Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2007
Захар Григорьевич Оскотский родился в 1947 году в Ленинграде. Окончил Технологический институт. В 1970–1987 годах работал в научно-производственном объединении. Автор более двух десятков изобретений. Прозаик, публицист, печатается с 1980 года. Автор рассказов, очерков, статей, сценариев телепередач из цикла “Парадоксы истории” для петербургского телевидения, книги “Гуманная пуля”, посвященной влиянию научного прогресса на ход исторических событий (2001), романа “Последняя башня Трои” (2004). Член Российского союза профессиональных литераторов.
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита.
Антиох Кантемир
Эти строки в моей памяти сохраняются с шестого класса, с 1959 года. Наша любимая учительница русского языка и литературы Клавдия Ивановна Колесникова, Клавушка (если она жива и случайно прочитает эту статью, низкий ей поклон!), рассказывала нам о первых русских поэтах — Кантемире и Тредиаковском. И смысл стихов был нами, подростками атомной и космической эры, понят однозначно: вот каково было науке и ученым людям России в первой половине XVIII века, в годы послепетровского безвременья!
Учился я тогда в 193-й восьмилетней школе имени Крупской в Басковом переулке (а жил в Саперном). Кстати, в том же 1959 году в первый класс нашей школы поступил семилетний Володя Путин. Значит, мои одноклассники и я в течение трех лет, пока не закончили в 1962-м восьмилетку, множество раз встречались с нынешним президентом России на школьных лестницах и в коридорах. Проходили, пробегали, проносились друг мимо друга. Может быть, и Клавушка после нас ему преподавала.
Я сохраняю дружбу с двумя одноклассниками, поседевшими, битыми жизнью мужиками, и когда мы изредка собираемся, то за бутылкой обсуждаем порой этот занятный факт. Но — так, мельком, без особого энтузиазма. И вообще я отношусь к нашему президенту спокойно. Не собираюсь обвинять его одного во всех текущих мерзостях, что у иных публицистов сделалось навязчивой идеей. Правда, нынешнее время, точнее, безвременье неизбежно войдет в историю под названием путинской эпохи, и здесь я могу своему бывшему однокашнику только посочувствовать.
Вот некоторыми мыслями об этом новом безвременье и хочется поделиться с читателями. А поскольку я не наделен поэтическим даром Антиоха Кантемира, придется обойтись презренной прозой.
Летом 2006 года в газете “Известия” прошла дискуссия об интеллигенции: в чем ее сущность, осталась ли она в современной России, нужна ли вообще. Большинство участников высказывали достаточно стандартные суждения, но порой попадалось и кое-что занятное. Так, литератор Мария Мартенс, сравнив бедствующих интеллигентов с Васисуалием Лоханкиным, с презрением писала: “Чей вой раздается? Совковых интеллектуалов-неудачников, не смогших приспособиться к новому времени. Этим не нашедшим своего места в новой России, конечно, только и осталось, что рассуждать о гибели интеллигенции. Вот, мол, мы — властители дум — за народ страдаем, а владельцы свечных заводиков нас ни в грош не ставят”. Мартенс уверена, что подлинные интеллигенты — те, кто выплывают в потоке нынешнего дикого капитализма и достигают успеха, что настоящая интеллигенция рождается именно сейчас: “Она умеет работать, она любит жизнь, она знает, чего хочет добиться. А нытики, привыкшие кормиться за счет дотаций, в картину современной жизни, увы, не вписываются”.
Нет надобности обсуждать, что в понимании М. Мартенс является успехом. Тон ее говорит сам за себя, все ясно. Отметим только, что плевок г-жи литераторши не стал главным перлом дискуссии. Подлинную жемчужину снес рок-музыкант Гребенщиков. Интеллигенция в его понимании — “это тот малочисленный, по счастью, слой людей, которым неустроенность сексуальной жизни не позволяет воспринимать гармонию Вселенной”. Нда-а… Тут поневоле вспоминается немодный нынче комсомольский поэт Джек Алтаузен (погибший на фронте в 1942-м), адресовавший некоему эстетствующему стихотворцу такую филиппику: “Теперь гроша его не стоит лира, в утильсырье ее, пора ей сгнить! Поэт хотел противоречья мира гармонией природы подменить!”
Но что это за “противоречья мира”? О главном из них прекрасно знают все, буквально все — от президента до подвального бомжа. Знают олигархи и пенсионеры, интеллектуалы и неграмотные, знают честные труженики и бандиты, неверующие и те, которые считают себя верующими. И в то же время люди, как правило, затруднятся с ответом на такой легкий вопрос, а если им напомнить, согласятся, но пожмут плечами. Настолько оно, главное противоречие, воспринимается абсолютным большинством как нечто естественное. Разумеется, мы говорим о противоречии между разумом человека и его смертностью.
Из всех живых существ только человек сознает конечность своей жизни. “Он должен знать о смертном приговоре, подписанном, когда он был рожден”, — сказал Маршак. Вся история цивилизации — история протеста человека против этого приговора. Еще 5000 лет назад Гильгамеш, герой шумерского эпоса, выбитого клинописью на глиняных табличках, мучился вопросом: почему боги, даровавшие человеку разум, не наделили его бессмертием? И единственное средство, которое мгновенный человек способен противопоставить наползающему на него небытию, единственное его оружие в битве за свое бессмертие — творчество. Не случайно среди всех имен Бога, рожденных разными народами, есть только одно равно прилагаемое к человеку — ТВОРЕЦ, СОЗДАТЕЛЬ.
Те, мягко говоря, чудаки, которые скулят: “Ах, сколько зла от научно-технического прогресса! Ах, если б его не было!”, не в состоянии сообразить, что прогресс — постепенное, спасительное высвобождение человека из “вселенской гармонии”, в которой homo sapiens был всего лишь голым двуногим животным с ненормально избыточным мозгом и намного уступал какой-нибудь крысе в смысле приспособленности к условиям среды.
В нынешней России совершенно забыто популярное в 70–80-е годы понятие “научно-техническая революция”. Но оттого, что у нас, в одной восьмой части света, отшибло память, сама НТР в передовых странах не приостановилась. Информатика преобразует все сферы деятельности, появились и стремительно развиваются нанотехнологии, сулящие небывалый технологический переворот. Наконец, лидером научного прогресса в мире становится биология. Успехи генной инженерии открывают реальные перспективы того, что в течение ближайшего столетия, если даже не нескольких десятилетий, станет возможным значительное продление человеческой жизни за пределы, установленные природой. Горестный вопрос Гильгамеша, главный вопрос цивилизации, начинает разрешаться наукой.
Весь прогресс зависел и зависит исключительно от людей творческих, интеллигентов. А они под разным небом бывают разными. Написаны целые библиотеки о том, чем Россия отличается от Запада. Не станем углубляться в эту бездонную проблему, обратим внимание только на один фактор. На Западе распространен тип интеллектуала с предпринимательской жилкой. Ученые-подвижники (Бор, Кюри) не редкость и там, но двигателями научно-технического прогресса были и остаются такие, как Нобель, Эдисон, Гейтс или новый миллиардер, создатель системы “Google”, наш же эмигрант Сергей Брин.
Иное дело в России. Ученые-дельцы, изобретатели-дельцы в нашем климате не произрастают. Не случайно в Британской энциклопедии наряду со статьей “интеллигенция” долгое время была особая статья “русская интеллигенция”. Составители энциклопедии выделяли особый тип личности, характерный именно для российских интеллектуалов с их чувством общественного долга, культурой, гуманизмом, совестливостью. Научно-технический прогресс в России всегда осуществлялся подвижниками. Наш тип ученого — это Николай Вавилов, говоривший: “Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся!”. Это Сергей Королев, который накануне погубившей его операции просил врачей: “Дайте мне еще десять лет жизни, я должен успеть довести людей до планет!” Великие научно-технические победы страны (отнюдь не только в космосе) в оттепельные 50–60-е обеспечили именно подвижники, на шее которых ослабла сталинская удавка. Но потом наступил так называемый застой.
Вспомним о нем чуть подробнее. В 1974 году западные радиоголоса обрушили на советских слушателей громовую статью Александра Солженицына “Образованщина”, своего рода манифест против интеллигенции. По Солженицыну, абсолютное большинство советских интеллигентов того времени — это и не интеллигенция вовсе, а “образованщина”: те, кто ощущают себя “сами с собой или в узком кругу своих зажато-тоскливо, обреченно” и в то же время “держат государство всею своею интеллигентской деятельностью”. Особую ярость громовержца вызывали работники военно-промышленного комплекса, которых он считал преступниками: “В теплых, светлых, благоустроенных помещениях НИИ ученые-└точники“ и техники, сурово осуждая братьев-гуманитариев за └прислуживание режиму“, привыкли прощать себе свою безобидную служебную деятельность, а она никак не менее страшна, и не менее сурово за нее спросится историей”.
Что ж, готов признать: по солженицынской классификации мы, тогдашние инженеры ВПК, были образованщиной. В “курилках НИИ”, о которых с таким сарказмом писал Солженицын, мы откровенно говорили между собой об идиотизме системы, унижавшей нас, не дававшей нам работать в полную силу, а потом расходились по рабочим местам — “держать государство”. Такое уж у нас было странное чувство долга, такое своеобразное понимание патриотизма. Мы считали, что служим не Брежневу, не Суслову, не Гречко, не Устинову, а своей стране. Кстати, в отличие от Солженицына, мудрый Корней Чуковский нисколько не сомневался в том, что мы, технари ВПК, были самой настоящей интеллигенцией. Он высоко нас ценил и отмечал, что именно мы образуем в тоталитарной стране “нечто вроде общественного мнения” (“Дневник”, запись от 16.12.1962).
