Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2007
Войну 1941–1945 годов я встретил мальчиком. Однако со слов взрослых скоро понял: вершится одна из самых ужасных трагедий, какие знает история народов Земли. И, помнится, уже тогда менталитет врага почему-то стал объектом моего внимания; с годами он даже перерос в своеобразное хобби. Сегодня, уже стариком, решаюсь я поделиться кое-какими фрагментами своих исканий.
Известно: мы воевали с немецкими фашистами. Противостояние было не только принципиальным (право на существование защищал наш советский строй), но и сверхожесточенным. Вспоминаю лейтмотив практически всех репортажей тех лет: враг однозначно достоин лишь ненависти и презрения! Напав вероломно, он засылает в страну массу диверсантов; дотла сжигает города и села, даже когда в них не стоят воинские части; его солдат жесток до беспредела: расстреливаются поезда, увозящие в тыл женщин и детей, расстреливается вообще все живое, что только движется по нашим дорогам и тропам; казни подлежат даже те, кто лишь заподозрен в связях с партизанами… Мало того, созданы и уже “работают” лагеря смерти, а в ближайших планах — поголовное уничтожение целых наций… Невероятно: идеи эти народились и “зацвели” в середине XX века в стране вполне цивилизованной!
Как могло случиться такое? Вопрос бесконечно сложен! Но вот вспоминаю прочитанное где-то: истории известны случаи, когда и очень большие людские массы вдруг попадали под “гипноз” своих вождей. И оказывались тогда способными проникаться идеями, вовсе не свойственными их менталитету, а подчас и откровенно нелепыми, очевидно вздорными. Они становились пленниками зарвавшегося лидера, что и вело страну к естественному краху.
Вспоминаю кинокадры тех лет: первый нацист Германии (в позе, какую вряд ли позволял себе и римский император) следует к трибуне. Кругом — людское море и “море” выброшенных вперед рук… Я не психиатр и не могу профессионально судить, о чем говорит полубезумный взгляд этх людей — один на всю гигантскую толпу, и этот всеобщий вой…
Идет, как понимаю, цепная реакция, спровоцированная весьма неплохими умельцами. Как известные трясуны-пятидесятники, жестами своими и криками доводящие до исступления самих же себя, так, по существу, беснуется сейчас и эта толпа. А в известной мере — и вся страна. Вот какие “гости” заявились тогда в наши края!
Говорят и так: Германия пребывала в состоянии эйфории. Иными словами (согласно медсправочнику), в состоянии благодушно-восторженном, никак не соответствующем реальной действительности. Для нашего случая, пожалуй, еще мягко сказано! Ведь народу внушили: в венах немца течет “голубая кровь”, что дает ему совсем особые права, и т. д., и т. п. Разобраться в этом сложно, но факт есть факт: в стране воцарился фашизм в самом лютом своем образе! На нас напала, в сущности, страна серьезно больная. Больная нравственно.
В приведенных раздумьях я не одинок. Вот еще суждение, и весьма авторитетное: своему новому “другу” — немецкому генералу Фрелиху, исповедуется изменник Родины бывший советский генерал Андрей Власов.
“Еще подростком познакомился я с первыми немцами. Карл Карлович был аптекарь. Он готов был оказать помощь любому в ней нуждающемуся, часто давал лекарства безвозмездно или по грошовой цене. Он был честен, корректен и преисполнен чувства долга. Русские его любили и хвалили… Русский народ всегда с большим почтением относился к немцам.
Вы же, немцы, усиленно стараетесь эту положительную оценку нарушить! Для чего вы это делаете?! Неужели за эти годы немецкий человек так изменился к худшему? Новый образ немца, какой я теперь, к сожалению, часто встречаю, — это только тупость, высокомерие, невероятная грубость и неспособность понимать мыслящих по-другому”.
Вот так! “Любили и хвалили…” Так куда же, спрашивается, он подевался? В какой бездне-пропасти, в каком огне-пламени вдруг сгинул сей милый, скромный аптекарь — этот любимый и уважаемый всеми подлинный, “настоящий” немец — немец вне войны?
