Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2007
Борис Павлович Полоскин по изначальной профессии — физик-теоретик. Он же и абсолютный эмпирик, мастер спорта по туризму, преодолевавший в своей жизни самые крутые препоны, создаваемые природой для тех людей, которые хотели бы насладиться наиболее поразительными ее красотами. Уже это сопоставление — покоренных им вершин абстрактного мышления и беспощадно-прекрасных снежных гор — позволяет увидеть амплитуду его объемного восприятия мира. Но если бы только эти столь разные координаты определяли его местоположение на планете людей!.. Добавим: он матерый охотник (это занятие из глубин человеческой истории), но он же виртуоз владения компьютерной техникой (куда уж современней!). Еще добавим: это — искусный земледелец-аграрий, но он же и незаурядный поэт, певец и композитор. Точь-в-точь по Маяковскому: “Ходят папаши. Каждый хитр. Землю попашет, попишет стихи”.
Б. Полоскин — один из зачинателей движения авторской песни и в Ленинграде, и в Союзе, и если широта его жизненного окоема громадна, то и глубина его песен восхищает. Недаром же иные из них осели в памяти слушателей на десятилетия. В данной заметке я буду, однако, говорить не о его песнях, а об автобиографической книге его раздумий “Музыкальные истории” (СПб.: Бояныч, 2006). И все же еще некий штрих, относящийся к его творческому облику, я выделю. Дело в том, что в свое время мне достаточно долго — четверть века! — пришлось заниматься авторской песней и как ее теоретику, и как организатору движения КСП. Страну эту я освоил основательно: что уж говорить, если в сентябре 1986 года на I легальном Всесоюзном съезде авторов самодеятельной песни, представлявших 15 республик и более 140 городов, я был избран председателем Всесоюзного совета Клубов самодеятельной песни!.. Так вот, в качестве теоретика этого жанра я выдвигал такую вот коренную черту авторской, самодеятельной песни: ее искренность!.. Это не означало, конечно, что песни профессионалов фальшивы, нет, но там искренность чувства и мысли может, присутствовать, а может быть, и в отпуску, авторы же самодеятельных песен искренни непременно, ибо они поют о себе, для себя и для таких, как они. Как дышат, так и пишут.
Так вот, к вопросу о подлинности авторских чувств Б. Полоскина: для того, чтобы издать эту книгу о своей жизни и своих мыслях и чувствах, ее автор продал свою комнату и на вырученные деньги напечатал именно то, что хотел, и именно в том виде, который ему казался истинным! Господа-товарищи читатели “Невы”! Можете ли вы в своей памяти изыскать еще один подобный эпизод? Сомневаюсь…
Для того, чтобы ясней была жизненная позиция человека, артиста, приведу контрастный пример: в декабре 2006 года на Первом канале ТВ шло шоу “Две звезды”. И вот после того, как некий лишенный и голоса, и слуха сын юриста в прошлом, ныне политический бонза, услыхал, что сейчас жюри будет выставлять оценки, он на всю Россию сообщил: “Плевать я хотел на ваши оценки!”
И что же ответил на этот плевок в его лицо почтенный распрозаслуженный артист, член жюри? “В ответ на ваш вызов я ставлю вам (пауза) оценку… десять баллов!” (наивысшую). И в мозгу моем как молния сверкнула и до самого донышка осветила суть этого респектабельного с виду господина, запродавшего мужскую честь напрочь, не знаю уж за сколько серебреников — во имя постоянного колыхания на волнах разного рода тусовок. И снова: комната, проданная ради того, чтобы не очень уж большим тиражом, но выразить именно то свое, собственное, сокровенное, без чего существование было бы неполным.
Какие же аспекты из своего Былого и какие свои Думы решил поведать людям Борис Полоскин?
