Ленинград, март 1956-го
Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2007
Из дневника Наталии Васильевны Юхнёвой
26 февраля 1956 года на последнем заседании объявили об окончании ХХ съезда КПСС. Но на следующий день состоялось еще одно заседание. Оно было закрытым, не были допущены даже представители так называемых братских коммунистических партий. Генеральный секретарь Н. С. Хрущев выступил с секретным докладом о культе личности Сталина, содержавшим разоблачения страшных преступлений сталинского режима. Спустя недолгое время с этим докладом стали знакомить всех членов партии и даже более широкую аудиторию. Как это происходило в Ленинградском Государственном университете, я по горячим следам записала в своем дневнике. Я была тогда аспиранткой исторического факультета (сейчас — ведущий научный сотрудник МАЭ РАН, доктор исторических наук).
9 марта в университете начались “студенческие беспорядки”. Я рассказываю о них как свидетельница и даже участница.
Накануне в Университете объявили, что 9-го числа в пять часов в Актовом зале состоится открытое партийное собрание, на котором будут читать материалы съезда.
Я пришла туда в половине пятого. На большой площадке перед Актовым залом и на лестнице толпились студенты. В зал никого не пускали. В толпе говорили, что пускать будут только членов партии, а также преподавателей и аспирантов. Через несколько минут после моего прихода студенты поднажали и, оттеснив охранниц, ворвались в Актовый зал. Всем места не хватило, многие остались стоять.
На трибуну поднялся кто-то из распорядителей и попросил студентов “покинуть зал, потому что в такой обстановке мы не можем читать”, но пообещал, что документ прочтут по фркультетам.
Просьба эта не возымела никакого действия.
Распорядитель заверил, что по факультетам документы будут читать полносттью, без каких-либо сокращений и что чтение начнут с завтрашнего дня.
Никакого впечатления. Студенты сидят.
Объявили:
— В этом помещении чтение материалов не будет иметь места.
Студенты сидят.
— Просим товарищей членов партии и приглашенных преподавателей пройти в лекторий исторического факультета, где и состоится собрание. Вход по партийным билетам и преподавательским удостоверениям.
Актовый зал понемногу начал пустеть.
Встретив нескольких знакомых, я немного задержалась, так что когда я пришла на исторический факультет, на лестнице и в коридоре до входа в лекторий плотной массой стояли студенты. Они прибежали сюда из Главного здания, не одеваясь и, конечно, опередили преподавателей.
Толпа стояла так тесно, что пройти сквозь нее не было почти никакой возможности. Какой-то паренек, для того, чтобы спуститься с верхней площадки вниз должен был карабкаться по внутренней стороне лестницы (внутри лестничной клетки), цепляясь за перила.
Студентов на собрание по-прежнему не пускали, среди толпы пытались сделать проход, чтобы провести по нему партийцев. Студенты были настроены мирно, стояли спокой но, не толкались и не кричали, но упорно чего-то ждали.
В коридоре, чуть поодаль, собралась группа человек тридцать, состоявшая наполовину из преподавателей, наполовину из студентов. В центре группы стояли друг перед другом двое — молодой парень, один из общеуниверситетских комсомольских руководителей, и какая-то дама, очевидно, из универсмтетского парткома, оба красные и взъерошенные. Между ними на очень повышенных тонах происходил такой диалог:
— Уши надо надрать за такую организацию! — кричал парень.
— Хорошо, хорошо, но это — после. А пока вам бы пойти успокоить, сказать: разойдитесь, ребята, все равно нам потом прочитают.
— А что я могу?! — парень возмущенно пожал плечами.
Между тем энергичными усилиями “заградительной команды” удалось закрыть двери из коридора на лестницу. В коридоре же большинство составляли преподаватели, так что быстро удалось навести порядок, т.е. попросту войти в лекторий всем партийцам и преподавателям (потому что беспорядка никакого не было).
Я решила уже уходить, но, поскольку толпа продолжала стоять на лестнице, и выйти из коридора было невозможно, я отправилась к другой лестнице. Надо сказать, что коридор на факультете — круговой, так что возле этой другой лестницы — второй вход в лекторий (пройти, правда, можно только через большую “экономическую” аудиторию). Я заглянула туда. Заглянула — и осталась уже специально для того, чтобы наблюдать, чем закончатся “студенческие беспорядки”.
