Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2007
Николай Михайлович Голь родился в Ленинграде в 1952 году. Окончил Институт культуры им. Крупской. Автор ряда книг, публицист, переводчик, поэт. Член СП. Живет в Санкт-Петербурге.
БЛЮДЕЧКО С ГОЛУБОЙ КАЕМОЧКОЙ
Личный опыт. Недавно позвонила мне вечером знакомая, зовут Наташа.
— Приходи, — говорит, — покрутим блюдечко.
— С голубой каемочкой? — тупо хмыкнул я.
— Можно и с голубой. Главное, чтобы со стрелочкой.
— Если я правильно понял, ты хочешь сказать…
— Ничего такого я не хочу, — отрезала дама, — просто предлагаю тебе заняться спиритизмом. Вызвать какого-нибудь духа. Не в смысле душмана, а в смысле покойника.
— И он явится?
— Думаю, да. Есть кое-какой опыт.
— Вдвоем будем крутить?
— Да нет, еще Ира придет.
Я человек любознательный. Согласился, было свободное время. Хотя, конечно, внутренне давился от смеха: какие там еще духи? Конечно, мне приходилось слышать о спиритизме — от латинского “spiritus”, означающего “дух”. Но слышать — это одно, а личный опыт — совсем другое. Почему бы и не попробовать?
К моему приходу Наташа с Ирой уже все приготовили. На столе лежал лист ватмана с двумя начерченными окружностями, одна в другой: большая — диаметром сантиметров тридцать, вторая — чуть меньше. В образовавшееся между ними кольцо вписаны в алфавитном порядке все буквы русского алфавита. Наташа взяла обычное чайное блюдце (с голубой каемочкой, между прочим), перевернула и фломастером провела на его закругленном боку жирную указательную стрелку. Поместили перевернутое блюдечко в центр бумажного листа. Усевшись вокруг стола, положили пальцы на блюдце, слегка касаясь его.
— И что дальше? — хихикнул ваш покорный слуга.
— Решим, кого вызываем, блюдечко начнет двигаться и вращаться, а стрелка — указывать на буквы. Из них составятся слова… Бред какой-то! Ну, уж нет, нас на мякине не проведешь!
— Решим, а вы станете блюдечко, куда захотите, подталкивать!
Дамы отпарировали в том смысле, что они, мол, честные.
— Субъективно, может быть, и честные, а что насчет объективных идеомоторных движений?
— Каких-каких?
— Непроизвольных, подсознательных. Зная, кого мы вызываем, вы станете, пусть даже и невольно, подталкивать блюдце в желательном направлении.
Они ответили, что не станут. Хотя бы потому, что не будут знать, чей дух мы вызываем: я могу сделаю выбор мысленно и ничего им не говорить.
Кого бы задумать? Мне, в общем-то, было все равно, тем более что я ни на йоту не верил в успешность эксперимента. С чего бы, в самом деле, блюдечку крутиться? В результате я в уме сформулировал заказ довольно неопределенно: “Пусть это будет дух какого-нибудь из знаменитых людей, изучавших спиритические явления”.
Тем временем наши руки продолжали покоиться на краю блюдца.
Прошло, наверное, минут двадцать с начала опыта, и я ощутил некое покалывание в подушечках пальцев. Затекли, наверное. Потом появилось ощущение явного тепла. Потом блюдце начало двигаться. Вправо, влево, по дуге, по кругу, зигзагообразно… Быть того не может!
— Дух, кто бы ты ни был, готов ли ты поговорить с нами о спиритизме? — дрогнувшим голосом спросил я.
Блюдце, резко двинувшись по алфавитному кругу, последовательно указало стрелкой на буквы “Н”, “Е” и “Т”. Согласия не было получено.
— Тогда назовись хотя бы!
Снова — “нет”.
— Хотя бы намекни, кто ты!
Блюдце продолжило кружение. Указанные стрелкой буквы сложились в слово “чемодан”. Что за чемодан?! Такая необычная фамилия? Или прозвище? Или мы имеем дело со случайным совпадением, почти невероятным складыванием произвольных букв во внятное, хотя и нелепое в данных обстоятельствах слово?
Увы! На этом спиритический сеанс завершился. Сколько и каких ни задавали мы вопросов, блюдце хранило неподвижность или бессмысленно металось по алфавитному кругу, предлагая нашему вниманию абсолютную невнятицу. Наташа, самая продвинутая из нас, высказала предположение, что дух хочет, чтобы мы сами сделали вывод из его намека — подвигает нас, так сказать, к более глубокому изучению вопроса. Дух или не дух, но я решил этим заняться. “Такого не может быть, потому что не может быть никогда”, — не самый лучший, как мне кажется, методологический принцип. Обложившись горой литературы, я начал свое исследование (расследование) практически с нуля. Весь последующий текст — итог моих занятий самообразованием.
Слово “спиритизм” — ближайший языковой родственник куда более нам близкого и знакомого слова “спирт”. Такое лингвистическое родство отнюдь не случайно. Дело не в том, что жидкость эта весьма духовита, и не в том, что употребление ее способно воодушевлять (хотя воодушевляет, конечно, кто ж спорит), а в том, что пары спирта летучи — точно так же, как невидимая и невесомая душа, “spiritus”.
Увлечение спиритизмом охватило мир в середине девятнадцатого века. Спириты утверждали, что смерти подвержена только бренная человеческая оболочка, дух же бессмертен и вечен и живые могут входить в контакт с душами обитателей потустороннего мира. Таким образом, ничего особенно нового учение спиритизма будто бы и не несло. В самом деле: испокон веков люди, отгоняя мысль о неизбежности индивидуальной смерти, верили в бессмертие души. Древнеегипетские жрецы, африканские колдуны, азиатские шаманы, европейские колдуны и ведьмы всем своим вековым опытом доказывали: с умершими можно общаться.
И все-таки новизна была. Существовавшие в прошлом способы общения с покойниками подразумевали единичность, избранность тех, кто входит в контакт с ними. В спиритическом же сеансе может участвовать практически любой, для этого не требуется никаких сложных сакральных приготовлений и всякого там камлания, было бы желание. Недурно, конечно, иметь медиумические способности, — но они есть у каждого, надо их только развивать. Спиритизм общедоступен и, так сказать, демократичен — недаром же он зародился в США, самой демократической по тем временам стране мира.
Американский след
Итак, спиритизм зародился в Соединенных Штатах. Мы даже точно знаем, где именно и когда. Эта история неумолимо напоминает сценарий телесериала; правда, до мыльных опер тогда еще не додумались, нет. А до спиритизма — да.
Время действия — 1848 год. Место действия — маленькая деревушка Хайдесвилл в штате Нью-Йорк, в двадцати милях от
Рочестера.
Действующие лица:
Джон Дэвид Фокс, фермер.
Маргарет Фокс, его жена.
Их дочери:Маргарет Фокс-младшая,
четырнадцати лет, тезка матери.
Кейт Фокс, одиннадцати лет.
Соседи.
Краткое изложения сюжета
Примерно за месяц до описываемых событий в небольшом деревянном доме, какими и была в основном застроена деревушка Хайдесвилл, поселилась семья фермера Фокса. Первое время после того, как семья обжила дом, все шло тихо и спокойно, но в конце марта стали слышаться непонятные постукивания, все явственнее и настойчивее день ото дня. Миссис и мистер Фокс пытались обнаружить их источник, но безрезультатно. Вечером 31 марта, едва Фоксы разошлись по кроватям, вновь послышался стук. Звук был не очень громкий, но ножки столов и стульев вибрировали от него, выбивая по полу мелкую дробь. Девочки проснулись. Кейт, пытаясь отогнать страх, дважды хлопнула в ладоши и крикнула: “Мистер Топотун! — так Фоксы прозвали между собой неведомое постукивавшее существо, — делай, как я!”
В ответ прозвучали два удара.
Следом в игру включилась Маргарет-младшая. “Я умею считать, а ты? На-ка: раз, два, три, четыре!”
Раздалось четырехкратное постукивание.
(Тут хочется обратить внимание на то, что Фоксы были людьми хоть и простыми, но вовсе не склонными к легковерию и мистицизму. Миссис Фокс, женщина здравомыслящая и отважная, решила провести проверку. Она попросила мистера Топотуна назвать возраст ее детей.)
Прозвучало одиннадцать ударов — по числу лет Кейт. (Пауза.) И еще четырнадцать — возраст Маргарет. (И снова пауза, прерванная тремя ударами.)
Миссис Фокс вскрикнула: у них с мужем был еще один ребенок, мальчик; он скончался трехлетним.
Мало кого такая череда совпадений не лишила бы самообладания, но миссис Маргарет Фокс была не такова. Она спросила:
— Ты — дух? Если да, то стукни дважды.
Немедленно последовали два удара.
— Ты дух умершего своей смертью или убитого?
На это миссис Фокс не получила никакого ответа, и неудивительно: ведь вопрос был сформулирован так, что однозначно на него не ответишь. Тогда она построила фразу иначе:
— Ты дух убитого? Стукни два раза.
Два удара.
— Ты был убит в этом доме?
И вновь положительный ответ.
— Ты будешь продолжать беседу, если мы пригласим соседей?
Немедленно раздались два удара.
Пришли заинтригованные соседи. Игра в вопросы и ответы продолжилась. Один из гостей, мистер Дуслер, предложил упростить методику разговора. Вот что он придумал. Надо присвоить каждой букве определенное число ударов — по ее месту в алфавите: А — стук, В — стук-стук, С — стук-стук-стук. И так далее. Тогда разговор пойдет хоть и медленно, но сможет охватить большее число тем. Все с этим согласились. (Забегая вперед, скажем, что иногда спириты применяют такой способ, несколько схожий с тюремным перестукиванием, и в наши дни.)
