Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2007
В поколение “шестидесятников” входили разные люди. Среди них были и те, кто не занимал позицию открытого противостояния тирании. Они просто жили так, как, с их точки зрения, положено жить человеку. Правда, одного этого было достаточно, чтобы поставить под сомнение все, что говорила и делала советская власть.
* * *
Вызванный в КГБ, он прокололся в первые же минуты допроса. Следователь его спросил:
— Вы Солженицына читали?
Напомним, что Солженицын был тогда категорически запрещен. Владелец книги мог получить приличный срок.
— Читал, — спокойно ответил Борис Аверин.
— И где вы его достали?
— В спецхране!
Он был уверен, что выкрутился. Сотрудники филологического факультета имели доступ в хранилище, где содержалась запрещенная литература.
— В списках лиц, допущенных к спецхрану, вас нет, — сказал следователь…
Это был 1981 год. Ни о гласности, ни о демократии еще никто слыхом не слыхивал. Бориса Аверина допрашивали дважды по шесть часов: хотели, чтобы он письменно охарактеризовал студентов своего факультета.
Писать он ничего не стал.
Его отпустили.
Легко отделался.
Примерно в это же время его дальний родственник, действительно диссидент, позже умерший в лагерях, узнав, что Бориса Аверина хотят подключить к нелегальной деятельности, сказал:
— Не надо.
— Почему?
— Он и так свое дело делает…
* * *
Какое же дело он делал?
В 1981 году он написал книгу по автобиографической прозе. Эта книга должна была стать основой его докторской диссертации.
В издательстве ему сказали:
— Книга хорошая. Мы можем ее напечатать. Однако в ней есть концептуальный просчет. Отсутствуют ссылки на В. И. Ленина.
— Простите, Ленин об автобиографической прозе ничего не писал.
— Ссылки все равно должны быть…
Его уговаривали довольно долго. Советовали поставить цитату чисто формально. Чтобы бросалось в глаза — притянуто за уши.
Так делали все.
Борис Аверин так делать не стал.
Книга не вышла.
Диссертацию завернули.
Кто знал об этом?
Кому надо, тот знал.
Он любил тогда повторять стишок, сочиненный одним из его приятелей:
Пионеры всей страны
Делу Ленина верны.
Только двоечник Аверин
Делу Ленина не верен.
И еще любил цитировать стихотворение-анекдот:
Просыпаюсь: здрасьте!
Нет советской власти!
Защитился он только в 1999 году, когда стало уже неудобно: и в газетах, и на радио, и на телевидении его упорно именовали доктором. Никому в голову не приходило, что у него нет докторской степени.
Я рад и даже несколько горд, что присутствовал на этой защите.
* * *
Так что же он делал?
Он читал лекции по русской литературе.
Он читал и у себя на филологическом факультете, где преподавал почти тридцать лет, и в других институтах, куда его время от времени приглашали. Он читал в техникумах, в библиотеках, в школах, в Домах культуры, в обществе “Знание”.
Его слышали десятки тысяч людей.
Ни один подпольный журнал не имел такой колоссальной аудитории.
Он не критиковал советскую власть. Он ее просто не замечал. Иногда позволял себе упомянуть “незадачливого философа”, который назвал противоречия Толстого кричащими. В аудитории переглядывались: эта цитата из Ленина была на слуху. Однако в основном он говорил о Серебряном веке. Декламировал Блока, Ахматову, Цветаеву, Мандельштама.
Вроде бы ничего особенного.
И вместе с тем слушатель, ошалевший от советских речевок, вдруг понимал: главное в жизни вовсе не построение коммунизма. Главное — это слова, складывающиеся в стихи и прозу. Главное — все те же вопросы, которые задает себе человек: как жить, зачем жить, для чего?
Некоторые, по слухам, испытывали настоящее потрясение.
Такого они не слышали никогда.
В начале 1983 года Борис Аверин читал спецкурс по русской религиозной философии. Еще жив был Ю. Андропов, термин “перестройка” не существовал даже в проекте. Актовый зал филфака был полон. “Висели на люстрах”. Послушать Бориса Аверина съезжались со всего города. Диктофоны тогда были редкостью, большинство конспектировало выступления от руки.
Потом эти записи давали читать друзьям и приятелям.
* * *
Родился петербургский филолог вовсе не в Петербурге. Он родился в городе Сандов Калининской области. И прожил там целых пять дней.
Это было в эвакуации.
Затем семья двинулась дальше.
И вовсе не филологом он хотел стать, а спортсменом. Был в детстве дистрофик: не мог одновременно поднять левую руку и правую ногу. Сказывались последствия недоедания. Но уже в старших классах начал показывать хорошие результаты в беге на полторы тысячи метров. Его приглашали на географический факультет. Ленинградские вузы охотно брали спортсменов.
Вмешалась судьба.
Перед важными соревнованиями он заболел, и одним географом в стране стало меньше.
Приятель предложил поступать в Арктическое училище.
Три зимовки на Земле Франца-Иосифа — это кое-что значит. Наверное, отсюда его умение ладить с людьми: не замечать чужих недостатков, видеть лишь лучшее, что есть в человеке. У него было даже армейское звание — младший лейтенант. С тех пор звездочек на погонах не прибавилось: в 1963 году он поступил на филологический факультет Ленинградского университета.
