Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2008
Виктор Владимирович Бочаров родился в 1949 году. Доктор исторических наук, профессор СПбГУ. Живет в Санкт-Петербурге.
МОЛОДОСТЬ ПРОТИВ СТАРОСТИ?..
Повышенный интерес современной социологии к возрастной проблематике не случаен. Общество состоит не только из социальных классов, слоев, групп, но и возрастных когорт, положение которых в нем весьма различно. И хотя в индустриальную (постиндустриальную) эпоху возрастная стратификация отодвинута как бы на задний план, в определенные периоды функционирования социума она способна, как показала практика, актуализироваться, стать источником социально-политических конфликтов.
В сегодняшней России сложилась именно такая конфликтная ситуация. В результате осуществленных реформ, как известно, в тяжелом положении оказались пожилые люди, которые в своей массе не смогли адаптироваться к столь кардинальным социально-экономическим переменам. В критическое положение попали старики, утратившие в одночасье отложенные на старость сбережения. В результате возрастная проблема обрела политическое измерение, породившее уникальный по мировым меркам феномен: появилась партия старых людей1. “Мы создали Российскую партию пенсионеров как политическую организацию, аккумулирующую волю старшего поколения россиян…” (из программы Российской партии пенсионеров. Редакционная почта СМИ. Интернетиздание. Россия). Причем на последних выборах в законодательные собрания регионов партии сопутствовал неожиданный для политологов успех, в ряде субъектов федерации она провела своих кандидатов в представительные органы власти.
Социальная работа, в рамках которой сегодня развивается данная тема в отечественной социологии, ориентирована прежде всего на поиск практических вариантов для преодоления сложившейся в обществе ситуации. Ученые видят решение проблемы старшего поколения как на пути совершенствования оказываемой помощи и поддержки, так и посредством мер по целенаправленной подготовке граждан к периоду старости. В частности, предполагается внедрение в практику социальной работы “стимулирующих стратегий”, ориентированных на активизацию деятельности личности на склоне лет.
Видно, что наши социологи ориентированы на адаптацию к местным условиям западных практик, прописанных в учебниках по социальной работе. Однако при всей внешней схожести проблем, с которыми сталкивается данная возрастная когорта у нас и на Западе, их истоки далеко не одинаковы. Одно дело — западные старики, чья жизнь прошла в активной позиции, характерной для постиндустриального общества, в основе которого лежит принцип социального индивидуализма. Им действительно социальные работники могут помочь в организации новых социальных сетей, приближающих к нормальному для них образу жизни, и в обретении таким образом чувства социальной значимости, необходимого для сохранения психологического здоровья. У нас же совсем другая история. Нынешняя когорта пожилых выросла и состарилась в патерналистской культуре, всегда связывая свои социальные ожидания с государством. Поэтому “стимулирование” их в каком-то ином направлении вряд ли приведет к росту социального оптимизма, разве что ускорит естественный уход из жизни. Кстати, об опасных последствиях для организма, связанных с “изменением образа жизни при прекращении привычных занятий”, предупреждал еще И. П. Павлов. Словом, прежде чем осуществлять практические действия по коррекции той или иной ситуации в обществе, необходимо осознавать, каков ее статус в культуре (этнокультуре). В данной статье я буду отталкиваться именно от понятия “культура”, разработанного Н. М. Гиренко, что явилось весомым вкладом в теоретическую социально-культурную антропологию. Он признан как отечественными, так и зарубежными исследователями.
“Культура” консервативнее “общества”. Она всегда в известном смысле уникальна и сохраняет свою идентичность даже при кардинальных общественных изменениях. Большой вклад “Культура” включает в себя мощный пласт традиционной культуры (ТК), а поэтому ее изучение немыслимо вне исторического контекста. ТК отражает ранние формы бытования социума в условиях тесного взаимодействия его с природой. Важнейшей составляющей культуры являются традиции. В конечном счете культура манифестирована в устойчивых моделях мировосприятия ее носителей, выраженных в фольклоре, языке, ритуалах, символике, правосознании и т. д., которые во многом определяют поведение людей на всем пути существования того или иного конкретного социума.