Но и над войной, естественно, властвуют законы Природы: наша праведная ненависть к немецким фашистам оказалась беспредельной! Праведная!! Масштабы народного горя иного породить и не могли. Кощунственно и негуманно назвать ее “слепой”, но только как факт это случилось: слова “фашист” и “немец”, вернее, смысловые значения их в понятии народном стали незаслуженно близки друг другу… Так, представитель немецкой национальности — пусть даже гражданин Страны Советов — стал (в лучшем случае!) человеком сомнительным… Не будем вспоминать, какой оказалась судьба российских немцев в военные годы, да и после них; тема слишком горька, да и речь наша не о том. Давайте вспомним о немце вне войны. О тех временах, когда, явившись в Россию по зову Петра I, обрусевшие немцы многие и многие годы были нашими друзьями.
Итак, “Санкт-Петербургские ведомости” от 22.08.2000 года: “Германия. Летняя сказка. Автор Игорь Лисочкин. Достижения великих немецких ученых, философов, композиторов всегда столь плотно входили в культуру России, что становились и остаются по сей день ее органической частью. Многие обрусевшие немцы составили часть нашего государства”.
Все так!
В Российской академии наук околопетровских времен из 111 ее действительных членов 67 были немцами. В российской армии, созданной Петром I, 80 ее полковников были немцы, и последний царь, женившийся на русской женщине, был тот же Петр I. (И то лишь первым браком; во втором его невестой была уже немка Марта Скавронская.) Все последующие цари брали в жены исключительно немецких принцесс.
А вот перечень (далеко не полный, ибо “конец” его установить не так-то легко!) весьма известных немцев, трудившихся в Санкт-Петербурге в разные его годы.
Итак:
Андреас Шлютер — главный архитектор города;
Георг Вольфганг Крафт (1701–1754) — физик и математик;
Иоганн Георг Гмелин (1709–1755) — академик, натуралист;
Каспар Фридрих Вольф (1733–1794) — академик, эмбриолог;
Леонард Эйлер (1707–1783) — величайший математик, физик, астроном;
Витус Беринг (1681–1741) — путешественник, исследователь Камчатки;
Петр Симон Паллас (1741–1811) — академик, путешественник;
Александр Теодор Мидендорф (1815–1894) — академик, натуралист;
Федор Петрович Литке (1797–1882) — президент Академии наук, мореплаватель, два кругосветных плавания, один из основателей Русского географического общества;
Карл Эрнест Бэр (1792–1876) — академик, создатель эмбриологии;
Фридрих Георг Вильгельм Струве (1793–1864) — астроном, почетный академик, создатель и директор Пулковской обсерватории;
Мориц Герман Якоби (1801–1874) — академик, физик, изобретатель первого в мире электродвигателя, подземных электропередач и др.;
Дмитрий Оскарович Отт — основатель лучшей в мире акушерско-гинекологической школы, ста сорока пяти научных работ;
Карл Андреевич Раухфус (1835–1915) — выдающийся педиатр;
Константин Карлович Грот — основатель первой в России школы для слепых (на собственные средства);
Карл Павлович Брюллов (1799–1852) — классик русской живописи;
Петр Карлович Клодт фон Юргенбург (1805–1867) — академик, крупнейший русский скульптор-бронзолитейщик (кони на Аничковом мосту и др.);
Франс Крюгер (1797–1867) — придворный портретист;
Андрей Иванович Штакеншнейдер (1802–1865) — академик, архитектор (Мариинский дворец, Белосельских-Белозерских, Николаевский и др.);
Константин Андреевич Тон (1797–1881) — академик, архитектор (здание Московского вокзала, церкви);
Ю. М. Фельтен — архитектор (церковь св. Екатерины, решетка Летнего сада);
Лео фон Кленце — архитектор (Новый Эрмитаж и др.);
А. И. фон Гоген — архитектор (Музей Суворова, особняк Кшесинской и др.);
Эдуард Людвигович Регель (1815–1892) — директор Императорского ботанического сада;
Петр Францевич Лесгафт (1837–1909) — анатом, врач, педагог. Автор научной системы физического образования;
Александр Христофорович Бенкендорф (1783–1844) — генерал от кавалерии, шеф жандармов и начальник III отделения;
Петр Христианович Витгенштейн (1768–1842) — генерал-фельдмаршал, главком в русско-турецкой войне, участник войны 1812 года;
Егор Францевич Канкрин (1774–1845) — министр финансов;
Николай Оттович фон Эссен (1860–1915) — адмирал, командующий Балтфлотом;
Фердинанд Петрович Врангель (1796–1870) — морской министр, океанограф, исследователь Северо-Восточной Сибири, член Парижской академии наук;
Адам Иоганн фон Крузенштерн (1770–1846) — адмирал, совершивший первое русское кругосветное плавание;
Фабиан фон Беллинсгаузен (1779–1852) — выдающийся мореплаватель, открыватель Антарктиды;
Сергей Юльевич Витте (1849–1915) — председатель кабинета министров;
Вячеслав Константинович Плеве (1846–1904) — министр внутренних дел;
Пауль Бурхард Пестель (1793–1806) — полковник, глава Южного общества декабристов.
