стылое крыльцо…
И сгинул.
И вот который год в пути.
Меня невесте не найти
И перстеньком не заручиться.
Я не шепчу зиме: “Пусти!..”
Невесте не кричу: “Прости!..”
Век мчится.
Какого ж мне еще рожна?
Зима — подруга и жена:
Трезва, степенна, дальновидна.
Век мчится, и уже видна
Забвенья тихая страна.
Обидно…
Смешной щенок, мы так с тобой похожи,
Мы так с тобой по-глупому близки:
В надежде встретить друга строим рожи
И воем вслед прохожим от тоски.
Ты дурачок, и я простак по жизни,
С такой же беспризорною судьбой.
Мы терпеливо ждем, что кто-то свистнет
И косточкой поманит за собой.
Но ты — увы — дворовая собака,
И я — увы — бродяга из дворов.
Твоя судьба — у мусорного бака,
Моя судьба — в руках у “мусоров”.
К тому же, во дворах сегодня вьюга,
Грохочет жесть, и стонут провода…
И все-таки надежда встретить друга
Пусть нас не покидает никогда!
По растерзанным дорогам,
На виду у деревень
Я брожу хмельной под Богом,
Сдвинув кепку набекрень!
Битый злом, гонимый спесью,
Простофилей-мужичком
Я шагаю в поднебесье,
В лужи падая ничком!
Как полпред реки и поля,
Как “расейский гражданин”
Я умру от алкоголя
Где-нибудь среди равнин.
Но желаю, чтоб историк
Сделал вывод, сжав виски:
“Сей великий алкоголик
Умер трезво — от тоски”.
Александр Алексеевич Пошехонов родился в 1956 году в Вологодской области. Поэт. Член Союза писателей России. Автор шестнадцати книг стихов и прозы, лауреат конкурсов имени Н. Рубцова и “Золотое перо”. Живет в городе Череповце.* * *
Я сам себя убью собою,
Убью высоким слогом чести,
Стремлением служить без лести
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе.
Убью, поскольку в нашем Риме
Живет лишь тот,
Кто ходит в гриме,
Кого не трудно упросить
Там — зализать,
Тут — укусить…
Без клыка,
Без “ласкового” языка,
Кому здесь нужен?
Никому!..
Я тихо смерть свою приму.
Приму с достоинством и честью,
Чтоб там, в ином, незримом месте
Без лести петь, без лести жить.
Творить посмертно и служить
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе!
* * *
За что стоим, на чем стоим?..
Истории следы и пятна
На лицах, словно старый грим.
(Истории следы и пятна,
И эти борозды морщин
На лицах женщин и мужчин,
Увы, темны и безвозвратны.)
Увы, темны и безвозвратны
Уроки прошлого. Они
Не освящают наши дни,
Не освещают их стократно.
Не освящают никогда,
И оттого — следы и пятна.
Идут часы… Идут года…
Идут часы. Идут года.
И только мы стоим за что-то,
Что в муках каторжной работы
Нас осчастливит навсегда.
Нас осчастливит навсегда
И даст нам почву, и под ноги
И пыль, и золото дороги
Рассыплет щедро, господа!..
Стада
Забыв о правде и о Боге,
Гуляют тучные стада.
И, пережевывая пищу,
Они усладу жизни ищут,
Живут без горя и стыда.
Луг объедать и гадить вволю
Во имя мяса и дерьма,
Во имя похоти туманной,
Во имя страсти окаянной,
Во имя тусклого ума.
Кружатся шумным хороводом,
Так век проходит, а потом
Все повторяется — и снова…
И вот уж кажется — основа,
Смысл этой жизни — быть скотом.
Я склонен думать: “Так и надо
Смазливый мир воспринимать:
Брать все, что никнет под рукою,
И не терзать себя тоскою,
И ничего не понимать!..”
* * *
И зло, и беды сквозь меня прошли,
Как через море вражьи корабли.
Как бред земли, как в зной раскаты грома,
И спесь и похоть были мне знакомы.
Во мгле ночной и в солнечных лучах
Я душу человека изучал,
Я той душе небесный свет дарил
И о духовной силе говорил.
А человек был скуп, смешон и мал,
И мало что в духовном понимал.
Но суть иных вещей не отрицал,
В ночи подобьем разума мерцал,
Овцой послушной слыл при свете дня
И не спешил оспаривать меня.
Хвала ему, он все же человек,
Коль не урезал мой юдольный век,
И кровушки моей не возалкал,
И рот мой кулаком не затыкал.
Я сам умолк, и мир на склоне дня
Стал вдруг не интересен для меня.
Фортуны жертва и судьбы дитя.