Идентичные общественные реалии неодинаково “перевариваются” культурами вследствие самобытности последних. Уникальность статуса старшего поколения в нашей культуре идентифицируется даже при беглом сравнении с иными аналогами, несмотря на наличие определенных “общественных” или “общечеловеческих” черт. Например, кризис авторитета старших поколений, вызванный НТР, фиксируется повсеместно. Везде молодежь теперь перенимает опыт не столько у старших, сколько у наиболее успешных сверстников, более того, старшее поколение все чаще учится у младших. Нам это тоже хорошо знакомо, возьмем хотя бы освоение компьютера, широко вошедшего в повседневность, где в качестве учителей, как правило, выступают наши дети. Однако если на Западе это привело к определенной дискриминации старших поколений в различных сферах деятельности (“эйджизму”), то в постиндустриальной Японии до сих пор, как известно, сохраняется культ старшинства. Сегодня Китай отчетливо демонстрирует отсутствие строгой корреляции между глубокой модернизацией общества и унизительным положением старшего поколения. Наконец, в наших республиках Кавказа, несмотря на единое законодательство и зачастую более тяжелое экономическое положение по сравнению с “русскими” регионами, хотя и фиксируется некоторое падение авторитета возраста, но в целом старшинство сохраняет высочайший статус.
Что же касается “русской России”, то здесь речь идет не об утрате старшими доминантного положения, дискриминации в сфере трудового права либо должного уважения к ним со стороны младших, а о настоящем “системном кризисе”, когда на всех уровнях отношение к ним характеризуется глубоким презрением, если не сказать — ненавистью.
Приведу некоторые мнения молодых людей из сайта в Интернете, на котором обсуждалась проблема стариков. Одна из девушек связывает старшее поколение с соседом-“алкашом”, которого она, “оказывается, должна любить, уважать и говорить ему слова благодарности. И таких, как мой сосед, полстраны. Нет уж, уважать надо за что-то. Старость не причина уважения”. Другая уверена в том, что именно это поколение виновно во всех бедах страны: “Эти старики со своим социализмом шариковским довели страну до нищеты. И сейчас со своими требованиями, чтоб все им было бесплатно, страну гробят, у молодых ведь, у своих детей, а не у Путина деньги отнимают. Ну, куда им ездить, если бедные, сидели бы дома, лечить их меньше бы пришлось. Общественный транспорт забит злобными маразматиками…” Это же отношение к старшему поколению без труда обнаруживается и у известных политиков. Например, один из лидеров СПС определил “пенсионеров” наряду с “бедными и нищими” как “людей из другой эпохи”, где “эпоха”, очевидно, несет негативный эмоциональный заряд.
Подобный психологический климат в отношениях между поколениями породил в этих регионах России целые направления преступности, ориентированные на стариков, о чем в последнее время постоянно информируют СМИ (мошенничество с квартирами, разбойные нападения с целью завладения пенсионными деньгами и т.д.). Да и политика государства, сначала лишившая стариков отложенных сбережений и определившая пенсии, “несовместимые с жизнью”, а затем отобравшая льготы, небезосновательно квалифицируется многими общественными деятелями и политологами как тот же “грабеж”.
Наше отношение к старшим поколениям детерминировано прежде всего русской культурой, в которой доминирует молодежная составляющая с ее базовыми ценностями. Господство молодежной культуры (субкультуры) обусловлено, в свою очередь, характерным для социума конфликтом поколений, острота которого перманентно воспроизводится на всех стадиях его эволюции и всегда разрешается в пользу молодежи.
Действительно, нынешнее положение старших в России даже интуитивно воспринимается как аномалия, так как “нормой”, имеющей “общечеловеческий” статус, считается их доминирование в общественной жизни, а также уважительное отношение к старикам. Это объясняется ролью, которую данная норма сыграла в становлении социальной формы движения материи в принципе. Антропологам хорошо известно, что традиционные общества, максимально сохранившие свойства первичного социума, характеризуются социальной структурой, основанной на возрасте, где старшие осуществляют жесткий социальный контроль над младшими.
Общество не может выжить без собственного воспроизводства, содержанием которого является передача старшими социокультурного опыта последующим поколениям. Однако, как установлено, она может осуществляться в условиях непосредственного контакта преемников и передатчиков традиции только при наличии позитивного эмоционального климата (уважения, любви, дружбы) между ними. Поэтому уже на заре человеческой истории возникла идеология, обеспечивавшая такой климат, а заодно давала возможность старшим оказывать идейно-психологическое принуждение на младших. Без принуждения нет порядка, а без него — социальной жизни. Другие виды принуждения отсутствовали: государство появляется гораздо позже, а неинституциональное физическое принуждение младших на системном уровне было невозможно по демографическим причинам. При средней продолжительности жизни не более 50 лет старших всегда было меньшинство.