Разговоры с духом продолжались всю ночь напролет. К утру удалось узнать, что он принадлежит лавочнику по имени Чарльз Розм, убитому в возрасте тридцати лет мясницким ножом в спальне, когда-то находившейся в восточной части дома, во вторник около полуночи и зарытому в погребе.
Факты, приведенные в этом рассказе, извлечены из показаний, полученных авторитетной комиссией, составленной из наиболее уважаемых граждан четыре дня спустя знаменательной ночи. Свидетельства Маргарет Фокс заканчивались такими словами: “Я не верю в заколдованные дома. Мне очень жаль, что наш дом вызвал столько волнений. Но я настаиваю на том, чтобы были установлены истинные причины происшедшего”.
С тех пор сторонники и противники спиритизма на разные лады повторяют эти слова. Но истинные причины так и не были установлены — ни тогда, ни по сей день. А вот источник звуков хайдесвиллская комиссия нашла: они исходили от ножек стола, чуть заметно приподнимающихся и легонько бьющих по полу. При этом стол немного передвигался, слегка поворачиваясь вокруг своей оси. Кто-то произнес слово “столоверчение” — и оно на долгие годы стало синонимом спиритизма.
Кроме того, в погребе Фоксов были произведены раскопки. На глубине пяти фунтов обнаружилось дощатое покрытие, под ним — слой угля и негашеной извести, а еще ниже — человеческие останки, принадлежащие, по заключению экспертов, мужчине тридцати–сорока лет. Дух лавочника вроде бы говорил правду.
После этого спиритизм стал развиваться, как эпидемия; да нет, это скорее следует назвать пандемией. С удивительной скоростью новое увлечение завоевывало мир. Люди, обнаружившие у себя медиумические способности, повсеместно демонстрировали спиритические сеансы. Первыми публичными медиумами, что и не странно, стали сестрички Фокс.
Общество реагировало на происходящее неоднозначно. Стали возникать комитеты по подтверждению медиумических и спиритических явлений. Они многое подтвердили, но не все. В противовес организовывались комитеты по разоблачению медиумических и спиритических явлений. Они многих разоблачили, но не всех. Что-то такое во всем этом, кажется, было. Явленные чудеса порой выходили далеко за пределы столоверчения.
Рыцари
круглого стола
Волна спиритизма очень скоро докатилась через океан до Англии, и там “совершенно обычными, — сообщает современник, — выглядели приглашения на файф-о-клок с последующим сеансом столоверчения”. Как правило, участники спиритических кружков собирались у столов, желательно округлой формы, и клали руки на столешницу. Дальше, как и в Америке, начинали происходить удивительные вещи. Но если практичные американцы старались просто убедиться в подлинности или подложности явлений, то некоторые из дотошных британцев взялись за их систематическое изучение. Одним из тех, кто отнесся к делу всерьез, был профессор Альфред Рассел Уоллес, ученый вполне респектабельный и известный своей скрупулезностью. Его работа “О законе, управляющем появлением новых видов” была опубликована на пять лет раньше великого дарвинского труда “О происхождении видов”; статья “О стремлении разновидностей бесконечно удаляться от первоначального типа”, излагавшая основы теории отбора, — на полтора года. Дарвин не отрицал, что идеи Уоллеса имели “поразительное совпадение” с его собственными мыслями, однако скромный Уоллес, как пишет энциклопедия, “признавал приоритет за Дарвином”. У нас нет ни малейших оснований спорить с ним, тем более что разговор мы ведем совсем о других материях, если, конечно, так можно выразиться о нематериальных духах.
Как бы там ни было, заинтересовавшись спиритизмом, Уоллес начал проводить эксперименты в кругу собственной семьи. Ему без особого труда удалось вызвать движения стола и появление стуков. Подчеркивая чистоту этих первоначальных опытов, Уоллес пишет в книге “Научная сторона сверхъестественного”, что, во-первых, целиком и полностью уверен в честности их участников, а во-вторых, “и мысли быть не может, чтобы серьезные люди стали забавляться постоянным повторением столь жалкого и ничего не выражающего эффекта”. С этим соображением трудно не согласиться.
Вскоре Уоллес вышел за пределы домашнего экспериментирования и стал посещать спиритические собрания. Однажды профессор пришел в кружок известного медиума мистера Маршалла с приехавшим из деревни приятелем, никому из собравшихся не известным. За время, предшествующее сеансу, имя его ни разу не произносилось.
По общему согласию решили провести опыт с планшеткой. На языке спиритов так называется небольшая доска с тремя маленькими ножками длиной в три-четыре сантиметра, две из которых оканчиваются колесиками, а третья — карандашом. Если поставить эту доску с колесами на лист чистой бумаги и положить на планшетку руки, то через некоторое время она начнет двигаться, причем карандаш на третьей ножке отмечает ход движения планшетки. При этом — о чудо! — автоматически записываются отдельные буквы, слова и даже фразы.
Этот загадочный эффект был к тому времени настолько известен, что эксперимент договорились усложнить, поставив планшетку не на стол, а под стол.
“Несколько минут спустя на листе, — сообщает Уоллес, — оказалось записано имя моего спутника, никому ранее не ведомое. Сущей нелепостью было бы предположить, что кто-то из нас (а вернее, именно я, единственный, кто знал имя) снял сапоги и, ловко управляя планшеткой при помощи ног, сумел написать с ее помощью нужные буквы, а затем вновь надеть сапоги, не снимая при всем этом рук со стола и ничем не выдавая своих усилий. Ясно, что здесь должна была действовать та или другая новая и неизвестная сила”.
Хоть и был Уоллес известным ученым, приведенные и подтвержденные им факты подобного рода вызвали шквал насмешек. “Если бы, — писала, например, └Таймс“,— можно было простым актом воли снять шляпу с вешалки, чтобы не ходить за ней самому или звать слугу, это было бы уже кое-что. Пускай наши медиумы поинтересуются у духов, каков будет курс на фондовой бирже через три месяца, и мы скажем им огромное спасибо. Если, конечно, предсказания сбудутся”.
Уоллес вполне мог бы задать после этого вопрос: кто более склонен к мошенничеству — идеалисты-спиритуалисты или журналисты-рационалисты? Но он не вступал в бессмысленную полемику, а продолжал свои опыты. Более того, он привлек к ним доктора Уильяма Крукса.
Доктор Уильям Крукс был одним из авторитетнейших ученых викторианской эпохи. Список его научных достижений весьма велик. Он теоретически открыл химический элемент таллий и затем выделил его в свободном состоянии. Взвешивая тела в вакууме, обнаружил, что их вес зависит от температуры. Установил существование радиометрических сил и создал прибор для их измерения — радиометр. А еще сконструировал спинтарископ (знать бы, что это такое), до сих пор нередко именуемый трубкой Крукса. Занимался он и сугубо прикладными вопросами, касающимися свеклосахарного производства и крашения тканей. Авторитет его был так высок, что позже он стал президентом Лондонского королевского общества.
Поначалу Крукс был настроен по отношению к спиритическим явлениям весьма скептически. Но повторяемость фактов и их частая подтверждаемость заставили профессора изменить подход: “Хваленая свобода мнений нашего ученого сословия мало чего будет стоить, если мы не захотим всерьез начать научные исследования, чтобы выяснить, каковы по сути явления, подтвержденные столь многочисленными компетентными и достойными доверия свидетелями. Сам я не боюсь приступить к таким исследованиям, ибо стремлюсь к истине”. В своей работе Крукс сосредоточился в основном на изучении способностей Даниэля Дангласа Хоума. Об этом человеке Артур Конан Дойль, посвятивший специальный труд истории его жизни, писал: “Речь идет о способностях, совершенно не зависевших от его воли, проявлявшихся и пропадавших с ошеломляющей внезапностью, но доказывавших всем, кто относился к этому непредвзято, что его окружала атмосфера, позволявшая неким внешним силам, лежащим вне пределов обыденного сознания, проявляться на внешнем плане нашего существования. Другими словами, он был величайшим медиумом современности”.
Список поразительных явлений, с которыми столкнулся Крукс за пять лет наблюдений за Хоумом, был весьма впечатляющ. В изложении самого ученого перечень этот выглядит довольно сухо, мы же будем по мере изложения снабжать краткое перечисление фактов дополнениями и комментариями.
1. Бесконтактное
передвижение предметов.
Например, однажды в метре от Хоума среди других предметов была положена деревянная плашка. Медиум по просьбе экспериментатора, не притрагиваясь к ней, непостижимым образом поднял ее вверх на двадцать пять сантиметров, и она плавала в воздухе больше минуты, мягко перемещаясь вверх и вниз, словно корабль на воде. Потом лежавший на столе карандаш встал острием грифеля вниз, будто пытаясь писать, но не удержался и упал; тогда плашка приблизилась к нему и поддерживала, пока он предпринимал вторую попытку.
2. Создание направленных потоков
воздуха.
“Мы все отчетливо чувствовали, — пишет Крукс, — очень сильный ветер, который ворвался в закрытую комнату без окон; мы так же слышали, как по комнате летала какая-то птица, она посвистывала и щебетала”.
3. Изменения температуры — все они были зафиксированы термометром.
4. Звуки ударов разной силы — от постукивания и легкого скрежета до непереносимого грохота.
5. Изменение веса предметов.
