Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2008
Артем Гудков родился в 1984 году в Оренбурге. Окончил местный Аграрный университет. Работает инженером-экологом. В 2006 году вошел в длинный список премии “Дебют”. Живет в Оренбурге.
Большой Пивной Путь
1.
В последних числах мая стояла невыносимая жара. В городе наблюдался дефицит минералки и мороженого. Бойкие продавщицы прохладительными напитками чувствовали себя в центре всеобщего внимания, и им это очень нравилось. Из-под своих зонтов они снисходительно поглядывали на немногочисленных прохожих.
Было четыре часа пополудни. Издалека медленно плыл бой городских курантов. Услышав его, Карпов рассеянно поглядел в окно, не нашел там ничего интересного и перевел взгляд на часы. Тут он с удовольствием вспомнил, что сегодня пятница — его любимый рабочий день, и, откинувшись на стуле, потянулся, да так, что рубашка на нем затрещала по швам. Через минуту Карпов был уже на улице.
— Тебя подвести? — окликнули его из прижавшегося к бордюру “жигуленка”.
— Не надо, я сам, — поспешил отказаться Карпов.
— Да мне как раз в твою сторону, к теще в больницу еду, — доброжелательно настаивали из машины.
— Да я не домой, мне по делам еще надо. В другую сторону, — пытался отвязаться от дружеской услуги Карпов.
— А ты думаешь, я к теще сильно тороплюсь? Давай подброшу, — доброжелательно продолжали настаивать из машины.
— Мне тут недалеко. Правда. Совсем рядом.
— Какой ты… несговорчивый. Ладно, бывай.
“Жигуленок”, пару раз обиженно газанув, сорвался с места и увез своего водителя на встречу с тещей. Карпов посмотрел ему вслед и вздохнул. Он не любил, когда на него по пустякам кто-нибудь обижался. А обижаться на него по-крупному вообще не было никакой возможности. Карпов был на редкость бесконфликтным и мягким человеком.
У него тоже была машина, потрепанная “девятка”, но не было водительских прав. Зато они были у его жены, которая в силу энергичного характера уважала лихую езду и частенько закладывала крутые виражи, подрезая иномарки. Когда рядом сидел муж, в прошлом чемпион области по вольной борьбе среди юниоров, последствий от такого вождения она могла не опасаться. Комплекция Карпова всегда вызывала у окружающих почтительное уважение, в его присутствии все становились покладистыми и вежливыми. Ни разу в жизни ему не приходилось пускать в ход свои кулаки, больше похожие на шары для боулинга, только чуть поменьше. Любой спорщик, задумчиво оглядев его фигуру, обычно с ним соглашался. Что он по своей душевной простоте принимал за дар убеждения.
На улице Советской, по которой шел Карпов, было подозрительно много народу. В толпе мелькали белые банты и красные широкие ленточки. “Сегодня же последний звонок, выпускники гуляют”,— догадался вдруг Карпов. Вдоль всей улицы понаставили мусорных баков, но их никто не замечал, все ненужное выбрасывалось там, где вздумается.
— О Господи, ты посмотри на ноги, на ноги посмотри!
— Да это детская припухлость, смотри: на ленточке “девятый класс” написано.
— Больше на целлюлит похоже.
Мимо Карпова, обгоняя его, прокатились две бочкообразные тетки, живо обсуждающие происходящее. Теперь трудно было узнать, отличались ли они сами когда-нибудь особой стройностью.
Навстречу им неровно вышагивали две выпускницы, ведя под руки свою подругу, еле перебирающую ногами. Распущенные волосы скрывали опавшее лицо, бант, как полотенце, был перекинут через плечо, в одной безвольно болтающейся руке она крепко держала бутылку пива, в другой — наполовину выкуренную сигарету. Время от времени она пыталась поднять свою голову, но раз за разом у нее ничего не выходило.
— Мужчина, угостите сигареткой, — на перекрестке кокетливо попросила Карпова другая выпускница. У этой были порваны колготки и перепачкана грязью щека.
— Я не курю.
— Какой жадный мужчина! Дама просит, а он ничегошеньки не понимает,— сонно пробормотала она и, шмыгнув носом, побрела дальше.
Карпов хотел было ее догнать, узнать, где она живет, и посадить в такси, но, увидев, что его опередил какой-то хлюст в белом костюме, болтающемся на нем, как на вешалке, передумал и пошел дальше. Только посмотрел, как обладатель белоснежного костюма, придерживая шатающуюся выпускницу за талию, потянул ее в сторону, в пыльные переулки.
Карпов свернул на Ленинскую. Толпа празднично пьяных выпускников оказалась за спиной, теперь они попадались поодиночке и из-за этого куда более тихие. Солнце напекало макушку так, словно хотело прожечь в ней дырку. Карпов увидел над своей головой вывеску “САМ” и решительно дернул дверную ручку, холодную и липкую. Внутри магазина было прохладно и торжественно. Продавцы со скорбными лицами бродили между прилавками. С такими лицами обычно ходят по кладбищу и читают, что написано на надгробных плитах. В молочном отделе от женщины в синем халатике веяло презрением и холодом, как и от холодильника, на который она картинно облокотилась. Неподалеку на стуле тихо спал охранник с широким и плоским, как тарелка, лицом. Во сне он жалостливо морщил лицо, ему явно снилось что-то нехорошее. Карпов взял бутылку немецкого пива, разливают которое почему-то в Подмосковье, и подошел к кассе.
— Сдачи нету. Готовьте мелочь,— сразу осадила его своим мятным дыханием молоденькая кассирша.
Она непрерывно двигала нижней челюстью и смотрела на Карпова немигающим взглядом.
Старательно избегая этот неподвижный взгляд, Карпов выложил из карманов брюк мелочь и передал ее девушке. Только после этого она оставила попытки его загипнотизировать и сосредоточенно стала считать деньги.
— Десять копеек буду вам должна, — прожевала кассирша и, не удержавшись, добавила: — Сдачи нету.
— Только не забудьте. Я за ними обязательно вернусь, — попытался пошутить Карпов, но этого никто не оценил, девушка уже перевела свой колдовской взгляд на мобильный телефон и стала перебирать на нем мелодии. Только охранник от звука его голоса вздохнул во сне и пошевелил ногой. Карпов вышел из магазина и продолжил свой путь. От пивной бутылки по руке шел приятный холодок, отчего жара казалась еще невыносимее. Несколько раз Карпова обгоняли велосипедистки. Загорелые и недоступные, они плавно крутили педали, сверкали спицами, бесцельно уезжая вдаль, чтобы, развернувшись на каком-нибудь перекрестке, вернуться назад. Карпов с завистью посмотрел им вслед, он и сам бы с удовольствием купил себе велосипед, да жена была против, говорила, что на такие глупости денег у них пока не хватает. Карпову приходилось смиряться, свою жену он немного побаивался. Причем с самого первого дня их знакомства.