Культ предков является универсальной, исторически первой идеологией, обеспечившей доминирование старших возрастных групп. В ее основе лежит отношение к смерти. Считалось, что индивид, умирая, переходит в статус предка, обретая тем самым сверхъестественную (магическую) силу. Поэтому предки как бы обладали полным контролем над судьбой живых потомков. Их волю олицетворяли старшие, поддерживая с мертвыми контакт посредством обрядов. Поэтому к старшим относились с трепетом, так как непослушание могло навлечь гнев предков. Проклятие (негативная санкция) или благословение (позитивная) со стороны старших являлись эффективным средством социального контроля, которое сохраняется во многих культурах и по сегодняшний день. И сегодня в психологии людей фиксируются переживания, навеянные культом предков в его архаической форме. Чаще всего это рассказы о том, что умерший родственник явился во сне. После этого обычно выражалось желание совершить поминальный обряд на могиле либо поставить свечку, чтобы избежать гнева рассерженного предка.
Отношение к старикам носило амбивалентный характер. С одной стороны, они обожествлялись, с другой — фактически отстранялись от реального участия в управлении обществом. К ним обращались за советом по мере надобности, но решения принимали мужчины зрелого возраста. Во многих культурах стариков и вовсе убивали, хотя эта акция носила, как правило, ритуально-престижный характер, так как считалось, что они попадут в “лучший мир”, обретя статус предка (духа).
На базе культа предков в человеческой культуре возник феномен исторического сознания. Люди стали отождествлять время с тем или иным предком (как правило, социальным лидером). Подчас даже календарь строился на периодах правления царей.
Мы и сегодня мыслим примерно таким же образом, сопрягая историческое время с именами выдающихся персон: екатерининское время, пушкинская эпоха, “при Сталине, Хрущеве или Брежневе” и т. д. Наконец прошлое вообще стало восприниматься в качестве сакральной субстанции: чем старше (древнее), тем правдивее, красивее, ценнее и т. д. Это выражается в нашем отношении к антиквариату, стремлении непременно процитировать мнение какого-либо древнего мыслителя, опереться на исторические прецеденты при решении споров и т. д.
Что касается русской ТК то не только в обыденном, но научном сознании бытует убеждение, что раньше в ней царила “общечеловеческая” гармония в отношениях “отцов и детей”. Этнографы обнаруживают связь авторитета старших с культом предков, в результате чего отцы могли эффективно влиять на поведение детей, используя такие санкции, как “проклятие” или “благословение”. Историки Древней Руси пишут о культе предков, который освящал не только родительскую власть, но и политическую. В фольклоре, этнографических источниках обнаруживается норма добровольной передачи старшими власти последующему поколению. Представляется, однако, что игнорируются многочисленные свидетельства о бытовании острого межпоколенного конфликта на всех стадиях существования социума, который и определяет отношение к старшим в нашей культуре.
Историки обнаруживают проявление данного конфликта еще в Древней Руси: “Сыновья всегда воевали против отца…” Есть подобные суждения, относящиеся к дореформенному периоду России, говорящие о доминировании молодежи в общине при принятии решений. Это видно, например, из материалов уездного суда, рассказывающих об одном деревенском сходе, на котором старшие крестьяне из-за страха берут сторону молодых, “чтобы не пострадать от них”. Пасовала перед молодежью и местная власть в конце XIX века. Например, попытка старосты покончить с молодежными гулянками, доставлявшими много хлопот жителям деревни, закончилась получением письма “с угрозами жизни и красного кочета (поджога). На том дело и кончилось”. Острый конфликт фиксировался и в семье: “Отделенный сын даже разумные наставления родителей выслушивает неохотно и со злобой: └Теперь и сам могу рассудить, что прямо или что криво“”. Многое говорит эмоциональная составляющая, которую подчеркивает корреспондент.
Вероятно, причина перманентного возрастного конфликта в социуме кроется в преимущественно военном характере Российского государства, “призвание которого, — как писалось в учебниках для кадетов,— быть грозою света”. На вершине пирамиды власти в таком государстве находится верховный правитель (главнокомандующий), опирающийся не только “в собирании земель”, но и во внутренней политике прежде всего на армию, по определению всегда состоящую из молодежи. Поэтому верховная власть в России всегда старалась вырвать молодежь из-под влияния как традиционных лидеров (отцов), так и ослабить влияние на нее других властей, сделать ее проводником в первую очередь своей воли. Из источников видно, что именно военная молодежь наиболее демонстративно игнорировала как старших, так и власть на местах. “Ратники” не снимали шапки, даже разговаривая с помещиком, “говоря, что не приказано снимать. Прочие крестьяне смотрят на это как на чудо, выходящее из обыкновенного круга своей подчиненности”. И в городе: “Военная молодежь не покорялась никакой власти, кроме своей полковой, и беспрерывно вела войну с полицией”, — пишет Пыляев.
