Фрагмент романа. Вступительное слово и перевод с датского Л. Солодченко
Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2007
От переводчика
София Мекленбургская (1557–1631), супруга Фредерика II (1534–1588), стала датской королевой в 15 лет.
В 31 год София овдовела. За 14 счастливых лет своего супружества она родила 7 детей. Все они достигли зрелого возраста, что в те времена было редкостью. Среди ее детей — датский король Кристиан IV, Анна Датская (английская королева, талантливый драматург и постановщик спектаклей, супруга Иакова I Английского) и, между прочим, герцог Ханс, который умер в Москве, так и не успев заключить брак с дочерью Годунова Ксенией.
София отличалась приятной внешностью, интеллигентностью, живым умом и образованностью. Эти ее качества сыграли, вероятно, не последнюю роль в решении Фредерика жениться на ней. Говорят, что для нее король построил замок Кронборг. Разумеется, это милое преувеличение. Однако не исключено, что женитьба на молодой девушке, в которую он, по собственному признанию, был откровенно влюблен, могла вдохновить Фредерика на постройку не просто крепости, но одновременно и дворца, каким является Кронборг, соединяя в себе два эти качества. Отношения Фредерика II и Софии Мекленбургской не укладывались в рамки династических браков, представлявших собой, по существу, всего лишь политические соглашения, в которых нежные чувства были совершенно излишни. Отношения датской королевской четы в этом случае были, напротив, на редкость теплыми, строились на основе взаимопонимания и общих интересов.
Королева София была человеком с ментальностью эпохи Возрождения, широкого кругозора и стремления к универсальным знаниям. С одной стороны, ее интересовали история, литература, фольклор. Именно она побудила известного датского историка-литератора Андерса Серенсена Веделя перевести с латыни на датский “Хронику Саксона Грамматика”, где впервые упоминается легенда о принце Амлете (у Шекспира Гамлет), а также отредактировать и издать датские народные баллады, которые она сама, выучив датский язык (родным языком ее был немецкий), любовно собирала и записывала. С другой стороны, у королевы Софии были незаурядные математические и экономические способности. В отличие от своего сына, короля Кристиана IV, София была мудрой и рачительной правительницей, умевшей рационально организовать хозяйство в своих владениях, что приносило ей немалые доходы. Королева София была одной из самых богатых женщин Европы. Большой интерес проявляла София к астрономии, занималась этой наукой серьезно, была другом и покровителем знаменитого датского ученого Тихо Браге.
Роман Вибеке Арильдсен “Когда я стану королевой” (в окончательном варианте “Sophie dronning af Danmark” выглядит малоинтригующе для русского читателя, поэтому я предлагаю оставить старое) обращен прежде всего к молодежи и повествует всего лишь об одном годе из жизни Софии — от сватовства короля Фредерика и до ее собственного коронования. В книге живо, с юмором и одновременно трогательно рассказывается о том, как, с точки зрения современного человека, могла себя чувствовать девочка-подросток перед лицом серьезных и ответственных обязанностей — обязанностей главы государства.
Роман написан в форме дневника Софии и основывается на подлинных документах, в том числе на письмах самой Софии Мекленбургской.
Гюстров, 4 мая,
лето Господне 1571
Мне так приятно мое тихое, спокойное пробуждение по утрам. Сегодня, лежа в постели, я услышала гулкие шаги на лестнице и шум, с которым встала Берта в соседней комнате.
— Доброе утро, Берта. София проснулась? — спросил матушкин голос.
— Доброе утро, милостивая герцогиня. По-моему, она еще спит, — ответила Берта.
— Скажи ей, что пришел учитель музыки. Он ждет.
— Скажу ей, как только она проснется, ваша милость.
Я слышала, как матушка ушла. А немного погодя до меня донеслось стрекотание Бертиных вязальных спиц. Этот звук всегда действовал успокаивающе. Берта — моя кормилица и живет здесь, в замке, с тех пор, как я родилась. Бедняжка пришла сюда со своими спицами и разбитым сердцем. С того дня, а прошло уже больше 13 лет, Берта и ходит за мной: помогает мне одеваться, причесывает.