Кто-то из нас действительно трудился “в теплых, светлых, благоустроенных”, но далеко не все. Слухи о роскоши и супероснащенности советского ВПК зачастую были сильно преувеличены. К примеру, моя лаборатория помещалась в одноэтажном из почернелого кирпича домике, бывшей снаряжательной мастерской, построенном в 1916 году. В 70-е туда еще не протянули даже городской водопровод, и там приходилось постоянно бороться с крысами. Мы травили их, смешивая хлебный мякиш или сахарный песок с гексогеном (не знаю, как сейчас, а в те годы в боеприпасной отрасли был популярный способ: гексоген не только мощная взрывчатка, но и нервный яд для грызунов). И при этом сотрудники других лабораторий нашего НИИ нам завидовали. У нас было хоть какое-то помещение, хоть какое-то научное оборудование, остальные, кроме обшарпанных письменных столов, вообще ничего не имели.
Вот в таких условиях нам приходилось, как говорили тогда, “обеспечивать паритет с Америкой” (по сути — со всем миром). Паритет не паритет, а государство мы действительно “держали”. Своей изобретательностью и своей добросовестностью мы продлили ему жизнь по меньшей мере на полтора лишних десятилетия. Если кто-то хочет нас за это судить, пусть себе судит. Не отрекаемся. Виноваты.
А вот в том, что в итоге все погибло, нашей вины нет. В недрах системы неотвратимо разрасталась раковая опухоль. Среди инженеров была в то время популярной шутка (обыгрывавшая известный пропагандистский штамп) о том, что “в истории СССР было два великих перелома: когда середняк пошел в колхозы и когда середняк пошел в науку”. Да если бы просто середняк! Застойный режим во всех сферах деятельности вел к формированию “элиты”, пополнявшейся путем отрицательного отбора. Наука, техника, производство — те области, где профессионализм нагляден, — сопротивлялись болезни дольше всех, но уж когда метастазы дотянулись до них и пронизали, это и было началом конца.
Диссертационная система того времени с пожизненными благами, даруемыми за ученую степень и должность, а не за конкретные результаты труда, продвижение “по партийной линии” и просто по блату приводили к тому, что на руководящих постах в научно-технической сфере оказывались все менее и менее компетентные люди. Не только бездарные, но зачастую откровенно безграмотные и даже неадекватные типы. Мне, например, довелось послужить под командой взятого со стороны начальника лаборатории, человека с полностью разрушенной психикой, страдавшего хроническим алкоголизмом и эпилепсией. Все знали, что он по состоянию здоровья не имеет права работать в такой отрасли, как наша, но у него были степень кандидата наук и чье-то покровительство.
Я считал и считаю специалистов советского периода самыми талантливыми в мире. Наша изобретательность оттачивалась в непрерывной борьбе с системой. Только предельным напряжением мысли, только с помощью нестандартных решений могли мы, преодолевая сопротивление бюрократической машины, нехватку оборудования и материалов, все-таки создавать что-то реальное — хоть ту же военную технику. Думаю, мы вполне могли бы обеспечить государству достаточный оборонный потенциал гораздо меньшей ценой, высвободить средства для гражданской промышленности, не допустить критического отставания от Запада в важнейших областях — в автоматизации и компьютеризации. Но не в наших силах было бесконечно противостоять нарастающему хаосу. Сказано давным-давно: армия львов, которой командуют бараны, неминуемо будет разбита.
Когда говорят о причинах крушения Советского Союза, прежде всего вспоминают, что экономика была надорвана чудовищной гонкой вооружений в самой нелепой, экстенсивной форме и военно-политическими авантюрами по всему свету — от Эфиопии до Афганистана. А в конечном счете советская система рухнула потому, что в пух и прах проиграла Западу в эффективности, то есть в сфере научно-технического прогресса. В 1917 году, как говорили наши идеологи, в одной отдельно взятой стране победила социалистическая революция. Семь десятилетий спустя в той же самой отдельно взятой стране потерпела сокрушительное поражение революция научно-техническая.
Да еще исторически сошлось так, что в середине 80-х в СССР иссякло численное преобладание русского населения. Русское и нерусское население сравнялись, причем первое продолжало уменьшаться, а второе — расти. Исчез главный фактор, скреплявший империю, а тот единственный фактор, который мог бы его заменить, — научно-техническое лидерство имперского народа, не появился. Для прибалтийских, украинских, грузинских, молдавских националистов, для огромных масс молодого мусульманского населения южных республик метрополия не представлялась ни авторитетом, ни источником благ — высококачественных товаров, передовой медицины и т. д. Поток субсидий и льгот из РСФСР в союзные республики (порядка 50 млрд тогдашних долларов ежегодно) никак не влиял на эти настроения. В метрополии видели только чужеродного паразита, который преследует свои имперские цели в мире и не дает подвластным народам нормально жить.
И тогда была объявлена ПЕРЕСТРОЙКА.
В 1985 году ни о какой демократии и гласности, ни о каких рыночных отношениях и правах человека даже речи не было. Новый генсек Горбачев всего лишь признал опасное, грозившее крахом в ближайшем будущем отставание СССР от Запада в области научно-технического прогресса и производительности труда. Единственной целью Горбачева было столкнуть научно-технический прогресс с места. Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы сообразить: дело может сдвинуться только при опоре на интеллигенцию, она теперь основной класс-производитель.
“Дней горбачевских прекрасное начало” (1985–1986 годы) вспоминается как время надежд. Мы, инженеры ВПК, были исполнены оптимизма. Казалось, дураков с нашей шеи, хоть постепенно, начнут убирать и мы наконец-то получим простор для творческой инициативы. Последовательность преобразований нам представлялась очевидной: разогнанное до немыслимых масштабов производство вооружений, истощавшее страну, будет постепенно снижаться до разумных пределов, причем за счет количества выпускаемой боевой техники будет повышаться качество новых разработок. Одновременно будет осуществляться продуманная конверсия военной промышленности. Между собой мы много говорили о том, какие технические и организационные трудности нам придется преодолеть. Как мы были наивны!
Правящая номенклатура, вынужденная ради успеха “перестройки” дать чуть больше свободы интеллигенции, боялась ее. В системе ГБ и партийных органов существовала целая армия надзирателей, ловивших и давивших каждый чересчур вольный вздох. Сюда входила и когорта борцов с “сионизмом”, а попросту говоря, профессиональных антисемитов. (Антисемитизм нашей бюрократии всегда был только одной из форм ненависти к интеллигенции в целом, без различия национального состава.) Никакой другой профессии у этих функционеров не было, никаким другим занятием заработать себе на жизнь они были не способны. Раскрепощение интеллигенции, усиление ее позиций в обществе означали бы для всей этой братии жизненную катастрофу. Поэтому была принята программа в духе партийной диалектики: давая больше воли интеллигенции, тут же создать для нее пугало. Евреев по возможности выдавить из страны вообще, на прочих — нагнать хорошего страха. Чтобы не слишком заносились и в поисках защиты прижимались к власти.
Задолго до этого, еще в конце 40-х — начале 50-х, кампанию “по борьбе с космополитизмом”, в ходе которой досталось отнюдь не только евреям, великий драматург и великий острослов Евгений Шварц назвал “сероводородной бомбой”. В “перестройку” это оружие снова пустили в ход. ГБ и ее подручные стали изводить интеллигенцию тем же способом, каким хорек выживает чистоплотного барсука из его норы. Уже в 1986-м выползла на свет пресловутая “Память” и стала разгораться в журналах и газетах, присвоивших себе звание “патриотических”, юдофобская кампания, которой в меру сил противостояли издания либеральные (так называемая “журнальная война”).
Два процесса развивались параллельно: каждый шаг по пути разумных преобразований — гласность, разоблачение преступлений Сталина, разрешение индивидуальной трудовой деятельности и кооперативов, введение системы альтернативных выборов — сопровождался усилением юдофобской истерии, вплоть до прямых угроз массовых погромов. В либеральной прессе это явление прозвали “депортация страхом”.
Набрать недоумков для комплектования группировок вроде “Памяти” труда не составляло. И с кадрами для “журнальной войны” тоже проблем не возникло. В нашей литературе со времен “борьбы с космополитизмом” сложилась и постоянно пополнялась плеяда тружеников пера, которых Твардовский, Паустовский и Чуковский, судя по дневникам последнего, еще в 60-е годы в разговорах между собой попросту, без всякой политкорректности называли “черносотенцами и подонками”. Этой ораве только нужно было дать команду “фас!”.
Решение о такой команде, разумеется, было принято на самом верху. Только тот, кто не имеет ни малейшего понятия о советских реалиях, может думать, будто в 1986 году создание в СССР легально действующих фашистских группировок и развязывание открытой фашистской пропаганды было возможно без высочайшей санкции. Понятно, что в этом случае, как и во многих других, Горбачев не предвидел последствий. Но перед историей глупостью не оправдаешься. На ее суде это отягчающее обстоятельство.
Потери СССР вследствие той “журнальной войны” оказались самыми большими после Великой Отечественной: только за период 1988–1991 годов свыше 600 тысяч человек. Пусть не убитыми, не пленными, пусть эмигрантами, все равно: на военном языке — потери безвозвратные. Уезжавшие (бежавшие) в основной массе своей были интеллигентами среднего звена: инженерами, врачами, учителями. Именно с них начался в России процесс ликвидации интеллигенции как класса. Это была трагедия не только для выдавленных с родины, но и для государства, учитывая нашу без того катастрофическую нехватку людей. Прекрасно помню, как заведующая хирургическим отделением детской больницы, в которой тогда пришлось делать операцию младшему сыну, с горечью говорила мне о бедственном состоянии своей клиники после отъезда лучших хирургов.
Главный же ущерб оказался вообще несоизмерим с потерями, вызванными бегством евреев. Случилось то, что неизбежно должно было случиться в таком многонациональном государстве, как Советский Союз: появление в России фашистских группировок, явно покровительствуемых властями, открытая фашистская пропаганда, развернутая претендовавшими на солидность литературными журналами, — все это немедленно отозвалось в союзных республиках. Там стали бурлить и прорываться давно копившиеся собственные национальные страсти. Конечным итогом стал полный развал великой державы, чего внешним врагам не удалось добиться в двух мировых войнах. “Патриоты” поработали на славу.