Об одном эксперименте из числа подобных, проводившихся неоднократно в присутствии разных лиц, хочется рассказать немного подробней. На специально сконструированные весы ставился стол весом в 100 фунтов (45 кг). Крукс просил Хоума вообразить, что стол потяжелел. Весы начинали показывать 150 фунтов (68 кг). Крукс просил сделать его легким — и стоило Хоуму лишь кончиками пальцев прикоснуться к столу, как вес падал до 30 фунтов (14 кг)! Как-то раз медиум, сцепив пальцы над головой, предложил присутствующим сдвинуть стол с места, и трое взрослых мужчин не смогли его даже пошевелить. Хоум сделал это мановением руки.
6. Звучание музыкальных инструментов, на которых никто не играл.
Один из тестов такого рода Крукс спланировал следующим образом. Аккордеон поместили в клетку из медной проволоки. Хоуму позволили дотронуться до нее с самой отдаленной от клавиатуры стороны. Дотянуться до клавиш было абсолютно невозможно; несмотря на это, за всеми движениями медиума пристально следил помощник профессора: через ячейки клетки была бы заметна любая попытка мошенничества.
Удивительно, но аккордеон действительно вскоре заиграл, меха его то сжимались, то раздвигались, в то время как было отчетливо видно, что руки Хоума остаются неподвижными. Подводя итоги опыта, Крукс сказал: “Далее мы были еще более поражены, так как медиум совсем убрал руку с клетки и положил ее на руку стоящему рядом с ним моему помощнику. Инструмент продолжал играть, хотя никто до него не дотрагивался и даже не находился рядом”.
7. Люминесценция.
Порой она появлялась в виде светящихся точек и облаков, но иногда достигала впечатляющих масштабов. Был зафиксирован случай, когда от головы Хоума шли языки пламени.
8. Демонстрация знаний, которыми
медиум не мог обладать —
например, информация об умерших родственниках присутствующих, Хоуму совершенно неизвестных. В состоянии транса он говорил на некоторых иностранных языках, которых не знал и знать не мог.
9. Материализация.
Небольшие предметы, такие, как карандаши, шкатулки, кольца, броши, совершенно не считаясь с законом сохранения вещества, появлялись из ничего и исчезали бесследно, чтобы потом возникнуть в другом месте. Из пустоты материализовывались светящиеся руки, сжимавшие букеты цветов. Изумленный Крукс своими глазами видел, как светящаяся рука пишет на стене. Материализация рук — это вообще один из коньков Хоума того периода. “Я поймал одну из материализовавшихся из ничего рук своей рукой, — записывает Крукс, — и крепко схватил ее, чтобы не дать ей выскользнуть. Не было никакой борьбы в попытке освободиться, она просто постепенно превратилась в пар и исчезла из моих крепко сжатых пальцев”.
10. Увеличение тела.
“Стоя рядом со мной, Хоум начал расти и вырос, по крайней мере, на 6 дюймов (15 см)”, — сообщает доктор Крукс.
11. И, наконец, левитация.
Хоум поднимался в воздух десятки раз. Он плавно всплывал к потолку и столь же плавно опускался вниз. Вот несколько цитат:
“Он оторвался от стула и поднялся на четыре фута над землей. Мы видели, как его фигура перемещается в горизонтальном положении”.
“Хоум пролетел над столом и людьми, которые за ним сидели. Я взял его за руку, когда он висел в семи футах над полом, и, потянув за собой, сделал пять-шесть шагов”.
“Лицо Хоума преобразилось, засияло, после чего он дважды вертикально поднялся к потолку, причем в последний раз поставил там крестик карандашом, чтобы убедить свидетелей в том, что они не стали жертвами собственного воображения”.
Да как же такое возможно? Сам Хоум изъяснялся на этот счет так: “Я обладаю некими способностями. Я буду счастлив продемонстрировать их в меру своих возможностей. Я буду рад, если вы сможете в какой-то мере объяснить эти явления, и готов участвовать в любых разумных экспериментах. Сам же я думаю, что мною управляют силы потустороннего мира, называю их духами и не имею никакой власти над этими силами. Не я использую их, а они меня. Бывает, они покидают меня на несколько месяцев, предупредив заранее, потом проявляются вновь с удвоенной силой. Я не более чем инструмент”.
А доктор Крукс говорил: “За все время, в течение которого я знаю Даниэля Дангласа Хоума, он ни разу не давал ни малейшего повода усомниться в его честности. Было бы безосновательно подозревать его в обмане. Следовательно, должно быть признано существование некоей силы, которая непонятным пока образом связана с человеческим организмом и которая могла бы быть названа психической силой”.
Представляя прямо противоположный подход к вопросу, Фридрих Энгельс в статье “Естествознание и мир духов” насмешливо заметил, что было бы куда полезнее, кабы на спиритические сеансы Крукс приносил скептический ум вместо измерительных приборов. Мол, есть явления, которые совершенно незачем фиксировать и тем более измерять: куда лучше попросту при помощи здорового скепсиса вынести их за границу сознания. И тогда, разумеется, окончательную победу материализма можно считать обеспеченной. В таком примерно сказано духе.
Русский дух
В России спиритизм прочно обосновался с начала пятидесятых годов девятнадцатого столетия. Им увлекались люди весьма достойные. Скажем, поэт и писатель Федор Николаевич Глинка, участник декабристского восстания, вернувшийся к этому времени в Петербург после отбытия ссылки; знаменитый фольклорист и лексикограф, составитель “Толкового словаря русского языка”, почетный член Академии наук Владимир Иванович Даль. И многие другие. Племянник Пушкина Л. Н. Павлищев вспоминал: “Собирались в Москве у господ Нащокиных любители столокружения, чающие проникнуть в тайны духовного мира, друзья покойного Александра Сергеевича”. Посещала кружок и мать мемуариста, старшая сестра покойного поэта Ольга Сергеевна: “Она занималась столоверчением, полагая, что беседует с тенью брата Александра”.
Подробнее о практике тогдашних русских спиритов можно узнать со слов самого Павла Воиновича Нащокина. Чуть ли не ежедневно в гостиной собиралось по вечерам до десятка человек. “Мы беседовали с духами посредством тарелок с укрепленными в них карандашами. (этакий симбиоз европейской планшетки и русского блюдечка с голубой каемочкой. — Н. Г.). При движении тарелок грифель часто выводил внятные слова. На вопрос: └Кто пишет?“— было обыкновенно отвечаемо: └Дух такого-то“, — большею частию наших умерших знакомых, известных в обществе. Довольно часто писали Пушкин, Брюллов и другие близкие мне литераторы и артисты. Когда я просил однажды дух Брюллова начертить мне портрет Сатаны, явились на бумаге слова: └Велик, велик, велик“ — крупно, во весь лист”.
В общем и целом, если верить Павлу Воиновичу — а почему бы относиться к его словам с недоверием? — за время этих сеансов были исписаны “горы бумаги”. Однако после одного происшествия, случившегося на Страстной неделе 1854 года, собрания кружка были прекращены по воле его создателя. Произошло же вот что. Вызванный дух Пушкина отказался общаться с присутствующими, пообещав, впрочем, участвовать в более подробном разговоре на следующем сеансе. Участники собрались в назначенный час, но дух так и не появился. Той же ночью возвращавшемуся из поздних гостей Нащокину встретился на улице “мужичок в нагольном полушубке”, бормотавший что-то голосом, чрезвычайно похожим на пушкинский и тембром, и манерой. Павел Воинович прислушался и внятно разобрал, что прохожий просит “более никогда его не беспокоить”, потому как у него нет ни времени, ни охоты отвлекаться от своих занятий. Потрясенный Нащокин, уверенный, что под видом мужичка ему явился покойный друг, решил “сжечь все, написанное духами, и прекратить дальнейшие греховодные сборища”.
Сказано — сделано. Ни один листок не был пощажен. Аутодафе подверглись “даже стихи, написанные духом Пушкина, и рисунок италианского бандита на скале, набросанный духом Брюллова. Потом служили в доме молебен”.
Как видим, спиритизм в России оказался куда более литературоцентричен, чем на Западе, — едва ли не первым духом, с которым попытались связаться спириты, был погибший национальный гений!
Увлечение спиритизмом не обошло стороной ни светские гостиные, ни даже царский дворец. “Со времени возвращения двора в Царское Село все здесь очень заняты вертящимися и пишущими столами. С ними производится множество опытов даже на вечерах у императрицы”, — записано в дневнике Анны Федоровны Тютчевой, дочери небезызвестного Федора Ивановича, которая была фрейлиной цесаревны, а затем императрицы Марии Александровны на протяжении двух царствований. Относящиеся к занятиям спиритизмом записи фрейлины (отличная, надо сказать, проза) воочию показывают, как изменялись со временем и опытом ее взгляды на этот счет: от неприятия и легкой иронии до глубокого интереса. Такой путь проходили многие вдумчивые люди — вспомним хоть доктора Крукса.
“Человека странным образом тянет ко всему сверхъестественному, — пишет поначалу Анна Федоровна, — и он необычайно легко обманывает себя самым честным образом — вот чем объясняется огромный успех пишущих столов”. (“Пишущими” столы названы потому, что на спиритических сеансах использовались планшетки. Кстати говоря, спрос на них в те времена так возрос, что петербургские и московские мебельщики даже организовали массовый выпуск этих нехитрых приспособлений; они продавались во многих мебельных магазинах.)
“По поводу этих столов люди обнаруживают глупейшее легковерие и еще более глупую склонность к мелкому обману, которые приводят к самым печальным размышлениям о природе человеческой”.