В спорткомплексе, где он когда-то занимался вольной борьбой, кого только не было. Здесь мелькали кроссовками, стиснув зубы, сухопарые бегуны, приседали с провисающей под собственной тяжестью штангой тяжелоатлеты, дробно выстукивал на восточный манер пинг-понг. Зал то и дело оглашался громкими надрывными криками вошедших в раж футболистов. Однажды в манеже появились три новенькие, которых никто не знал, и стали неподалеку от борцовского ковра жонглировать гирями, вызывая вокруг себя понятное удивление. Гири красиво подлетали метра на два, зависали в воздухе и на подлете ловко подхватывались сосредоточенными гиревицами. Карпов с интересом за ними наблюдал, как вдруг одна девушка, самая маленькая и, по-видимому, самая неопытная из всей троицы, не успела поймать гирю и она, неудачно отскочив от резинового коврика, полетела далеко в сторону и упала прямо на ногу Карпову. Как результат — два сломанных пальца и пропущенный турнир. Смущенная девушка подошла извиниться, так они и познакомились. Прошло уж восемь лет, спорт давно заброшен, только на балконе на самом видном месте до сих пор стоят две гири — подарок его жене от бывшего тренера. Карпов постоянно задевал ногами этот символ семейных уз и грозился вывезти их в гараж, но жена не давала.
Вскоре Карпов дошел до Жуковского парка и сел на первую же свободную скамейку. Неподалеку от него молодая мамаша с тревожным любопытством заглядывала в детскую коляску, откуда раздавался недовольный детский плач. Время от времени она доставала из-под коляски бутылку пива, отхлебывала из нее и возвращала на место. Чуть дальше, наклонившись над влюбленной парочкой и прислушиваясь к их разговору, стояла ободранная ель. Карпов, неловко орудуя ключом от квартиры, открыл бутылку и, зажмурившись, сделал несколько больших глотков. Не так открывал пиво Санька Котов, совсем не так. Это было своего рода искусство, как Санька, приладив к бутылке зажигалку и сделав одно едва заметное движение кисти, с громким хлопком срывал с нее крышку, стремительно улетающую после этого далеко в сторону.
Первый глоток всегда самый приятный, его необходимо делать вдумчиво и серьезно, поскольку от этого зависит, как будет выпита вся бутылка. Первую бутылку пива желательно выпивать молча: слова мешают по-настоящему оценить его вкус. За второй можно поговорить о работе или о семье. Третья бутылка — дань культуре и искусству. Еще за ней можно вспомнить тех, кто нас навсегда покинул. Так говорил Санька, а Карпов слушал и запоминал. На фоне любви к спиртным напиткам у Саньки возникла своя прикладная философия, несмотря на то, что алкоголиком он не был. Больше любил поговорить, чем выпить. У них с Карповым была традиция — каждую пятницу, если позволяла погода, возвращаться с работы пешком и пить пиво, Санька называл это — Большой пивной путь. Карпов очень огорчился, когда тому предложили работу в Москве. Санька уехал, затерялся в московской сутолоке, и теперь Карпову приходилось ходить одному по их старому маршруту.
Вдруг в парке поднялся сильный ветер. С соседней улицы он принес облако тополиного пуха. Белые хлопья послушно кружились в горячем воздухе и наконец оседали на радость мальчишкам, тут и там сновавшим со спичками наготове. После маленького пожара на земле от пуха оставались лежать лишь белые зернышки.
В стеклах многоэтажки, смотрящей прямо на парк, солнце разбивалось на множество осколков, заставляя Карпова невольно щуриться от их отблеска. На некоторых балконах, наблюдая за парком, стояли и лениво курили обыватели. Вдруг с одного балкона полетела бутылка и громко разбилась об асфальт. Слова богу, в этот момент рядом никого не было. Тут же раздался чей-то смех. Никто в парке не обратил на это внимания.
— Здравствуйте. И что у вас сегодня? — перед Карповым выросла фигура пенсионерки с большой скомканной сумкой в руках. Она была маленького роста, с косынкой на голове и в очках с толстыми стеклами, через которые постоянно щурилась. Под ногами у нее вертелась лохматая грязная собачонка. Можно было догадаться, что в лучшие времена она была белой.
Карпов показал свою бутылку.
— Таких не беру, — сказала старушка, заглядывая в мусорный бак, стоящий возле скамейки. — Собачке на корм собираю. Ну и себе на хлеб.
“Опрятная старушка, наверно, чья-то бабушка к тому же”,— подумал Карпов и спросил:
— А какие берете?
— Разные. Всего и не упомнишь. Что принимают, то и беру, “Жигулевское”, например, охотно возьму. Только еще не время, обычно позже все пить начинают, часикам к восьми, — ответила она. Голос у нее был тихий и интеллигентный.
Карпов допил наскоро свое пиво и, подумав, подошел к ларьку, который стоял, уткнувшись одним боком в парк.
— У вас “Жигулевское” есть холодное? — спросил он, согнувшись и заглядывая в крошечное окошко.
— Холодного нет. Есть прохладное.
“Старая уловка”,— усмехнувшись, подумал Карпов и сделал вид, что поверил:
— Хорошо, давайте.
Вернувшись на прежнее место, он сделал пару глотков теплого пива и ушел, оставив бутылку на скамейке.
Через некоторое время все та же самая старушка, вылив содержимое из этой бутылки на землю под куст шиповника и пряча ее в свою сумку, отгоняла свою собачонку, которая бегала вокруг пенной лужи и, принюхиваясь, пыталась ее лизнуть.
— Не смей, кому говорю. Отраву эту ты еще не пила, поганка. Чего покупать, спрашивается, если не пьешь? Странные люди, денег девать, что ли, некуда?
Карпов спускался вниз по Туркестанской. Тополиный пух, подхваченный ветром, подметал асфальт, лез в рот, щекотал лицо. Карпов громко чихнул. Два подростка в широченных помятых штанах цвета хаки с мелированными прилизанными волосами в испуге на него оглянулись. При этом у одного из них в ухе тускло блеснула на солнце серебряная сережка. Увидев неодобрение на широком лице Карпова, они прибавили шаг и упылили вперед.
Его дочка ходила уже в третий класс. Только сейчас он начал понимать, что такое быть отцом. Оказалось, что менять памперсы, не спать но ночам, прогуливаться с коляской, переносить бессмысленный младенческий плач — все это просто. Гораздо сложнее отвечать на вопросы ребенка, нахватавшегося в школе за день всякой дряни. Особенно если ребенок домашний и не прошел закалку в детсадике.
С родительских собраний его жена приходила взвинченная и почти в истерике. На одном из них заплывшая жиром директриса заявила: “У нас в школе десять процентов спонсоров, а все остальные — шушера”. Никто не возмутился, родители сидели притихшие и испуганные. Такое откровенное хамство вызвало у них ступор. Родительские собрания бывали не так уж и часто, это можно и перетерпеть, а вот их дочке приходилось ходить туда каждый день.
Карпов вздохнул и под желтое моргание cломанного светофора стал перебегать улицу. Пользуясь подвернувшимся случаем, несколько машин попыталось его сбить, но Карпов был начеку и успел миновать проезжую часть.
Прямо за остановкой белел круглосуточный магазинчик с лаконичной и незамысловатой вывеской “Продукты”, где работала Вера, моложавая и незамужняя, интересная во всех отношениях продавщица. Сюда Карпов и направился. Он всегда старался заглянуть на своем пятничном пути в этот магазинчик. Здесь по-домашнему гудел холодильник, на прилавке мерцали бочки болгарского вина на разлив, а царственно медлительная Вера всегда была очень любезна. Ее приветливость распространялась на всех — от пятнадцатилетних прыщеватых юнцов до семидесятилетних, убеленных сединами пенсионеров. Кокетничая напропалую, она обеспечила магазинчик постоянной клиентурой мужского пола, приходившей за продуктами сюда и только сюда.
— Тебе чего, милый? — ласково спросила Вера у мальчика лет семи, стоящего в очереди перед Карповым. Кроме них двоих, в магазинчике больше никого не было.
Мальчик поднял на нее большие серьезные глаза и ответил:
— Мне “Три медведя”. Только похолоднее, тетя Вера.