Когда размышляешь о том, что за общество у нас возникло, приходят любопытные сравнения. В 20-е годы, в эпоху всевозможных революционных экспериментов в искусстве, существовала идея “театра без зрителей” — массового театрализованного действа, в котором каждый участник исполнял бы определенную роль, являясь актером и зрителем одновременно. Так вот, иногда возникает ощущение, что происшедшее в нашей стране за последние два десятилетия было вовсе не сменой социального строя, а организацией именно такого “театра без зрителей”. Основную массу людей без их согласия вовлекли в качестве статистов в представление, где ведущие роли — политиков, чиновников, крупных бизнесменов и т. д. — расхватали и теперь будут удерживать любыми способами самозванцы-имитаторы, замечательно хваткие, но бездарные во всем остальном, в том числе в актерстве и режиссуре.
О какой-либо системе, даже бюрократической, теперь говорить не приходится. Знаменитый “Принцип Питера” (“в иерархии каждый служащий повышается до тех пор, пока не достигнет уровня своей некомпетентности. Вся работа выполняется теми, кто еще не достиг уровня своей некомпетентности”) не срабатывает там, где сверху донизу вместо работы — имитация, где должности и социальные роли добываются подкупом, самозахватом, кумовством.
Скрепить необыкновенную пирамиду должны формирование бутафорских оппозиционных партий и закон об отмене порога явки на выборы всех уровней. Имитация демократии в России получает стройное законодательное оформление.
Ирреальное общество неминуемо порождает ирреальный ответ на вопрос Гильгамеша. Сводится такой ответ в конечном счете к известной морали уголовников: “Умри ты сегодня, а я — завтра”. Не стоит поэтому удивляться нынешней остервенелой коррупции, вызывающему бесстыдству чиновников и нуворишей, их демонстративному отказу соблюдать даже те немногие приличия, которые соблюдала советская номенклатура.
Апелляция к религиозной морали, на что иные уповают как на панацею, здесь не поможет. Понятия о чести, существовавшие в цивилизованных странах во все времена и в каждом сословии, основывались прежде всего на жизненных реалиях и профессионализме (дворянская честь, офицерская честь, “слово честное купеческое” у героев Островского).
Помню, когда в юности я читал о географических открытиях, меня поразила одна история. В конце 1840-х годов пропала во льдах Канадского Арктического архипелага экспедиция знаменитого английского исследователя Джона Франклина. Ей на выручку послали несколько спасательных экспедиций. Самая крупная — на пяти кораблях — отправилась в путь в 1852-м. За два года поисков в тяжелейших арктических условиях эти спасатели сами совершили много выдающихся открытий, но на след Франклина так и не напали. Больше того, были вынуждены бросить во льдах четыре своих судна и с трудом возвратились в Англию.
Родина встретила героев так, как положено по закону: начальник экспедиции, капитаны и старшие офицеры покинутых кораблей сразу пошли под суд. И каждый из них с документами в руках должен был объяснять каждое свое действие на протяжении всего плавания. И доказывать: я все делал правильно, я сделал все, что мог; мы потеряли корабли и не смогли отыскать пропавших людей только из-за неодолимых природных обстоятельств.
Каждому из подсудимых, кроме начальника, суд вынес приговор: “Оправдан с честью”. И только начальнику был вынесен приговор: “Оправдан”. Просто оправдан, БЕЗ ЧЕСТИ. Потому что — командир. Потому что, как бы ни были жестоки природные обстоятельства, как бы ни были замечательны совершенные открытия, а экспедиция не выполнила свою задачу, не нашла пропавших людей, да еще и потеряла собственные корабли.
У нас — “Курск”, “Норд-Ост”, Беслан, дедовщина, милицейские пытки, взятки и казнокрадство на всех уровнях власти и т. д., и т. п. Ни один из наших генералов, офицеров, чиновников не только не застрелился, будучи опозоренным, — в отставку добровольно не подал! К чему приговорил бы их тот легендарный морской суд? Страшно даже подумать. Рей и веревок на парусных кораблях хватало. Да негде взять нам тех “чопорных судей в завитых париках”. А если бы они каким-то чудом и явились, кто дал бы им право судить и кто бы их послушал? Законы чести возникают и исполняются только в среде профессионалов, а не имитаторов.
Итак, интеллигенция, которая была основной силой, поддерживавшей перемены на рубеже 80–90-х, после переворота стала главной его жертвой. Для нее, как справедливо заметила г-жа Мартенс, в новой России места не оказалось. Такой результат характерен для социальных революций: наиболее активный в их свершении класс всегда отдает победу новым угнетателям. Но по сравнению, скажем, с крестьянами 20–30-х, которых Сталин, отняв завоеванную ими в революции и гражданской войне землю, попросту загнал крепостными в колхозы, постсоветская интеллигенция имела некоторые возможности выбора.
Собственно, возможностей было три. Во-первых, остаться в полумертвых, почти лишенных финансирования научно-производственных объединениях, НИИ, КБ, влачить там жалкое существование и дожидаться, когда при очередном “сокращении в целях экономии” или переделе недвижимости (зданий) новые хозяева жизни выбросят их на улицу. Во-вторых, забыть о своей профессии и ради пропитания бултыхнуться в мутные волны перепродажного бизнеса. И, наконец, в-третьих, уехать из страны, где их знания и способности больше не находят приложения. Нетрудно догадаться, какой путь выбрали более молодые и энергичные, не желавшие отказаться от любимого дела, уверенные в своих силах.
Вот как деликатно пишет об этом заместитель председателя Госкомстата РФ С. В. Колесников (сборник статей “Почему вымирают русские”, 2004): “Эмиграция за пределы бывшего СССР развивалась прежде всего как этническая. Однако впоследствии эта характеристика постепенно утрачивается”. Переведем его слова с великого и могучего канцелярита на русский язык. Массовую эмиграцию 1988–1991 годов называли “еврейской”, это действительно была эмиграция преимущественно по навязанному прежней системой национальному признаку. Но сразу вслед за ней началась и продолжается до сих пор эмиграция классовая, получившая хлесткое название “утечка мозгов”: страну покидает интеллигенция, ведущий класс-производитель, уже без различия по советскому “пятому пункту”.
С. В. Колесников механически отмечает лишь изменение этнического характера эмиграции. Но гораздо важнее то, что новая эмиграция по сравнению с прежней оказалась совершенно иной в психологическом отношении.
Нам неизвестно, как обстоит дело с евреями эфиопскими или марокканскими, а вот в характере евреев русских и немецких явно имеются черты, раздражающие даже тех соотечественников нееврейского происхождения, кого в антисемитизме никак не упрекнешь. Юрий Нагибин, побывав в 1993 году в Израиле, где только что осели сотни тысяч наших эмигрантов, выдавленных с родины в ходе “перестройки”, писал, что они “продолжают изнывать от неразделенной любви к России. Эта преданная, до стона и до бормотания, не то бабья, не то рабья любовь была единственным, что меня раздражало в Израиле” (“Тьма в конце туннеля”). А Ремарк в 1938 году, во время эмиграции, на вопрос французской журналистки, не тоскует ли он по родине, с раздражением ответил: “Нет, я не еврей… Вопреки распространенному мнению, евреи в Германии были самыми истовыми патриотами… Для меня национальное чувство приемлемо, если оно питает культуру и прогресс, а не отражает абсурдное представление о превосходстве над всеми соседями” (В. фон Штернбург. “Как будто всё в последний раз”. “Иностранная литература”. 2000. № 10).
Так вот, эмиграция после 1991 года была уже РЕМАРКОВСКОЙ по своему характеру. Уезжали без сожаления. Могу судить об этом не только по материалам СМИ, но и на примере собственных знакомых и даже нескольких родственников, покинувших страну в 90-е – начале 2000-х.
При этом нельзя все списывать только на социально-экономические причины. Одним из главных факторов, побуждающих интеллигентов к эмиграции, по-прежнему является наш доморощенный фашизм. Созданный функционерами позднесоветской ГБ, он не просто выжил после крушения породившей его системы, он по сравнению с горбачевскими временами расцвел пышным коричневым цветом с соответствующим цвету запахом. В стране теперь действует не одна “Память”, а множество подобных организаций. Воздух отравляют, по официальным данным Общественной палаты, свыше 100 фашистских газет и журналов, несколько книжных издательств, около 500 интернет-сайтов. Почти в любом книжном магазине лежат роскошно изданные книги новоявленных идеологов безумного нацизма, а почти в каждом газетном киоске продаются такие же пакостные газетки. К тому же при Горбачеве фашисты и скинхеды еще не убивали людей прямо на улицах, как сейчас.
Да, большинство постсоветских эмигрантов антисемитская и фашистская истерия, казалось бы, не должна была задевать впрямую (как когда-то Ремарка). Они уезжали в первую очередь из-за разрушения в России сферы интеллектуального труда, из-за невозможности реализовать себя дома, для того, чтобы уберечь подрастающих сыновей от призыва в нашу выродившуюся армию. И в то же время власть, несомненно, могла бы значительно сократить эту губительную для государства эмиграцию самым простым и дешевым способом: подавив на основе действующих законов фашистскую деятельность в стране.
И дело не только в том, что интеллигенты — существа нежные, чувствительные, им тяжко существовать в отравленной атмосфере. Интеллигенты — истинные прагматики. Поэтому поведение нашего государства, которое так заботливо относится к фашистам, дает интеллигенции недвусмысленный сигнал: никакого поворота к реальности не будет. Власть не хочет (не способна) вернуться на путь научно-технического прогресса, а потому в качестве идеи, кое-как связывающей человеческую жизнь с чем-то более долговечным, сбрасывает вниз, в массы, жалкий эрзац — пещерный национализм.
Все остальное, в том числе равнодушие властей к “утечке мозгов”, даже игнорирование опасности того, что многонациональная Россия при дальнейшем поощрении фашизма рискует повторить судьбу распавшегося СССР, — неизбежное следствие. В эрзац-системе, отвергающей творческий труд и профессионализм, только интеллигенция является вредным элементом, угрозой стабильности. А вот метатели сероводородных бомб в “театре без зрителей” всегда будут необходимы. Для лучшего управления толпой бесправных статистов.