Тщедушный мир передо мной лежал,
Но взор мой от него, как лис, бежал:
На что мне суеты соблазн большой,
Когда я жив лишь сердцем и душой!
Дождь
Разговаривает дождь,
Под его рассказы кошка
Дремлет в теплом уголке.
Дождь сегодня настоящий,
Разговорчивый, как вождь,
Как старинный репродуктор
В домостроевском мирке.
Я прислушиваюсь чутко,
Что он там плетет-несет,
И, представьте, понимаю
Все “дождливые” слова,
Этот дождь меня спасет,
А спасенному — и завтра
Пригодится голова…
А спасенному — и завтра
Что-то штопать, что-то шить,
Улыбаться, гладить кошку,
Стих писать и суп варить.
А спасенному и завтра
Надо выжить, надо жить
И за утреннее солнце
Этот дождь благодарить!
* * *
Поэту Владимиру Шемшученко
До сорока мы числимся поэтами,
Витийствуем и разбиваем лбы
О глыбу тяжеленную судьбы.
Наивные, беспечные, веселые,
Мы называем жизнь своею школою,
Усердствуем, как все ученики,
Частенько изнывая от тоски.
Насытившись житейскими уроками,
Мы к сорока становимся пророками,
Но продолжаем жить, страдать и петь,
Чтоб за себя покаяться успеть…
* * *
Чем больше их, тем больше виноваты
Пред женщиною в искреннем желаньи
Увлечь ее в ее воспоминанья,
У глаз рассыпать сеточки морщин
И обделить вниманием мужчин.
Что даты?! Это просто жизни вехи.
За ними лишь потери да успехи.
И пусть они живут своей виною,
Ведь женщина — явленье не земное!..
Зима
И я, как дурень, пальтецо
На плечи впопыхах накинул.
Дверное потянул кольцо,
Шагнул на стылое крыльцо…
И сгинул.
И вот который год в пути.
Меня невесте не найти
И перстеньком не заручиться.
Невесте не кричу: “Прости!..”
Век мчится.
Какого ж мне еще рожна?
Зима — подруга и жена:
Трезва, степенна, дальновидна.
Век мчится, и уже видна
Забвенья тихая страна.
Обидно…
Щенок
Мы так с тобой по-глупому близки:
В надежде встретить друга строим рожи
И воем вслед прохожим от тоски.
С такой же беспризорною судьбой.
Мы терпеливо ждем, что кто-то свистнет
И косточкой поманит за собой.
И я — увы — бродяга из дворов.
Твоя судьба — у мусорного бака,
Моя судьба — в руках у “мусоров”.
Грохочет жесть, и стонут провода…
И все-таки надежда встретить друга
Пусть нас не покидает никогда!
* * *
На виду у деревень
Я брожу хмельной под Богом,
Сдвинув кепку набекрень!
Битый злом, гонимый спесью,
Простофилей-мужичком
Я шагаю в поднебесье,
В лужи падая ничком!
Как полпред реки и поля,
Как “расейский гражданин”
Я умру от алкоголя
Где-нибудь среди равнин.
Но желаю, чтоб историк
Сделал вывод, сжав виски:
“Сей великий алкоголик
Умер трезво — от тоски”.
* * *
Я сам себя убью собою,
Убью высоким слогом чести,
Стремлением служить без лести
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе.
Убью, поскольку в нашем Риме
Живет лишь тот,
Кто ходит в гриме,
Кого не трудно упросить
Там — зализать,
Тут — укусить…
Без клыка,
Без “ласкового” языка,
Кому здесь нужен?
Никому!..
Я тихо смерть свою приму.
Приму с достоинством и честью,
Чтоб там, в ином, незримом месте
Без лести петь, без лести жить.
Творить посмертно и служить
Закону, Родине, Культуре,
Поэзии, Литературе!
* * *
За что стоим, на чем стоим?..
Истории следы и пятна
На лицах, словно старый грим.
(Истории следы и пятна,
И эти борозды морщин
На лицах женщин и мужчин,
Увы, темны и безвозвратны.)
Увы, темны и безвозвратны
Уроки прошлого. Они
Не освящают наши дни,
Не освещают их стократно.
Не освящают никогда,
И оттого — следы и пятна.
Идут часы… Идут года…
Идут часы. Идут года.
И только мы стоим за что-то,
Что в муках каторжной работы
Нас осчастливит навсегда.
Нас осчастливит навсегда
И даст нам почву, и под ноги
И пыль, и золото дороги
Рассыплет щедро, господа!..
Стада
Забыв о правде и о Боге,
Гуляют тучные стада.