Революция в России в возрастной системе координат — это “молодежный бунт” против власти старших. “Белый” генерал пишет о деревенской жизни после водворения в губернии фронтовиков: “Стали бытовым явлением случаи бессмысленного надругательства над тем, что крестьянскому сердцу было свято… Был случай матереубийства… На сходах от вернувшихся солдат старикам житья не было… сады и земля отбирались у отцов сынами-солдатами, хозяйство губилось…” Молодежный “беспредел” продолжается в деревне 20-х годов: “Хулиганы настолько терроризировали деревню, что население боится их. Каждый крестьянин назовет вам на ухо хулигана, но вслух назвать боится, потому что └обидятся ребята””. Именно в этих “ребятах” коммунистическая власть нашла опору при проведении коллективизации. Исследователь рисует, исходя из архивных источников, портрет ее главного героя: “Перед нами здоровый деревенский парень… В районе у него слава пьяницы и хулигана. Презрение к крестьянскому труду, желание избежать его — первая типовая черта этого слоя. Вторая — относительная молодость… большинству усмынских коммунистов меньше 30 лет”.
Понятно, почему власть сделала из молодого парня по имени Павлик Морозов национального героя только за то, что тот предал своего отца. Это для нас вполне традиционно. Вспомним Ивана Грозного, который, по утверждению Курбского, вынудил своего фаворита Федора Басманова зарезать собственного отца.
Связь революции с “молодежным бунтом” обнаружил В. В. Розанов: “Революция течет где-то и как-то параллельно хулиганству; революция есть порыв хулигана сыграть роль героя”. Подобная же связь прослеживается и в революции 90-х годов XX века. Вновь было востребовано “хулиганское поведение”, которое и демонстрировали революционеры. Вспомним хотя бы разнузданно-пьяное выступление Ельцина в США перед студентами одного из университетов. Показательно, что кадры с этим эпизодом были показаны по всем каналам ТВ с целью скомпрометировать лидера перед выборами делегатов съезда народных депутатов, но власть получила обратный эффект: Ельцин набрал более 90% голосов. А поведение Жириновского? Институт частной собственности и вовсе, как принято считать, создавался “бандитами”. Кстати, Владимир Вольфович точно определил “ребят” именно в системе возрастных координат как “молодых волков”, выросших “естественно спонтанным образом”.
Похоже, мы являемся свидетелями выхода на политическую арену новой плеяды “волков”, я имею в виду молодежное движение “Наши”. Симптоматично, что с жесткой критикой в их адрес выступили именно чиновники и депутаты. Председатель Совета Федерации С. Миронов прямо обвинил Кремль в патронаже новых “хунвэйбинов”, выразив озабоченность тем, что они могут выйти из-под контроля. Действительно, главный враг “Наших”, как следует из их манифеста, — это “чиновники-пораженцы”. Основная цель — замена государственно-политической элиты, конечно, их собственными представителями! Да и сравнение, которое использовал спикер, как нельзя лучше отражает суть дела. Хунвэйбинов (революционную молодежь), как мы помним, использовал Великий Кормчий в ходе “культурной революции” именно для того, чтобы убрать старшее поколение чиновников в КНР, заменить их преданной молодежью. В июле 2005 года прошла встреча В. Путина с представителями “Наших”, длившаяся, по информации СМИ, почти три часа…
Характерный для России тип исторической динамики, основанный на социально-возрастном конфликте, обусловил приоритетное значение для нее молодежной культуры (субкультуры), которая формирует базовые ценности, мотивации поведения и, наконец, психологию ее носителей.
Молодость у нас высшая ценность, что отчетливо обнаруживается в русской ТК. Вспомним сказочного героя, прошедшего множество испытаний, чтобы вернуть молодость, искупавшись в молоке, царя-старика, пославшего сыновей разыскивать свою молодость. Примечательно, что даже ценность старости трактуется у нас через призму молодости. Изучив Жития святых старцев, исследователь заключает: “Святые старцы сохраняют не только веселость молодости, они сохраняют саму молодость, ее энергию, несмотря на болезни и дряхлость”. Мыслители прошлого, также и современники обращали внимание на доминирование молодежных паттернов поведения в русской культуре. По мнению П. Струве, “юность шире раскинулась у нас, она более широкой полосой проходит в жизни каждого русского, большее число лет себе подчиняет и вообще ярче, деятельнее, значительнее, чем где-либо”. С. Булгаков, по сути, определил подобное положение дел как патологию относительно “общечеловеческого” стандарта: “Это уродливое соотношение, при котором оценки и мнения └учащейся молодежи“ оказываются руководящими для старейших, перевертывает вверх ногами естественный порядок вещей (курсив мой.— В. Б.)”.