Поскольку начало его творчества счастливо совпало с началом реального внимания общественной мысли к авторской песне (горделиво сообщаю, что первой в истории была моя большая статья на эту тему “Что поют?”, журнал “Октябрь”, 1965, № 1), постольку “Былое” — это история первых диспутов и первых конкурсов, в которых он так или иначе участвовал и был отмечен призами. Наши с ним гондолы, образно говоря, ветры времени несут параллельно, он описывает те события, в которых и я принимал участие, я их знаю, и Боже, как ярко он все это изображает! Какие точные и яркие детали, какие глубокие суждения о будущих судьбах талантов этих дней, как великолепен его философский юмор и, что для меня особенно примечательно, сколь богат язык его повествования! Приведу лишь один эпизод из рассказа о незабываемом ночном концерте в начале лета 1967 года недалеко от станции Лемболово.
Концерт начал Юра Кукин, он приехал еще в четверг вместе с хозяйственной командой и, надо думать, хорошо освоился на новом месте.
— Здрасьте, — сказал он в микрофон, и с большой задержкой такое же “здрасьте” сказало ему эхо.
— Господи, — сказал он с искренним изумлением, — звук двоится.
Ответом ему был нарастающий хохот зрителей: сначала засмеялись отдельные индивидуумы, потом их соседи, затем загоготали ряды, смех прошелся по всем зрителям сверху вниз и снизу вверх, слева направо и справа налево — по всему песчаному амфитеатру — от журчащего ручья до горделивых сосен, обрамлявших “зрительный зал”. Некоторые “выпали в осадок” и катались по земле, задыхаясь в спазмах хохота. Действительно, существует поверие, что можно напиться до такой степени, что будет двоиться в глазах. Но сколько же надо “принять на грудь”, чтобы звук раздвоился?
Дело было в том, что микрофон стоял в низине, на берегу ручья, у воды, а динамики располагались довольно далеко на горе, за зрителями и были направлены на сцену.
В конце концов хохот стих, и Кукин проникновенно начал:
Понимаешь, это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак:
Я гоняюсь за туманом, за туманом,
И с собою мне не справиться никак…
Поскольку этот вечер вел я, то могу добавить: Б. Полоскин забыл сказать, что Ю. Кукин тогда так “освоился” на новом месте, что песню “За туманом” спел на мелодию сразу трех других своих песен.
Далее мы увидим, что отнюдь не только в такой стилистике пишет Б. Полоскин. Он рисует и счастливые, и трудные времена развития своего жанра, он оживляет яркие имена многих замечательных бардов (например, Высоцкого, Визбора, Клячкина, Круппа) и (до сих пор не знаю, как называть женщин, преуспевших в этом искусстве) Ады Якушевой, Новеллы и Веры Матвеевых и ведь как пишет: вчитайтесь в одну только его фразу, — рассматривая фотографию, на которой он снят в кругу замечательных современников, он замечает: “Пройдет еще немного времени, и осиротеет эта фотография”. Он рисует и нынешний воистину мировой океан авторской песни: например, сейчас она объединяет русскоязычных выходцев из СССР в Америке, они устраивают конкурсы регионов, западного и восточного побережий, общенациональный, стремятся съездить на всемирный конкурс, который проводится на Кипре.
Да, песня и песенники — это главное в его Былом и Думах, но ведь на каком богатом фундаменте она зиждется! Жизнь самого Бориса Полоскина — это история в человеке и человек в истории. Его отец не вернулся с финской войны, и его мать взял в жены с двумя детьми младший брат погибшего отца, фронтовик, израненный и прошедший всю Великую Отечественную. Сам Борис Полоскин был первым в своем роду, получившим среднее образование, пройдя через школу военных музыкантов, вечернюю школу рабочей молодежи, а на физико-механический факультет Политехнического института он поступил потому, что услыхал, будто там, начиная с третьего курса, изготавливают атомную бомбу.