Что и говорить, человеческая природа не самая радующая вещь на белом свете. Люди склонны обманывать, обманываться, вынашивать честолюбивые планы. В области личных отношений это нередко приводит к недоразумениям и ссорам, в сфере политики — к международным конфликтам. Один из таких как раз и назревал в то время, когда императорская семья общалась с духами посредством столов. Противоречия с Турцией обернулись Крымской войной. В обществе возникла партия, призывающая к крестовому походу на Константинополь, так называемая славянская. Одним из ярчайших ее представителей был Федор Иванович Тютчев, поэт, дипломат и политик. Он не только размышлял на этот счет, не только писал как публицист, но и посвятил проблеме немало поэтических строк, например:
И своды древние Софии
Вновь осветит Христов алтарь!
Пади пред ним, о царь России,
И встань, как всеславянский царь!
(К слову сказать, цензуру эти строки смутили. Стихи представили Николаю Первому — на его, как тогда выражались, благоусмотрение. Император собственноручно зачеркнул вышеприведенную строфу и на полях написал: “Подобных фраз впредь не допускать!”)
Так вот, Федор Иванович не только сочинял патриотические стихи, но и консультировался по славянскому вопросу с самыми, казалось бы, неожиданными лицами. “Отец, — записывает дочь Анна, — с головой увлечен столами, не только вертящимися, но и пророчествующими. Его медиум находится в общении с душой Константина Черкасского. Теперь эта душа, став патриотичной, проповедует крестовый поход и предвещает торжество славянской идеи. Странно то, что дух этого стола как две капли воды (похож) на дух моего отца: та же политическая точка зрения, та же игра воображения, тот же слог. Этот стол очень остроумный, очень вдохновенный, но его правдивость и искренность возбуждают во мне некоторые сомненья. Мы часами говорили об этом столе, отец страшно рассердился на меня за мой скептицизм”.
Но что же конкретно “говорил стол”? “Он говорит, что политика Англии изменится в конце восточного кризиса и она вступит в союз с Россией. Наполеон Третий погибнет; после его смерти во Франции вспыхнет анархия, и красные на время возьмут верх, но скоро будут раздавлены. Я предоставляю моим племянникам проверить эти предсказания”.
И еще вот о чем “говорил стол”: “В пятьдесят пятый час пятьдесят пятой недели тот, кого называли сильным, будет взят с земли, и на его место явится тот, которому будет дан дар смирения”.
Мы с высоты своих знаний можем сказать: политика Англии и в самом деле изменится, и та вступит в союз с Россией; Наполеон Третий действительно падет в результате революции; после его падения к власти придет Парижская коммуна, то есть “анархия”, но красные продержатся лишь считанные месяцы… Не только племянники Анны Федоровны, но и она сама, дожившая до 1889 года, сможет убедиться во всем этом своими глазами.
Не поленится фрейлина и заняться подсчетами: Николай Первый (“тот, кого называли сильным”) умер 19 февраля 1855 года; со времени начала войны (4 октября 1853 года) прошло пусть не пятьдесят пять недель, но всего-то шестьдесят с небольшим, и вот уже на его место явился тот, “которому дан дар смирения” (Александр Второй). Было о чем задуматься.
Россия проиграла Крымскую войну, персоналии на троне сменились, но интерес к спиритическим опытам оставался при дворе неизменным, он даже приобрел еще больший размах. Продолжались сеансы столоверчения, выписывались знаменитые иностранные медиумы. Один из них произвел на всех неизгладимое впечатление. Он дал несколько сеансов. Чтобы не повторяться, мы предложим контаминацию из нескольких дневниковых записей Анны Тютчевой.
“Приезд Юма-столовращателя. Сеанс в Большом дворце в присутствии двенадцати лиц. Всех нас рассадили вокруг круглого стола, с руками на столе; Юм сидел между императрицей и великим князем Контантином. Вскоре в различных углах комнаты раздались стуки, производимые духами. Стол поднялся на высоту полуаршина над полом, завертелся и застучал, выбивая такт гимна └Боже, царя храни“, наклонялся вправо и влево, причем ни лампа, ни карандаш, ни другие предметы, лежавшие на нем, не двигались с места, даже пламя лампы не колыхалось.
Императрица-мать почувствовала, как какая-то рука коснулась воланов ее платья, схватила ее за руку и сняла с нее обручальное кольцо. Затем эта рука хватала, трясла и щипала всех присутствующих, кроме императрицы, которую она систематически обходила. Из рук государя она взяла колокольчик, перенесла его по воздуху и передала принцу Вюртенбергскому.
Я спросила у стола, дух ли он. (Он отвечал ударами; один означает — нет, два раза — может быть, три раза — да; пять раз означает, что он требует алфавит, и тогда он стуками указывает буквы.) Он ответил, что он дух, и потребовал алфавит, но отказался отвечать по азбуке для кого-либо, кроме князя Суворова (разумеется, не великого полководца, а его внука, Александра Аркадьевича, бывшего в те годы генерал-губернатором Прибалтийского края.— Н. Г.), а ему сообщил свое имя: Фридрих. Ставя ему вопросы, я обращалась к нему на └ты“, он рассердился, стучал очень сильно, вновь потребовал алфавит и продиктовал мне: └Можно говорить └ты“ только Богу“”. (Весьма возможно, это был гордый дух прусского короля Фридриха-Вильгельма Третьего, отошедшего в мир иной в 1840 году. — Н. Г.) Все удары производились с невероятной быстротой, никакое движение человека или даже нескольких людей не могли бы с такой быстротой поднимать большой и тяжелый стол.
Кто-то вошел, в комнате произошел беспорядок, и появления духов прекратились. Однако затем они возобновились. Мы увидели и услышали, как аккордеон, который держал Юм, заиграл очень трогательные церковные напевы, управляемый невидимой рукой. Он сам собой играл так же в руках госпожи Мальцевой и княгини Долгорукой. Мы услышали шуршание руки по шелковому платью княгини Долгорукой, и этим способом давались ответы: └да“ и └нет“. Я чувствовала, как меня сильно схватили за колени. Все время я и все присутствовавшие ощущали на руках и на ногах движение ледяного воздуха.
При самом скептическом уме тот, кто присутствовал на сеансах, не может отрицать чего-то действительно сверхъестественного, так как шарлатанство здесь исключено. Нет ни приготовлений, ни приспособлений — все на виду, и все открыто. Юм держится совершенно в стороне. Он сам так прост, так естественен, можно сказать, даже немного глуп для человека, всегда находящегося в общении с духами. Он ничего не объясняет, не старается убеждать; он только констатирует факт, причина которого ему неизвестна”.
Так в чем же причина? Какая неведомая сила производила все те действия, которые описала Анна Федоровна? Кто такой этот Юм?
На первые два вопроса не может ответить никто на белом свете. На последний же мы можем дать ответ однозначный и бесспорный. Медиум Юм, заинтересовавший и взволновавший высший свет Петербурга, не кто иной, как Даниэль Данглас Хоум, имя которого видоизменили в России таким причудливым образом; тот самый Хоум, чьи медиумические способности изучал британский ученый — доктор Уильям Крукс. С Хоумом связана история не только английского спиритизма, но и спиритизма русского. В этом случае, конечно, правильнее будет и дальше называть его Юмом.
Три богатыря
русского спиритизма
Одним из первых русских, близко познакомившихся с Юмом, был Александр Николаевич Аксаков, писатель, критик и переводчик. С молодости он увлекался оккультизмом в самых разных его проявлениях. “Потом, — пишет биограф, — поняв, что наука о душе не может обойтись без науки о теле, в течение двух лет проходил курсы анатомии, химии и физики”. После этого Аксаков целиком посвятил себя сбору данных о проявлениях спиритического и медиумического толка и переводам основополагающих трудов по этой теме. Первый опыт подобного рода Александр Николаевич предпринял совместно с Владимиром Ивановичем Далем. Он, пишет Аксаков, “перевел для меня, чтобы ускорить дело, несколько глав книги американского профессора Роберта Гера “Опытные исследования медиумизма”; я храню эту рукопись как вещественное доказательство того горячего участия, которое В. И. Даль принимал в этом вопросе”. Увы! Московский цензурный комитет категорически отказал в возможности напечатания книги. Тогда Александр Николаевич, подозревая, что произошло какое-то недоразумение, передал совместный труд в столицу — и через полгода получил его обратно с резолюцией: “По определению Санкт-Петербургского цензурного комитета сочинение это к изданию не дозволено. Августа четвертого 1865 г.”. Стало понятно: дело не в недоразумении, а в отношении к спиритизму как таковому. Кстати, председателем иностранного отдела Комитета цензуры, курировавшего, кроме прочего, и переводную литературу, был в это время Тютчев — тот самый Федор Иванович, который, по свидетельству дочери, всего несколько лет назад так увлекался столоверчением. Впрочем, может быть, и теперь не остыл к этому занятию. Но одно дело — личный интерес, а другое — государственный.
Тут надо сделать небольшое примечание. Нежелание делать спиритизм предметом обсуждения исходило в России сразу с двух сторон: и от лиц религиозных, и от убежденных материалистов: первые усматривали в спиритизме расхождение с догматами православия, вторые попросту не хотели углубляться в то, что необъяснимо с материалистической точки зрения. Позже один внимательный исследователь вопроса заметит удивительное сходство в методах клерикалов и атеистов: одни хотят всех заставить верить в Бога, другие хотят заставить всех не верить в очевидное.