— Опять папка послал?
— Ага, — мальчик долго и внимательно пересчитывал сдачу и, прижимая холодную бутылку, как маленького ребенка, к груди, вышел из магазина.
— Ох уж эти детки! У вас дети есть? — доверительно обратилась Вера к Карпову.
— Дочка, девять лет.
— А моему оболтусу уже двенадцать. Что с ним делать, ума не приложу. С детьми сейчас так сложно.
Карпов посмотрел на ее красивые ухоженные руки, ярко накрашенные губы и решил не поддерживать разговор.
— Мне, пожалуйста, “Ловен Брау”.
— Как всегда, одну?
— Да.
— Постоянство — хорошая черта. Особенно у мужчин, — томно улыбнулась Вера и чуточку прищурилась.
Карпову стало как-то неловко. Слишком уж это непохоже на обычное поведение продавщиц. Пробормотав в ответ что-то вроде слов благодарности, он поспешил ретироваться.
За какие-то пять минут, пока Карпов был в магазине, погода успела поменять свои декорации. Ветер пригнал тучи, поспешившие заполонить полнеба, и затих. Неожиданно стало сумрачно и прохладно.
Карпов отправился в Лысый парк, решив напоследок посидеть еще и там, благо до дома от него было уже недалеко. Лысый парк был назван так по причине отсутствия в нем какой-либо растительности, кроме чахлой травы. Он представлял собой короткий перешеек между улицей Чкалова и Туркестанской, вымощенный квадратной серой плиткой.
Не успел Карпов присесть на скамейку, как на него напала стайка комаров, прилетевшая, по-видимому, с берегов Урала. Карпов отразил нападение одним движением руки. Комариный рой, обиженно загудев, отлетел и стал кружить вокруг фонарного столба. Впрочем, у комаров короткая память, и скоро они набросились на Карпова еще яростнее, чем в первый раз. Становилось душно. Возле фонтанчика, выплевавшего струйки зеленоватой воды, воробьи спорили между собой на своем воробьином языке. Что-то поклевав, они успокоились, но, перелетев на другое место, затеяли спор с новой силой.
Подростки напротив устроили соревнование — кто убьет на себе больше комаров за одну минуту. Лидировал со счетом двадцать два какой-то Валерка Конопатый.
Рядом с Карповым присел дед с беспокойными глазами. На нем был приличный двубортный костюм, на ногах красовались кеды. Он деловито достал из пакета две бутылки пива и поставил их между собой и Карповым.
— Грустно вы как-то сидите. Может быть, вам бутылку открыть? У меня открывашка есть.
— Ну откройте…
Карпов протянул деду свою бутылку. Открыв ее, тот с уважением посмотрел на бицепсы Карпова и полез в карман за сигаретами.
— Я закурю, хоть комаров немного погоняю, не возражаете?
Карпов молча кивнул головой.
Мимо них два парня пронесли целый ящик с пивом. Их пыталась догнать растрепанная тетка, задыхаясь, она кричала им вслед:
— Мальчики, ну угостите меня! Дайте мне глоток жизни!
Те в ответ только отшучивались:
— Нет, мать, оно отравлено.
— Да я, может, хочу умереть, как вы не понимаете!
— Мы не можем взять на себя такую ответственность, — с серьезным видом ответил один из парней, но потом не выдержал и расхохотался.
Тетка, плюхнувшись в полном изнеможении на соседнюю скамейку, пыталась отдышаться. Карпов со своим соседом молча на нее смотрели.
— До чего народ довели, изверги, — повернувшись к Карпову, сказал дед.
Осуждающе покачав головой, он отхлебнул из своей бутылки.
— И как вам это нравится?
— Совсем не нравится, — ответил Карпов и тоже отхлебнул.
— И что же теперь делать?
— Может, запретить?
— Вот-вот, всегда так! — дед обрадовался ответу Карпова, даже хлопнул от удовольствия себя по коленке. — История нас ничему не учит. Я просто двадцать пять лет преподавал историю в институте, я знаю, о чем говорю.
— Да я это так сказал, к слову.
— Нет-нет, я все понимаю. Вы искренне ответили. Запретить, отобрать, поделить, все это очень заманчиво.
— Я не лезу в политику, — сухо ответил Карпов.
— Да я тоже, — открестился дед. — Бесполезное занятие, только желчь разгонять.
— Согласен.
Они опять замолчали, на этот раз надолго. Тетка, страстно желавшая пять минут назад пива, равнодушная ко всему, прошла мимо них. Тучи, мрачнея, сгущались над опустевшим парком.
— Интересный вы, — с ноткой зависти в голосе сказал дед, потом обеспокоенно взглянул на небо и заторопился домой.
— Дождь скоро будет, костями чувствую.
Дождь начался очень скоро, сразу после этих слов. Чертыхаясь, дед заковылял прочь. Карпов спохватился, заметив, что тот забыл на скамейке свою бутылку пива, и крикнул ему вслед:
— Подождите! Вы пиво свое забыли!
Дед, не оборачиваясь, отмахнулся от него. Сквозь шум дождя Карпову послышалось: “Я угощаю”. Чуть помедлив, Карпов схватил бутылку и побежал к спасительным подъездам многоэтажки, чтобы там укрыться. Вскоре он стоял, насквозь промокший, в одном из них на площадке между этажами. В разбитое окошко сочился сырой с запахом пожухлой травы воздух. Ливень, смыв всех прохожих, шумел в одиночестве на пустыре перед домом.
Карпов взглянул на свою трофейную бутылку. Это оказалось чешское пиво. Такого Карпов еще не пил. Сейчас он и сам толком не мог понять, зачем он ее взял, а не бросил мокнуть на скамейке под дождем. Совершенно нехарактерный для него поступок. Может быть, это компенсация за бутылку “Жигулевского”, купленную, чтобы оставить той старушке в Жуковском парке?
Карпов пробежал глазами по этикетке: “Вы можете выиграть поездку в Чехию, если под крышкой окажется слово…” Карпов не дочитал и стал чесать ладонь, в которую впился по-подвальному толстый и вялый комар. Затем открыл бутылку все тем же ключом от квартиры. Взглянув под крышку, изумленно расширил глаза и снова перечитал этикетку. И там, и там неровными буквами было написано слово “ПРАГА”. Карпов внезапно почувствовал слабость в ногах и сильный голод. Тотчас торжественно прогремел раскатистый гром. Словно получив тайный знак к отступлению, дождь мельчал и сходил на нет.
Так Карпов, верящий, что счастливые события происходят только тогда, когда о них совсем не думаешь, стал обладателем туристического тура в Прагу. Как оказалось, таких счастливцев по всей стране было всего-навсего девять человек. Сначала его жена страшно обрадовалась неожиданному выигрышу, а потом, узнав, что тур только на одного человека и не предусматривает дополнительных попутчиков в виде ближайших родственников, попыталась отговорить Карпова от поездки в пользу ее отца, но получила категоричный отказ. Карпов справедливо посчитал, что не так уж и часто ему везло в жизни, чтобы вот так просто отказываться от улыбнувшейся ему удачи.
От него только требовалось сделать за месяц загранпаспорт и попросить у начальства внеочередной отпуск. Первая проблема разрешилась быстро: в паспортном столе обнаружилась дальняя родственница жены. Оставалось только поговорить с Эдуардом Вениаминовичем, заведующим архитектурным отделом фирмы, где трудился Карпов.