Учеба, соревнования, походы, первые песни, первые гонорары по 5–9 рублей, комната в коммуналке на восемь семей (я в те же годы жил в коммуналке на девять семей), все это Быт, погруженный в Бытие, тем более интересный, что он и типичен, и особен. Он интересен и тем, как любопытный думающий русский человек все шире познает мир, другие народы, другие менталитеты. Вот он, потерявший на войне множество родственников, переламывая себя, вникает в быт послевоенных благополучных немцев. (Вот воспоминания его родственницы: 31 октября 1941 года она, Лиза, с малышом на руках бежит в Псковской области от налета немецкой авиации, “и немецкий летчик, идущий на бреющем полете, поймав ребенка на мушку в красном одеяльце на руках сестрицы Лизы, не выстрелит, а рассмеется: она бежала с ним на кладбище, в ближайшее от дома естественное укрытие. Эту ухмыляющуюся немецкую морду сестренка запомнит на всю жизнь”.) Немало сил потребовалось для того, чтобы переломить свое отношение к немецкому народу. А вот люди и обычаи Грузии, а вот Америки, которую ему пришлось проехать вдоль и поперек уже в нынешнем тысячелетии. Взгляд Б. Полоскина приметлив, и он отмечает, что на региональные конкурсы американцы приезжают на автомобилях, привозя с собой холодильники, газовые плиты и стулья для участия в сборах.
Да, творчество Б. Полоскина замешено на чрезвычайно богатом материале, но что же это за поэт, который не пропускает жизнь через свои чувства. Право слово, достаточно начитанный человек, я не помню столь резких, беспощадных автобиографических эпизодов, как те, что приводит он в своем Былом и Думах. Если о первой своей жене-азербайджанке и своих двух сыновьях от нее он пишет с добрым юмором, то расставание с поздней женой, Наталией Гуревич, написано кровью сердца. Кто еще мог бы начертать такие строки: “Ты — никому не нужный нищий старик, — сказала жена Наталия Давидовна, — распишись в повестке на вызов в суд, вот здесь, я подаю на развод. Да, и еще, я уезжаю во Францию и забираю с собою дочь. От тебя требуется сходить к нотариусу и заверить расписку, что ты не возражаешь против выезда твоей дочери Полины на постоянное место жительства за границей и удочерения ее господином Жаном Шамбо. Ты же не желаешь зла своей дочери? Что ты можешь ей дать со своей нищенской пенсией? И последнее, в моей трехкомнатной квартире тебе полагается десять квадратных метров, квартиру я размениваю, ты поедешь в трехкомнатную коммуналку”.
Но жизнь пишет свои истории, и продолжение этих воспоминаний звучит как сказка, хотя и является самой настоящей былью: именно тогда, когда он, маясь бессонницей в коммунальной квартире, переживал свою рухнувшую жизнь, раздался телефонный звонок, который вызывал его попеть свои песни на региональных слетах авторской песни в Америке. Человек оказался востребован на международном уровне, он открыл для себя и для нас новый мир, и его Думы об Америке — в сравнении с тем, что совершается сейчас в России, — может быть, наиболее концентрированное место всей этой книги.
Фокус книги “Музыкальные истории” — это песни Бориса Полоскина в сопровождении нотных записей, которые он в качестве мастера компьютерного искусства набрал и напечатал сам, и это еще один штрих к его портрету.
Что сказать на прощание?.. Тот же Первый канал телевидения, о котором я уже упоминал, крутил как-то финальный концерт “Фабрики звезд”. Воистину не могло не запомниться одно из центральных событий этого праздника: полуголую девицу (я впадаю в сильное преувеличение насчет ее одежды) перекидывали из рук в руки мускулистые, тоже не очень серьезно одетые парни, и она все это время пела: “А мне прикольно!.. А мне прикольно!..” — и это считалось песней, и на эту постановку — с целью дебилизации всей страны — были затрачены несусветные, думаю, деньги. Эх, да если бы то прекрасное, что хранится в наших духовных закромах, как свидетельствует опыт Бориса Павловича Полоскина, выпустить бы на общероссийскую сцену!
Резюмирую: я рад, читатель, что познакомился с этой замечательной книгой. Может быть, и вам посчастливится взять ее в руки.