Но Аксаков, человек убежденный и страстный, не отчаялся. Он перенес свою издательскую деятельность в Германию, где за собственный счет издал самые выдающиеся произведения по спиритизму — работы Крукса, Уоллеса, книгу социалиста-утописта и видного спирита Роберта Оуэна “Спорная область между двумя мирами” и прочее, и прочее, и прочее. Жить же Аксаков продолжал в России. Это не мешало ему поддерживать тесные отношения с Юмом: тот не только периодически посещал нашу страну, давая публичные сеансы, но и подолгу жил здесь, женившись на свояченице знаменитого химика Александра Михайловича Бутлерова. Останавливался он обычно в петербургской квартире прославленного ученого. Аксаков тоже не был в этом доме чужим: жена Бутлерова, урожденная Юлия Глумелайн, приходилась ему двоюродной сестрой.
Сорокалетний с небольшим Бутлеров, член Императорской академии наук, почетный член университетов Казанского, Киевского и Московского, Медицинской академии, различных ученых обществ в России и за границей, к описываемым годам занимал кафедру химии Петербургского университета. Рекомендуя его на должность заведующего, Дмитрий Иванович Менделеев отмечал в своем “Представлении в совет университета”: “Александр Михайлович — один из замечательнейших русских ученых”. И все бы хорошо, но, как сообщает современная энциклопедия, “в общих философских вопросах, не связанных с химией, Б. был идеалистом, активным пропагандистом спиритизма, пытавшимся подвести под него теоретическую, └естественнонаучную“ основу. Его занятия спиритизмом оказали вредное влияние на некоторые круги интеллигенции”.
Почему же такой видный ученый поддался влиянию мистиков и оккультистов, как именовали обычно спиритов, да еще и “опубликовал в специальных отечественных и иностранных журналах много работ в защиту спиритизма”? Сам он объяснял это так: “Слепое верование в непогрешимость и неизменность устоявшихся научных теорий ведет к ненаучному, ничем не оправданному скептицизму и зачастую беззастенчиво отметает новые реальные истины”.
Единомышленником Аксакова и Бутлерова стал вскоре профессор-зоолог Николай Петрович Вагнер, работавший, как и Бутлеров, в Петербургском университете. Он и на беллетристическом поприще занимал не последнее место: написанные им “Сказки Кота Мурлыки” многие десятилетия входили в круг любимого детского чтения. Из научных же трудов Вагнера наиболее известна оставшаяся до наших дней актуальной работа “Самопроизвольное размножение гусениц у насекомых”, основанная на изучении личинок комарика семейства Cecidomyidае и открывшая новое для тогдашней науки понятие “педогенез”. Именно с упоминания об этом открытии и начал Вагнер свою статью, опубликованную в 1875 году в весьма популярном “Вестнике Европы” и посвященную обсуждаемой нами проблеме. Статья вызвала общественный скандал.
Скандальная статья
“Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам”, — говорил я когда-то по поводу открытия мною педогенеза, — открытия, которому долгое время никто не хотел верить. Теперь же приходится повторить эти слова по поводу фактов, коим я был свидетелем, но каковым, боюсь, не захочет поверить ни наш ученый мир, ни скептическая публика. И далее речь пошла о спиритизме.
Мы привели начало статьи Вагнера, поскольку даже оно, совершенно, казалось бы, невинное, сразу же вызвало у критиков язвительную отповедь. “Да, конечно, — наставлял профессора один из них, — Гамлет встретился с тенью отца. Но было бы странно, если бы он с герольдами трубно возвестил о виденном им привидении. Недаром же он только побеседовал с Горацио. Многое, о чем говорится между друзьями, вовсе не подходит для публичного обсуждения. Ученое фантазирование перед некомпетентной публикой предосудительно точно так же, как и распространение заведомо ложных фактов”.
Сказано, согласимся, крепко. И сказано вот что: спиритические явления, может быть, и имеют место, но говорить о них публично нельзя… Ну-ну. Однако вернемся к статье Вагнера.
“Я был немало удивлен, узнав, что профессор Бутлеров, мнение которого я ценю и уважаю, совершенно увлечен спиритическими воззрениями”, — писал Николай Петрович. Долгое время это знание оставалось, так сказать, пассивным. И вот однажды Александр Михайлович пригласил коллегу посетить сеанс медиума Юма. Вагнер сначала отказывался, ссылаясь на то, что спиритизм лежит вне сферы его ученых занятий, потом, удостоверившись, что идти далеко не придется — только до дома Бутлерова, где медиум квартирует, вблизи университета, — согласился.
Он пришел, весьма недоверчиво, как сам пишет, и даже враждебно настроенный, с двумя своими молодыми родственницами, выразившими интерес к сеансу. У Бутлерова уже находился Александр Николаевич Аксаков.
— Когда же приступим? — спросил Вагнер.
— Увы, не сегодня, — ответил хозяин дома, — маэстро Юм дурно себя чувствует и участвовать в сеансе не может.
— А давайте мы сами, без него! — заверещали девушки.
— Интересная идея, — поддержал их Бутлеров. — Действительно, стоит попробовать без медиума.
“Я сам выбрал стол, который, по уверению хозяина, ни разу не бывал использован ранее для спиритического сеанса — небольшой, но довольно тяжелый, круглый на четырех прямых ножках. Мы сели впятером”.
Сидели довольно долго, положив руки на столешницу. Разговаривали о том о сем. Ничего необычного не происходило. Вагнер подумал было, что пора расходиться. Но тут неожиданно скрипнула дверь…
Нет, нет, ничего медиумического или спиритического не случилось! Дверь скрипнула, и в комнату вошел Даниэль Данглас Хоум, маэстро Юм. Он был закутан в плед, шмыгал носом — одним словом, ему явно нездоровилось. Тем не менее довольно бодро он промолвил по-французски, на языке, понятном тогда любому в приличном обществе:
— А, вот вы чем занимаетесь! Позвольте и мне присоединиться.
— Но ведь вы хвораете! — запротестовал Бутлеров.
— Я только на минутку, tout un petit moment!
Участников сеанса стало шестеро.
“Минут через пять, — свидетельствует Николай Петрович Вагнер, — стол стал двигаться в мою сторону”.
— Это вы двигаете стол? — обратился профессор к Юму. Тот, не отвечая на вопрос, предложил всем снять руки со стола и скрестить их за спинками стульев. Так и сделали. Стол продолжал двигаться.
— А ноги ваши где? — спросил медиума недоверчивый Николай Петрович.
“Юм поставил обе свои ноги на мои. Стол продолжал двигаться и наконец совершенно притиснул меня к стулу”.
Вагнер был потрясен. Стол передвигался, хотя его никто не двигал! Право слово, это чудо было поудивительнее открытого им педогенеза — формы неполового размножения, при которой в теле личинки развиваются неоплодотворенные яйцеклетки, дающие начало новому поколению!
Так в России стало на одного убежденного спирита больше. Вагнер предложил Бутлерову и Аксакову превратить сеансы в целенаправленный ряд психофизических опытов и исследований. Те и сами давно склонялись к подобной идее. Чтобы не ограничивать область изучаемых явлений и лиц, пригласили другого медиума — француза Камилла Бредифа.
Всего сеансов было десять. Все они происходили в квартире Александра Николаевича Аксакова за разными столами. Иногда приглашали гостей. Происходившее тщательно документировалось. “Каждый раз через пять-десять минут после начала работы начинались явления. В общем и целом они чрезвычайно напоминали те, которые наблюдались на сеансах Юма, что еще раз убеждало в их подлинности. Иногда явления достигали большой силы, иногда были чуть заметны — это зависело от присутствия лиц, душевная организация которых представляет удивительную невосприимчивость к необъяснимым явлениям”.
После такой преамбулы профессор Вагнер со свойственной ему как ученому дотошностью приступает к классификации, разделяя движения стола на следующие категории: дрожание, перемещение, удаление, приближение, качание, наклоны, выстукивание и поднятие. “Самым странным и убедительным, — замечает он, — конечно, является тот род движения, который я назвал поднятием. В этом случае все четыре ножки отрываются от пола, и стол зависает в воздухе. При этом руки присутствующих лежат на столешнице ладонями вниз. Если все другие движения стола можно в принципе объяснить непроизвольным движением мышц участников сеанса, то поднятие не подлежит такому объяснению даже гипотетически. Один раз стол висел в воздухе на протяжении двенадцати секунд при весе в десять килограммов! Признаюсь, однако, что самое удивительное не это, а стологоворение. Для меня оно поначалу было выше всякого вероятия, и только ряд несомненных доказательств убедил меня в его существовании. Стол представляется орудием какой-то интеллектуальной силы, которая вполне осмысленно отвечала на наши вопросы! Ответы делались либо стуками, либо ударами ножек об пол. Один — отрицание, два — сомнение, три — утверждение. Однажды стол отвечал ударами своей ножки о ножку моего стула. Я опыта ради отодвинулся — стол последовал за мной. Я вновь отодвинулся — он снова двинулся за мною!”
На некоторых сеансах стологоворение достигалось другим, тоже уже знакомым нам образом: кто-нибудь из участников произносил азбуку, а стол реагировал стуком на нужные буквы. Приведем характерный пример, относящийся к третьему по счету сеансу.
Бердиф по порядку перечисляет буквы латинского алфавита; выбранные согласно постукиванию, они складываются во фразу: “Licht! Mehr licht!” Медиум крайне удивлен и ничего не понимает: он не умеет ни говорить, ни читать по-немецки. Более просвещенные экспериментаторы переводят: “Света! Больше света!” Больше света? Велят подать дополнительные свечи. В комнате становится ясно, как днем, но никаких новых явлений не происходит; наоборот, всякое движение прекращается.