А вот просто перечень известных вам имен (не все они, правда, жители Санкт-Петербурга); привожу “навскидку” то, что припоминается: Фонвизин, Дельвиг, Кюхельбеккер, Штиглиц, Блок, Эрдман, Пильняк, Шефнер, Лангемак, Шнитке, Глиэр, Гааз, Зандерлинг, Бруни, Шехтель, Рерих, Мейерхольд, Эйзенштейн, Рихтер, Шмидт, Краузе (Федин), Герцен, Фет, Раушенбах, Россель… Убежден, список этот вы с успехом продолжите сами. А вообще, к началу XX века немцев в Петербурге проживало около ста тысяч; из встреченных на улице немцем был каждый десятый.
Известно: людей этих собирали по всей Европе, уговаривали, гарантировали свободу вероисповедания. В Россию же они ехали навечно! И все (может быть, за редким исключением) почитали нравственным долгом достойно служить “второму отечеству”. Нет сомнений — в Россию они ехали работать. Работать по-настоящему — не перепродавать на рынке апельсины с мандаринами! Кстати, едва ли не самая характерная черта типичного немца — исключительное трудолюбие.
Послушаем беспристрастного судью — Александра Исаевича Солженицына (см.: “Новый мир”. 1989. № 11. “Архипелаг ГУЛАГ”).
“Среди всех отменно трудолюбивы были немцы… Как когда-то в щедроносные екатерининские наделы, так теперь вросли они в безлюдные суровые сталинские, отдались новой, ссыльной земле как своей окончательной… Сосланные в сорок первом году наголе, но рачительные и неутомимые, они не упали духом, а принялись и здесь так же методично, разумно трудиться. Где на земле такая пустыня, которую немцы не смогли бы превратить в цветущий край? Не зря говорили в прежней России: немец что верба, куда ни ткни, тут и принялся. На шахтах ли, в МТС, в совхозах не могли начальники нахвалиться немцами — лучших работников у них не было. К пятидесяти годам у немцев были — среди остальных ссыльных, а часто и местных — самые прочные, просторные и чистые дома, самые крупные свиньи, самые молочные коровы”.
Вернемся к И. Лисочкину, к его “Летней сказке”: “Попадая сюда (в Германию.— Б. Т.), быстро понимаешь, что здесь свои давние традиции трудолюбия и мастерства, цехового профессионализма, что здесь глубоко уважаема любая профессия, которая приносит пользу обществу. Способность к систематическому труду, помноженная на склонность к организации, порядку, разумной бережливости и обеспечивает тот уровень благосостояния, который характерен для подавляющего большинства жителей Германии”.
Но, пожалуй, невозможно описать “рабочую хватку” немца лучше, чем делает это А. С. Макаренко (“Педагогическая поэма”). Он принял в колонию немца-агронома… Результат превзошел все мыслимое!!
“Шере… умел доводить колонистов до обалдения своей постоянной уверенностью и нечеловеческой работоспособностью. Колонистам представлялось, что Шере никогда не ложится спать. Просыпается колония, а Эдуард Николаевич уже меряет поле длинными, немного нескладными, как у молодого породистого пса, ногами. Играют сигнал спать, а Шере в свинарнике о чем-то договаривается с плотником… Днем Шере можно было видеть и на конюшне, и на постройке оранжереи, и на дороге в город, и на развозке навоза в поле; по крайней мере, у всех было такое впечатление, что все это происходит в одно и то же время, так быстро переносит Шере свои замечательные ноги… Он по-прежнему проводил весь день в напряженной, в то же время несуетливой работе, по-прежнему за ним трудно было угнаться, и в то же время он умел терпеливо простоять у кормушки два или три часа или пять часов проходить за сеялкой… В колонии с самого утра и до заката проходила работа, ритмически постукивая на проложенных Шере точных и гладких рельсах… Между делом, почти не затрудняя наших смет, затеял Шере постройку нового коровника, и не успели мы опомниться, как стояло уже на краю двора новое здание, приятное и основательное, и перед ним расположил Шере цветник, в мелкие кусочки разбивая предрассудок, по которому коровник — место грязи и зловония… И я увидел, какие страшные запасы рабочего аппетита заложены в Шере. Он еще больше похудел от жадности… Уменьшил сон, удлинил как будто ноги, вычеркнул из распорядка дня разные излишества вроде завтраков, обедов и ужинов…”
А вот пара слов и о тех, кто оказался в нашем почетном списке.