Эту культуру отличает особое отношение к смерти (бессмертию), что во многом определяет взаимодействие поколений в реальной жизни. Если в рамках культа предков бессмертие обретал человек, “изживший век”, то для молодежной культуры “бессмертие — в храбрости”. Здесь ни сама жизнь, ни тем более долголетие не имеют никакой ценности, зато воспета героическая смерть. “Жизнь — копейка, голова ничего” (из фольклора военной молодежи середины XIX века). Отношение к долголетию в русской ТК было сформулировано А. С. Пушкиным устами Е. Пугачева в “Капитанской дочке”, в притче, где орел спросил у ворона, почему тот живет 300 лет, а он всего 33 года. Выяснив, что причина в том, что орел питается живностью, а ворон — мертвечиной, орел решает: “Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там — что Бог даст!”
Словом, праведной жизни по заветам предков противопоставляются удаль, отвага, пренебрежение к опасности. Важным компонентом молодежной культуры является пьяный разгул, красочно воспетый как в былинах: “По усам текло, а в рот не попадало”, так и в литературе Золотого века. “Пьяному море по колено”, что полностью совпадает с молодежными ценностями. Кстати, глубокая связь между алкоголем и молодежной агрессивностью в русской ТК обнаруживается при анализе языкового материала: “Действительная форма замолаживать, замолодить — делать так, чтобы напиток заиграл, запенился” (“замолодить пиво”). Деньги (богатство) также не имеют ценности, точнее, их накопительство: “Последняя копейка (рубль) ребром”, “Истинный молодец всегда гол как сокол”. В общем, главное, как пел Денис Давыдов:
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мой золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Революция 1917-го ознаменовала победу молодежной культуры на государственном уровне. Установился настоящий “культ молодости”. “Коммунизм — это молодость мира, и его создавать молодым!” Общественно-политическая лексика изобиловала символами агрессии и насилия: “битва за урожай”, “покорение целины”, “завоевание космоса” и т. д., ну а “молодым везде у нас дорога”. “Старики” же, которые в конце “эпохи” реально занимали все командные позиции в обществе, активно заимствовали молодежную поведенческую символику. Дряхлые старцы из Политбюро, как помним, изображались на бесчисленных портретах в виде мужчин “в расцвете сил”. Приближенный к Л. И. Брежневу рассказывал, что, будучи с визитом в США, генсек пригласил на ночь в отведенную ему резиденцию стюардессу из самолета, доставившего советскую делегацию. Наутро президент США Р. Никсон, шутя, попросил их беречь своего руководителя, так как в его возрасте увлечение молодыми женщинами небезопасно для здоровья. Думаю, что поведение советского лидера носило нарочито демонстративный характер, мол, знай наших! Подобная “самопрезентация” пожилых мужчин в нашей культуре широко представлена на всех уровнях общественной иерархии.
Однако народное сознание и тогда зло реагировало на старость политиков. Проявлялось это прежде всего в анекдотах. Один из наиболее популярных касался старейшего члена Политбюро А. Я. Пельше, развязка которого заключалась в том, что тот из-за старческой немощи “обделался” прямо во время заседания высшего органа СССР. А анекдоты про старческий маразм Брежнева!
Алкоголь также был важным символом презентации себя высшими советскими руководителями. Почти о каждом из них есть на этот счет достаточно материалов мемуарного характера, но особенно прославился Б. Ельцин, который перед всем миром любил продемонстрировать пьяный разгул. Вспомним хотя бы его дирижерский опыт в Берлине! Деньги имели ценность только для “мещан”, настоящие же “молодцы” тратили излишки исключительно “на пропой”, как и рекомендовала известная советская песня: “Выпьем и снова нальем!” А величину зарплаты исчисляли в количестве “бутылок”, которые можно на нее приобрести. Военное поколение было особо привержено символам пренебрежения к жизни и пьяного разгула.
На этих же ценностях воспитывалось и послевоенное поколение. Вспоминаются детские годы, когда родители (прежде всего мамы) пугали нас тем, что курение и алкоголь вредны для здоровья и сократят нашу жизнь, на что мы весело возражали: “Все равно атомная война!” Сегодня это поколение уже пожилых людей также относится к смерти с налетом презрения и героизма. Часто слышится почти с оптимизмом: “Все там будем”. Несколько месяцев назад скончался мой коллега. Он болел раком, о чем узнал за 3–4 месяца до кончины. Незадолго до смерти он произнес: “Главное для меня сейчас — это умереть стоя”. Надо сказать, он так и поступил, не изменив своему стилю жизни до последнего момента.
