Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2007
* * *
То был июль — иль это в августе
произошло? Постой, постой!
О чем, бишь, я? Ах да, о радости,
о вишне, солнцем налитой,
о трепете стрекозьих радужных
и белых бабочкиных крыл,
о пляже, Оредеже, надо же,
все перепутал, все забыл!
Тот день является без робости
среди зимы. Но вспомнить мне
мешают частности, подробности,
что главным было в этом дне,
что не дает забыть напыщенный
свистящий сад, сосновый лес,
деталями перенасыщенный
мир — от корней и до небес.
* * *
Я будто знал, что мы перенесем
архаику тех дней в пустую зрелость…
Жизнь-девочка в июньском солнце грелась,
а мир стоял — таинственный во всем:
в ветрах своих, в громадах кучевых,
в запутанном саду… перечислять бы
все без конца. Не заживут до свадьбы
те ссадины на голенях твоих,
болячки на локтях, крапивный жар
на пальцах любопытных. Почему бы
тогда не умереть, когда те губы
могли губами тронуть мы, дрожа?
Была щека шершава и тепла,
и холодила мятная конфетка
язык, еще немой… Но жизнь-нимфетка
исчезла. Ускользнула. Умерла.
* * *
Представьте, на одной из тихих дачек,
на старенькой верандочке одной
тридцатилетней давности журнальчик
из пыльной груды томною рукой
одна особа юная (а может,
не очень-то и юная) возьмет,
и стих того, чей век давно уж прожит,
у ней внутри чудесно оживет.
И то, что современник близоруко
в журнальной суете не разглядел,
в душе ее воскреснет сладкой мукой
и отвлечет от неотложных дел…
Спеши, поэт! Ты нынче неудачник,
но, может быть, в каком-то там году
найдут и твой обросший мхом журнальчик
среди кастрюль, среди досугов дачных…
Беги ж скорей в “Неву” или “Звезду”!
* * *
Смотри: зеленой влагою сочась,
стоит во мхах лесная Атлантида.
Заброшенная воинская часть —
нет более кощунственного вида!
По плацу, где былинка не могла
зазеленеть под командирским взглядом,
идешь, как по поляне — несть числа
ромашкам, колокольчикам… А рядом
ржавеет, как подбитый, БТР
без головы, а там, в ольховой чаще
господский улей, скопище фатер,
где пили и любили жен скучавших
майоры, капитаны, прапора…
И горько было здесь, и было сладко.
И гром сапог летел сюда с утра,
и копошилась детская площадка.
И были живы эти три куста
сирени, где, возможно, пели птицы,
и может быть, влюбленные уста
сливались старшины и фельдшерицы.
Вот так, наверно, кто-нибудь о нас,
гуляя, будет думать через годы…
Утешь себя — что видишь ты сейчас
Не мерзость запустенья — пир природы.
Нет, в мире не бывает пустоты!
Как в собранном тобой большом букете,
так и во всем, что озираешь ты —
естественный обмен любви и смерти.
* * *
Каждый охотник желает знать…
Каждый охоту имеет спать,
если сгустилась над миром ночь.
Каждый желает, и как помочь
каждому, кто износил пальто,
вышел на улицу и узнал:
все нам дано, но дано не то,
вовсе не то, чего он желал.
Или узнал, что он сам — не тот,
вовсе не тот, вот такой компот.
…Ночь подступила к его глазам.
Если бы знать, где сидит фазан…
* * *
Весна… Я с улицы, где некий гражданин
скучает у ларька с бутылью пива,
где бомж из-под изодранных штанин
свои стигматы кажет всем на диво,
где скользкий ад для липовых дриад
являет сад, решеткою обвитый,
где слышится веселый детский мат,
и гибелью прохожему грозят
на крышах ледяные сталактиты.
Весна, ты — умница, но не понять никак,
что значил день, который залпом прожит.
Какой мне подан был тобою знак?
Я с улицы — и даже Пастернак
тоску мою рассеять вряд ли сможет.