Не откладывая дело в долгий ящик, ровно через неделю, во время которой Карпову через ночь снился тот старик, слезно просивший вернуть забытую им бутылку, он отправился выпрашивать двухнедельный отпуск.
Карпов так переживал, что вошел в кабинет, забыв постучаться.
— Ну заходи, раз пришел, — сказал Эдуард Вениаминович, пытаясь скрыть досаду. Он только собирался закусить. На столе уже лежал огромный бутерброд с салом, заманчиво просвечивавший жиром через газетную бумагу. Руководящий пост сделал из Эдуарда Вениаминовича обжору. Он постоянно хотел есть, так организм мстил ему за постоянные стрессы, избежать которых на руководящем посту невозможно.
— Ну что там у тебя? — смирившись, спросил он у Карпова, при этом старательно делая вид, что бутерброд на столе не имеет к нему никакого отношения.
Чувство голода сделало Эдуарда Вениаминовича очень сговорчивым. Карпову милостиво был дан отпуск в обмен на обещание привезти из Чехии какой-нибудь сувенир.
Следующие полтора месяца были проведены Карповым в постоянном ожидании отъезда. С огорчением он замечал, что мало кто из знакомых искренне радуется, что ему так повезло. Большинство, услышав от него эту новость, старались побыстрее перевести разговор на другую тему, словно боялись, что от подробностей им станет совсем худо.
Все это время он старательно обходил Лысый парк стороной. В глубине души он считал, что ему повезло не по праву, хотя сказать, что он сделал для этого что-то предосудительное, он тоже не мог. Карпов долго никому не рассказывал, как к нему попала та злополучная бутылка пива. Потом как-то утром не выдержал и все рассказал жене, которая не взяла в толк, из-за чего он переживает.
— Ну, повезло так повезло. И на какие шиши этот дед поехал бы в Чехию? Глупости, значит, так должно было случиться, — сказала она тогда между делом, крася губы перед зеркалом.
Несмотря на сомнительность сказанного, Карпов вдруг успокоился и переживать совсем перестал. Но в Лысый парк по-прежнему не заглядывал.
— Пап, а чехи, они какие? — допытывалась как-то вечером у него дочка.
— Обычные люди, только говорят по-другому.
— У них чеховский язык?
— Чешский, выдумщица ты моя, — рассмеялся Карпов в ответ, поцеловал дочку в наивные голубые глаза и уже потом, уложив дочку спать, про себя подумал: “По-чеховски говорят только в России. Да и думают тоже”.
2.
Самолет набрал высоту и взял курс на Москву. Карпов посмотрел в иллюминатор и переложил фотоаппарат из кармана пиджака в сумку.
— Я тоже цифру не уважаю, — доброжелательно заметил его сосед.
Он был самодовольным и упитанным и чем-то неуловимо походил на свой пухлый блестящий портфель, который лежал у него на коленях.
— Простите?
— Ну фотоаппарат у вас пленочный, большая редкость по нынешним временам.
— Одно плохо — сразу не видно, что сфотографировал.
— Так это как раз и здорово. Тут все дело в ожидании. А цифровой фотоаппарат убивает всякую романтику. Сфотографировал, не понравилось — сразу удалил. Да что я вам рассказываю, вы и так все понимаете.
— Да, конечно, — пришлось согласиться Карпову.
Он не сказал, что с куда бо2льшим удовольствием взял бы цифровой “Pentax”, но этого не позволила сделать жена, сказав, что он его обязательно сломает. Действительно, любая техника меньше микроволновки ломалась в руках Карпова с удивительной легкостью и быстротой. Ему пришлось брать старенькую, видавшую виды мыльницу у своих родителей. В магазине, куда он пришел покупать пленку, на него посмотрели так, будто он попросил что-то очень неприличное.
Москва встретила Карпова непогодой. Тучи, собираясь вот-вот разразиться грозой, охраняли покой столицы от непрошеных гостей. Заранее запланированная встреча с Санькой не состоялась. Его неожиданно отправили в командировку. Карпов добрался на метро до парка Горького, где задумчиво бродил по дорожкам, кормил уток хлебом и грустил. Больше знакомых в этом городе, угнетающем провинциалов своей муравьиной суетой и размахом, у него не было.
Тщетно проплутав по Москве в поисках дома, где жил Булгаков, его любимый писатель, Карпов отправился на Белорусский вокзал, откуда вечером должно было начаться его путешествие в Прагу.
В одиннадцать часов баловни судьбы, обладатели тура в столицу Чехии, языком цифр — семь мужчин и две женщины, иначе, пять провинциалов, три москвича и один петербуржец, собрались под электронным табло на перроне и впервые увидели друг друга. До поезда оставалось меньше часа. Меланхоличный, унылого вида гид, представившись Владимиром, грустно провел перекличку и, убедившись, что группа в полном составе, сообщил, что скоро начинается их Большой пивной путь.
— Как-как вы сказали? — переспросил опешивший Карпов.
— “Большой пивной путь” — так называется один из туров, предоставляемых нашей фирмой, — пояснил гид и тяжело вздохнул. — Я буду вас сопровождать и проводить экскурсии.
— А пиво в Праге пить будем? — поинтересовался коренастый, невысокий мужчина с черным от загара лицом.
— Конечно, будем, разве вам не говорили?
— Да, говорили, просто не верится. Столько счастья, и все в одни руки. А вы-то сами употребляете? — подмигнул он гиду. — Пивком балуетесь?
— У меня язва. Пятый год в Чехию езжу. Теперь балуюсь только минералкой. Чехия славится не только пивом, но и минеральными водами. Здесь лечились и отечественные классики Тургенев и Гоголь, и зарубежные гении Гёте и Шопен. Список можно продолжать очень долго. Впрочем, об этом позже, — спохватился гид Владимир, вспомнив, что они еще в Москве, на Белорусском вокзале, где такие речи звучат несколько глуповато.
Вскоре Владимир отдал команду расходиться по вагонам, и все послушно направились к поезду. В трехместном купе с Карповым ехали сам гид и тот загорелый мужчина, что вступил до этого с ним в диалог.
— Глеб, — широким жестом протянул он свою руку сначала Карпову, затем и гиду, который вяло ее пожал. Ему вообще были свойственны всякого рода широкие жесты. С собой он вез пять бутылок водки, о чем он тут же поделился со своими попутчиками.
— Зачем же столько? — удивился Карпов.
— Друзья дали, каждый по бутылке. Это, говорят, тебе на случай, если там вдруг грустно станет, — пояснил Глеб.
— Это вы зря, — лениво сказал гид.
Чувствовалось, что объясняет он это не в первый раз.
— С собой через границу можно провести только один литр крепких алкогольных напитков, все остальное отбирает таможня, если не заплатите.
— Как так? — неприятно поразился Глеб. — Ну ладно, не выливать же теперь.
Он достал из сумки первую бутылку. Вслед за ней на стол последовала большая вареная курица.
— Нет-нет, мне правда нельзя, — начал противиться гид.
— Для профилактики, тебя же никто не просит напиваться, — не слушая его, Глеб уже разливал водку по стаканчикам.
После недолгих уговоров гид уступил. После первой рюмки взгляд у него просветлел, и он в первый раз улыбнулся.
— Нет, не наш поезд. В нашем купе вчетвером нетесно, а тут втроем не развернуться, — критически комментировал Глеб, оглядываясь вокруг себя. — Зато умывальник, как я посмотрю, есть.
Купе действительно было очень тесным. Три полки висели одна над другой. Верхняя была совсем маленькой.
