Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2007
Ольга Серебряная родилась в 1975 году, выпускница философского факультета СПбГУ. Работала преподавателем в СПбГУ, в настоящее время занимается переводами. Публикации в “Октябре”, “Новом мире”, “Неприкосновенном запасе”, городской периодике. В издательстве “Колонна” готовится к выпуску перевод сборника Уильяма Берроуза “The Adding Machine”. Живет и работает в Санкт-Петербурге.
Кире Муратовой
Я человек, наделенный фантастической способностью к верности. Верность очень часто принимает во мне активные формы. В нормальном состоянии мне порой трудно убедить себя встать с дивана. В состоянии разыгравшейся верности я могу свернуть горы. Важно только, чтобы деятельность осуществлялась ради любимого. Любимым может оказаться человек (как знакомый, так и незнакомый), животное, растение, артефакт или просто факт. Иногда мне кажется, что я понимаю Хрущева с его любовью к кукурузе. Поверьте, бывает и такое.
Продолжается все это уже довольно долго. То есть всю мою сознательную жизнь. И что самое удивительное, в разные моменты моя верность доставляла немало неприятностей окружающим меня людям. Вот ведь, казалось бы, что особенно плохого в том, что я делаю нечто великое ради кого-то? Так нет же: узнав об очередном подвиге верности, моя мама приходила в остервенение. Она брызгала слюной, на разные лады возмущаясь моим поведением, потрясала рукой в воздухе и по полчаса не выходила из дверного проема моей комнаты.
В ответ на первое проявление такого гнева я простодушно спросила, чем же она так возмущена. Мама снова перечислила все вехи моего последнего подвига — перечислила еще более возмущенным тоном, чем прежде. “Надо же! И она еще спрашивает! Ради родной матери ты ведь даже отличницей быть не можешь! Не было еще ни одной четверти, чтоб ты не схватила четверку по какой-нибудь физкультуре или рисованию! А ради своей Машки готова хоть на костер пойти!”
Машка — моя любимая школьная подруга. Мне нравилось ходить к ней в гости. Иногда я мыла там посуду и гладила белье, горами валявшееся по всем углам. Мне было очень приятно наводить у нее порядок. Я до сих пор хочу помочь ей в жизни. Но это сложно. Она живет в Сибири. У нее даже нет телефона.
Кроме того, мама ревновала меня к Марине Влади и Владимиру Высоцкому, к Набокову, Пушкину, книжке про Робинзона Крузо и истертым индийским джинсам, которые я почти никогда не снимала.
Мой бывший муж выражал свое возмущение не так прямо. Изначально он вообще ограничивался только ироническими замечаниями о том, что я-де навязываюсь на все лады мужчинам, которым дела до меня никакого. Я съедала все это и продолжала “навязываться”. И у этих мужчин всегда находилось для меня дело. Один, мой бывший школьный учитель, взял меня на работу к себе в фирму. Другой, университетский преподаватель, постоянно просил меня что-то переводить. Расплачивался в основном натурой: пивом, походами в ресторан, одеждой.
Однажды мой бывший муж даже решил поссорить их между собой. Он позвонил школьному учителю и рассказал, что я уже трое суток не отхожу от компьютера, переводя — совершенно безвозмездно — текст университетского преподавателя, и это, просил заметить он, в то время, когда я должна активно продавать новый тираж, произведенный фирмой школьного учителя. “Какая она молодец! Да и текст, наверное, интересный. А первую часть тиража уже продана, так что придется недельку подождать”, — ответил школьный учитель. Тогда бывший муж пожаловался преподавателю, что ради школьного учителя я способна встать в полшестого утра и поехать на Московский вокзал за какой-то посылкой с новым тиражом — и это вместо того, чтобы переводить его, преподавателя, текст. “Дело есть дело, — сказал преподаватель, — к тому же и прогуляться не мешает”. Короче, сыграть на конфликте интересов не получилось. Бывшему мужу оставалось только возмущаться. Делал он это не так величественно, как матушка, но слюной тоже брызгал далеко. И еще подозревал меня в супружеской неверности. И был, надо сказать, не всегда далек от истины.
Но все равно он не понимал природы моей самоотверженности. Ему казалось естественным, что в силу родственных связей верность моя должна была принадлежать только ему. Мне эта мысль представлялась какой-то средневековой казуистикой. Сердцу ведь не прикажешь — при чем тут родственные связи?
Потом я начала прикалываться. И однажды жизнь помогла мне выстроить такую шутку, от которой мой бывший муж так и не оправился.
Я отъезжала в Германию. Тюбингенский университет пригласил меня провести у них пару беззаботных месяцев. Попользоваться библиотекой и продвинуться в написании диссертации. Тут они, впрочем, подумали обо мне слишком хорошо: я только собиралась начать эту самую диссертацию. Но все равно большое им спасибо.