…Адмирал, президент Императорской Академии наук Федор Петрович Литке. “Авось не все, что тщусь я насаждать, расклюют птицы или похитит лукавый, — писал он в дневнике своем на склоне лет,— авось иное зерно и найдет благоприятную почву, авось, взглянув на мой портрет, когда меня не будет, скажете вы иногда: └Этот человек больше жил для меня, чем для себя…“”
…Егор Францевич Канкрин. Граф. Министр финансов. Пишет о нем в “Санкт-Петербургских ведомостях” историк А. Иванов: “Многие предрекали, что немец — мизантроп и ворчун с резкими выходками, безбожно коверкающим русский язык, не знает и не понимает России и непременно ее разорит. Однако все получилось наоборот: Канкрин оказался превосходным финансистом и неутомимым работником, трудившимся по пятнадцать часов в сутки, не считая приема посетителей. Он провел финансовую реформу, ввел в качестве основы денежного обращения серебряный рубль, добился бездефицитности государственного бюджета”.
Ну а “за деньги” или “за страх” трудился человек, благодаря которому Россия стала центром мировой акушерской науки, — Дмитрий Оскарович Отт?
Ну а как должно отнестись к врачу-офтальмологу Константину Карловичу Гроту, создавшему (и содержавшему) на собственные средства первую в России школу для слепых?
Достойно ли все они служили? Весьма достойно! Немец, как понимаю, плохо работать просто не может — таков уж своеобразный его менталитет.
Как и у любого народа, национальных особенностей у немцев порядочно. Так, с незапамятных времен идет молва о его скуповатости. Рассказывает человек, много побывавший в Германии:
“В гостях у состоятельного немца вам предложат бокал коньяка. Большой, хрустальный! Однако содержимого в нем может оказаться столько, что удается лишь └пригубить“… Нередкая картина: хозяин беседует с гостем; их разделяет большая старинная ваза, на дне которой лежат три печенинки… Существует и старый анекдот: как возможно безошибочно отличить русского от немца? Нужно всего лишь позвонить к ним в дом! Один из них (русский) тут же потащит на стол все съестное, что только найдется в хозяйстве; другой (немец) быстренько начнет убирать со стола все └лишнее“… Впрочем, немец очень расчетлив и расчетливости своей вовсе не стесняется. А потому подчас производит впечатление человека гораздо большей скаредности, чем это есть на самом деле.
Характерны для немцев и └установки“. Так называю я педантичное, неизменное следование чему-то такому, что признано в данной семье безусловно полезным. Характерный и любопытный пример: скоро шесть часов вечера, и восьмилетняя Лидочка Майер осторожно влезает на кресло у двери, что ведет в прихожую. Вот-вот хлопнет дверь, возвещающая о приходе отца, и тогда она должна будет сразу же выйти в прихожую и рассказать о той провинности, что она нынче совершила. Провинность не велика, но рисковать не стоит! В семье существует └установка“: о всех прегрешениях своих дети должны сообщить отцу сами и непременно до того, как он успеет пройти из прихожей в комнату. Если это сделано вовремя — прощение почти гарантировано, если нет…
Моей собеседнице ровно девяносто лет.
— Лидия Христиановна, как сейчас кажется вам, оправдывала себя такая └установка“?
— А как же! Пока сидишь в этом кресле, все обдумаешь и передумаешь. — Старушка тихо смеется. — А отец у нас был очень справедлив, зря не накажет никогда…”
Немец предельно обязателен. Как полагаете, чем озабочен житель Германии, следующий утром на работу, однако попавший в аварию — у него сломана нога? О больничной койке? Как бы не так! Он забыл дома мобильный телефон и теперь упрашивает окружающих срочно сообщить в его офис о случившемся. Он знает: будет расследование, и от того, сколь расторопно сообщит он о своей неявке, будет зависеть его деловая репутация. А она для него — все на свете!