“Ремарковская” эмиграция, в отличие от “еврейской”, оказалась растянута во времени. Она происходила (происходит) как-то постепенно и буднично. Поэтому обывательская масса еще не осознала до конца масштабов понесенных страной потерь. А масштабы — потрясают!
Кинорежиссер Алексей Герман в одном из недавних интервью (“Известия”, 20.09.2006) посетовал: “Мой зритель сильно подразъехался… За последние пятнадцать лет из страны уехало пять миллионов человек”. (И это именно из России! Вспомним, что за время “еврейской” эмиграции 1988–1991 годов весь тогдашний Советский Союз потерял “только” 600–650 тысяч человек.)
Уезжали после 1991 года главным образом в США, уезжали в Канаду, в Англию, в Германию, во Францию. Пять миллионов, о которых говорит Герман, — это, разумеется, вместе с семьями: с женами, малыми детьми, пожилыми родителями. Пусть количество собственно специалистов, перебравшихся на Запад, будет втрое, впятеро, вдесятеро меньше названной Германом цифры. Мало, что ли? Порой потеря и одной-единственной умной головы оборачивается для государства национальной катастрофой.
Вот, может быть, не самый яркий, просто первым вспомнившийся пример из истории, которая, как известно, ничему не учит. В 1930 году СССР покинул (уехал в США в командировку и там остался) ученый-химик Владимир Ипатьев. Причина бегства: сфабрикованный ГПУ процесс “Промпартии”, направленный против технической интеллигенции. В США, а не в Советском Союзе Ипатьев разработал промышленную технологию получения изопропилбензола, так называемой “антидетонационной присадки” к авиабензину, позволяющей резко повысить октановое число и тем самым мощность мотора. Тот, кто интересуется историей техники и военной историей, знает, что получилось в итоге. Американские и английские самолеты во Второй мировой войне летали на самых мощных в то время двигателях. А для СССР отсутствие собственного производства изопропилбензола обернулось неисчислимыми потерями летчиков в воздухе, солдат и мирных жителей на земле, зависимостью от поставок американского авиабензина по ленд-лизу. Такова цена одной только умной головы.
Сколько же голов, подобных ипатьевской, унесли на Запад две волны эмиграции, начиная с горбачевской “перестройки”? Похоже, немерено. Еще в начале 90-х в результате эмиграции из СССР, по утверждению американских специалистов, в США собралась такая концентрация талантов, какой не было и в годы Второй мировой, когда в Америку бежали ученые со всей Европы. А за прошедшие с тех пор полтора десятилетия эта концентрация возросла до степени уже просто невероятной.
Писатель Владимир Войнович рассказывает (“Дело”. 26.09.2005): “Как-то я выступал в Силиконовой долине под Сан-Франциско, и на мое выступление пришла примерно тысяча человек. Чтобы набрать тысячный зал, их там должно быть сто тысяч! Когда я выступал в американских университетах и говорил по-английски, мне кричали: └Говорите по-русски, мы по-английски не понимаем!“ И так везде: в США, в Германии, во Франции, в Англии… Эти люди с большим интеллектуальным потенциалом просто сбежали из России — и осталась ПУСТОТА”.
Пустота не преувеличение, не литературный образ, а современная реальность. Кинорежиссер Илья Хржановский сетует (“Московские новости”. 27.01.–02.02.2006): “Я делаю фильм про Ландау, и у меня огромная проблема: не могу найти хорошего физика-консультанта. Все уехали”. А нынешний премьер-министр, простая душа, недавно прямо перед телекамерами в каком-то мазохистском восторге воскликнул: “Скоро каждый, кто знает слова └джоуль“ и └штангенциркуль“, будет у нас получать по сто тысяч долларов в день!”
Зато на международных конференциях по важнейшим направлениям научно-технического прогресса, например по нанотехнологиям, сейчас от 10 до 25% ученых составляют наши бывшие соотечественники, эмигранты, работающие в западных университетах и фирмах (www.svobodanews.ru/Transcript/2006/12/05).
Для сравнения: Германия в 30-е годы и в абсолютных, и в относительных цифрах потеряла неизмеримо меньше специалистов, чем мы за последние два десятилетия, но даже от таких потерь не оправилась до сих пор. Германская фундаментальная наука, которая до прихода Гитлера к власти была самой передовой в мире, и через 60 лет после войны не смогла полностью восстановить ущерб, нанесенный эмиграцией лучших интеллектуальных сил и разгулом фашистского мракобесия.
Да Германии, можно сказать, повезло: подумаешь, утрата мирового научного лидерства! А вот наша страна — без войны — угодила в такую беду, какой в ее истории не бывало. Никогда еще из России с такой силой не вышибали мозги. Помнится, на разломе конца 80-х — начала 90-х иные либеральные публицисты сокрушались: “Народ испорчен социализмом, нам не с кем идти в рынок!” Спрашивается: с кем нам теперь выходить из морока дикого рынка в научно-техническую реальность?
Самозваные “патриоты” вопят о некоей мировой закулисе, цель которой — сокрушение России. Если эта закулиса действительно существует, то надо признать, что в ней собрались на редкость бессовестные свиньи. Могли бы хоть по какой-нибудь медальке выписать нашим правителям и нашим “патриотам”. Они же за эту проклятую закулису такую работу выполнили!
Я не могу понять стенаний некоторой части либеральной прессы о нехватке информации в нынешней России. Информации вполне достаточно, так же как было ее достаточно во времена брежневского застоя. Да, тогда, в 70-е – в начале 80-х, телевидение, радио, газетные передовицы колокольным звоном гремели о мудрой политике партии и правительства, о трудовых успехах, о нерушимом единстве советского народа. Но достаточно часто в тех же центральных газетах, где-нибудь на четвертой-пятой полосе можно было найти малоприметную статью о бедственном положении в какой-нибудь отрасли промышленности. И мы, инженеры, отлично знавшие, на каких деревьях растут булки, читая эти статьи, ясно видели: идет обратный отсчет — к катастрофе.
Нечто подобное происходит и теперь. Да, телевизионные новостные и аналитические программы выхолощены, да, политические комментарии крупных газет (“Известия”, “Московские новости” и др.) стали осторожными и дозированными. Но в тех же самых газетах мы без труда отыщем цифры и факты, которые с точностью показывают реальное положение дел.
Вот главная реальность: в октябре 2006 года специалисты Всемирного банка опубликовали данные о производительности труда в обрабатывающем секторе экономики России. (Именно в обрабатывающем, поскольку из-за нынешних сверхвысоких цен на энергоносители обсчитывать эффективность труда в сфере добычи природных ископаемых не имеет смысла.) Вывод аналитиков: в 2005–2006 годах производительность труда в России составляла 50% от уровня Польши, 40% от уровня Бразилии, одну треть от уровня ЮАР. Это крах. Через двадцать с лишним лет после объявления “перестройки”, начатой как раз ради подъема производительности труда, мы оказались в худшем положении, чем были (в 80-е мы как будто от Польши и ЮАР не отставали). Значит, все, что нам пришлось пережить за эти годы, включая развал страны и обнищание миллионов, все это было зря. Случилось неизбежное: “реформы”, в основу которых не был положен научно-технический прогресс, “реформы”, отвергающие профессионализм и творчество интеллигенции, обернулись грандиозной имитацией. И, разумеется, от такого фальшивого лекарства больному стало только хуже.
Все нынешнее изобилие продуктов, товаров, бытовой техники в наших магазинах — импорт. Зависимость России от импорта стала не просто опасной, но абсолютной. Достаточно сказать, что даже мясо мы на 85% потребляем иностранное. Расплачиваемся за все тем единственным, что у нас есть, — вывозом природных ресурсов, составляющим свыше 90% нашего экспорта. Стоит вычесть экспорт нефти и газа, как окажется, что не только Германия и Япония, но и Польша, Украина, прибалтийские страны имеют значительное положительное сальдо торгового баланса против нас. Так в реальности выглядит воспеваемое придворными политтехнологами “возрождение могущества России”, на таком фундаменте из вакуума оно возводится.
“Но ведь сейчас наш ВВП неуклонно растет!” — воскликнет иной читатель. Да, растет. Вот Игорь Николаев, директор департамента стратегического анализа компании ФБК, препарирует показатель увеличения ВВП в 2006 году (“Московские новости”, 10–16.11.2006). Оказывается, прогнозируемый суммарный прирост в 6,6% складывается из весьма неравноценных составляющих: “К примеру, если за январь — сентябрь 2006 года оборот розничной торговли увеличился на 12,3%, то рост промышленного производства — на 4,2%. Получается, что мы растем прежде всего за счет торговли. Кроме того, быстро растут финансовая деятельность, операции с недвижимостью. В общем в авангарде — виды деятельности, в которых спекулятивная составляющая выражена наиболее ярко”. Но и прирост производства на 4,2%, как показывает Николаев, тоже лукавая, составная цифра: “Производство машин и оборудования за январь–сентябрь 2006 года и вовсе уменьшилось на 3,4% по отношению к аналогичному периоду 2005 года. Практически не увеличилось производство электрооборудования, электронного и оптического оборудования (прибавка на 0,2%). Зато выросло производство изделий из кожи и производство обуви (на 12,9%), производство резиновых и пластмассовых изделий (на 10,6%)”.
А некоторые высокотехнологичные и жизненно необходимые отрасли в итоге “реформ” и “борьбы за удвоение ВВП” попросту погибли, исчезли совсем. Химико-фармацевтическая промышленность, например, академик Андрей Воробьев: “Если завтра, не дай Бог, начнется война или грянет серьезная эпидемия, то Россия останется без антибиотиков, потому что перестала их производить. Мы своими руками ликвидировали антибиотическую промышленность”. Академик Алексей Егоров: “Все лекарства, которые мы имеем, на 98 % обеспечиваются зарубежными субстанциями. Свое производство мы потеряли полностью!” (“Аргументы и факты”, 24–30.05.2006).
Вот так в реальности обстоят дела с пресловутым ростом ВВП. Анализ общедоступных газетных сообщений показывает, что это всего лишь еще одна имитация. Даже чиновники Минэкономразвития, кряхтя и морщась, признают, что гипертрофированное развитие отраслей ТЭКа и торговли достигло своих пределов, что дальнейший рост невозможен без крупных инвестиций в наукоемкие производства (“Известия”. 28.04.2006). Главная проблема, по мнению чиновников, где взять инвестиции, поскольку в Россию вкладывают неохотно.