После нескольких безуспешных попыток восстановить прерванное общение со столом Бутлеров вспоминает, что “Licht! Mehr licht!” — последние слова умирающего Гёте. Осененный этой идеей, Александр Михайлович берет дальнейший ход сеанса под свой контроль (ведь медиум, напомним, не знает немецкого, как же ему общаться духом великого старца?) Дальше эксперимент продолжается на немецком языке. Мы же для простоты изложения предлагаем его вниманию читателей по-русски.
Итак, Бутлеров восклицает:
— Так это же последние слова умирающего Гёте! — и спрашивает: — Требуются его сочинения?
Стол стукнул три раза, то есть ответил утвердительно.
— Который том?
Стол стукнул два раза. Трактовать это как сомнение или как указание на номер тома? Решили выбрать последний вариант. Принесли второй том собрания сочинений Гёте. Стол стукнул три раза, остановился и после паузы — еще три: да! Да! (Эта совершенно человеческая радость неодушевленного, казалось бы, предмета поразила Николая Петровича особенно глубоко.)
— На какой странице следует читать? — продолжает сеанс Бутлеров.
(И тут Вагнер отмечает еще одну особенность: спиритический эксперимент происходит теперь пусть и в присутствии, но без всякого участия медиума! Позже, еще не раз столкнувшись с подобными фактами, он сможет сделать вывод: “Сила медиума поддерживается и развивается в ходе самих спиритических сеансов. Лично мне известны десятки случаев, когда обычный человек, часто участвуя в них, приобрел медиумические способности”.)
На вопрос о номере страницы стол ответил двадцать одним стуком.
— Какая строка сверху?
Стол стукнул четыре раза.
— К кому из нас относится указанное место?
Ответ был получен не сразу: пришлось по очереди перечислять всех участников сеанса. Оказалось, что строка имеет отношение к профессору Вагнеру.
Бутлеров прочел текст: “За знания ты заплатишь временем”.
“С одной стороны, это, конечно, верно, — отмечает Николай Петрович, — с другой же имеет отношение к любому человеку, а не только к нему самому, — и добавляет: — Вообще на спиритических сеансах постоянно сталкиваешься с таинственностью, неопределенностью и уклончивостью в ответах. Эти беседы удивительно напоминают порой те спутанные, безалаберные разговоры, которые иногда ведутся во сне”.
Несколько следующих сеансов не открыли ничего принципиально нового, но вновь подтвердили уже накопленную информацию. На восьмом, состоявшемся 11 февраля 1874 года, Аксаков предложил заняться материализацией — такого рода опыты он не раз наблюдал за границей. Камилл Бредиф сказал, что можно было бы попробовать.
Большую нишу в кабинете Аксакова завесили шторой, составленной из двух полотнищ. В нишу поставили стул и небольшой столик с планшеткой для автоматического письма и листами бумаги. Бредифа с полного его согласия (он ведь и сам был заинтересован в том, чтобы его не обвинили в фокусничестве или мошенничестве), тщательно связав, привязали к стулу. Надо сказать, что описанию этого процесса Вагнер посвятил почти пять весьма выразительных страниц убористого печатного текста; так и видишь двух почтенных профессоров и одного успешного литератора за необычным занятием: “Мы обвязали тесьмой кисти рук Бредифа, сделав на каждой руке тесемочный браслет, продернули тесьму сквозь эти браслеты и, пропустив конец тесьмы под стул…” — и так далее, и тому подобное. Система завязок для локтей, для коленей, для лодыжек… Короче говоря, медиума связали так, что он и пошевелиться не мог. Затем штору задернули и уселись в кабинете возле ниши при свете свечи.
“Через три минуты штора заколыхалась, как будто кто-то трогал ее изнутри, и вскоре в разрезе между полотнищами появилась дрожащая рука — небольшая, узкая, несомненно женская, нисколько не походившая на руку Бредифа”. При этом края занавесей слегка разошлись, и сидевший ближе других к нише Бутлеров ясно разглядел медиума, тщательно привязанного, как и прежде, к стулу и находящегося явно в сомнамбулическом состоянии.
Затем рука исчезла за шторой. Послышался шорох движения планшетки. Прошло несколько мгновений, и рука появилась вновь, держа в сжатых пальцах лист бумаги. Аксаков взял его. На листе четко было написано по-французски: “Жаке. 11 февраля 1874 года”. Последнее ни у кого не вызвало вопросов — дата сеанса, но “Жаке”, что значит “Жаке”?
— Женское имя, — догадался Бутлеров, — ее так зовут!
Участники сеанса не только видели руку Жаке, но и “трогали ее и пожимали”. Сам Вагнер “сжимал ее пальцы, ощупывал на них ногти”. Более того, эта рука “пробовала стащить кольцо” с его собственных пальцев “и очень явственно зацепила перстень ногтем”.
Потом рука исчезла. Штору распахнули. Бредиф спал, сидя на своем стуле. Медиума тщательно осмотрели. Он был привязан, как и прежде, — нарушенным не оказался ни один узел.
“Я не спорю, — завершал изложение событий Николай Петрович Вагнер, — эти факты фантастичны, невероятны. Но докажите мне фактами же, что я ошибаюсь, фактами настолько же весомыми, как и те, которые заставили меня прийти к убеждению в существовании спиритических явлений”.
Общество
против спиритизма
Вызов профессора Вагнера был воспринят обществом далеко не сразу и не в полной мере. Поначалу оно ответило громким смехом. Ответили при этом не ученые, а журналисты и писатели. Появились карикатуры и юмористические стишки о безумном профессоре. Лев Николаевич Толстой саркастически смеялся над “медиумическими фактами профессоров, одуревших, сидя над микроскопом или ретортами”. “В самом деле, — вторил Федор Михайлович Достоевский, — что-то происходит удивительное: пишут, например, что какой-то человек садится на кресло, поджав ноги, и кресло начинает скакать по комнате, — и это в Петербурге, в столице! Да почему же прежде никто не скакал, поджав ноги в креслах, а все служили и скромно получали чины свои?”
Николаю Петровичу было, конечно, обидно. И это пишет Достоевский, с которым давно уже сложились довольно доверительные отношения! Который спрашивал не так давно в одном из писем: “Что у Аксакова? Будут ли, наконец, сеансы? Я готов обратиться к нему сам: не допустит ли он меня хоть на один?” Достоевский, который таки посетил по приглашению Вагнера сеанс — да не один, а целых семь! Который сообщал после этого, что они произвели на него “довольно сильное впечатление”! Который благодарил Николая Петровича: “Я видел от вас много теплого, и поверьте, что ценю это”… А теперь — вот. Как много значит общественное мнение!
Ой, как много! Некрасов, не читая, отослал обратно автору очередную сказку Кота Мурлыки; даже “Вестник Европы” счел за лучшее отмежеваться: “Странные эти рассуждения были напечатаны нами только во внимание к профессорскому званию автора и известности его имени”.
Наконец в конце апреля 1875 года откликнулся и ученый мир: на заседании Физического общества при Санкт-Петербургском университете о необходимости научного разоблачения так называемых спиритических явлений заявил крупнейший представитель научного мира того времени: “Кажется, пришло время обратить внимание на распространение занятий так называемыми спиритическими или медиумическими явлениями как в семейных кружках, так и в среде некоторых ученых”. Так сказал Дмитрий Иванович Менделеев.
Идентификация чемодана
Но почему же великий химик, список званий которого сравним с бутлеровским — член-корреспондент Российской академии наук, почетный член Американской, Ирландской, Югославской, Римской, Бельгийской, Датской, Чешской, Краковской академий. Дублинского, Лондонского, Эдинбургского королевских обществ,— заинтересовался проблемой? Что ему за дело до спиритизма? Смешные вопросы! Круг его интересов вообще был чрезвычайно широк. “Сам удивляюсь, — писал в конце своих дней Дмитрий Иванович, — чего я только не делывал на своей жизни. И сделано, я думаю, недурно”. Да и то: помимо химии, его интересовали и метеорология (он уже в преклонные годы в одиночку поднимался на воздушном шаре), и метрология (организовал и возглавил Палату мер и весов), и кораблестроение (участвовал в проектировании первого русского ледокола “Ермак”); он изучал нефтяные месторождения США, выяснял состав бездымного пороха, и прочая, и прочая. Даже ближайшим языковым родственником спиритизма — спиртом — занимался Менделеев; не будь его, мы пили бы совсем не ту водку: это он доказал в работе “О соединении спирта с водой”, что сорок градусов — наилучшее соотношение. И это помимо главного детища — создания периодической системы элементов! Кстати, в истории этого открытия было нечто спиритическое. Годами безуспешно размышляя над проблемой, 19 февраля 1869 года Менделеев вдруг увидел во сне таблицу в готовом виде и, вскочив, начал записывать видение на первых попавшихся бумажках, раскладывая их, как пасьянс. Известное теперь каждому школьнику открытие принесло автору поначалу в основном неприятности. Русские коллеги осудили его за увлечение “бесплодными умозреньями”, иностранные обвинили в шарлатанстве. Так нередко бывает: тот, кто говорит о новых, невиданных вещах, сталкивается с полным непониманием…
Да, мы чуть не забыли еще об одном увлечении Дмитрия Ивановича: на досуге он делал чемоданы. В те годы не один он увлекался ручным трудом. Лев Толстой и сапоги тачал, и землю пахал. Но нет никаких сведений о том, носил ли кто сработанную графом обувь, вырастало ли что-нибудь на вспаханной полоске. Чемоданы же Менделеева были хороши и годны к употреблению.
Необходимые для этой работы материалы великий химик покупал в ближайшей лавке. Приказчик даже считал постоянного клиента с широкой бородой и волосами до плеч чемоданных дел мастером. “Так на моей визитной карточке и написать бы”, — говаривал великий химик. Он гордился своими чемоданами не меньше, чем плодами умственного труда.