Так вот сегодня я проснулась и лежала, свернувшись уютно, под одеялом. Странно, что учитель музыки пришел так рано. Обычно он приходил около полудня. Я жалею, что согласилась учиться играть на флейте. Это так трудно. Я не верю, что когда-нибудь научусь. Из-под одеяла мне было видно небо — оно светилось голубизной. И я знала, что сегодня опять будет прекрасный весенний день. Но все равно мне не хотелось вставать. Наоборот, я бы с удовольствием провалялась весь день в постели. И вот, пока я так нежилась, до меня вдруг издалека стали доноситься звуки какой-то мелодии. Почти одновременно с этим в окно постучали, часто и отрывисто. Я приподнялась и села на постели. Голубка долбила клювом в оконное стекло. “Откуда эта музыка?” — прошептала я удивленно, обращаясь к ней. Я никогда раньше не разговаривала с голубями. Но голубка сидела и, казалось, в упор глядела на меня. На самом деле она, конечно же, смотрела на свое отражение в стекле. Накинув одеяло, я спрыгнула с кровати и босиком побежала по ледяному каменному полу. Я не могла дотянуться до оконных задвижек. Тогда одним прыжком я очутилась на подоконнике и распахнула огромное окно. Голубка испуганно вспорхнула.
— Осторожно, упадешь! — услышала я голос Берты.
— Доброе утро, Берта. Кто это играет?
— Должно быть, учитель музыки.
— Неужели он может так играть?
— Да, но это не господин Иеронимус, он заболел — девушки на кухне мне сказали.— Берта озабоченно покачала головой и, вздохнув, продолжала: — Ой, господи, беда с ним. Они говорят, у него понос. Надеюсь, что это не так уж серьезно. Однако его, видно, здорово несет.
На мгновение мне представилась картина: мой старый учитель музыки, сидящий на бочке со спущенными штанами. Я тряхнула головой, чтобы прогнать это видение.
— Бе… бедняга, — выдавила я из себя, заикаясь. — Но кто же это тогда играет?
— Его сын. Он, похоже, очень талантливый.
— Да, это слышно, — легкие, игривые звуки струились в открытое окно. — Мне так никогда не научиться, — промолвила я со вздохом.
— Ну если даже чуть хуже, то тоже было бы неплохо, — сказала Берта и приказала служанке принести мне завтрак.
Когда мы с моей придворной дамой Биргиттой поздним уже утром вошли в зеленую гостиную, там на стуле дремал молодой человек — г-н Хартмут. От нашего хихиканья он проснулся, вздрогнув так, что его большая шляпа свалилась с головы на пол. Уставив на нас испуганный взгляд, юноша бросился поднимать шляпу, и при этом движении лицо его почти полностью скрылось под упавшими роскошными белокурыми локонами, которые он быстрым движением тут же замел под шляпу. Лишь один завиток выбивался из-под нее, когда Хартмут выступил вперед, чтобы поприветствовать нас. Черная одежда сидела плохо на угловатой его фигуре, камзол явно узковат в плечах. Мне показалось, молодой человек был моим ровесником или, может, чуть старше, и, к счастью, он ничем не напоминал своего отца. Я спросила, не он ли играл сегодня рано утром.
— Надеюсь, это вас не потревожило? — сказал он извиняющимся голосом.
— Нет, совершенно нет. Вы играли превосходно. — Он согнулся в учтивом поклоне.— Вы пришли заниматься со мной, потому что ваш батюшка болен?
— Да, меня попросили.
— Надеюсь, с ним нет ничего серьезного?
— Кто его знает. Но мы все думаем, что это пройдет.
— Желаю вашему батюшке скорейшего выздоровления.
Он поклонился и продолжал стоять, словно в ожидании, возможно, не зная, что предпринять.
— Начнем? — спросила я.
Биргитта молча села на стул. Она всегда сопровождает меня, если я выхожу из дома или если у меня назначена встреча. Это, с одной стороны, чтобы избежать сплетен, а с другой — хорошо иметь ее под рукой на случай, если мне понадобится ее помощь. Я люблю Биргитту. Она на два года старше меня.
— Что милостивая фрекен изволит играть? — спросил г-н Хартмут.
— Мы обычно начинаем с этого, — я протянула ему листок с нотами его отца.
— Ну что же, начнем с этого. Вы сами хотите начать?
— Я вполне могу сама.
Поднося флейту к губам, я вспомнила, как изумительно он играл утром, и теперь боялась показаться бездарной ученицей. У меня, откровенно говоря, не было никакого желания играть. Но краем глаза я видела, что он ждал. Я опустила флейту.