Кстати, в детские годы “шалить” (покурить, а иногда и выпить) мы, ребята из одного двора, ходили либо на Смоленское, либо Лютеранское кладбища, располагавшиеся неподалеку от дома. Заброшенность, грязь, неухоженность могил были поразительными, тогда же это казалось нормальным, ну а нашим поведением, как можно догадаться, мы не очень-то демонстрировали почтение “к отеческим гробам”. Словом, кладбище не воспринималось священным местом, скорее, наоборот, отхожим пространством, где вместо того, чтобы вспоминать о традициях предков и следовать воле родителей, мы с бравадой нарушали предписанные ими нормы (пить и курить нам, конечно, в 11–13 лет запрещали). Только сейчас осознаешь, насколько символично было наше поведение, отражавшее отношение молодежной культуры к смерти (в понимании культа предков).
Правда, советскому строю не чужды были и “общечеловеческие” ценности. Уничтожив дореволюционное прошлое, которое всегда персонифицировано в конкретных лицах (предках), коммунисты создали свой культ с Мавзолеем (захоронением первопредка), памятниками, праздниками и т. д. Почитались и “свои” старики: герои войны и труда, ветераны и т. д. И просуществуй СССР еще несколько десятилетий, не исключено, что отношения между поколениями обрели бы хрестоматийные черты (примером взаимодействия “отцов и детей” в рамках коммунистической идеологии, несомненно, является Китай). Однако это не состоялось в силу предопределенности типа развития российского социума. Очередная революция зачеркнула, в свою очередь, коммунистическое прошлое с его героикой и мифологией. Старшее же поколение из легендарных революционеров, победителей, завоевателей космоса и покорителей целины превратилось в людей “из другой эпохи”, “террористов”, “алкашей” и “злобных маразматиков”, создавших “шариковский социализм”. Однако переоценка ценностей происходит в рамках все той же молодежной культуры. Как справедливо заметила Т. Москвина, у нас “формируется страна вечной молодости”. “Россия молодая” (например, так назывался концерт на Красной площади, организованный 12 июня 2005 года по случаю Дня России) становится почти фольклорным образом (и это несмотря на более чем тысячелетнюю историю государства!). Известный журналист А. Бовин, выступая незадолго до смерти по ТВ, констатировал: “Современная Россия — для молодых!”
Господство молодежной культуры предопределило поведение реформаторов всех эпох в их убежденности, что переустройство общества можно начинать как бы с “чистого листа”, игнорируя исторические императивы. Этот “оптимизм” слышался в словах П. Я. Чаадаева, который, видя, что “большинство мира подавлено своими традициями и воспоминаниями”, призывал не завидовать этому: “Оставим их бороться с их неумолимым прошлым”. Правда, в результате реформаторы всегда получали ситуацию, которую гениально определил В. Черномырдин: “Хотели как лучше, а получилось как всегда!” Действительно, мы с легкостью расстаемся с символами “прошлых эпох”: разрушаем памятники и воздвигаем новые, меняем названия городов и улиц, государственную атрибутику и праздники. И каждый раз это ведет к девальвации старшего поколения, которое с этими символами ассоциируется.
Сегодня молодежная культура продолжает детерминировать повседневное поведение россиян, включая отношение к смерти. Мы лучше выпьем “за удачу”, нежели попытаемся рационально организовать действия для того, чтобы она состоялась. СМИ чуть ли не ежедневно информируют об авариях самолетов, подводных лодок и т. д., причина которых, по словам министра обороны С. Иванова, “русская беспечность, привычка полагаться на авось”. Русские туристы, как известно уже всему миру, не только не покидают курорты после террористических актов или природных катаклизмов, но, наоборот, устремляются именно туда, так как цены по понятной причине резко падают. Наши сограждане, как многие наблюдали из репортажей корреспондентов ТВ, во время мирового ажиотажа в связи с эпидемией атипичной пневмонии, предполагали “спасаться” от болезни посредством обильной выпивки. А на действия продавцов — выходцев из Юго-Восточной Азии, надевших на одном из рынков Москвы марлевые маски, чтобы продемонстрировать стремление уберечь окружающих от возможного заражения болезнью, реагировали смехом (25 апреля 2004 г. Вести-плюс).
Важным символом молодежной культуры сегодня стал спорт. Он активно используется для презентации себя высшими руководителями, включая президента. Причем спорт понимается в смысле “боя”, а не физических упражнений для укрепления здоровья, что высмеял еще В. Высоцкий в песне “Утренняя зарядка”. Интересно, что в приверженности пожилых к физическим упражнениям также не просматривается рациональной установки на поддержание жизненных функций, продления трудовой активности и т. д. Зачастую это настоящая война со старостью, причем насмерть! Приведу один характерный пример. Компания мужчин уже в течение 30–35 лет собирается в одном из пригородов Санкт-Петербурга для игры в футбол. Состав команды постоянно меняется, хотя есть “костяк”, остающийся стабильным на протяжении всего времени. Возраст мужчин (обычно приезжает до 30 человек) от 40–45 до 60 с лишним лет. Мероприятие занимает два дня. Собираются утром в субботу и играют на берегу Финского залива. Основная часть “команды” остается на ночлег у тех, кто имеет дачу в этом месте. Вечером “культурная программа” — с выпивкой, женщинами, с которыми познакомились тут же, на пляже, и разговором “за жизнь”. Темы: политика, женщины, спорт! Наутро “второй тайм”, во время которого в течение последних 10 лет прямо на футбольном поле скончались два человека. Однако ни “идеология”, ни “практика” мероприятия и по сей день не претерпела изменений!