Неужели же слово “чемодан”, указанное блюдечком во время спиритического сеанса, описанного в первой главке этих заметок, говорило о… Поистине есть многое на свете, друг Горацио! Но почему же не получилось разговора? Вероятно, все было сказано еще в 1875 году.
Медиумическая комиссия
В том 1875 году Физическое общество прислушалось к мнению Дмитрия Ивановича. Была создана специальная комиссия, получившая наименование “медиумической”. В нее вошли сам Менделеев и еще одиннадцать профессоров. Особую пикантность ситуации придавало то, что в качестве их оппонентов выступали не праздные любители мистических практик и откровений, а авторитетные ученые-естественники. Комиссия просуществовала десять с лишним месяцев, проведя в общей сложности девятнадцать заседаний. По окончании каждого из них составлялся комментированный отчет. Все они были опубликованы.
На первом же заседании члены комиссии Ковалевский, Гезехус и Боргман сели, чтобы лучше представить себе особенности предстоящей работы, за стол с тремя ножками. Уже через двадцать две минуты началось его колебательное движение. Край стола периодически наклонялся в сторону Гезехуса. Было установлено, что его руки “значительно онемели и похолодели”. Он переменил место за столом — колебание переместилось вслед за ним, но прекратилось, когда Гезехуса заменили другим человеком.
Реакция членов комиссии оказалась не менее потрясающей, чем происходившее с мебелью: они заявили, что тут что-то нечисто, а спиритических явлений не бывает. Поступило предложение об изыскании способа для замера усилия, производимого руками участников во время сидения за столом. Менделеев предложил изготовить особый стол, автоматически измеряющий такое давление. Как видим, наши ученые пошли дальше Фридриха Энгельса: в их намерениях диалектически слились и здоровый скептицизм, и измерительные приборы.
Но пока стола-измерителя нет, “на второе заседание комиссии, состоявшееся 9 мая 1875 года, согласно приглашению, прибыли А. Н. Аксаков, А. М. Бутлеров и Н. П. Вагнер, где сообщили об основных терминах и категориях медиумических явлений и собственных на этот счет соображениях”.
Трем богатырям русского спиритизма пришлось ответить на множество вопросов. Что это за явления такие? Представляют ли являющиеся стуки, движения, записки, руки положительный факт — ну хорошо, воспользуемся формулой господина Аксакова: имеем ли мы дело с “образованием временно орудующей потусторонней силы”, или суть тут в коллективной галлюцинации либо в мистификации? Как и из чего образуются духи, если образуются? Как и куда “возвращаются” они потом, после своего появления и исчезновения? Как вписать все это в физическую картину мира, соотнести с законом сохранения вещества? Из чего, кстати сказать, реально состоит наш мир и каковы его физические границы?
(Ответы мы не всегда будем цитировать по протоколам комиссии, часто весьма конспективным, но попробуем привлечь и другие вполне аутентичные источники.)
“Если вы желаете знать, какие причины вызывают реальные спиритические явления, — говорил Вагнер, — то этот вопрос остался для меня самого и до сих пор остается открытым”.
“Иначе и быть не может, потому что все, о чем вы говорите, — слепая, недостойная истинных ученых тяга к суевериям”, — отвечали ему с противной стороны.
“Мистическое и сверхъестественное кончается там, — парировал Бутлеров, — где воцаряется знание. Разве не к изучению и познанию должны мы идти и в этой области?”
“Но где тот научный инструмент, который мог бы помочь изучению и познанию разрозненных фактов, не поддающихся разумению?”
“Факты эти не разрознены, — защищал позицию свою и своих единомышленников Вагнер. — Схожесть, однотипность их, происходивших в разное время и в разных частях света и запротоколированных самыми серьезными нашими коллегами, не это ли залог реальности явлений и, следовательно, возможности исследования?”
“Данные настолько полны и взаимосвязаны, — вторил единомышленнику Бутлеров, — что приходится либо признать факты, либо вообще отбросить мысль, что факты о чем-нибудь свидетельствуют”.
“Как же это ученые, которые анализом занимаются, — взрывался Менделеев, доходивший порой в полемическом задоре чуть ли не до прямой грубости, — не понимают, что нельзя анализировать неизвестно что? Астроном может представить себе, что вот возьмет и явится комета величиною с солнце, и будет ее наблюдать. Но если астроном увидит, что мимо телескопа летит сапог, он не станет наблюдать сапог”.
Интересно, что могли бы сказать на этот счет астрономы? Знаменитый француз Камилл Фламмарион, исследователь Марса, Луны и двойных звезд, которого трудно заподозрить в неумении мыслить логично, писал в книге “Неведомое и психические проблемы”, подводя итог своим многолетним занятиям в области спиритизма: “Наблюдение показывает, что духовный мир столь же реален, как и физический. Душа человеческая существует самобытно и обладает способностями, еще не объясненными наукой. Отрицать ее деятельность и проявления столь же безумно, как и те факты, которые в бесконечном разнообразии доказывают эту истину”. Но это так, попутно.
Как заметил читатель, в изложении споров пока нет ни одного высказывания Александра Николаевича Аксакова. Это не случайно: он подыскивал за границей медиумов, которые согласились бы продемонстрировать высокому собранию свои таланты: Бредиф, как назло, оказался нездоров, а Юм на время лишился медиумических способностей — такое, как мы помним, с ним порой бывало.
Наконец Аксаков привез из Лондона двух братьев Пети и миссис Джоан Клайер. Начались проверочные сеансы в присутствии членов комиссии. Медиумы демонстрировали свои возможности за уже изготовленным к этому времени специальным манометрическим столом, измеряющим давление на него; своеобразный этот прибор сконструировал, как и собирался, сам Менделеев.
Братьям Пети не удалось продемонстрировать практически ничего; миссис Клайер — только стук и некоторые движения стола, включая его полеты. Пустяки какие-то. И неудивительно, отозвался Вагнер: опыты проходили при явном недоброжелательстве членов комиссии, манометрический стол во избежание незаметных трюкаческих прикосновений к нему смазывали снизу дегтем, чрезвычайно дурнопахнущим; при достижении медиумом результатов опыт немедленно прекращали и требовали повторить вновь на том основании, что научно доказуемыми можно считать лишь идентично воспроизводимые факты. Во время сеансов между членами комиссии постоянно шли оживленные беседы и обсуждения, так что сосредоточиться было невозможно. Иногда слышались прямые насмешки. Комната была жаркой и тесной, к тому же чрезвычайно ярко освещенной, и уменьшать интенсивность света не разрешалось: мол, еще неизвестно, что вы там в темноте нафокусничаете. Удивительно, что миссис Клайер вообще хоть чего-то добилась.
“Многократно исследуя явления такого рода, — утверждал Вагнер, — я убедился, что на них оказывают влияние психологические и физические условия. Так, например, споры, разговоры, явно выраженное недоверие, сухость и жара мешают им”.
Аксаков и Бутлеров тоже оставались весьма недовольны действиями комиссии. Последний даже отказался от дальнейшего участия в ее работе, заявив: “Ближайшей задачей комиссии сделалось не решение вопроса о том, существуют ли медиумические явления или нет, а отыскивание во что бы то ни стало того обмана, существование которого было комиссией заранее и решительно предопределено… Я считаю бесполезным какое-либо дальнейшее мое участие в заседаниях комиссии. Во все времена, когда люди науки, опираясь на априорические основания, отвергали заявленные наблюдателями факты, они ошибались каждый раз”.
Он придет только на последнее, заключительное заседание. Действия комиссии критиковались не только убежденными спиритами. Федор Михайлович Достоевский, наблюдатель вполне независимый, посвятил несколько статей работе менделеевской команды и ее предварительным выводам. Великий писатель счел работу “антимедиумистов” бессмысленной и даже приводящей к результатам, противоположным чаяниям самих участников,— хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Вот в небольших выдержках суть его соображений.
Нет, зря все-таки обижался Николай Петрович на Федора Михайловича! “Если б комиссия представила даже самые явные и прямые доказательства “подлогов”, даже если бы она изловила и изобличила “плутующих” на деле и, так сказать, поймав их за руки (чего, впрочем, отнюдь не случилось), то и тогда бы ей никто не поверил по тому вековечному закону человеческой природы, по которому даже самые математические доказательства ровно ничего не значат. А тут вдобавок и доказательства далеко не математические. Да и слишком презрительно высокомерный тон можно было бы смягчить. Кричать друг на друга, позорить и изгонять друг друга за спиритизм из общества — это, по-моему, значит лишь укреплять и распространять идею спиритизма в самом дурном ее смысле. Это начало нетерпимости и преследования. Я думаю, что кто захочет уверовать в спиритизм, того ничем не остановишь, ни лекциями, ни даже целыми комиссиями, а неверующего, если он только вполне не желает поверить, — ничем не соблазнишь”.