— Дайте мне, пожалуйста, ноты.
Он пододвинул ко мне маленький круглый стол и положил на него ноты. Сделав глубокий вдох, я заиграла, сразу же, конечно, ошиблась и вынуждена была начать сначала. Все это выглядело глупо. Из флейты сыпались рубленые звуки. И хотя все исполнение длилось лишь считанные минуты, я совершенно запыхалась и теперь едва сдерживала дыхание. Я встретила взгляд г-на Хартмута, который поспешил улыбнуться и кивнуть. “Почему он делает вид, как будто это здорово?” — подумала я.
— Прекрасно, — воскликнул молодой учитель.
— Прекрасно?! — я чуть не взорвалась. Уж на “прекрасно” это никак не тянуло. — Да, но я играла с ошибками.
— Разве? Я этого не заметил. — Он равнодушно пожал плечами.
— Вам придется все же следить за тем, делаю ли я ошибки. Иначе ведь я никогда не научусь играть, — произнесла я ледяным (мне не свойственным) голосом. Это от того, что я просто уже не могла выносить надменного отношения семейства Иеронимусов к моим попыткам научиться играть. Не у всех же такие блестящие способности. А они вовсе, может быть, и не обязательны.
Г-н Хартмут удивленно посмотрел на меня. Он откровенно не понял причины моего раздражения.
— Фрекен София, я с удовольствием буду учить вас музыке. Но делать это буду по-своему.
— Как же?
— Вот сначала послушайте это.
Он взял свою флейту и заиграл ту самую пьесу, через которую я только что с таким трудом продралась. Хартмут играл, не глядя в ноты, и играл так легко, как будто это было для него самым простым делом на свете, что, кстати, не умерило моего раздражения. Затем он стал играть все сначала, скосясь на ноты и испуганно вздрагивая, если палец вдруг попадал не туда. Звучание сразу же утратило свою легкость и игривость. Мне тут же стало ясно, что он надо мной подтрунивает. Выглядело все это довольно комично. Однако не слишком ли грубо так передразнивать меня, в то время как я изо всех сил стараюсь. Когда он закончил, я спросила холодно:
— И что вы хотели этим сказать?
— То, что надо освободиться от скованности и просто играть. Одна-две ошибки не имеют значения. Их можно всегда потом поправить.
— Просто играть! — буркнула я сердито.— Это ведь не всем так легко.
— Это совершенно нетрудно. Давайте попробуем вместе, отрывок за отрывком. Начали!
Мне было очень трудно. Большую часть первой половины дня я спотыкалась и фальшивила. Но г-н Хартмут отнесся к этому благосклонно. Он настоял, чтобы мы продолжали заниматься до тех пор, пока я сама не смогла сыграть самостоятельно небольшой пассажик — совершенно гладко и без ошибок. После чего расхваливал меня, как будто я исполнила целый концерт.
Гюстров,
3 апреля 1572
Все это время я до последнего момента была занята подготовкой к отбытию в Данию. Мне пришлось научиться многим новым вещам, но самое интересное то, что я начала играть на клавесине. Дело идет успешно, хотя поначалу было трудно. Но Хартмут, как всегда, проявил терпение и настойчивость.
Вчера он принес сочиненную им мелодию. Это самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышала. Под ее звуки я представляла себе бабочку, порхающую в лучах солнца. Он, по-видимому, был действительно очень рад, когда я похвалила его сочинение. Жаль, что Биргитты не было вчера. Эта музыка заслуживает быть услышанной и другими, не только мной. Биргитта получила разрешение покинуть двор, чтобы поехать домой к родителям, которые готовят ее свадьбу.
Я спросила Хартмута, показал ли он свое сочинение отцу. Выяснилось, что нет.
— Ты должен показать ему. Он будет тобой гордиться.
— Мне помнится, я говорил тебе, что отца интересует только мой старший брат. Если я приду домой и сыграю какое-нибудь свое сочинение, его это лишь разозлит — ишь, снова младшенький корчит из себя что-то значительное.
— Как жаль, — сказала я.
Он пожал плечами, как будто ему это безразлично.
— Почему? Меня вполне устраивает то, что я не на месте моего старшего брата.