Конечно, жалобы на нехватку инвестиций при столь благоприятном финансовом положении страны, как сейчас, — яркий показатель профессионализма наших управленцев (как говорил Кот Матроскин, “деньги у нас есть, у нас ума не хватает”). Однако гораздо важней вопрос: кто сможет инвестиции осваивать? Какие ученые, какие инженеры, какие квалифицированные рабочие?
Самой большой, поистине преступной глупостью “реформаторов” в 90-е годы было то, что они даже не пытались разработать программу конверсии ВПК. С презрительным равнодушием, а то и с садизмом, ощутимо звучавшим в некоторых заявлениях, они обрекли на развал оборонные НПО и НИИ, где были сосредоточены лучшие инженерные кадры. Тогдашняя нехватка средств не оправдание. А в 1918-м, когда создавались ЦАГИ и Физтех, средств хватало? В 90-е годы инженеры, оставшиеся в оборонке, и так трудились за гроши, на верности своему делу. Как подняли бы их настроение государственные программы, способные использовать их знания и талант, программы, нацеленные в будущее, пусть до поры до времени без большого финансирования! Насколько меньше толковых специалистов покинуло бы страну, насколько меньше умерло бы от безысходности! Да и сам по себе интеллект специалистов мог бы заменить многие миллиарды долларов инвестиций.
Возможно, Гайдар, Чубайс, Авен, Нечаев и прочие реформаторы, ничуть не желая уничтожать ВПК, очень чутко прислушались к мнению Солженицына, высказанному в той самой статье “Образованщина” 1974 года: “А ну-ка, потеряли б мы завтра половину НИИ, самых важных и секретных, — пресеклась бы наука? Нет, империализм”, — прислушались и прониклись. Сбылась солженицынская мечта: “важные и секретные НИИ”, а ну-ка, омертвели и обезлюдели. Мировая наука действительно не пресеклась, только расцвела, подпитавшись нашими специалистами. Пресеклась наша страна как великая, самостоятельная держава.
Теперешняя власть как будто спохватилась. Вице-премьер Сергей Иванов говорит о планах вложить в ВПК до 2015 года 5 триллионов рублей и сделать его “локомотивом российской экономики”. Конечно, лучше поздно, чем никогда, и замечательным планам можно было бы порадоваться. Но что-то моей радости мешает. Во-первых, сумма, обещанная С. Ивановым, только звучит солидно. В пересчете получается всего по 20–25 млрд долларов в год, бюджет какой-нибудь одной не самой крупной американской корпорации. Во-вторых, нерешенным остается главный вопрос: кто, какими силами будет даже столь скромные инвестиции воплощать в реальные технологии?
Кое-какие островки нашего ВПК еще держатся: чаще на иностранных заказах, реже на отечественном финансировании, во всех случаях — на энтузиазме старых работников (об успехах этих “островков” любят сообщать нынешние ТВ и газеты). Но в целом положение, особенно с кадрами, бедственное. Еще в 2000 году сам президент озвучил такие данные: с 1996-го по 2000 год средний возраст работающих в оборонной промышленности увеличился с 47 до 58 лет, средний возраст оборудования составлял 25–30 лет (при норме 10–15 лет), безвозвратно были утрачены примерно 300 важнейших технологий. С тех пор ситуация не улучшилась (подробнее см. статью В. Шлыкова на сайте www.ej.ru). Да и без официальной статистики хорошо известно об этой опаснейшей пустоте под несущими конструкциями государства. Не обязательно знать цифры, достаточно просто иметь глаза. Трое моих друзей работают в трех разных научно-исследовательских институтах Петербурга, ключевых для важнейших отраслей ВПК. Друзьям от 55 до 60 лет. Каждый из них — самый молодой в своем отделе и один из самых молодых во всем НИИ. За ними НИКОГО.
Значит, для осуществления программы С. Иванова потребуется не только приобрести множество новейших зарубежных технологий вместе с оборудованием, как во времена первой пятилетки. Потребуется заново создать и обучить целую армию молодых ученых, инженеров, квалифицированных рабочих. Но откуда взять новобранцев для такой научно-технической армии? Беда ведь не только в том, что в России низкая рождаемость. Беда в том, что у нашей немногочисленной молодежи, возросшей в ирреальных условиях дикого капитализма, деформированы ценностные ориентации. Социологические опросы показывают, что молодые люди в большинстве своем считают элитой общества юристов, финансистов, управленцев и т. д. и стремятся получить соответствующее образование. Инженеры и ученые, в их представлении, — наемные, подчиненные работники-исполнители. Увлекательность научных исследований и технического творчества большинству молодых просто непонятна.
Поэтому для реанимации научно-технического прогресса должна измениться сама атмосфера в стране. Как говорил водопроводчик в известном анекдоте застойных времен, “менять надо не прокладки, а всю систему”.
Впрочем, кое-какую положительную динамику демонстрирует и нынешняя система. Так, по данным журнала “Forbes” (март 2006 года), число долларовых миллиардеров в России за год выросло сразу на 6 человек и достигло 33-х. Еще любопытнее структура этого прироста: самые прибыльные отрасли планомерно переходят под контроль чиновников и силовиков (только формальная доля госсектора в экономике в последние 2,5 года увеличилась за счет поглощения частных компаний в 1,5 раза, достигла одной трети и продолжает расти). Попросту говоря, умственно недалеких “олигархов” ельцинской эпохи, раздражавших население своей фанаберией, вызывающим шиком, а зачастую и нерусским (в обывательском понимании) происхождением, вытесняют скромные, тихие “силовики”. И это присвоение все тех же денежных потоков от экспорта природных богатств другими хозяевами придворные политтехнологи пытаются скормить народу как некое благодетельное обновление.
Нагляднее всего последствия изничтожения интеллигенции и подмены реальности имитацией проявляются в обвальном падении культурного уровня общества. О ситуации могу судить по близкой мне области — литературе. Писателям и публицистам, пишущим всерьез и на серьезные темы, становится труднее и труднее выходить к читателю, то есть издаваться.
Мои друзья-литераторы как-то стесняются говорить об этом за пределами собственной компании. Но молчать — значит принимать ответственность за литературную катастрофу на себя, тогда как здесь к месту принцип советского инженера: “Я не собираюсь отвечать за дураков!” Дело ведь не в каких-то личных обидах. Дело в том, что если нас не пускают или с такими великими трудностями пускают к читателям, то, значит, и к нам самим как к читателям не пускают тех авторов, которые нам интересны. Нормальный литературный процесс, художественное познание недавней истории и современности, обмен мыслями, идеями с помощью печатного слова становятся невозможны. (А ведь влияние книги на общественное сознание не сравнить с влиянием никакой периодики. Книга воздействует медленней, зато глубоко и долговременно.)
Единственный плюс нынешней издательской системы — большое количество переизданий классиков. Во всем остальном к ней вполне можно отнести характеристику, данную Марком Твеном издательской системе США начала XX века: “Общественное мнение нации формирует банда невежд, неспособных заработать себе на пропитание лопатой или сапожной иглой”.
Понятно, что книгоиздательство — плоть от плоти всего нашего жульнического, полукриминального бизнеса и неизбежно воспроизводит его психологию и нравы. Но порой создается впечатление, что в издательский бизнес идут уж вовсе самые бездарные из коммерсантов, идут потому, что производство литературного фальсификата представляется им делом более легким и безопасным, чем изготовление и сбыт “паленой” водки или поддельной косметики.
Большинство из них занимается не поиском и отбором авторов, а раскруткой заранее намеченных кандидатур. Для этого занятия даже придуман производственный термин “персонифицированный издательский проект”, сокращенно — ПИП. И получается, что раскрутить (на какое-то время) действительно можно кого угодно. Раскрутили же недавно питерские издатели девчонку с не вполне здоровой головушкой и нездоровыми почками, описывавшую (прошу прощения за невольный каламбур) в своих рассказах процесс собственного мочеиспускания. Когда-то Виктор Шкловский сетовал: “В литературе одни сдают кровь, другие мочу. Приемка по весу”. В дурном сне мэтру не могло привидеться, что настанут времена, когда в русской литературе приемку крови остановят совсем, зато моча будет востребована в буквальном смысле.
Кстати, между откровенно бульварными издательствами, извергающими потоки глупых детективов, нелепой фэнтези, мистики, сусальных романчиков, и некоторыми из тех издательств, что саморекламируются как публикаторы высокой литературы, разница отнюдь не велика. “Бульварные” даже выглядят честнее, поскольку не претендуют на высоколобость. У “претендующих” же идиотизма и хамства ничуть не меньше, в этих издательствах точно так же выбрасывают, не читая, поступившие рукописи, вот разве что не любят раскручивать ПИПы самостоятельно, а предпочитают уже раскрученных авторов (желательно покойных) да еще гранты. На гранты издадут что угодно. В общем итоге от иных “претендующих”, пожалуй, больше вреда, чем от “бульварных”. Больше, поскольку “претендующие” с апломбом имитируют литературный процесс и создают видимость, что их продукция действительно является современной русской литературой.
В ответ на упреки общества издатели иногда оправдываются: “Мы живем в рыночной экономике! Что же делать, если серьезная литература не востребуется книжной торговлей!” В связи с этим вспоминается замечание известного экономиста Геннадия Лисичкина: “Не может быть рыночной система, в которой условия диктуют не производитель и потребитель, а посредники”. Лисичкин прав: производители и потребители — например, крестьянин и покупатель продуктов на рынке, писатель и читатель — в нашей имитации рыночной системы не свободные субъекты, а всего лишь объекты манипуляций посредников. В первом случае — бандитов и перекупщиков, во втором — издателей и книготорговцев.