Видимо, тоже судьба.
В те годы все хотели быть радиоинженерами. Филология, как, впрочем, и философия, вызывала недоумение.
Занимаются ерундой.
Этой ерундой он потом занимался всю жизнь.
* * *
Он не стал грантовым демократом, не возглавил какой-либо фонд, не заседает ни в каких президиумах. Он не имеет правительственных наград, не получает зарубежных стипендий.
Доктор наук, профессор кафедры истории русской литературы.
Санкт-Петербургский государственный университет.
Более — ничего.
Однако он по-прежнему переживает из-за Андрея Белого: уговорил Любовь Дмитриевну (жену Блока) бежать с ним в Москву и вдруг испугался — не пришел на вокзал.
Как мог Андрей Белый, поэт, так поступить с женщиной?
Действительно — как?
Юрий Тынянов сказал о декабристе Лунине: “Он дразнил Николая из Сибири письмами, написанными издевательски ясным почерком; тростью он дразнил медведя, — он был легок”. Далее это же слово “легкий” он употребил в отношении Пушкина.
Легкость — это качество гения.
Борис Аверин — удивительно легок.
Он может по пути на какое-нибудь важное совещание встретить в метро студента, у которого есть к нему некий вопрос, выйти с ним, сесть где-то в кафе и полтора часа разговаривать о русской поэзии.
Зачем ему совещание?
Он дышит совсем иным воздухом.
Он говорит: у человека есть только три несчастья: смерть, болезнь и богатство. И если первых двух избежать нельзя, то от третьего — спаси меня бог.
И еще говорит, что он — самый богатый человек в России.
Ему ничего не нужно.
* * *
Однажды он спросил во время какого-то разговора:
— А вы знаете, что в жизни самое страшное?
Я начал мямлить что-то невнятное.
Он отмахнулся:
— Это все ерунда. Самое страшное в жизни то, что ничего нельзя изменить. Нельзя вернуться назад и исправить ошибки. Жить приходится с тем, что сделал.
Не знаю, какие у него были ошибки.
Наверное, были.
И вот теперь — не исправить.
Кажется, лишь тогда я понял, что жить надо набело. Не получится, как в рукописи, заштриховать в прошлом некий поступок и поверх него вписать новый текст.
Все равно проступит сквозь время.
Сам он живет сразу на чистовик.
Единственный раз за двадцать лет приятельских отношений я услышал от него нецензурное выражение. Это по отношению к критику, который вел себя исключительно некрасиво.
Да и то сразу же спохватился: так нельзя. Ну — больной человек…
Плохих людей он считает больными. Зачем их ругать? Выздоровеют — станут хорошими.
То, что не выздоровеют, ему в голову не приходит.
И всего раз я слышал, как он, не сдержавшись, отозвался об одном современном прозаике:
— Ну, ведь не чувствует языка! Как тупой пилой водит: туда — сюда, туда — сюда…
Впрочем, тут же похвалил этого автора за трудолюбие.
* * *
Странно, что некоторые литераторы ему завидуют. Как можно завидовать человеку, который не сделал карьеры? И вместе с тем ничего странного нет. Именно потому и завидуют: ему не нужно то, из-за чего они бьются, не щадя живота.
Легкость его бытия для многих непереносима. Как выразился один петербургский критик:
— Какой-то это такой человек… При нем неудобно говорить неправду.
За что же такого человека любить?
Обычно Бориса Аверина не приглашают ни в какие жюри. Он не участвует в раздаче премиальных слонов. Люди, занимающиеся организацией литературных мистерий, прекрасно знают: Борис Аверин неуправляем. Он может ошибиться, конечно, он может оказаться пристрастным, однако голосовать за нужного человека не станет. И повлиять на него нельзя. Как повлиять на того, кому ничего не нужно?
Зато ему можно позвонить в одиннадцать вечера и спросить насчет смысла жизни. Такой идиотский вопрос. И он коротко, минут за сорок, расскажет, что есть жизнь и в чем ее смысл.
Ведь в самом деле поймешь.
Зато бригада телевидения, бравшая у него интервью, записала вместо пяти минут почти полтора часа.
Не хотели его отпускать.
Режиссер сказал:
— Честное слово, я стал лучше.
Борис Валентинович сидел на спуске к Неве, у самой воды, а на другой стороне, наискось, был Пушкинский дом. Институт русской литературы.
Символично для Бориса Аверина.
Некоторые его просто побаиваются.
Кому же хочется стать лучше?
* * *
В одном из последних публицистических сериалов его сняли так, что одно ухо получилось красное, а другое — зеленое.
Вероятно, не сбалансировали в студии свет.
Вот он рассказывает о своем Серебряном веке: Ахматова, Блок, Цветаева, Мандельштам… Мистические прозрения Владимира Соловьева… Изыскания Вячеслава Иванова… Соборность… Преображение христианства…
И у него одно ухо — красное, другое — зеленое.
Он сам смеялся над этим больше всех…