— Не хочешь ли ты сказать, что рад быть младшим?
— Да.
— Ну уж! Все хотят быть старшими. Мой отец тоже бы хотел.
— Зачем? Твой отец смог показать, чего он стоит именно, потому что у него не было возможности усесться на готовенькое. Он всего добился сам. Именно поэтому люди им восхищаются. — При этих словах мое сердце растаяло. — Я рад быть тем, кто я есть. Брату гораздо хуже, он ведь обязан стать музыкантом и композитором, как наш отец. Но, к сожалению, музыку он не любит. Я даже думаю, он ее, откровенно говоря, ненавидит. И все потому, что отец постоянно заставлял его играть. А музыка — это ведь такое дело: к ней либо лежит душа, либо нет.
— Да, бедняга твой брат. Но неужели отец не чувствует, что у тебя музыкальный дар?
— Не знаю. Мы с ним всегда не ладили. Я его никогда не интересовал. И в этом-то как раз, возможно, и есть мое счастье. Зато я могу делать, что мне хочется.
— Да, если так, то я тебя понимаю. А я так хотела бы иметь брата, — сказала я со вздохом, продолжая сидеть.
Он начал было уже складывать инструменты, но при этом моем вздохе остановился.
— Я тебя тоже понимаю. Нам всем было бы спокойнее и увереннее, если бы твой отец имел наследника. Но ты ведь не виновата, что родилась всего лишь девочкой.
— Нет, но иногда и этого бывает достаточно. Вон Англия, например, вполне довольна своей Елизаветой, а королева Маргарета правила в свое время всей Северной Европой. Так что, если надо, и я могла бы. Тем более что Мекленбург ведь не такой большой, как Англия или Северная Европа.
— Да, но ты радуйся, что тебя не ожидает их участь. Я не думаю, что для женщины это такое уж счастье — быть правительницей. Ну к чему женщине бросаться в политику и войны? — произнес он, покачав головой и закатив глаза к небу, как будто речь шла о какой-то безумной авантюре.
— Почему же не должна, если у нее есть к этому способности? — возразила я задиристо и почувствовала, как щеки мои вспыхнули.— Если ты такой свободолюбивый и видишь преимущество в том, чтобы быть младшим, то ты должен также видеть преимущество единоличного правления, когда можно все решать самому и распоряжаться, пусть даже ты женщина. А ты задумывался над тем, сколько преимуществ у мужчин? Сколько у вас возможностей?! Вы можете быть музыкантами, моряками, пекарями, кузнецами, учителями… Да нет такого занятия, которое вам было бы недоступно из-за того, что вы мужчины. А у нас всего одна возможность — рожать детей.
— Ну с этим я ничего не могу поделать. Это ведь от природы так положено. И этого не изменить. Тут ты должна со мной согласиться.
— Нет, но представь, что Елизавета одержима чем-то, что выше ее собственной природы. Она с большим успехом правит Англией. И всем очевидно, что это ей удается. А понятия удаваться и удача, счастье — сродни друг другу.
Он расхохотался, но я почувствовала, что была близка к победе в этой дискуссии.
— Да, — сказал он, — но что же будет, если женщины перестанут рожать детей? Мир остановится.
— Женщины всегда будут рожать детей. А я очень хочу быть правительницей здесь, в Мекленбурге.
Он опять усмехнулся.
— Нечего смеяться, — сказала я сердито, но уже полушутя.
Хартмут задумчиво вздохнул и сказал:
— Если хочешь знать, то я думаю, ты могла бы быть правительницей в этой стране, но с толковыми советниками.
— Не с тобой ли?
— Я, к сожалению, не могу. — Он загадочно улыбнулся.
— Ах, какая жалость! Отчего же?
— Послезавтра я отправляюсь в кругосветное плавание.
— Ну! Вот как. А что, завтра у тебя тоже какие-то важные дела?!
— Больше никаких дел мне уже, наверное, не успеть. И лучше забудь об этом. Я не хотел тебе говорить.
— Это ведь неправда?
— Нет, это правда, София. Через два дня я отправляюсь в Англию, а оттуда в кругосветное плавание.
— Кругосветное плавание!
— И почему людям всегда смешно, когда я чему-нибудь удивляюсь?
— Ты шутишь? — спросила я, стараясь придать своему лицу более внятное выражение.