Понятно, что в литературной сфере именно издательская политика является первичной, а книготорговая — производной. Те случаи, когда талантливые книги, чудом прорвавшиеся сквозь издательскую “линию Маннергейма” и вышедшие тиражом в считанные тысячи экземпляров, почти не попадают в магазины, оседают на складах, лишь подтверждают сказанное. Тем более что многие издательства имеют собственные книжные магазины или, по крайней мере, собственные отделы в крупных магазинах.
Итоги плачевные. Оценка газеты “Аргументы и факты” (2006. № 7. С. 25), согласно которой 90 % выпускаемых в России книг являются “откровенной шелухой”, выглядит еще чрезмерно оптимистической. Более категоричен и, видимо, более близок к истине создатель интернет-библиотеки www.lib.ru Максим Мошков. Выступая на телеканале “Культура”, он заявил: “Среди залежей книг, заполняющих наши книжные магазины, 99 % — это мусор”. Вот поэтому не только у тех, кто не знаком с нынешней издательской механикой, но даже у иных обитателей литературной среды и создается впечатление, что литература в России кончилась. Мрачный критик Золотоносов в одной из своих статей злорадно воскликнул: “Русская литература умерла и ухи попросить не успела!”
Конечно, это чепуха: настоящая литература в России жива. Она пишется, просто не получает нормального выхода к читателям, и, как всякий живой организм, она ищет способы выживания. Современная поэзия уже перебралась в интернет-библиотеки, следом туда перебирается и серьезная проза. Но это, разумеется, не панацея. При любом уровне компьютеризации самый доступный интернет все равно не станет (по крайней мере, в обозримом будущем) полноценной заменой печатной книги. А значит, за пределами сузившегося круга интеллигентов, посетителей интернет-библиотек, продолжится одичание остальной части общества.
Надо сказать, что и нынешние издатели испытывают тревогу, порой переходящую в панику. Если 15 лет назад Россия считалась самой читающей страной в мире, то сейчас социологические опросы показывают неуклонное снижение доли активных читателей. Так, по данным “Роспечати”, только за последние два года эта доля снизилась с 26 до 23 %, а по утверждению Эдварда Радзинского, она сейчас составляет всего-навсего 16 %. Соответственно, люди покупают все меньше и меньше книг.
Ничего удивительного в этом нет. Любая фальсификация, даже в торговле косметикой, быстро себя разоблачает. Самая наивная девчонка, несколько раз намазав ресницы технической сажей на вазелине вместо французской туши, в конце концов сообразит, что в ярких коробочках ей продают подделку. А в литературе и подавно обман не может длиться долго. Все меньше становится тех, кто согласен в книжных магазинах отдавать свои реальные деньги за имитацию — за ПИПы, за неотличимые один от другого бесчисленные романы, внушающие, что весь мир — сумасшедший дом и все люди в нем — уроды, за фиглярство, прикрывающее отсутствие мыслей. Люди старшего поколения при этом вспоминают советскую торговлю (полки ломятся от товаров, а купить нечего), а молодые изначально взрастают в убеждении, что современная литература — это именно та дребедень, которая потоками издается и навязчиво рекламируется, а значит, вообще нет смысла на нее внимание обращать.
Издатели не в состоянии понять, что сами пилят сук, на котором сидят, но они слышат треск этого сука, чувствуют, как он прогибается, и реагируют в духе нашего дикого бизнеса — еще более навязчивой рекламой. Последние выброшенные в массы слоганы “Время читать!” и “Читать модно!” явно должны заинтересовать врача-мозговеда Андрея Бильжо.
Галина Соловьева свою статью “Книжные страсти по-русски” о состоянии книгоиздательства и книготорговли в России (“Дело”. 20.11.2006) завершает отчаянным призывом к государству: “Гуманитарные катастрофы, в отличие от природных, совершаются тихо, но необратимо. И если в ближайшее время государство не озаботится программой поддержки серьезного чтения, то волна книжного фаст-фуда, захлестнувшая Россию, приобретет характер цунами. И тогда однажды утром мы проснемся совсем в иной стране”.
Мне кажется, госпожа Соловьева несколько наивна. Без общего разворота к реальности всего нашего общества в одной отдельно взятой сфере издательства-книготорговли ничего не изменится. Любая “программа поддержки серьезного чтения” обернется еще одной имитацией с распихиваньем казенных денег по чьим-то карманам. И гуманитарная катастрофа, которую Соловьева только предвидит в будущем, в действительности давно произошла. Мы давно уже в другой стране.
Говорят, Константин Черненко имел обыкновение отвечать своим соратникам, докладывавшим ему о неприятном, одной фразой: “Не драматизируйте ситуацию!” Так, может, и нам не стоит драматизировать? Может быть, мы и дальше проживем дураками, сидя на нефтегазовых трубах, без науки и техники, без интеллигенции, с имитацией демократии, политической жизни, русской литературы? Вот и Леонид Григорьев, президент Института энергетики и финансов, отмечает успокоительные тенденции (“Известия”, 15.03.2006): “Значительная часть населения — прежде всего молодежь, бизнес — приняла новую реальность: среднеразвитой сырьевой страны с большим социальным неравенством. Тем, кому в 1990 г. было 40–45 лет, стало 55–60, и они во многом потеряли эти полтора десятка лет в науке и жизни. Хорошо образованное поколение послевоенного бэби-бума — дети Победы и демобилизации — идет на пенсию. Молодые люди (моложе 40 сейчас) никогда не участвовали в крупных научных или промышленных проектах. Во многом страна уже приспособилась к жизни на ренту с сырья — скоро ее интеллектуальная мощь уже не будет волновать население…”
Так проживем мы дураками или нет? Ответ здесь однозначный: проживем! Конечно, проживем. Только недолго.
Разрушив почти всю свою науку, изгнав, выморив или морально уничтожив значительную часть своей интеллигенции, Россия потеряла способность к самостоятельному научно-техническому прогрессу. И случилось это в самый неудачный момент нашей исторической судьбы, какой только можно представить. В момент, когда началось стремительное и необратимое старение народа, сокращение его численности.
В последнее время население России убывает примерно на 0,5 % в год (около 700 тысяч человек). Однако жареный петух по-настоящему нас пока не клюнул: в трудоспособный возраст вступали поколения сравнительно “урожайных” лет, а дефицит покрывался сравнительно небольшим (да, да, еще сравнительно небольшим, всего каких-то 12 миллионов человек по состоянию на 2005 год) притоком мигрантов из других стран. Но начиная с 2010 года из трудоспособного возраста будут ежегодно выбывать примерно по миллиону человек, а с 2015 года — примерно по полтора миллиона. Им на смену будут входить в трудоспособный возраст совсем уж малочисленные поколения, рожденные в 1990-х. Даже если прямо с завтрашнего дня мы каким-то чудом снизим смертность до уровня передовых европейских стран, то все равно не сумеем поднять рождаемость выше уровня тех же самых стран. А значит, грядет необратимая деформация: количество пенсионеров превысит 50 % населения.
Наши горе-реформаторы, утверждавшие вслед за Адамом Смитом, что “невидимая рука рынка” сама рано или поздно все урегулирует ко всеобщему благу, не потрудились хоть как-то сверить свои “реформы” с демографической ситуацией. Они, похоже, понятия не имели о жестоком и прогрессирующем “дефиците кадров”, о котором любой советский инженер прекрасно знал еще с середины 70-х. Они не понимали, что у России просто нет в запасе нескольких десятков лет на то, чтобы рыночная стихия естественным образом преобразовала страну. Не понимали того, что ясно понимала затоптанная ими интеллигенция: если Россия хочет оставаться Россией в условиях демографического провала, при катастрофической нехватке трудоспособных и нарастающем переизбытке стариков, у нее есть только один путь — НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ. Единственное спасение — в таком развитии высоких технологий, при котором в производстве, в сельском хозяйстве, во всех системах энергетики, транспорта, связи, строительства, безопасности и т. д. было бы занято сравнительно небольшое количество людей. Только научно-техническое самообеспечение нашей страны могло бы придать русской культуре устойчивость. Только тогда в России продолжилась бы российская история.
В рамках научно-технической мобилизации сам собою изменился бы и подход к проблеме мигрантов. Не только потому, что неквалифицированной рабочей силы потребовалось бы неизмеримо меньше. Еще важнее то, что Россия привлекала бы тогда совсем иных мигрантов — молодых ученых и специалистов из стран СНГ, даже из “третьего мира”. В таком случае, как справедливо пишет в статье “В ожидании └средних веков“?” Александр Волков, “Москва могла бы стать… великим культурным центром, объединяющим вокруг себя сотни народов… У нашей страны это единственный шанс остаться сверхдержавой, без чего с петровских времен кажется немыслимым само существование русских людей — этой громадной общности, собранной по сусекам евразийских просторов” (“Знание — сила”. 2006. № 3).
Увы, научная мобилизация не состоялась, и наше “коренное население” (новый официальный термин) скоро будет не в силах справляться даже с задачами собственного жизнеобеспечения на собственной территории. А значит, нарастающий поток “гастарбайтеров” превратится в потоп. Председатель Совета Федерации Сергей Миронов бьет тревогу (“Известия”. 2006. № 26): “Уповать на то, что мы будем привозить иностранных рабочих и тем самым закроем проблему, убийственно. Недавно весь мир убедился в этом на примере Франции”.
Золотые слова. Но словами делу не поможешь. Тут одно из двух: либо научно-технический прогресс, либо массовый импорт рабочих рук. Если первый вариант похерили, затоптав и изгнав интеллигенцию, значит, неминуемо получаем второй. И никакие “движения против нелегальной иммиграции”, никакие скинхеды тут ничего не сделают. Все уличные марши со вскидываньем рук — это не только мерзость, но и пустая трата времени, такая же, как издание указов о “процентных нормах” на рынках, о квотах на проживание мигрантов и т. п. (имитация озабоченности и активности правительства).
Совершенно ясно, что марширующие обормоты ни на какое реальное дело по спасению России не способны. Невозможно представить, чтобы кто-то из них выучился и занялся научными исследованиями, изобретательством, конструированием. Что-то подсказывает: троих детей (минимальное количество, необходимое для того, чтобы остановилось вымирание народа) никто из них тоже не родит и не воспитает. А кушать и марширующим ой как хочется! И кто-то должен вырабатывать прибавочный продукт для выплаты пенсий их родителям, а потом, когда они состарятся, им самим. И экономика-сволочь имеет свои законы, которых не перешибешь никакими указами о нормах и квотах. Поэтому поток пришельцев, вливающийся в Россию, будет только нарастать.