— Володь, — фамильярно обратился он к гиду, убрав пустую бутылку под столик, — сколько нам ехать?
— Всего тридцать шесть часов, — бодро ответил тот.
— Успеваем, — сказал Глеб и поставил на стол очередную бутылку.
Гид Володя совсем развеселился, без конца травил анекдоты и напрочь забыл о больном желудке. Глеб поддакивал и только успевал наполнять стаканчики. Когда подъезжали к Вязьме, гид уже спал беспробудным сном. На его лице была безмятежная улыбка человека, совершенно довольного своей жизнью. Без особого труда Карпов с Глебом подняли его тщедушное, хоть и немного отяжелевшее во сне тело на третью, самую верхнюю полку.
— Продолжим? — спросил Глеб у Карпова.
Этот вопрос был неминуем. Карпов понял, что отказываться нет смысла, и согласился. За следующие два часа он знал о Глебе больше, чем о самом себе.
Он был из Перми, работал на стройке прорабом. “Не хотел бы я жить в тех домах, которые строим”,— признался он Карпову. Сам он предпочел построить себе загородный дом.
— Кто у нас работает? Пьяницы и воры. Половина понаехала из деревень, другая половина только откинулась. Я. кстати, тоже сидел, — сознался Глеб, но не уточнил за что.
— А еще был у меня одни бетонщик, — со смехом вспоминал Глеб. — В общей сложности он просидел лет пятнадцать. Так вот он мне говорил: “Не понимаю, как вы здесь живете. Здесь же волчьи законы, мне в магазин страшно заходить. У нас на зоне все как-то проще, понятнее”. Недолго он, правда, мучился. По пьянке кого-то убил, и его снова посадили. А другой в Чечне служил. Вот с ним было страшно. Все время с какими-то голосами разговаривал. Как-то раз на спор разбил себе об голову двадцать пять бутылок из-под пива. От такого чего угодно можно ожидать.
Глеб долго еще рассказывал разные страшные истории, а Карпов слушал и не знал, верить ему или нет. В начале шестого они легли спать. Уже начал бледнеть рассвет, когда поезд, снижая скорость, будто крадучись, подъезжал к Смоленску.
Утром гид, проснувшись от дикой головной боли, судорожно пил минералку. Он сосчитал пустые бутылки, валявшиеся под ногами, их было три, и тихонько простонал. К нему вернулось обычное мрачное расположение духа. Глеб с Карповым, напротив, встали легко и без всяких последствий.
В соседних купе ночь прошла намного спокойнее.
В одном купе случай собрал всех трех москвичей. Еще на перроне перед поездом они чувствовали себя неуютно среди этой разношерстной провинциальной компании и очень обрадовались тому, что они оказались вместе в одном купе. Как и многие коренные москвичи, они слабо представляли, что творится за пределами Садового кольца.
Один их них, Старцев, оказавшись как-то раз под Тверью, взглянув на обычный, неопрятный с виду пятиэтажный дом, невинно заметил:
— И как здесь люди живут, не представляю.
Москвичам вообще свойственно задавать по-детски наивные вопросы, что обычно так раздражает провинциального жителя.
— Да вы знаете, сносно. Живем вот, да еще и размножаемся, — с ненавистью ответил ему тогда провинциал, оказавшийся неподалеку.
Старцев тогда еще очень удивился и никак не мог взять в толк, почему в его голосе было столько злости. Он считал себя интеллигентом, его взгляд всегда выражал снисходительность, которую можно было легко принять за пренебрежение. Второй москвич был словно тенью Старцева, его слабым подобием. Никто не запомнил его имени. К нему никогда не обращались, только к Старцеву, потому что все знали, что он всегда с ним согласен. Казалось, что их связывает давняя дружба, на самом деле до этого они никогда не были знакомы.
Игорь, последний москвич, был совсем непохож на своих спутников. Было в нем что-то неприятное и скользкое, даже внешне: каждое утро он обильно смазывал свои волосы гелем. Он любил футбол и подраться, поддерживал политику Путина и при этом не любил казахов, евреев, кавказцев и татар, а когда выпьет лишнего, то и русских. На вопрос, где он работает, Игорь ответил, что в органах. Когда Старцев попытался уточнить в каких, он отвел взгляд в сторону и рассеянно ответил:
— Да вы знаете, там такая сложная аббревиатура, я сам никак запомнить не могу.
Старцев с уважением на него посмотрел и больше ничего спрашивать не стал.
— А вы футбол любите? — прервал возникшую тишину Игорь.
— В принципе… — осторожно ответил Старцев. Он давно привык сначала выслушивать чужое мнение и только потом высказывать свое.
— А я был не так давно на выездном матче, наши с хорватами играли. Смотрели телевизор, там на мэрии наши болельщики флаг сняли и наш триколор повесили? Один из них был я. Ну и хорватам тогда немного досталось.
Старцев удовлетворенно крякнул и улыбнулся. Он смотрел тот репортаж из Хорватии и негодовал по поводу бесчинства российских болельщиков. Странное дело, теперь же от недовольства не осталось и следа. В душе он тут же оправдал этот поступок горячим, хоть и немного примитивным патриотизмом. Они с Игорем еще немного поговорили и улеглись спать. Безымянный москвич последовал их примеру.
Тем временем в следующем купе зарождался любовный треугольник. Петербуржец Саша Смольников и Ярик из Томска вели борьбу за внимание красноярской красавицы Кати Самойловой. Она только что окончила институт и ждала от этого путешествия чего-то необычного. Поединок был недолгий. К своим двадцати пяти годам Саша Смольников имел довольно обширные представления о женщинах и умел добиваться их расположения, а восемнадцатилетний Ярик умел пока что только краснеть.
Саша Смольников много шутил, рассказывал веселые петербургские истории и так проникновенно смотрел в Катины глаза, что через пару часов она почувствовала, что присутствие Ярика ее тяготит.
Чувствуя себя глубоко несчастным, Ярик полез на верхнюю полку и оттуда, пока его не сморил сон, слушал Смольникова и Катю, проговоривших до самого рассвета. Утром они выглядели молодой счастливой парой, совершавшей свадебное путешествие. Ярику оставалось только удивляться той быстроте, с которой случилась эта перемена.
В последнем купе вместе с безликим попутчиком ехала Елена Викторовна, женщина пятидесяти лет, с вечной, будто прилипшей к лицу, улыбкой. Они оба оказались из Самары и всю дорогу за неимением других развлечений вспоминали родной город.
Мужчины никогда не стеснялись Елены Викторовны и затевали в ее присутствии самые скабрезные разговоры. Она не могла найти этому никакого объяснения. По молодости ее это угнетало, но с возрастом она смирилась с этой незавидной ролью “своей в доску”. То же самое вышло и на этот раз. “Мировая тетка” — так отозвался о ней Глеб на второй день пути и в шутку назвал ее Коляном — пожилым мужчиной в юбке.
3.
Саша Смольников глубоко вздохнул и громогласно сказал:
— Воздух-то какой! Пражский! Чувствуете?
— Чище как-то, — подтвердила Елена Викторовна и с восхищением оглянулась по сторонам.
— Да, все приезжие это отмечают, — апатично заметил гид.
Карпов набрал полные легкие воздуха и ничего особого не почувствовал. Все вокруг, как сговорившись, наперебой подтверждали слова Смольникова.
Прямиком с Главного вокзала, как только гид договорился об автобусе, они направились в гостиницу.
— А где жить-то будем, Володя? — по дороге спросил Глеб у гида, дремавшего на заднем сиденье.
