Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2007
Евгения Олеговна Левкович родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградскую консерваторию. Публиковалась в периодике. Временно живет в Голландии.
* * *
Над облачной ватой лететь в самолете.
Лететь и не думать о том, что под нею
Нью-Йорк, Копенгаген. На автопилоте —
угар средиземный, балтийское зелье,
затишие Тихого, тайны Атлантики,
прохладные местности, точки горячие.
О чем это мы под шуршащие фантики
конфеток ментоловых? Взгляды незрячие.
А раньше-то, раньше! В плацкарте обшарпанном,
в автобусе львовском, проржавленном начисто,
как весело ездилось вдаль, аж за Нарву нам.
Ах, все это молодость, глупость, ребячество!
Теперь вот летаем. Надменною павой
по воздуху плавно — по времени чинно
осанистым гоголем. Строчкой корявой
царапаем небо совсем беспричинно.
А коль не совсем, то, пожалуй, одно лишь.
Оставь, ради Бога, про Рема и Ромула!
Ты взгляд ее знаешь? Глаза ее помнишь?
Опять заглянула в лицо и не тронула.
* * *
Здесь, в медленном парке, что в солнце медовом
утоплен совсем и почти обездвижен
тяжелым и спелым полуденным словом,
немыслимо сладким. Мы, может быть, ниже,
мы, может быть, позже, потом, если сможем
осилить его золотистое жженье.
Нечасто случается полднем погожим,
тем самым, воскресным, застыть без движенья,
сощурить глаза и от лиственной щери,
топорщато-липкой, теряя рассудок.
Они не нашли, что искали в пещере.
Нетронутым масло осталось в сосудах.
Печать нерушима. Как все это было?
Достались бы числа одни нам да слоги,
когда бы не та, что кувшин свой разбила,
рыдая, Садовнику бросившись в ноги.
Не зная еще то, что целостность мира
уже совершилась. И воздух, дыханью
переча в тот миг, обратившийся тканью,
навечно впитал благодатное миро.
* * *
Ты ушел. На облаке отчалил
в высь полуденную, сине-золотую.
Этот день всегда меня печалил,
в этот раз особенно. Расту я,
может быть? Во сне летаю часто,
то на самолете, то как птица,
то парю в пространстве безучастно.
Кстати, часто снится заграница,
то есть дограница, пред-. Не знаю,
как теперь и звать мне эту местность.
Не Россия. Беларусь седая,
бабка-полька, домик наш, окрестность,
васильки на пажити пшеничной,
кладбище на холмике над речкой.
Просыпаюсь резко. Непривычно
все это. Сгорела за ночь свечка…
* * *
Как в объятиях этих твоих, нетесных, тепло и уютно.
Как свободно дышится в них, как легко говорится, почти поется.
Я уже начинаю любить этот порт, где всегда многолюдно.
Из железного птичьего чрева по трапу спускаться. Ребенок смеется
на руках у кого-то, трезвонят мобильные средства общенья.
Все в порядке, уже приземлились! Еще полчаса — и я выйду…
Полчаса, и твои распростертые руки и их попеченье —
не опеки удушливость, лишь невесомость заботы. Обиду,
даже если была бы когда-то, ни в жизни не вспомнишь, пожалуй.
Жизнь такая мгновенная! Нам ли ее изводить на попреки.
В этом мы молчаливо согласны. Проржавленный и обветшалый
недостройки каркас утверждает нас в том. Ну, а длинные строки,
что я здесь учиняю опять. Не читай их! Все это пустое
многословие и бесполезная тяга к словесному эквиваленту.
Будто если словами все выразить, сложное сразу в простое
обратится, и миг попадется, как муха на липкую ленту.