Лично я абсолютно ничего не имею против “гастарбайтеров” как таковых. Однако их массовое пришествие я был бы готов приветствовать только в том случае, если бы Россия сохраняла достаточный ассимиляционный потенциал. Если бы она могла естественным образом, без насилия, подчинить пришельцев своим законам, обычаям, нормам жизни, привить им зачатки своей культуры, в конечном счете — сделать россиянами. Но, боюсь, ассимиляционный потенциал России исчерпан. И, как справедливо опасается тот же Сергей Миронов, приезжие вместо ассимиляции начнут “создавать на нашей земле свои анклавы”. А Александр Храмчихин, зав. аналитическим отделом Института политического и военного анализа, предупреждает (“Известия”. 10.01.2006), что скорее приезжие “ассимилируют россиян в себя, подобно тому как мигранты с Ближнего и Среднего Востока сегодня начинают ассимилировать европейцев на их территории”.
Вполне реалистическое предположение, если учесть, что один из самых авторитетных наших демографов И. А. Гундаров на основе своих расчетов прогнозирует (Сборник статей “Почему вымирают русские”, 2004): в 2033 году наша промышленность и наша армия “окажутся вынужденными укомплектовывать себя на 80 % посланниками других народов и иных культур”. Вот тогда это уже действительно будет совсем другая страна.
В более далекой перспективе на 2050 год все прогнозы определяют численность населения России примерно в 100 миллионов человек (вместо сегодняшних 140). В отношении этнического состава эти прогнозы несколько расходятся, ясно только, что нынешних граждан РФ и их потомков к 2050 году в составе населения останется не более 50–60%. Так, один из прогнозов предсказывает, что в России-2050 будут жить 33 миллиона русских, 27 миллионов китайцев, 16 миллионов таджиков (“Аргументы и факты”. 2006. № 22).
Но, может быть, научно-техническая мобилизация — это утопия, маниловские мечты униженной интеллигенции? Вот, говорят нам, взгляните на ту же Францию. При своей низкой рождаемости французы не объявляли никакую научную мобилизацию, а сначала впустили в страну массу “гастарбайтеров” для выполнения всяких неквалифицированных работ, потом приняли закон 1976 года о воссоединении семей, потом “гастарбайтеры”, освоившись вместе с семьями на французской земле, наладили там собственную рождаемость, многократно превышающую показатели местного населения. В результате французы имеют то, что имеют, а перспективы у них еще краше. Значит, и мы в России всего-навсего идем неприятным, но, увы, неизбежным для развитых наций путем.
Французский пример, конечно, впечатляет, однако зачем нам повторять чей-то отрицательный опыт? Почему бы вместо этого не поучиться на чужих ошибках? И если, как утверждают некоторые философы, мы не европейцы, а евразийцы, то почему бы нам не поискать пример для подражания не в бестолковой Европе, а в мудрой Азии? Например, в Японии.
Рождаемость в современной Японии, как и в России, ниже смертности, что естественно для высокоразвитой нации, прошедшей демографический переход. Правда, живут японцы намного дольше нас (пьют меньше, а уровень медицинского обслуживания не сравнить), и все-таки население Японии неуклонно стареет и сокращается. Сейчас каждый четвертый житель страны старше 60 лет, каждый пятый — пенсионер. Бремя расходов Японии на социальное обеспечение и медицинское страхование уже составляет около 25 % национального дохода, а с 2007 года на пенсию начнет уходить поколение послевоенного бэби-бума, благодаря которому Японии и удалось когда-то совершить свое экономическое чудо. Подсчитано, что при сохранении нынешних тенденций численность населения Японии в течение XXI века упадет в три раза — с нынешних 127 миллионов до 40.
Японские политики явно не понимают своего счастья, потому не обвиняют в “геноциде японского народа” всякие закулисы (а какой бы вышел пиар!), но с ясными головами решают проблему: что делать с обостряющейся нехваткой трудовых ресурсов? Вариантов всего два. Первый, очевидный, — впустить в страну “гастарбайтеров”, благо искать их далеко не надо: совсем рядом, в Азии, найдутся миллионы, десятки миллионов желающих. А вот не хочется! Современное японское общество не страдает ксенофобией и изоляционистскими комплексами, но перспектива получить вместе с массой пришельцев неизбежные проблемы, перспектива поставить под угрозу свою культуру, свой образ жизни, свою безопасность японцев не прельщает. Что же остается? Только одно. И вот в Японии, без того самой высокотехнологичной стране мира, готовится новый научно-технический рывок. Японское правительство обсуждает программу по созданию армии роботов, которые возьмут на себя всю тяжелую и неприятную работу (“РГ. Неделя”. 2006. № 139).
Более того: несмотря на сокращение численности населения, Япония вовсе не собирается отказываться от претензий на роль сверхдержавы. Только направлением своей экспансии она теперь избирает не соседние территории, как когда-то, а в духе времени — космос. Опубликованы планы японского космического агентства: с 2007 года начнется исследование Луны автоматическими аппаратами, а в 2020 году там высадятся японские астронавты и начнут строительство базы, которое завершится в течение 10 лет. С 2030 года на Луне будет уже постоянно действовать японская обитаемая научная станция. И ведь все это делается не только для познания Вселенной, не только ради престижа страны и подъема патриотизма. Еще важнее то, что осуществление таких планов придаст новый импульс развитию национальной науки и техники.
Молодцы ребята. Японский бог им в помощь!
Те перспективы России, о которых мы говорили выше (заселение страны десятками миллионов мигрантов при быстром сокращении собственного народа), кому-то покажутся кошмаром. Но это еще самый благоприятный сценарий того, что с нами может случиться, если не будут приняты решительные меры для возвращения на путь научно-технического прогресса. Именно самый благоприятный! В реальности вымереть так тихо и спокойно нам не дадут.
Сейчас в мире разгорается конфликт между странами Запада и народами Юга. Обычно его рассматривают как столкновение цивилизаций — западной, с ее иудео-христианскими и греко-римскими корнями, и южной — исламской. Бытует даже мнение о некоей особой вредоносности ислама. В действительности религиозный фактор является вторичным. Сам по себе ислам ничем не хуже и не лучше любой другой традиционной религии. Первопричина конфликта — демографический переход у южных народов, в который они вступили позже народов западных.
Этот переход всегда и везде сопровождается грандиозными потрясениями. Достаточно вспомнить, что в одной только Европе, самой развитой части планеты, он стоил человечеству в XX веке двух мировых войн, унес свыше 100 млн жизней. Причем самые страшные примеры безумия дали именно те страны, которые в начале прошлого века распирала наибольшая рождаемость, — Германия и Россия. В настоящее время в таком положении находятся Иран (за последние 50 лет население увеличилось более чем в три раза, свыше половины его моложе 20 лет), Афганистан (42 % населения моложе 14 лет), другие очаги мировой нестабильности. Кстати, в стадии демографического перехода сейчас и некоторые бывшие союзные республики СССР: Таджикистан, Узбекистан, Азербайджан, отсюда и массы мигрантов.
Но если Европа имела половину столетия на то, чтобы перебеситься в мировых войнах и революциях и завершить демографический переход, то у нынешних развивающихся стран нет такого запаса времени, а у Земли нет достаточных ресурсов, чтобы их демографический переход выдержать. Возможны только два варианта: либо этот переход вызовет такие катастрофы, которые приведут к гибели самой жизни на планете, либо ему не дадут осуществиться.
Последнее представляется наиболее вероятным. Как бы ни презирали фанатичные идеологи Юга изнеженную и вымирающую, по их мнению, западную цивилизацию, на стороне Запада подавляющее научно-техническое превосходство, а это — решающий фактор. В настоящее время Юг наступает только потому, что Запад, с одной стороны, пытается вести борьбу с терроризмом непригодными для этого методами классических войн (Ирак, Афганистан), а с другой — скован им самим для себя установленными правилами политкорректности. Однако рано или поздно Запад сделает выводы из своих военных ошибок, а многие гуманистические ограничения, диктуемые политкорректностью, по мере нарастания масштабов терроризма, как это ни прискорбно, будут отброшены.
Трудно сказать, удастся ли России избежать прямого участия в новой мировой войне. Понятно, что вся наша политика должна быть направлена на то, чтобы остаться в стороне от нее, сохраняя благожелательный нейтралитет в отношении Запада. (Именно Запада, поскольку мы сами являемся его частью, как бы ни доказывали обратное наши “патриоты” и как бы ни был Запад в чьем-то воображении, а зачастую в действительности глуп и недружелюбен по отношению к нам.) Смогут ли вести такую предельно реалистическую и ювелирную политику (прямо по Некрасову: “недотерпеть — пропасть, перетерпеть — пропасть”) государственные деятели, привыкшие исключительно к имитации — демократии внутри страны и имперской мощи вне ее?
Впрочем, геополитические реалии могут сложиться столь неблагоприятно, что никакая самая виртуозная дипломатия не поможет нам отсидеться в сторонке. Так, при сохранении нынешних тенденций к 2050 году над южными рубежами стомиллионной России, в которой собственно русского населения останется не более половины, будет нависать тот же Иран, к тому времени 120-миллионный, с ядерным оружием и баллистическими ракетами.
Но даже если наша страна сумеет уклониться от прямой вовлеченности в мировой конфликт, свою долю потрясений мы получим. Сопредельные с Россией территории на юге и юго-востоке могут стать ареной боевых действий, в том числе с применением оружия массового поражения. Даже если российское население не пострадает напрямую, нам всяко придется расхлебывать побочные последствия, хотя бы в виде нашествия миллионов беженцев сквозь наши открытые границы.