В аудитории собралось человек двести-двести пятьдесят студентов. Примерно половина из них спокойно сидела на столах и стульях по всей аудитории. Вторая половина стояла компактной массой перед открытыми дверями лектория (дверь открывается наружу, и студенты не давали ее закрыть), защищаемыми несколькими офицерами (преподавателями военной кафедры). Через равные промежутки времени студенты дружно скандировали:
— Пу-сти-те! Пу-сти-те!
Подполковник, стоявший в дверях, пытался уговаривать студентов, но безуспешно.
Кто-то предложил петь. Но, повидимому, это показалось слишком пассивной формой протеста, и от нее отказались. Масса стала, мерно раскачиваясь, напирать на двери, продолжая скандировть:
— Пу-сти-те!
В дверях со стороны лектория появился какой-то мужчина и из-за спины подполковника внушительно произнес:
— Товарищи, вы ведь задерживаете начало собрания.
— Совсем сорвем! — раздалось в ответ.
Прошло еще минут пять- семь, в течение которых студенты, уже молча, продолжали напирать на дверь. Наконец ее мужественные защитники дрогнули и студенты хлынули в лекторий.
Лекторий был полон партийцев, которые вот уже около часа не могли начать свое собрание. Когда мы входили, в нем уже как будто было человек пятьдесят студентов, попавших туда, повидимому, в самом начале и через другой вход. Но точно утверждать это не могу, потому что входила в зал не в числе первых. В общем на семьсот-восемьсот партийцев в лектории оказалось около трехсот студентов.
Как только последний студент входит в лекторий, из рядов поднимается какой-то полковник и требует: во-первых, переписать всех студентов, во-вторых, исключить зачинщиков из Университета. В ответ на это предложение раздаются жидкие аплодисменты.
Распорядители делают вид, что собираются (или в самом деле собираются) переписывать студентов. Некоторые студенты, испугавшись, бросаются к дверям.
— Не пускать, не пускать их! — кричат непримиримые.
— Пусть уходят, кто хочет, перепишем оставшихся, — возражают более благоразумные.
Студенты нехотя, медленно уходят, отвечая на поторапливания:
— Мы не спешим!
“Дезертиров” оказывается не более сорока человек. Остальные, как ни в чем не бывало, занимают немногие свободные места, пробираются наверх (лекторий на истфаке — амфитеатром).
Слышны крики:
— Выгнать их всех! (жидкие аплодисменты)
— Подумаешь, каста какая!
— Начинайте же читать! (гром аплодисментов).
На сцене, растерянные, совещаются руководтели.
Вдруг — найден козел отпущения! Волокут красного и взлохмаченного мальчишку с матмеха, курса второго, не старше. Почему его? Никто не знает. Славный такой мальчик. Впрочем, все участники “беспорядков” — хорошие ребята, я многих знаю, а других — просто по лицам видно.
После уже, в другой аудитории, мальчик этот, страшно заикаясь, рассказывал:
— Фамилию записали…
— Верно фамилию-то сказал?
— Верно записали…Они в комсомольский смотрели…
— Комсомольский-то не отобрали?
— Нет…
Собрание между тем все не начиналось. Наконец руководство что-то придумало.
— Товарищи, сейчас будет перерыв на двадцать минут, все выйдут, а потом — вход по партийным билетам.
С места поднимается старик-профессор:
— Товарищи, на что же это похоже? Нас пригласили на открытое партийное собрание, а теперь вы говорите — вход по партийным билетам?
Гром аплодисментов.
На сцене совещаются. Потом заявляют:
— Мы очень извиняемся перед профессурой и преподавателями, которых мы пригласили, но мы ничего не можем поделать, и у нас нет иного выхода, как сделать собрание закрытым. А вас мы соберем в ближайшие же дни специально и прочитаем докумнты. Еще раз приносим свои извинения.
Преподаватели потихоньку выбираются со своих мест, говоря:
— Что ж, мы не хулиганы, насильно на ваше собрание не полезем.
На сцене продолжают совещаються и меняют решение: пусть преподаватели остаются, проверять будут, никого не выгоняя из зала, партийные билеты и преподавательские удостоверения.