Зачастую подобное поведение россиян отождествляется с “русским национальным характером”. Еще В. Г. Белинский выделял такие “свойства русского человека, как бодрость, смелость, находчивость, сметливость, молодечество, разгул, удальство, которому и в горе, и в радости — море по колено!”. А. И. Герцен акцентировал в психологии русских “две разрушительные силы: военную отвагу и отвагу отрицания”. Словом, всем бросается в глаза отсутствие в поведении россиян периода взрослости. Например, выросшая в Германии дочь поэта Ф. Тютчева удивлялась тому, что в России даже “самые одаренные натуры… долго остаются детьми, подающими блестящие надежды, чтоб затем сразу, без перехода стать стариками, ворчливыми и выжившими из ума”. Современный исследователь Б. С. Елизарова определяет психологические переживания интеллигенции советского периода “как подростковые”.
Интересна точка зрения известного психолога Л. Китаева-Смыка, который трактует данный феномен, или “застойный инфантилизм”, как боязнь “угнетенной старости”. Люди зрелого возраста, с его точки зрения, глядя на стариков, видят свое будущее, что “может проявляться в виде агрессии, то есть как бы преждевременного мщения за свое позорное будущее”. Дети и молодежь по той же причине стремятся “получать радости жизни прямо в том детском состоянии”. Это путь к апокалипсису: “…этнос будет деградировать и просто исчезнет…” Чтобы избежать этого, “необходимо возрождение института └аксакальства”, когда старый человек воспринимается как святой. И неважно, богатый он или бедный, умный или глупый”. При этом ученый апеллирует к истории, утверждая, что “в России почитание стариков некогда было первейшим делом”. Этим должна заняться власть, используя “силовые меры”, так как “эволюционно это сделать невозможно”.
Данные воззрения — пример того, что ни диагностирование ситуации, ни практические рекомендации по ее коррекции, ни прогнозирование будущего, наконец, не могут осуществляться с использованием только социологических и психологических методов, вне анализа культурного контекста. Видно, что, давая рекомендации, автор исходит почему-то из “общечеловеческого” эталона, хотя невозможно указать время, когда у нас “почитание стариков было первейшим делом”. Самые ранние письменные источники относятся к периоду, когда “первейшим делом” была война, а князь с дружиной составляли ядро социальной организации. Следовательно, там молодежь играла главную роль с известными последствиями для авторитета старших, что, как мы могли убедиться, отражено и в работах историков по Древней Руси. Этнографические источники по ТК русских также свидетельствуют не в пользу ученого: “К недееспособным старикам относятся грубо, упрекают их в том, что даром хлеб едят. Вообще же больного старика считают лишним ртом!; “К старикам относятся равнодушно, без уважения”; “Иногда случается, что старики родители, слыша ругань снохи и видя нежелание сына кормить их, уходят из дома и кормятся милостынею”; “Дети больными и престарелыми родителями тяготятся…” Считалось, что долгожители вообще “заедают чужой век”, то есть из-за них кому-то суждено прожить меньше.
Опять же, истоки “застойного инфантилизма” кроются не в страхе перед “угнетенной” старостью, а в престиже молодости, поведенческие модели которой приоритетны всегда и для всех возрастов, включая старых людей. Иными словами, “инфантилизм” детерминирован не столько социологически и уж вовсе не психологически, а культурно. Установка на короткую, но насыщенную жизнь, как я попытался показать, закладывается еще в раннем детстве; позже юноши, глядя порой на старого человека, часто выражают убеждение: “Я столько не проживу”, опять же имея в виду, что они ведут “достойный” образ жизни (“не питаются мертвечиной”). В среднем возрасте в той же ситуации уже слышишь: “Не дай Бог дожить до такого возраста!” Причем опасение не связывается с “угнетенным” положением, недостаточным уважением или нищенским обеспечением старика, а исключительно с физической немощью, делающей невозможным поведение, предписанное молодежной культурой.
Представляется, что и старики также вполне подготовлены к предписанной культурой роли. “Я свое отжил (а)”, — часто слышишь от старого человека в ответ на вопрос-приветствие “Как жизнь?”. При этом они не претендуют, чтобы к ним прислушивались, перенимали опыт, так как помнят, как сами когда-то относились к опыту стариков, который ничего не мог им дать в “новой” жизни. Присмотритесь, с каким пиететом они слушают молодых людей!