— Нет, это правда. Помнишь, я рассказывал тебе о человеке, которого я встретил в таверне?
— А… того, который побывал у каннибалов в Бразилии? Но туда-то, я надеюсь, ты не собираешься?
— Нет. Но он рассказал мне об английском капитане по имени Фрэнсис Дрейк, который-то и собирается проплыть вокруг Земли.
— Вокруг Земли! Разве это вообще возможно? — Я не верю, что кто-то наверняка знает, что Земля круглая, как шар. И уж во всяком случае никто не знает, что скрывается там, на другой стороне. На мгновение я представила себе наш мир в зеркальном отражении, где деревья свисали с неба и все двигались задом наперед.
— Фрэнсис Дрейк утверждает, что сможет это сделать, — ответил Хартмут без малейшей тени страха.
Глядя на него, я вдруг подумала, что он со своими белокурыми кудряшками под шляпой больше похож на упрямого ребенка, чем на 15-летнего молодого человека, каким был на самом деле.
— Ты правда решился на это?
— Да, я не могу упустить шанс. Они набирают на корабль с полдюжины музыкантов, которые, помимо прочего, играли бы во время застолий. Человек из таверны, лично знающий Дрейка, дал мне рекомендации. Так что я почти уверен, что меня возьмут.
— Представляешь! — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Я — королевский корабельный музыкант. — Его глаза сверкали. — Но ты никому не говори.
Я, понятно, обещала молчать.
— Это пока что секрет, секретное задание. Дело в том, что Испания и Португалия заявляют, что все вновь открытые страны должны принадлежать им. Потому что папа римский сто лет тому назад поделил мир на две части, и, согласно этому разделению, всякая новая земля в западной части света должна принадлежать Испании, а в восточной — Португалии. На вечные времена. Но кого сегодня интересует папа, и где в Библии сказано, что эти страны должны владеть всем.
— Нигде, я думаю.
— Вот именно. Поэтому королева Елизавета посылает таких людей, как Дрейк, открывать для Англии новые земли. Пока что они занимались только тем, что грабили испанские корабли. Но теперь англичане всерьез намерены заняться кругосветными плаваниями. Этого еще никто не пробовал раньше. И я тоже буду среди первооткрывателей.
— И тебе совсем не страшно? Ведь неизвестно, с чем вам там придется столкнуться. У меня мурашки по спине забегали при мысли о великом НИЧТО.
Но Хартмут смотрел на это совершенно иначе.
— Это же интересно. Я буду там, где происходит что-то новое. Здорово, что у меня есть такая возможность. Какой интерес сидеть здесь, в этом захолустье, чтобы читать потом о великих открытиях и событиях, когда я сам могу быть в самой их гуще.
Его воодушевление мне нравилось. Вот если б я могла с таким же воодушевлением ринуться к датским берегам в мое неизвестное будущее. Я восхищаюсь его мужеством и жаждой приключений.
Мы оба стихли, когда вдруг поняли, что видимся в последний раз. Но тут он вспомнил, что должен играть концерт в замке завтра вечером. Значит, мы увидимся. Я буду скучать. Надо подарить ему что-нибудь в знак моей благодарности. Без него, думаю, я никогда не научилась бы играть ни на флейте, ни на клавесине.
Позже
Я рассказала все Берте, которая ужаснулась, узнав, что Хартмут собирается проплыть вокруг Земли. Она шлепнула себя по колену и вскрикнула как-то недоверчиво: “Господи Иисусе! Вокруг Земли!”
— Да, он намерен.
— Ты не могла его отговорить?
Нет, отговорить его я, конечно же, не могла, потому что он сам знает лучше, чего хочет. Другое дело — меня все время не покидала мысль о том, что подарить ему на прощание. Я думала: когда он будет плавать по далеким морям-океанам, все ведь может случиться. Ужасно себе представить, но корабль его, например, может затонуть. И если волны выбросят на сушу где-нибудь далеко от Мекленбурга тело несчастного Хартмута, то хорошо, если б в ухе у него была золотоя серьга. Тогда любой, кто его найдет, поймет, что он христианин, возьмет серьгу, продаст ее и на эти деньги по-христиански похоронит ее владельца. Золотая серьга — последняя надежда моряка быть похороненным по обряду, а не тлеть как попало в прибрежном песке.
Перевела с датского
Лариса Солодченко