Говоря о лекциях, Достоевский имел в виду публичные выступления Менделеева, посвященные разоблачению спиритизма. Лекций было две. В них, перечисляя разнообразные спиритические явления, такие, как стуки, автоматическое письмо и летание столов, Дмитрий Иванович утверждал, что все они, кроме последнего, могут быть легко объяснены естественными причинными, обычными физическими силами. А вот летающие столы… Да, конечно, он сам неоднократно слышал о летающих столах и даже наблюдал их полеты. Но “я уверен, что на медиумных сеансах стол просто поднимают, подобно тому как поднимают его при переноске мебели, только делают это незаметно”. Очень даже может быть, но как же манипулировала столом под наблюдением уважаемых членов комиссии миссис Клайер, о чем определенно говорит протокол № 13 от 25 января 1876 года: стол поднялся над полом примерно на полметра, продержался в таком состоянии шесть секунд и рухнул вниз, сломав при ударе одну из ножек? А вот так комментирует Менделеев: “В то время, когда стол приподнялся и, упав, сломался, я положительно и с полной уверенностью видел большой палец правой руки медиума под краем столешницы. Обратив внимание на руки медиума, я заметил в них значительное развитие мускулатуры больших пальцев. Ввиду этих обстоятельств я полагаю, что замеченные поднятия стола могут составлять не более как дело ловкости г-жи Клайер и отнюдь не могут удостоверять о присутствии какой-либо силы, кроме мышечной”. К этому надо добавить, что миссис Клайер была уже немолода и в целом отличалась довольно хрупким телосложением — должно быть, большие пальцы рук составляли исключение…
При этом Менделеев утверждал, что комиссия действовала совершенно непредвзято.
Лукавит Дмитрий Иванович, отвечал Федор Михайлович: “Немного-то уж предвзятости было, без этого у нас никак нельзя… Комиссия, очевидно, считала всякий другой подход к делу, кроме как к фокусничеству, и не простому, а с плутнями, унизительным для своего ученого достоинства. Всякое предположение, что спиритизм есть нечто, а не просто грубый обман, для комиссии было немыслимо. Решительно начинает казаться, что эти наши ученые мужи предполагали спиритизм существующим единственно лишь на квартире А. Н. Аксакова… Организовавшись в комиссию, эти ученые стали уже общественными деятелями, а не частными лицами. И вот этого-то они не пожелали принять в соображение, а подсели к спиритскому столу, совершенно продолжая по-прежнему быть частными лицами, то есть смеясь, глумясь и хихикая и разве только, кроме того, немного сердясь на то, что им пришлось серьезно заняться такою глупостью”.
Не преувеличивал ли Федор Михайлович? Да ничуть! Вот как выразился Менделеев:
“Думалось, что, помимо вздора, есть в медиумизме и что-нибудь действительно заслуживающее научного интереса. Ныне убеждаемся, что только один транс медиумов (если он не притворен), как особый вид нервного состояния, может быть предметом изучения, да и то со стороны врачей-психиатров”.
Чего же, собственно говоря, добилась комиссия? Подтвердила, что спиритизм ей не нравится!
Нисколько не одобряя спиритической практики, Федор Михайлович пишет: “Явлений спиритских я не в состоянии был вполне отрицать никогда и, особенно, теперь. Неужели сама комиссия, состоящая из стольких ученых людей, могла всерьез надеяться затушить идею? Вот уже сколько у нас обидели людей, из поверивших спиритизму. На них кричат и над ними смеются за то, что они верят столам, как будто они сделали или замыслили что-либо бесчестное, но те продолжают упорно исследовать свое дело, несмотря на раздор”.
А раздор был серьезен, он все рос и рос. И не только между направлениями мысли, но и между отдельно взятыми учеными. Раньше Менделеев считал Бутлерова одним “из замечательнейших русских ученых”. Теперь же они практически перестали раскланиваться друг с другом. Удивительнее всего, конечно, было студентам: у них на глазах неорганическая (Менделеев) и органическая (Бутлеров) химии совершенно рассорились. Но пришла пора, и Дмитрий Иванович примирился с Александром Михайловичем. Лет через пятнадцать, после того, как Бутлеров умер, Менделеев даже повесил у себя в кабинете его портрет и, говорят, нередко на него поглядывал. Боязно сказать, но как-то от этого посмертного общения слегка попахивает спиритизмом…
Пока же все участники дискуссии были, слава Богу, живы. Комиссия заканчивала свою деятельность. Последнее ее заседание чуть было не окончилось полным скандалом. Было совершенно ясно, что комиссия готова сделать самые негативные выводы относительно медиумизма и спиритизма, основываясь на нескольких неудавшихся опытах и не выдвигая разумных объяснений удачным. Разумеется, это не могло удовлетворить ни Аксакова, ни Бутлерова, ни Вагнера. Они собирались спорить. Но дискуссии не получалось. По свидетельству Аксакова, Менделеев был до того раздражен, что не давал оппонентам говорить. Например, когда Александр Николаевич начал отвечать на вопрос кого-то из членов комиссии, то, едва успев сказать: “Допустим, что…”, был прерван Дмитрием Ивановичем: “Что тут можно допускать? Все гипотезы, защищающие медиумизм, антинаучны, научным же является мнение о том, что все это — чепуха”.
Однако обошлось без рукопашной. Все-таки собрались люди интеллигентные, ученые. Под конец даже дали время для заключительных выступлений сторонников спиритизма. Бутлеров произнес горячую речь, закончив ее такой тирадой: “Изучение медиумических явлений не только озарит новым светом психофизиологию, которой оно ближе всего касается, но могущественно отразится и на самых основах всего естествознания, — оно внесет радикальные изменения в наши понятия о веществе, о силе и об их взаимных отношениях”.
Аксаков его не менее горячо поддержал: “Спиритизм — мост для перехода от знания физических явлений к познанию психических. Наука требует не веры, а фактов и доказательств. Хочется надеяться, что если не сейчас, то в двадцатом веке факт бессмертия души и возможности общения с потусторонним миром будет установлен так же твердо, как и главные факты в области естествознания — ведь без этого видимое мироздание не имеет конечного смысла”.
Сразу же вслед за этим Менделеев зачитал окончательное решение комиссии. В общей части заявлялось: “Спиритическими явлениями должно называть те, которые происходят на сеансах, совершаемых чаще всего в присутствии особых лиц, называемых медиумами; явления эти имеют в общих чертах сходство с так называемыми фокусами и представляют характер загадочности и невоспроизводимости в обычных условиях. Спиритические явления происходят от бессознательных движений или сознательного обмана, а спиритическое учение есть суеверие”.
Годами позже Менделеев скажет сыну о своем участии в комиссии: “Результата достигли: бросили спиритизм. Не каюсь, что хлопотал много”.
Мы же должны заметить, что ошибались все трое — и Александр Михайлович, и Александр Николаевич, и Дмитрий Иванович: радикальных изменений в понятиях о веществе не произошло, факт бессмертия души и возможности общения с потусторонним миром так до сих пор и не доказан, а спиритизмом заниматься продолжили.
Прав оказался Достоевский: шумиха, поднятая Менделеевым и его сторонниками, не только не погасила, но, наоборот, стимулировала общественный интерес к спиритизму. На рубеже двадцатого века в интеллигентных кругах русского общества считалось чуть ли не неприличным ни разу не побывать на спиритическом сеансе. Количество спиритических кружков в России превысило три с половиной тысячи, из них тысяча приходилась на долю столицы, а на Москву — шестьсот семьдесят. Остальные действовали в провинции. Выходили в свет десятки спиритических журналов и газет.
Понятно, что в годы советской власти при общем и тотальном насаждении материалистической идеологии ни о каких медиумических объединениях, ни о какой специальной спиритической периодике и речи быть не могло. Однако, выражаясь по-научному, в качестве культурной практики русский спиритизм сохранялся и в двадцатых годах, и в тридцатых, и позднее. Именно в те годы возникла практика блюдцеверчения — наше отечественное ноу-хау: старые спириты либо публично отказались от своих взглядов, либо оказались в местах, не столь отдаленных; приходилось, так сказать, доходить своим умом. Почему именно блюдце было выбрано в качестве посредника для контактов между миром здешним и потусторонним, однозначно сказать нельзя, как, впрочем, и о многих других деталях, касающихся спиритизма. Но, наверное, близким к истине будет предположение, что дело тут в особенностях национального фольклора, в котором маленькой тарелочке всегда отводилась важная роль в получении неявной информации. Волшебные наши сказки полны упоминаний о яблочках, катающихся по блюдечку и сообщающих при этом сведения, которых иным способом не добыть. Характерно, что особое распространение блюдца-буквоуказатели получили во время Великой Отечественной, когда получать “естественную” информацию об оказавшихся на фронте или в эвакуации родных и близких было не так легко. Именно они, как показывают современные опросы старшего поколения, были основным предметом интереса на спиритических сеансах; “блюдце вертели” в основном молодые женщины и девушки — и в городах, и в деревнях. Спиритизм, так сказать, пошел в народ.
А в мирное время, свидетельствуют те же исследования, на сеансах преимущественно вызывались (и вызываются) духи русских писателей, прежде всего — Пушкина. Что, в общем, и неудивительно: коммунистическая идеология, в теории отрицающая возможность вечной жизни, допускала некоторые исключения: скажем, “Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить” или “Пушкин — участник нашей жизни, нашей культурной стройки”. Но вызывать дух Ильича было бы опасным политическим кощунством, по крайней мере в сталинскую эпоху. А Пушкин — почему бы и нет?
Традиция эта оказалась жива и в последние десятилетия. Недавние фольклорно-этнографические экспедиции Академии наук, проходившие на территории Новгородской области и Русского Севера и посвященные, в частности, практике спиритизма, привезли, среди прочих, и такие записи (подробнее см. об этом в статье А. А. Панченко “Спиритизм и русская литература”): “Мы ему говорим: └Что скажешь, дух Пушкина?“ А он отвечает: “└До чего ж вы мне надоели“, — и нас на три буквы послал”.
Вспомним о том, что и первые русские спириты, собиравшиеся в Москве в 1853 году у Павла Воиновича Нащокина, первым делом обращались с вопросами к духу национального гения; не забудем, как дух этот попросил “более никогда его не беспокоить”, — и сможем с уверенностью сказать: круг замкнулся.