Как правило, немец очень ценит порядок, определенность и ясность. Оно и понятно: только при этих условиях и могут проявиться его качества отменного работника. Неудивительно, что рядовые граждане Германии сплошь и рядом выступают добровольными и активными помощниками стражей порядка своей страны.
В будничной жизни немец скромен, неприхотлив, очень сдержан в выражении своих чувств. И всюду, где ни селятся немцы, “воцаряется” традиционная чистота.
Сказать можно еще многое, но мы подошли к главному, к тому, ради чего и ведем беседу: я не нашел у немцев того, чего долго и пристрастно искал. Именно: даже признаков какой-то особой злонамеренности, вредоносности, жестокости, злодейства. Не нашел! Обычный народ — честный, трудолюбивый, очень музыкальный. Вспомним: о жителях всех многочисленных поселений-колоний, существовавших когда-то в Санкт-Петербурге и по соседству с ним, отзывы были всегда только благоприятные.
Осторожно подытожим сказанное. Петровский эксперимент оказался весьма успешным. Русский и немец, будучи связаны общим делом, прекрасно дополняли друг друга! Резко различный менталитет не мешал их безусловному взаимному уважению; антагонизма не возникало даже в условиях близкого соседства. Смешанный же брак бывал, как правило, устойчив и относился к разряду счастливых.
С самого детства не раз приходилось мне слышать: Ленинград славен не только тем, что стоит в ряду красивейших городов мира; он — город совсем особых горожан! И в этом качестве определенно считается во всей матушке России единственным. Видимо, прав был и умный, наблюдательный авантюрист — легендарный Джованни Казанова, когда, “поколесив” по России, заявил: “Тот, кто не видел Москвы, не видел России, а кто знает русских только по Петербургу, в действительности русских не знает! В Москве жителей города на Неве считают иностранцами… Легкость, с которой штутгартский немец — хозяин гостиницы — объясняется со всеми русскими, удивила бы меня, если бы я не знал, что немецкий язык очень распространен в этом городе”.
Давайте же призадумаемся! Сто тысяч немцев… Нет сомнений, что, оказавшись в России, они, конечно же, основательно обрусели: переняли многочисленные русские манеры и обычаи; облагородились, проникшись своеобразно-замечательной нашей культурой; сколько-то переняли и доброжелательного гостеприимства. (Кстати, знаете, чем частенько занимались по вечерам в своих колониях немецкие женщины? Пели! Немецкие баллады и… русские романсы.)
Но возможно ли предположить, что и сами они не наложили на общий теперь для всех нас город своего нравственного отпечатка?! И вот появился, как кажется мне, новый, совсем необычный человек — русский, уже с детских лет своих “присматривающийся” к немцу, потом и работающий вместе с ним и с ним же празднующий общие победы. Уж не так ли появился ленинградец?
Ленинградец… Сколько знаю, это был очень хороший человек! Исконно русская доброта как-то вполне естественно дополнялась в нем заметным налетом определенности, обязательности, деловитости, общей порядочности. Вспоминаю: ленинградцы славились интеллигентностью, доброжелательной приветливостью, разумной добротой. Считалось: только попроси ленинградца — поможет, посоветует, расскажет, доведет до места… Уверен, этому еще есть свидетели — все они, разумеется, старики. Сам же наш нынешний город отношения к сказанному, увы, уже не имеет…
Но вернемся к войне и миру. Будем объективны: все-таки именно немцы — и никто иной — допустили к власти в своей стране фашиствующих извергов. И, думается, нигде в мире безумные идеи расовой исключительности не смогли бы обрести такой ужасающей конкретики, такого безудержного размаха, как в Германии. Лучшие качества ее народа — трудолюбие, склонность к организации, обязательность, уважение к чинам и званиям и т. д.— обратились тогда против него же самого… Что ж, они и получили за все сполна!
Не будем злопамятны. Но кое-какие уроки истории хорошо бы запомнить навечно. Всем. Ведь не только мы, россияне, празднуем нынче Великую Победу: “победа Страны Советов избавила нас от кошмаров гитлеризма”. Это говорю не я — так говорит ныне доброжелательный и мирный, достойный “немец вне войны”.