И, пережевывая пищу,
Они усладу жизни ищут,
Живут без горя и стыда.
Луг объедать и гадить вволю
Во имя мяса и дерьма,
Во имя похоти туманной,
Во имя страсти окаянной,
Во имя тусклого ума.
Кружатся шумным хороводом,
Так век проходит, а потом
Все повторяется — и снова…
И вот уж кажется — основа,
Смысл этой жизни — быть скотом.
Я склонен думать: “Так и надо
Смазливый мир воспринимать:
Брать все, что никнет под рукою,
И не терзать себя тоскою,
И ничего не понимать!..”
* * *
И зло, и беды сквозь меня прошли,
Как через море вражьи корабли.
Как бред земли, как в зной раскаты грома,
И спесь и похоть были мне знакомы.
Во мгле ночной и в солнечных лучах
Я душу человека изучал,
Я той душе небесный свет дарил
И о духовной силе говорил.
А человек был скуп, смешон и мал,
И мало что в духовном понимал.
Но суть иных вещей не отрицал,
В ночи подобьем разума мерцал,
Овцой послушной слыл при свете дня
И не спешил оспаривать меня.
Хвала ему, он все же человек,
Коль не урезал мой юдольный век,
И кровушки моей не возалкал,
И рот мой кулаком не затыкал.
Я сам умолк, и мир на склоне дня
Стал вдруг не интересен для меня.
Фортуны жертва и судьбы дитя.
Тщедушный мир передо мной лежал,
Но взор мой от него, как лис, бежал:
На что мне суеты соблазн большой,
Когда я жив лишь сердцем и душой!
Дождь
Разговаривает дождь,
Под его рассказы кошка
Дремлет в теплом уголке.
Дождь сегодня настоящий,
Разговорчивый, как вождь,
Как старинный репродуктор
В домостроевском мирке.
Я прислушиваюсь чутко,
Что он там плетет-несет,
И, представьте, понимаю
Все “дождливые” слова,
Этот дождь меня спасет,
А спасенному — и завтра
Пригодится голова…
А спасенному — и завтра
Что-то штопать, что-то шить,
Улыбаться, гладить кошку,
Стих писать и суп варить.
А спасенному и завтра
Надо выжить, надо жить
И за утреннее солнце
Этот дождь благодарить!
* * *
Поэту Владимиру Шемшученко
До сорока мы числимся поэтами,
Витийствуем и разбиваем лбы
О глыбу тяжеленную судьбы.
Наивные, беспечные, веселые,
Мы называем жизнь своею школою,
Усердствуем, как все ученики,
Частенько изнывая от тоски.
Насытившись житейскими уроками,
Мы к сорока становимся пророками,
Но продолжаем жить, страдать и петь,
Чтоб за себя покаяться успеть…
* * *
Чем больше их, тем больше виноваты
Пред женщиною в искреннем желаньи
Увлечь ее в ее воспоминанья,
У глаз рассыпать сеточки морщин
И обделить вниманием мужчин.
Что даты?! Это просто жизни вехи.
За ними лишь потери да успехи.
И пусть они живут своей виною,
Ведь женщина — явленье не земное!..
Зима
И я, как дурень, пальтецо
На плечи впопыхах накинул.
Дверное потянул кольцо,
Шагнул на стылое крыльцо…
И сгинул.
И вот который год в пути.
Меня невесте не найти
И перстеньком не заручиться.
Невесте не кричу: “Прости!..”
Век мчится.
Какого ж мне еще рожна?
Зима — подруга и жена:
Трезва, степенна, дальновидна.
Век мчится, и уже видна
Забвенья тихая страна.
Обидно…
Щенок
Мы так с тобой по-глупому близки:
В надежде встретить друга строим рожи
И воем вслед прохожим от тоски.
С такой же беспризорною судьбой.
Мы терпеливо ждем, что кто-то свистнет
И косточкой поманит за собой.
И я — увы — бродяга из дворов.
Твоя судьба — у мусорного бака,
Моя судьба — в руках у “мусоров”.
Грохочет жесть, и стонут провода…
И все-таки надежда встретить друга
Пусть нас не покидает никогда!
* * *
На виду у деревень
Я брожу хмельной под Богом,
Сдвинув кепку набекрень!
Битый злом, гонимый спесью,
Простофилей-мужичком
Я шагаю в поднебесье,
В лужи падая ничком!
Как полпред реки и поля,
Как “расейский гражданин”
Я умру от алкоголя
Где-нибудь среди равнин.
Но желаю, чтоб историк
Сделал вывод, сжав виски:
“Сей великий алкоголик
Умер трезво — от тоски”.