Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2007
* * *
В парке, плакала девочка.
И. Северянин
Время — это неодинаковость…
Ох, как горько (как сладко) плакалось
над тетрадкою новой классною,
над низвергшейся с неба кляксою!
А теперь у судьбы чудачества
все такие:, что копят качества
безнаказанного палачества:
плакать хочется,
а не плачется!..
Все, выходит, давно оплакано.
Только ноет щемящим отзвуком.
(То ли дьяволу это лакомо?
То ль — востребовано Господом?)
Плакать хочется,
а не плачется!..
Что-то — выгорело начисто, —
от нелепицы, от бессмыслицы
(по которой рыдают виселицы!)
Леденеет мое одиночество.
(Нет, не вырулит в детство старость!)
Оттого-то и плакать хочется,
что и слез уже не осталось…
Плачь, весна. И капель. И веточка.
Плачь над раненой птичкой, деточка, —
подари ей хотя бы участие!
Если плачется — это счастие!
Читая Толстого
Все-таки” не просто, а во имя
родины и веры, и царя.
Все-таки, с надеждами благими —
коли призван Богом, то не зря.
Удивленный
собственною кровью,
в немощной младенческой тоске,
я сживался со своею ролью,
слыша, как на детском языке
говорят и сныть, и колокольчик
в мире безымянной муравы;
понимая, что лицо щекочут
шустрою пробежкой муравьи…
Еще: вздрагивало поле боя.
Всадники истаяли в дыму.
Приоткрылось небо голубое,
дивно непостижное уму..∙
И — я плакал. Молча. Не от сраму.
Не робел перед огнем… Но вот
вспомнил маму… Стало жалко маму:
как
известие
переживет?..
* * *
Флора, фауна,
ты и я —
так ли, сяк — не уйдешь от факта,
в бытие проникли
из небытия,
пусть неведомо как, но как-то!
Тайна,
что по разрешенью живем.
Даже эта кусачая мошка
предусмотрена небытием.
Тайна в том, что она возможна!
Потому и бушуют моря,
и шмелино вибрирует атом,
из незримого — зримое творя
зазеркальньш своим всеохватом.
Изначально небытие! —
Но оно не приемлет вечность,
все долготерпенье ее,
всю безличность”,
внечеловечность.
Мы — изнанка небытия
и тоски его, и печали.
А оно играет, шутя,
нами,
дабы не заскучали…
Осенний разговор
Дабы предъявить свое лицо,
лист кленовый ляжет на крыльцо:
что твоя грибная кутерьма! —
Вот моя честная пятерня,
с линиями жизни и судьбы…
Отложи-ка в сторону грибы.
Видишь, даже я неповторим…
Что же делать нам?! — Поговорим…
Я вчера еще шумел с листвой,
нынче — отливаю синевой
неба… Непостижной тишиной,
неживой и, все-таки, живой, —
там скелетиком незримым я
предусмотрен был для бытия…
Короток, — но поработал век:
вот распутья, где морщин разбег.
Здесь Филонова прошлась рука! —
Потому и тайнопись пока…
И кроваво-красен, и землист,
не листва я больше, только лист.
И не рад, но уж таков обряд —
гибельный справляю маскарад,
чтобы дописать автопортрет,
чтобы кто-то глянул… И — привет!,
* * *
…Я все тащу тщету
(прилипчивую, злую” потную),
бреду — зови меня пехотою! —
дышу, у неба на счету.
А над моею головой
протечки — лунными пейзажами, —
мне безразличье прописавшими
к нескладице всей бытовой…
В себя, — минувшего давно,
я совершаю погружение:
у мамы я прошу прощение…
Как воскрешение оно!
Там — в детстве, там — на глубине
прощенье мамино так сладостно;
миг — и засну в блаженной слабости,
и страшный сон
не страшен мне…
Но вот — я мну платок в горсти,
стою, ловлю прощенье мамино,
а мама онемела каменно,
и плачу, и шепчу:, “прости”.
“Прости”!..
В каком это году?
И в чем моя вина — не вспомню я…
Но помню, что вина огромная,
и мне она — невмоготу.
К чему олова про честь, про стыд…
Нет! — Словно полоснула розгою, —
и не была религиозною, —
а выдохнула:. “Бог простит!..”
* * *
это наш лес, наша поляна…
Нашу осень
с высоты озирая,
посылаешь весточку мне из рая:
— Слышишь? —
Вторит земле небесное эхо,
только горе ему — совсем не помеха!
И рябины, и ясени, и осины
не печалятся, — убеждены, что красивы,
примеряя
осенние обновы…
(Оттеняют их — черно-зеленые ели!)
А люпины мои — навсегда лиловы,
хоть они давно уже
отлиловели.
Из тумана замедленно-пристальной грусти
вылезают опята, рыжики, грузди.
И прекрасны в раю
снежинок зигзаги,
(белизна их — не от твоей ли бумаги?)
Иль не видишь цветенье
сквозь увяданье?
То, которому внятно
лишь “до свиданья”,
ибо нечто такое, знает про счастье…
Из-за этого
и не умеет прощаться!..
Новый Год
Он подкрадывается в декабре —
как древнейшая из репетиций,
чтобы, словно в слепой конуре,
нам от спячки — вдруг! — пробудиться!
Этот
предновогодний Содом,
с мировой веселой острасткой —
все успеть:
перед Страшным судом! —
Защититься
заячьей маской!
Так жалеет нас Бог-Отец,
дескать, пусть понимают чада,
что Случившегося Конец —
Неслучившемуся Начало!