— Отель расположен в историческом районе Мала Страна рядом с набережной реки Влтавы и знаменитым Карловым мостом. Здание, которое занимает отель, было построено в семнадцатом веке в стиле раннего барокко, — ответил он, не открывая глаз.
— Может, ты нам чего-нибудь расскажешь? — не отставал от него Глеб.— Все-таки незнакомый город…
— Всему свое время, имейте терпение.
— Да какое уж там терпение, не успеешь оглянуться, как опять на вокзале окажешься. Неделя не такой уж и большой срок, — продолжал Глеб.
— Честно говоря, у меня раскалывается голова, — пожаловался Володя.— Эти вечные переезды отнимают у меня последнее здоровье.
— Ну отдыхай, отдыхай, — посочувствовал Глеб и, толкнув Карпова в бок, беззвучно рассмеялся, он-то знал, в чем причина этой головной боли. Весь этот разговор он затеял просто так, ради шутки, и теперь ждал одобрения Карпова.
Но Карпову было не до него. Его вдруг посетила мысль, которая потом всю неделю, пока он был в Праге, только крепла и утверждалась. Этот нарядный, неестественно красивый город был к ним совершенно равнодушен. Здесь его никто не знал и не ждал, его присутствие в этом городе призрачнее, чем все местные привидения, вместе взятые.
— Ой, смотрите, казахи, что ль? — невольно воскликнула Елена Викторовна, заметив группу туристов-азиатов, семенящих через дорогу.
— Сразу видно, что вы из Самары и казахов в глаза не видели, — отреагировал Глеб. — Это же китайцы, — и неуверенно добавил: — Или японцы.
— Один фиг — по-русски не понимают, — сказал Игорь и стал показывать туристам неприличные жесты.
Глеб хотел его одернуть, но передумал, сделав вид, что ничего не замечает. Потом он всегда старался держаться от Игоря подальше, зная свой несдержанный характер.
Они замолчали и стали наблюдать, как туристы с беспокойными глазами, маленькими рюкзачками за спинами растекались ручейками по пражским улочкам. Город был отдан им на растерзание, каждый хотел оторвать от него кусочек и увезти к себе домой. Но пражане были спокойны, они сами продавали только подделки, побрякушки, не имеющие никакого отношения к той Праге, которую знают только они.
Жижков, Винограды, Нове Место остаются нетронутыми туристическим зудом. Это и есть простая, не испорченная макияжем пражская жизнь. Соборы, музеи, парки и гостиницы исторической части города, их бутафорский глянец мешает незадачливому туристу увидеть истинное лицо Праги.
В гостинице Смольников и Катя потребовали для себя двухместный номер. Пока на лице Смольникова играла самодовольная улыбка, гид невозмутимо улаживал проблему с администратором. Все как один недоуменно смотрели на эту неожиданную пару, один только Ярик смотрел в сторону и горько усмехался. Он чувствовал себя обиженным и даже обманутым. А окружающим, как это всегда бывает, он казался угрюмым и закомплексованным. Влюбленные же ничего не замечали. Из своего номера они выходили крайне редко, молчаливые и уставшие. Почти все свободное время они проводили в парке неподалеку от гостиницы, где пили пиво и глазели на туристов. Еще они любили кормить там голубей кусочками сладкой булочки. Голуби были почти как дома, такие же сизые и бестолковые, только до неприличия доверчивые.
— Все дороги в Праге ведут так или иначе на Карлов мост, — сообщил на следующее утро гид. — Сейчас мы туда и пойдем. Дорогу легко запомнить, потом сможете сходить и сами.
Карлов мост был как опрокинутая Вавилонская башня, выбравшись из которой люди перестали друг друга понимать, заговорив вдруг на разных языках. Мрачно перекинувшись с одного берега на другой, он изнемогал под тяжестью неиссякающего потока толпы. На быках моста стояли окаменевшие святые, безразличные к шумихе вокруг.
Карпов вполуха слушал рассказ гида о строительстве этого каменного исполина. Его сковывали суетливая бестолковость туристов, с боем раскупающих сувениры, дикие глаза своих спутников, очутившихся вдруг на сказочном карнавале, рябые одежды публики, снующей по мосту, и темные воды Влтавы под ним.
— Ты только посмотри, — бормотал Глеб себе под нос, провожая плотоядным взглядом каждую туристку, проходящую мимо.
— Ну а теперь, пожалуй, зайдем куда-нибудь выпить пивка. Недаром ведь Прагу называют пивной столицей Европы, — закончил свою речь гид и повел их узкими улочками в сторону Староместской площади. В шумной пивнушке он заказал всем по пол-литровой кружке светлого пива и наспех обучил нескольким чешским фразам. К третьему литру он пришел в невменяемое состояние. Сил у него хватило лишь на то, чтобы, расплатившись за всех, доверчиво уснуть на плече у Карпова. Карпова он выбрал, видимо, не случайно, памятуя о недавней поездке в поезде.
Уже в дверях, когда из подвала пивной выносили тело гида, Игорь оглянулся и успел крикнуть бармену на прощание “мoцкрат декуи”1, единственное чешское выражение, которое он сумел запомнить. Огромный бородатый бармен в ответ с пониманием кивнул головой и заулыбался.
В отель процессию горе-туристов безошибочно привел Старцев, обладавший уникальной топографической памятью. Весь оставшийся день все томились в своих номерах, ожидая, когда проспится гид.
Последующие дни мало отличались от первого. Тур не полностью оправдал свое название. Гид придерживался принципа “Меньше достопримечательностей — больше пива” и в Праге ориентировался лишь по расположению пивных. Только под сильным напором Старцева он согласился свозить их в Карлштейн, экскурсия по которому свелась к посещению ресторанчика под главной башней замка. Уже там, запивая крендельки “Гамбринусом”, гид вспомнил, что по понедельникам замок закрыт для туристов.
Уныло глядя на раскинувшийся внизу городок, Карпов поделился с сидящим рядом с ним Глебом:
— А Володя у нас алкоголик. Город бы посмотреть.
— Все мы немного алкоголики, иначе мы просто бы здесь не оказались. Ничего, что-нибудь придумаем, — жизнерадостно сказал ему Глеб.
В другой раз Карпов с Глебом, получив скудные сведения от гида, отправились вдвоем посмотреть на Прагу с высоты железной смотровой вышки, что на холме Петржин. Перед остановкой они увидели такую картину: на ступеньках серой бетонной лестницы стояли скульптуры обнаженных изможденных мужчин. Издалека они казались покрытыми ржавчиной. Только у одного, стоящего у самого подножия, дистрофическое тело было целым. У всех остальных, чем выше они стояли, была отсечена все большая часть тела. На самой верхней ступеньке стояла одна только ступня.
— Что же это такое? — изумленно спросил Глеб.
— Памятник какой-то. Непонятно только чему, — ответил ему Карпов.
— Явно чему-то не очень хорошему. Может быть, жертвам Чернобыля?
— Даже не знаю, их вроде тогда облако не задело.
— Ну, они из сочувствия поставили. Как братья-славяне2.
— Красота, — выдохнул наверху на смотровой площадке Карпов. Внизу раскинулась стобашенная Прага. Карпов и Глеб молча оглядывали город, смотрели на незнакомые районы, названия которых им никогда не придется узнать, окраины, на которых им никогда не придется побывать.
— Смотри, смотри, вон наш отель видно! — сказал Глеб, показывая в сторону Карлова моста, и довольно рассмеялся.
— Точно, это он, — отозвался Карпов.