Поэтому “стимулирующие стратегии” социальных работников, предполагающие подключение стариков к воспитанию молодежи, вряд ли приемлемы для нашей культуры. Вот те, которые возвращают в молодость, — другое дело! Кажется, что 122-й закон был для них настоящим подарком. Это осознали те “социальные работники”, которые “простимулировали” старых людей выйти “на смертный бой”, как сказала одна из старушек-участниц демонстрации перед Смольным. Во всяком случае, демонстранты не могли толково объяснить интервьюерам, почему этот закон вызвал у них такой протест, а отделывались, как правило, слоганами: “Грабеж!”, “Долой!” и т. д. Зато они действительно почувствовали себя молодыми: не стеснялись в выражениях, били стекла в иномарках и т. д.
Л. Китаев-Смык (или социальные работники), давая рекомендации по спасению России, уповает исключительно на “силовые” действия власти, настаивая на принятии тех или иных законов. Когда-то Гегель сказал: “Каждый народ достоин своего правительства!”, и это верно, так как и власть, и подвластные сопряжены одним культурным кодом, то есть исповедуют одинаковые ценности: мораль, нравственность, правосознание и т. д. Конечно, наша власть, может заимствовать “хороший закон” из другой культуры. Однако априори можно утверждать, что его постигнет та же участь, что и большинство уже принятых законов, которые, как известно, “не работают”. Люди попросту не исполняют того, что не согласуется с предусмотренными их культурой представлениями о нормальном, правильном, справедливом, должном.
Можно ли поменять культуру? Она изменяется вместе с обществом, но гораздо медленнее. Если мы несколько десятилетий проживем без революции, которая, каждый раз “переписывая” историю, выбрасывает вместе со старой и авторитет ее поколения, то характер отношений между поколениями может обрести иную форму, то есть культуру. В противном случае нет никакой гарантии, что настоящий период так же в недалеком будущем не будет покрыт позором, а нынешнее поколение квалифицировано в качестве, например, воров, строителей “бандитского государства” и т. д. В манифесте “Наших” уже так отчетливо слышны нотки ненависти как по отношению к олигархам, так и к чиновникам-пораженцам!
В мировой практике есть примеры мирной передачи власти от поколения к поколению. Дэн Сяо-пин, как известно, отправив на почетную пенсию всех тогдашних руководителей КПК, не “зачеркнул” прошлое, а Мавзолей Мао Цзе-дуна до сих пор является государственной святыней. Поэтому и сверстники “великого кормчего” чувствуют себя комфортно, ощущая причастность к величию современного Китая. Кстати, совсем недавно мы были свидетелями очередной “замены” правящего поколения в этой стране.
Другой, уже “рыночный” вариант воспитания государством уважения к предкам мне довелось видеть в Германии. Во время довольно длительной командировки в эту страну я жил неподалеку от кладбища и каждый день проходил по нему, так как такой путь до места моего назначения был существенно короче. В сравнении с Россией ухоженность захоронений казалась просто невероятной. Нередко я видел родственников, подправлявших и украшавших могилы. Потом узнал, что они обязаны содержать могилы в надлежащем виде, в противном случае это сделают работники кладбища, но обойдется такая услуга родне усопшего немалых денег. Наверно, там были захоронены люди разных поколений, но всех их государство, по сути, обязало чтить и уважать!..
Изменение статуса старших в России на всех уровнях возможно только при условии сакрализации истории. Ее почитание восходит к идее “бессмертия”, уходящей корнями в самые глубины человеческой психики, нашедшей первоначальное воплощение в культе предков. Пожалуй, нет ни одной культуры, кроме западнорационалистической, которая бы не предполагала продолжение жизни в том или ином качестве после физической смерти. “Бессмертие” оказывает самое мощное организующее воздействие на поведение людей, служа одновременно психологическим амортизатором смерти на индивидуальном уровне. Идея бессмертия, “пусть ненадежного, даже неправдоподобного, но тем не менее возможного”, не чужда и представителям западной рациональной культуры, в особенности политикам, художникам, ученым. Поэтому наши политологи в попытке предсказать действия Путина зачастую вполне правомерно исходят из мотивации президента “остаться в истории”. При гарантированном же сакральном отношении к ней шанс на “бессмертие” в той или иной мере получит каждый гражданин России!..
1 В мировой общественной практике нередко возникали политические организации, в название которых включалась возрастная компонента, но, как правило, она была молодежной: “Младотурки”, “Младоалжирцы”, “Молодой Китай”, “Молодые Кавирондо” и др.