Перед отъездом я даже сделала бывшему мужу что-то хорошее. Вернее, помогла его крале. Я была в неописуемом восторге оттого, что после шести лет счастливой семейной жизни он таки нашел себе кралю. Гармония воцарилась в моей душе. Я жаждала одиночества. И я получила его.
Первые немецкие недели прошли в строгом читательском уединении. На третьей я начала принимать приглашения. И жизнь сразу наладилась. Днем я работала, вечером выпивала и улучшала свой немецкий, а ночью спала без снов и приключений. Казалось, я помолодела. Тоска оставила меня. Ко всем своим собеседникам я относилась ровно. Я забыла о своей порочной верности. Мне было просто и хорошо.
Новые знакомые предложили провести мой последний европейский уик-энд в Страсбурге. Я прыгала от радости: мне еще никогда не приходилось бывать во Франции. Мы изучили расписание. Уезжать нужно было ранним утром в субботу. Что, разумеется, не отменяло пятничной попойки.
Около полуночи я была дома. Оставалось собрать вещи, поставить будильник и почистить зубы. Телефонный звонок я услышала из ванной. Решив, что мои завтрашние спутники хотят удостовериться, что я не перепутала час отъезда и место встречи, я сняла трубку и весело сказала: “Gute Nacht!”
Знакомый до боли голос школьного учителя спросил, где я так долго была. Я напомнила о разнице во времени и в ответ поинтересовалась, где он взял этот телефон. Ну, разумеется, у мужа. Которому я, чтоб чего не подумал, отправила его по e-mail’у. Учитель поведал мне о том, что в Ганновере его ждут мастер-кассеты для тиража недавнего международного семинара по бальным танцам. Я выразила свое глубокое удовлетворение по этому поводу и намекнула на существование почты. Он сказал, что ему срочно.
— DHL, — парировала я.
— Таможенные бумажки слишком сложны для моих немецких партнеров. DHL фашистам не по зубам. Они же тупые как …
— Ну и?
— Когда ты возвращаешься домой?
— В воскресенье поздно вечером.
— Вот и здорово. Завтра ты едешь в Ганновер и забираешь кассеты. В воскресенье ты прилетаешь в Петербург и тут же отправляешь их поездом в Москву. В понедельник утром я начинаю накладывать перевод. К концу недели будет готова первая партия кассет.
— А ты знаешь, где находится Ганновер? — спросила я, еще не веря своему счастью. Было чувство, что мне опять предоставляется случай проявить верность любимому. Но случай показался мне на первый взгляд слишком абсурдным. Ехать из Тюбингена в Ганновер за кассетами все равно что отправиться из Хабаровска в Новосибирск, предварительно уложив золотые рельсы на всей дистанции. В Германии очень дорогие поезда. Поэтому я переспросила:
— А ты знаешь, где находится Ганновер?
— В Германии, — ответил мой бывший школьный учитель.
— Ну знаешь, Южно-Сахалинск и Калининград тоже принадлежат одной державе…
— А что, это далеко?
— Часов пять на поезде.
— Ну и в чем тогда вопрос? Не трое же суток. За день обернешься.
— А ты знаешь, сколько это стоит?
Сумма устрашила его. Он обещал подумать и перезвонить. Я даже не успела сказать, что все равно я уезжаю в Страсбург и что это совсем не по пути.
Я уже спала, когда он перезвонил:
— Ты знаешь, я подсчитал и понял, что мне выгоднее оплатить твои билеты, чем задержать тираж. Так что поезжай. Там должно быть шесть мастер-кассет. Пиши телефон фашиста. Он привезет их на вокзал.
Значит, чувство меня не подвело. Я оживилась. Звонить немецким друзьям было поздно. Мы уговорились встретиться с ними в пять утра на вокзале. Расписание же поездов сообщило мне, что, если я хочу появиться в Ганновере до полудня и успеть на обратном пути посмотреть заодно на какой-нибудь другой симпатичный немецкий городок, мне нужно отправляться в четыре тридцать. Поездом на Штутгарт. Посмотреть что-то в дополнение к Ганноверу было надо. Чтобы компенсировать утраченный Страсбург.
Я оделась и пошла пешком на вокзал. У кассы я стала объяснять, что мне нужно в Ганновер и обратно. Кассирша попросила у меня какую-то дорожную карту. Это такая бумажка, которую много путешествующие немцы покупают в начале года ради получения весьма значительных скидок на каждую отдельную поездку. Услышав, что у меня ее нет, она с ужасом спросила, зачем я тогда туда еду.