И им обоим стало совсем грустно. Через несколько дней Глебом окончательно овладела тоска, и его потянуло к женщинам. Раза два его кровать в номере по ночам пустовала. Сам он приходил утром, точно к завтраку. После своих ночных приключений он стал отзываться о чешских женщинах тепло, но как-то равнодушно.
— Как же так, ты ведь даже языка не знаешь? — спрашивал у него Карпов.
— Ну и что? Так даже легче. Женщины — они везде одинаковые, — отвечал ему Глеб, для которого, по-видимому, языковых барьеров просто не существовало.
— Кто-нибудь Кафку читал? — поинтересовался гид однажды за завтраком.
С творчеством классика оказался знаком один лишь Старцев.
— Скоро уже нам уезжать. Хочется напоследок показать вам Прагу глазами Кафки. Если, конечно, вы хотите.
— Хотим, — заверил его Игорь. — Книжки читать, правда, я бросил еще в школе, но все равно любопытно.
— Хоть какое-то разнообразие, — согласился с ним Глеб.
Впрочем, экскурсия не произвела должного впечатления. Никого особо не поразил ни особняк на Вацлавской площади, где Кафка работал страховым агентом, ни Микулашская улица, с которой открывается прекрасный вид на набережную Влтавы, ни храм святого Вита, с которого был списан кафедральный храм в романе “Процесс”. Некоторое оживление вызвал лишь бронзовый памятник Кафке у испанской синагоги. Кафка восседал на плечах пустого костюма и показывал пальцем вперед.
В еврейском квартале Кафка был повсюду, на каждом прилавке. Кафка на бокалах, Кафка на блюдцах, на брелках и на открытках. Кое-где попадались даже Кафки-матрешки, самая маленькая из которых была с ноготок. Широко улыбаясь, мимо них прошел огромный мускулистый негр, с футболки на его широкой груди грустно смотрел изможденный Кафка. Карпов посторонился, пропуская его вперед, и решил купить себе такую же майку.
День, как и всегда, закончился в пивной. Как утверждал гид, именно здесь, в пивной на углу улиц Кози и Везенска, засиживался сам Кафка. Как гласит легенда, он очень любил здешнюю уютную атмосферу. Гид оставался верен себе, через какой-то час он уже спал, склонив голову себе на руки.
— Мне это уже начинает надоедать, — сквозь зубы говорил Глеб, когда они с Карповым вели его под руки в отель. — Вроде как мы с тобой за носильщиков к нему приставлены.
— Кафка — затюканный еврей, кроме того, с целым букетом комплексов. Отсюда все его бесконечные заупокойные романы, — разглагольствовал впереди них Старцев.
— Да писатели — они все какие-то ненормальные, — высказался Игорь.
— Вам мозг на череп не давит? — прикрикнул на них Глеб. — Теперь ваша очередь это тело нести.
В тот день ближе к ночи затосковал Игорь. И ушел из отеля. Пришел он только утром, весь грязный и оборванный, зато умиротворенный и довольный собой. Воспоминания о прошлой ночи у него были обрывочные. Он только вспомнил, что пытался помочиться с какого-то моста.
— С Карлова? — испуганно переспросила у него Елена Викторовна.
— Да нет вроде, этот поменьше был, — неуверенно ответил ей Игорь.
Затем он от кого-то убегал по темным переулкам. Оторвавшись от погони, он уснул в одном из них под скамейкой, утром же с некоторым удивлением обнаружил себя совсем недалеко от отеля. Теперь перед своими соотечественниками он чувствовал себя героем.
Глеб посмотрел на него с крайним презрением. Елена Викторовна осуждающе покачала головой и тоже промолчала. Один только Старцев одобрительно заулыбался.
Заветные семь пражских дней подходили к концу. Именно тогда Смольников выразил желание жениться на Кате. По крайней мере, именно так она расценила приглашение Смольникова перебраться в его питерскую квартиру. Решиться на большее, то есть предложить свою руку и сердце, как она полагала, Смольников по своей природной скромности пока не мог. Катя позвонила своему прежнему жениху, вот уже несколько лет обитавшему в Москве, и решительно ему отказала.
Близился отъезд. Накануне Елена Викторовна даже всплакнула, так ей не хотелось уезжать. С собой она увозила воспоминания в виде фотографий, на большей части из которых она была запечатлена на фоне пластиковых коров, в великом множестве расставленных специально для туристов по всему городу. Коровы были совершенно невероятных расцветок и даже форм. Чего только стоила корова-блондинка или хотя бы корова-бабочка! Фотографировал ее Ярик, к которому она сильно привязалась. Он был очень похож на ее сына, погибшего в Афганистане. А Ярику, которого дома с нетерпением ждали мама и бабушка, Елена Викторовна напоминала их обоих.
Что же им всем осталось на память? Горстка сувениров, неясный силуэт Праги и множество пивных, названия большей части которых им так и не удалось запомнить, несмотря на все старания. “У Медвидков”, место с мрачной историей, где подавали самое плотное в мире пиво, “У Флеку”, самая древняя пивоварня, где подавали “Флековский лежак”, самое вкусное в Чехии темное пиво, “У Пинкаса”, где подавали самый настоящий “Пльзеньски Праздрой”, “Браницкий склипек”, где подавали “Мештян”, светлое пиво, так любимое самими пражанами, и великое множество прочих безымянных пивных, ресторанчиков, забегаловок, воспоминания о которых были сродни послевкусию хмеля и солода.
Карпов покидал Прагу со смешанным чувством. Он теперь знал, что тот напиток, которым дома их всех активно спаивают, пивом назвать никак нельзя. С другой стороны, от мысли, что настоящего пива ему в своем захолустном городишке больше никогда не попробовать, ему становилось грустно. Поэтому Карпов решил бросить пить пиво. В конце концов, не это же главное в жизни, убеждал он сам себя.
“Дольше ждал этой поездки, чем она была”, — подумал он, глядя в последний раз из уходящего поезда на здание Главного вокзала.
Назад ехали молча и грустно. Одному гиду было все нипочем. В одиночестве он распивал заранее запасенную “Бехетовку”.
— Нет, я сам не против запоев. Со всеми бывает. Но чтобы так, да еще на работе. Ведь мы ехали отдыхать, а он — работать. Или я уже совсем ничего не понимаю, — говорил Глеб, в последний раз наблюдая выражение полного покоя на лице заснувшего гида.
4.
На перроне Карпову показалось, что в толпе встречающих маячит Санька. Так и есть, это был он, те же непослушные рыжие волосы, веснушчатое насмешливое лицо и порывистость в движениях.
— Ну, привет, что ли, — с этими словами он заключил Карпова в объятия.— Думал, что не успею, пробки везде. Ну что, сейчас ко мне поедем? Расскажешь, как отдохнул, да и вообще…
— Подожди, — никак не мог опомниться Карпов. — Я же тебе не говорил, когда приезжаю. Как ты узнал? Да и поезд домой у меня через два часа.
— О, это долгая история. Потом расскажу, — Санька вдруг замолчал. В этот момент мимо них два спортивного вида парня провели их гида, бережно поддерживая его под руки.
— Ну так вот. Билеты мы сейчас по-быстрому поменяем. Пара дней ничего все равно не решит.
Немного поколебавшись, Карпов согласился.
Напоследок сфотографировавшись и попрощавшись, девять человек, случайным или каким-то иным образом побывавших в Праге, стали расходиться в разные стороны.