Начинается проверка.
Студенты решают уйти. Уходили почти без эксцессов. Правда, я видела какую-то красную как рак девочку, которая уперлась и ни за что не хотела сойти с места. Но подобных моментов было немного.
Шли студенты к выходу по одному между двумя рядами выстроившихся для их выпроваживания партийцев. Шли, не останавливаясь, но бросая на ходу следующие реплики:
— Комсомолу не доверяете!
— Доверяем, доверяем, вам после прочтут, все прочтут.
— Кто позволил открытое собрание в закрытое превращать? Было голосование? Без голосования не имеете права!
— Но это же — единодушное мнение.
— Как же, единодушное! То-то такие жидкие аплодисменты.
Выйдя из лектория, студенты, еще немного задержавшись в коридоре, разошлись.
Партийное собрание началось позже назначенного на час и двадцать минут.
Некоторые детали из того, что происходило на собрании, я знаю только со слов там присутствовавших. Не член КПСС и не преподаватель, я ушла из лектория вместе со студентами.
Тамара Козырева, аспирантка и член КПСС рассказывала:
Во время проверки партийных билетов произошел конфликт с представителями зарубежных коммунистических партий.
— Я прошу вас покинуть помещение.
— Я член компартии Венгрии.
— Здесь будет собрание только членов КПСС.
— Я обращаюсь к собранию с просьбой разрешить мне остаться.
— Нельзя.
Пришлось уйти. Уходя, они говорили:
— Мы иначе относимся к вам. Не бывало случаев, чтобы с собраний наших компартий выгоняли членов КПСС.
— Значит, у нас разные организационные принципы.
Ревмира Исмаилова, тоже аспирантка, (на собрании не была) говорит, что студенты — члены братских компартий жаловались на организаторов этого собрания то ли в обком, то ли в горком.
Добавляет Хорст Фрук, аспирант, член компартии ГДР: им ответили, что этот документ ХХ съезда — внутреннее партийное дело. Через некоторое время, впрочем, университетских иностранцев собрали и прочли им конец хрущевского доклада (выводы), минут двадцать читали.
“Беспорядки”, подобные университетским, произошли также в некоторых других ленинградских учебных заведениях
Геннадий Борунов, студент Академии Художеств, рассказал, как это происходило у них в Академии. Студентов тоже не пускали в зал, где должно было происходить чтение доклада Хрущева. Пытаясь туда прорваться, художники пели “Интернационал”, “Вихри враждебные” и другие революционные песни. Поэтому последующая оценка преподавателями случившегося выглядела парадоксально (и нелепо): “Вчера какие-то хулиганы пели Интернационал”.
11 марта в горкоме ВЛКСМ закрытый доклад Хрущева читали членам лекторских групп обкома и горкома комсомола (я состояла в такой группе при горкоме).
Перед чтением выступил делегат ХХ съезда КПСС, секретарь Ленинградского горкома ВЛКСМ Шумилов.
Присутствующие обратились к Шумилову с вопросами:
1. Почему при обсуждении доклада Хрущева выступило только 50 человек из 93 записавшихся, а при обсуждении доклада Булганина — всего 34 из 116? По какому принципу выбирали?
Ответ, что выбирал президиум съезда, вызвал неудовольствие.
2. При выборах Центрального Комитета в списке было столько же имен, сколько надо выбрать, или больше?
— Столько же.
— Тогда зачем же голосовать?
3. Были ли предъявлены фотокопии документов, подтверждающих доклад о культе личности?
Ответ, что делегатам были розданы только ленинские документы, принят с неудовольствием.
4. Были ли прения по докладу о культе личности?
— Не было, только приняли резолюцию: одобрить, принять к сведению.
Присутствующие выражают свое неудовольствие этим ответом, а также и тем, что и здесь, на этом собрании, нет обсуждения.
5. Был также задан вопрос о степени секретности материалов съезда.
— На съезде было решено сделать эти материалы совершенно секретными, на докладе Хрущева не присутствовали даже представители зарубежных компартий. После съезда ЦК решил эти материалы довести до сведения также комсомольцев и беспартийного актива.
6. Вызвал недоумение вопрос, почему в докладе перечислены все несправедливо переселенные народы, кроме одного — крымских татар.