(к статье Леонида Дубшана «„Этя ктё тякёй клясивий», или Игра в нагрузку». Нева. 2006. № 12)
Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2007
Мне всегда было неясно, что имеют в виду теоретики, неустанно твердящие, что искусство — это игра. Поскольку игра есть всякое действие, совершаемое в ситуации, дополненной или трансформированной воображением, то игрою является любая человеческая деятельность, а не только искусство, ибо человек никогда не выходит из какого-то воображаемого контекста. Статья Л. Дубшана “└ЭТЯ КТЁ ТЯКЁЙ КЛЯСИВИЙ“, или Игра в нагрузку” (Нева. 2006. № 12), которая разбирает вопрос между естественным и искусственным в поэзии, где искусственно решительно все, наводит на мысль, что теоретики, разделяющие поэтов на менее преданных игре (“архаисты”) и более ей преданных, видящих в ней “нечто самодостаточное” (“новаторы”), не вполне отдают себе отчет в своих словах. Поскольку и первые, и вторые преданы игре на все сто, как выразился бы Иван Бездомный.
Или не совсем так? Может быть, “архаисты” стремятся к тому, чтобы в результате их игры что-то переменилось в реальном мире, а “новаторам” довольно психологических переживаний? (К физическим ощущениям и психологическим переживаниям сводятся все потребности человека.) Допустим. Допустим, что высоким “новаторам” безразлична реальность с ее жалкими гонорарами и аплодисментами. Но почему же для сторонников такого разделения недостаточно высок, скажем, А. Кушнер с его “благоговейным” отношением к культуре, то есть опять-таки игре, направленной прежде всего на достижение психологических переживаний? Ведь именно Кушнер видит в культуре нечто самодостаточное, что и является главным признаком “новатора”? Чем же он до “новатора” не дотягивает?
Кажется, я догадываюсь: чтобы считаться новатором, необходимо уважать только свою игру, а Кушнер с благоговением относится ко всей игре, именуемой “культура”. Да, он бесспорно видит в ней нечто самодостаточное, но благоговейно-то он относится не только к собственной, но и к коллективной, наследственной игре, именуемой “культурная традиция”. Он не просто играет сам, но он еще и стремится к тому, чтобы плоды игр его предшественников — Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Анненского — тоже сохранялись и переходили к потомству, он хочет, чтобы игра, именуемая русской поэзией, жила как можно дольше, желательно вечно, а “новаторы” все плоды своих игр хотят пожать сами, создавая такие новые правила, с точки зрения которых классики сделались бы архаическими занудами. В этом, пожалуй, и заключается истинное различие между “архаистами” и “новаторами”: “архаисты” хотят сохранить классическое наследие вечно новаторским, а “новаторы” стремятся превратить его в нечто архаическое.
Александр Мелихов