При расставании, правда, произошел один не очень приятный казус. После того, как Игорь со словами: “А на родине, как всегда, срач и беспорядок” — плюнул на перрон, Глеб, оказавшийся рядом, не смог себя сдержать и хлестким ударом повалил того на землю.
— Гнилой он человек. Не сделай я так, уважать бы себя перестал, — объяснил он, подойдя к оторопевшему Карпову, наблюдавшему эту картину со стороны.
— Попутчик твой? — с интересом спросил Санька у Карпова. Тот утвердительно кивнул головой.
— Очень интересно. Если не торопишься, поехали с нами, боевой ты наш,— обратился он к Глебу.
Тот с легкостью принял приглашение.
По дороге они купили ящик самого дешевого пива, денег на что получше у них не хватило. Дома их разговору мешал телевизор, по которому непрерывно сменяли друг друга — врач из Назарета, первый сделавший в Израиле эвтаназию, боксер, декламирующий Ахматову, президент, обещающий, что с каждым годом людей в стране будет рождаться все больше, а умирать все меньше.
Карпов, перебиваемый через слово Глебом, рассказывал об их пражских приключениях. Он уже пил “Три медведя” почти не морщась, позабыв о своем недавнем решении больше не пить никакого пива.
— Ну и как, разница ощутима? — допытывался у него Санька.
— Земля и небо, — отвечал ему Карпов, хотя к четвертому литру он уже не разбирал, что пьет.
Санька ловко уклонялся от расспросов Карпова о своей работе, так и не признавшись, чем он все-таки занимается, и все разговоры переводил на их с Глебом поездку. Он жадно ловил каждое слово, будто интереснее этого ничего в жизни не слышал. Местами он начинал безудержно смеяться и долго не мог успокоиться.
— Вот так все и было. Чистое везение, что так получилось, — закончил Карпов.
— Судьба, — отозвался Глеб.
— Так уж сразу и судьба. Судьба — это фикция. Все намного проще, чем вам кажется, милые мои. Только прошу без истерик. Вся ваша поездка была спланирована от и до, — сказал Санька и пьяно улыбнулся. Было заметно, что он перебрал лишнего.
— То есть? — опешил Карпов.
— То есть попали вы все туда совсем не случайно. Ну или почти все.
Не разобравшись, Глеб полез было драться, но Карпов его успокоил, да и количество выпитого больше располагало на спокойный философский лад, чем на выяснение отношений. Глеб согласился выслушать признание Саньки.
А Санька рассказал следующее. У его шефа было баснословное состояние, сколоченное еще во времена “дикого капитализма”. Его огромная финансовая империя высасывала соки со всей страны. На задворках этой империи и существовала маленькая московская турфирма. Шефу уже давно приелись стандартные развлечения, которые можно получить за большие деньги. Эту турфирму он и использовал как плацдарм для своих игрищ. Раз в год он предлагал своим сотрудникам отправить отдохнуть кого-нибудь из близких за границу. Бесплатно, но с одним условием: чтобы это выглядело как случайность, человек должен был поверить в свою избранность и исключительность. Все обычно соглашались, не видя ничего дурного в этом приятном во всех отношениях розыгрыше.
— Неужели все было подстроено? — никак не мог взять в толк Карпов.
— Абсолютно все, — подтвердил Санька, — я сам это организовывал.
— Допустим. И кто подстроил этот сюрприз Ярику? — спросил Карпов.
— Его отец, бросивший семью лет пять назад. Очень занятой человек, так он решил расплатиться с Яриком за все годы безотцовщины.
— Елене Викторовне?
— Бывший муж, бросивший ее сразу после смерти сына. Он не поддерживал с ней никаких отношений, а тут вдруг почему-то о ней вспомнил.
— Кате?
— Ее парень.
— Смольникову?
— Все тот же Светин кавалер. Он нанял Смольникова, известного московского жиголо, чтобы он влюбил в себя Катю и она захотела порвать свои прежние отношения. В Москве он нашел себе более выгодную партию.
— Цинично.
— Нашему шефу нравятся такого рода шоу.
— А Старцеву и всей московской троице?
— А это розыгрыш партнеров по бизнесу. Ну а тебе, — Санька шутливо хлопнул Карпова по плечу, — сам понимаешь, кто подсиропил.
— А как же тот дед, который бутылку на скамейке забыл? Неужели актер? — недоуменно спросил Карпов.
— Да какой там актер, забулдыга какой-то. Да любой алкоголик за бутылку водки Гамлета сыграет. Был, правда, риск, что ты не возьмешь бутылку, но, слава богу, обошлось.
— Ну а как же тогда я? — вмешался в их разговор Глеб. — Кто мой благодетель?
— А никто. Одна бутылка была предназначена случайному человеку со стороны. Им оказался ты. Шеф сам это придумал. Как оказалось, зря. Благодаря тебе он в Праге чуть свое последнее здоровье не оставил, судя по вашим рассказам. Он же с вами ездил.
— Как? — хором спросили Карпов и Глеб.
— Да, он вам, как мог, пытался показать Прагу.
— Володя?
— Он самый. У богатых свои причуды. Только это между нами. Спьяну вам все выболтал. Хотя… Вам все равно никто не поверит. Давайте спать ложиться, а? А то уже очень поздно.
Хотя было скорее рано: за окном брезжил рассвет, когда они укладывались спать. Карпов долго ворочался, осмысливая услышанное. У него было возникло чувство, будто он остался кому-то должен, причем долг этот из разряда тех, что возврату не подлежат.
Это чувство было как гадкий вкус во рту на следующее утро, который может быть только после дешевого пива, выпитого в неограниченных количествах. Проснувшись, Карпов побрел на кухню и залпом выпил бутылку минералки. И тут ему стало тоскливо. Потянуло домой, где все было просто и понятно и никто не отправлял своих близких или просто знакомых в чужые страны только для того, чтобы посмеяться над послушным восторгом последних. Он растолкал дружно храпящих Саньку с Глебом и, наспех с ними распрощавшись, уехал на вокзал, где и прождал до вечера свой поезд. Москву он покидал без всяких сожалений, отчасти даже с облегчением.
В купе Карпов решительно отказался от предложенной дружелюбным попутчиком бутылки пива, буркнув, что у него на днях открылась язва желудка.
Так Большой пивной путь был для него окончен. Для него, но не для всех остальных, вышагивающих вдоль по улицам каждый вечер с неизменной полтора- или пол-литровой бутылкой пива в руках. Но об этом Карпов как-то не думал.
Дома радость от его приезда, от привезенных сувениров (недовольной осталась лишь теща: фарфоровая чашка, которая везлась ей в подарок, совершенно случайно разбилась по дороге) была омрачена только тем, что не в меру любознательная дочка стала возиться с фотоаппаратом и, вытащив пленку, всю ее засветила. Карпов очень из-за этого расстроился. Через некоторое время Глеб прислал ему по электронной почте пару фотографий. На одной из них Карпов был запечатлен в свете лучей заходящего солнца на фоне Праги с высоты смотровой вышки, той самой, что стоит на холме Петржин. То ли из-за неудачно выбранного ракурса, то ли еще из-за чего Карлов мост казался совсем крошечным и игрушечным по сравнению с его внушительной фигурой. Такое же впечатление производила и вся Прага со своими аккуратными кирпичными домиками, шпилями Староместской ратуши, храмом святого Вита и другими архитектурными достопримечательностями.
Иногда Карпову из Москвы пытался дозвониться Санька, но всякий раз тот просил жену отвечать, что он задерживается на работе.
Об истинных обстоятельствах, по воле которых он оказался в Праге, Карпов так никому и не рассказал.