Совершенно ясно: чтобы быть защищенной от надвигающихся катаклизмов, Россия, во-первых, должна иметь самое передовое вооружение, а во-вторых, что не менее важно, должна опираться на высокотехнологичную, самодостаточную промышленность и высокоразвитую инфраструктуру. Причем постоянно и всегда! Это в Великую Отечественную мы “могли себе позволить” терять миллионы жизней и сотни тысяч квадратных километров территории, пока недострелянные в 30-е годы тихие интеллигенты, вроде Швецова и Лавочкина, в тылу доводили до ума новейшую боевую технику и разгоняли ее производство. В конфликтах XXI века у нас не будет запаса ни человеческих жизней, ни территории, ни времени.
Сейчас отношение властей и большей части общества к интеллигенции напоминает отношение к армии по любимой поговорке генерала Лебедя: “Как нет войны — так сукины сыны, а как война — так братцы!” Если такое отношение продлится еще немного, то, когда гром грянет, поздно будет взывать к интеллигентам: “Братцы!” Да попросту уже и не к кому будет взывать.
Между тем прямо на наших глазах назревает главный кризис цивилизации, по сравнению с которым все нынешние разборки между Западом и Югом могут показаться не более чем легкой интермедией. Развитие биологической науки вплотную подводит человека к решению вопроса Гильгамеша. В последние лет десять из научных центров потоком идут сообщения о достижениях, способных привести к резкому увеличению продолжительности жизни.
Сошлемся на одно из последних таких сообщений, достаточно характерное (www.svobodanews.ru/Article/2006/11/09): “Известный британский геронтолог, профессор Кембриджского университета Обри де Грей (Aubrey de Grey) утверждает, что развивающаяся бурными темпами биология уже в ближайшем будущем сможет гарантировать тысячелетнюю продолжительность человеческой жизни. Британский ученый убежден, что первый человек, который доживет до тысячи лет, уже родился… Уже сейчас, говорит британский геронтолог, мы обладаем реальной возможностью продления жизни на многие сотни лет, и такие опыты идут на животных. Через пять лет их начнут проводить на человеке, а примерно к 2030 году старению организма будет поставлен заслон”.
Может показаться, что профессор де Грей с его сотнями и тысячами лет хватил через край. Другие ученые гораздо осторожнее. Они тоже называют сроки решения проблемы в пределах 2030–2040 годов, однако говорят пока не о полной остановке, а о замедлении процессов старения и об увеличении продолжительности человеческой жизни вначале “всего лишь” до 120–140 лет (так называемого видового предела для Homo sapiens). Но по практическим последствиям такое увеличение уже можно считать своего рода “бессмертием”. Ведь научный прогресс будет продолжаться, и у людей-долгожителей будет достаточно времени, чтобы успеть воспользоваться новыми технологиями дальнейшего продления жизни, которые, несомненно, появятся.
Каковы же будут последствия? Профессор де Грей предсказывает: “…к примеру, вы сможете пойти на дискотеку со своими прапрапраправнуками”. Он явно добряк и весельчак, но здесь, увы, мы не можем разделить его оптимизма. Индивидуальное бессмертие человека явится самым жестоким испытанием для человеческой цивилизации за всю ее историю. Несомненный плюс с самого начала просматривается только один: остановится сокращение численности высокоразвитых наций, прошедших демографический переход. Во всем остальном технологии бессмертия станут причиной страшных потрясений.
Многие ученые, занимавшиеся проблемами внеземной жизни, считали, что технологически развитые цивилизации способны просуществовать очень недолго и погибают бесследно, чем и объясняется молчание Космоса (И. С. Шкловский. Вселенная. Жизнь. Разум. Издательство “Наука”, 1965, 1973). Но до сих пор не выдвигалось убедительных предположений о возможных причинах гибели цивилизаций. Представляется, что именно достижение индивидуального бессмертия и есть тот самый критический рубеж, который цивилизации почти невозможно преодолеть.
Проблема эта чрезвычайно сложна. Рассмотреть ее, хотя бы вкратце, в рамках данной статьи невозможно. Я пытался в меру сил осмыслить перспективы и угрозы, порождаемые бессмертием, в своих книгах “Гуманная пуля” и “Последняя башня Трои”, заинтересованные читатели могут обратиться к ним (информация о книгах — на моем сайте, адрес его приведен в конце статьи).
Здесь хочется сказать только о главном условии выживания общества “бессмертных” людей: для того, чтобы вся наша цивилизация, насчитывающая 7000 лет, не исчезла в уничтожающей вспышке подобно метеору, исторически мгновенно, за считанные десятилетия, люди должны измениться духовно. Попросту говоря, большинство из них должны стать интеллигентами в самом высоком, не побоюсь сказать — российском, значении этого слова. Именно так: весь мир должен принять идеологию настоящей интеллигенции, ее цели, смысл и образ жизни — дух познания, подвижничество, гуманизм.
Скажут, что это невозможно? Однако если этого не произойдет, не будет вообще ничего. Планета Земля вернется к “гармонии Вселенной”, и никакие разумные существа больше не будут эту гармонию нарушать.
Но возвратимся в день сегодняшний. Сегодня у нас любят цитировать известные слова Александра III о том, что у России есть только два союзника — ее армия и флот. Так было (если было) в XIX веке. Реальные союзники России в XXI веке зовутся наука и техника. Фактически это означает, что у России один-единственный настоящий союзник — ее интеллигенция. Без интеллигенции не будет не только армии и флота, но и самой страны.
Поэтому нынешнее отношение к интеллигенции должно быть изменено в корне. Наука не должна становиться жертвой примитивных рыночных отношений, и мы не должны подстраивать ее под эти отношения. Наоборот, мы должны так организовать рыночную экономику и политическую жизнь, чтобы решающим фактором, определяющим развитие общества, был научно-технический прогресс.
Нобелевский лауреат, академик Виталий Гинзбург взывает (“Парламентская газета”. 2006. № 146): “Нам прежде всего необходимо воспитать новое поколение Ландау, Курчатовых и Королевых. Иного пути просто нет”. Власть охотно изображает согласие с такими мыслями, а на практике наши пресловутые “реформы образования” нацелены на коммерциализацию, разрушение единого образовательного пространства, снижение интеллектуального уровня подрастающих поколений. В школах неуклонно сокращается объем времени, отводимый на изучение математики, физики и химии, — предметов, создающих базу логического мышления, дающих подросткам представление о законах природы и использовании этих законов в человеческой деятельности.
Творится ли это сознательно, поскольку люди, способные к логическому мышлению, — главная опасность для имитаторов всех мастей, или свершается, так сказать, в порядке общего бардака, не суть важно. Важно то, что, если мировая закулиса, готовящая погибель России, действительно существует, она теперь со спокойной душой может самораспуститься. Дело ее в надежных руках наших собственных дураков.
Подведем итоги, они просты. Реально только то, что служит продвижению к бессмертию. Реальность — в познании Вселенной, в научно-техническом прогрессе, в гуманистическом творчестве, этом самопознании человека, в тысячекратно осмеянном интеллигентском подвижничестве. А бесконечная дележка доходов от перекачки нефти и газа, разглагольствования об “энергетической сверхдержаве” и “суверенной демократии”, хитросплетения политтехнологов, манипуляции с выборами, поиски днем с фонарем национальной идеи, марши со вскидываньем рук и прочие игры “патриотов”, мистические завывания о пятой-шестой-седьмой империях, книгоиздательство с раскруткой ПИПов, кривлянье телевизионных шутов — все это не более чем имитация, попытка искусственным образом притупить остроту реальных проблем. Или — в понятиях, доступных мыслителям типа Гребенщикова, — попытка устройства сексуальной жизни посредством онанизма. А онанизм, при всех его многочисленных достоинствах, имеет один принципиальный недостаток: от него ничего не родится. И будущее с его помощью не обеспечить.
Завершать статью полагается на оптимистической ноте. Автор, вопреки всем мерзостям жизни, должен сообщить читателю нечто обнадеживающее, духоподъемное и поделиться своими мыслями на тему “что делать”. Но я не вижу в этом необходимости. Вы, уважаемый читатель, и так оптимист, раз продолжаете жить в России. Вы и так крепкий духом интеллигент, раз вообще читаете этот журнал и даже добрались до конца моей статьи. И, наконец, вы настоящий патриот (без кавычек), если, несмотря ни на что, работаете в сфере квалифицированного труда, если растите — здесь и сейчас — детей и внуков, словом, делаете то реальное, что можете противопоставить фантомам окружающей нас имитации. Фантомы рано или поздно развеются, реальность останется. Неприглядная, разрушенная имитаторами, но уж какая будет. И пытаться хоть что-то поправить в ней придется именно нам. Кому же еще?
А завершить статью хочу как раз описанием невеселой истории. Несколько месяцев назад пришлось хоронить одного из последних оставшихся в России родственников, мужа двоюродной сестры. Он был талантливым инженером-электронщиком, и на похороны явилось гораздо больше его сотрудников, чем родных. Все — примерно ровесники, шестидесятилетние инженеры, седые, лысые, обломки научной империи. Словом, те кто, по меткому замечанию г-жи Мартенс, “в картину современной жизни, увы, не вписываются”. Сейчас они выполняют заказы на военную электронику для чужих армий (и наше государство, которое платит им гроши, получает за экспорт их интеллектуального продукта неплохие суммы в долларах). Кое-что они пытаются делать и для своей армии. Но пройдет несколько лет, и они уйдут. А за ними — никакой смены.
За столом на поминках вспоминали, каким блестящим специалистом был покойный, какие интереснейшие, головоломные технические задачи вместе с ним решали. Потом, конечно, заговорили о сегодняшней разрухе, об унижении нашей интеллигенции, о повсеместном торжестве наглой бездари. Сидевший рядом со мной приятель покойного, захмелев, выкрикивал: “Инженеры! Мы столько знаем, столько умеем, столько можем! И кому мы власть отдали, какому дурачью?!”
Одна родственница, давно живущая в Германии и приехавшая всего на несколько дней из-за печального события, наслушавшись этих разговоров, внезапно воскликнула: “Господи, где еще попадешь в такую интеллигентную компанию? Только в России и только на похоронах!” И на несколько секунд за столом воцарилась тишина.