Что я могла ей ответить? Она бы никогда не поверила в правдивость моего рассказа. К тому же к тогдашнему моменту я уже научилась воспринимать свою верность как род душевного заболевания, о котором посторонним (включая родителей и бывшего мужа) лучше не напоминать.
Я перешла к следующему пункту программы. Мне предстояло донести до кассирши ту мысль, что на обратном пути я хотела бы осмотреть какой-нибудь симпатичный город, чтобы придать всей поездке хоть какой-то смысл, отличный от простого следования основному принципу моей странной душевной организации. На свою беду, я не знала, какой город на пути следования из Ганновера в Тюбинген мне следовало посетить. В Гейдельберге я уже успела побывать. Мангейм мне не рекомендовали. Название Гейльброн ничего мне не говорило. Франкфурта я почему-то опасалась. Кёльн — единственное, что приходило мне в голову. Я попросила ее сделать обратный билет через Кёльн.
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую:
— Aber man fдhrt niсht durch Kцln, wenn man vom Hannover nach Tьbingen fдhrt.
Больше всего меня обидело это “man”. Ну не ездят через Кёльн, а мне-то кто запрещает? В нескольких нестройных фразах я попыталась донести до нее эту несложную мысль. С нулевым эффектом. Она не представляла, что в мире может быть нечто выдающееся за пределы этого самого man. Усредненное у нее было понимание. Можно даже сказать, приплюснутое.
Тогда я зашла с другой стороны. Заговорщицким тоном я объяснила, что еду в Ганновер по делу за счет фирмы, в которой я работаю, а на обратном пути мне хотелось бы совершить познавательную экскурсию по одному из немецких городов. Только Гейдельберг, мол, не предлагать. Я там уже была.
Лицо ее засветилось пониманием. Она воодушевленно сказала: “Мюнхен!” “Гребаные баварские патриоты”, — но не успела я додумать этой мысли, как горизонты фрау кассирши снова заполонил проклятый das Man. Он не ездил и через Мюнхен. Однако Бавария ее уже не отпускала. “Вюрцбург!” — нашлась она и сразу же полезла в какие-то железнодорожные талмуды, чтобы удостовериться, заглядывает ли man туда по пути из Ганновера.
— Вам крупно повезло, — сказала она с улыбкой. — Вам удастся посетить прекраснейший город, резиденцию епископа хбрздынского и родину франконских вин.
Сказала бы она еще, что именно в Вюрцбурге располагается центр по приему славяно-еврейских переселенцев на отъевшуюся историческую родину и что ничего, кроме русского и польского, я в этом городе не услышу, то я б еще подумала, стоит ли мне столь невинно обманывать немецкие железные дороги.
Но она уже печатала билеты. Я заплатила и, прощаясь, попросила ее передать молодым людям, которые будут покупать через час вохененде тикет до Страсбурга, что я уже уехала в Ганновер.
В поезде я читала Хайдеггера и размышляла о сбывшейся мечте. Сколько все-таки нужно пройти и куда попасть, чтобы показать свою душевную верность любимому человеку! Радость не оставляла меня всю дорогу. Можно даже сказать, что я была счастлива.
На вокзале немец передал мне пакет с кассетами и поинтересовался, когда я буду в Москве. Когда я ответила, что в Москву пока не собираюсь, он несколько изменился в лице и спросил, что же будет с кассетами. Я спокойно ответила, что завтра вечером передам их туда с поездом.
— Так вы едете в Берлин! Тогда все понятно.
Мне, напротив, было совершенно неясно, откуда здесь взялся Берлин. Я объяснила, что я лечу в Петербург, а за кассеты беспокоиться не надо.
— Так, значит, сейчас вы едете во Франкфурт-флюгхафен и оттуда на родину?
— Нет, сейчас я еду в Вюрцбург.
Продолжать не стоило. Он всегда знал, что русские — странные. Я блестяще подтвердила его убеждения. Он холодно пожелал мне счастливого пути и побежал, как черт от ладана. Толстенький такой черт, коротконогий.
Вюрцбург мне, в общем, понравился. После него, как в плохом кино, последовали снова Штутгарт, Тюбинген, гостиничный номер, сумки с ксерами новейших немецких монографий, снова Штутгарт, Франкфурт, самолет.
Но Пулково не было на этот раз конечным пунктом. Настоящим конечным пунктом моего путешествия был Московский вокзал. Я оставила бывшего мужа охранять увесистые сумки с ксерами новейших немецких монографий и потащила мастер-кассеты к отъезжающему поезду.
На платформе я встретила университетского преподавателя. “Как хорошо, что ты уже вернулась, — сказал он. — Мне нужно с тобой посоветоваться. Пойдем посидим где-нибудь”.
Проходя мимо стерегущего сумки бывшего мужа, мы искренне пожелали ему прекрасного вечера. Таков был счастливый конец моей первой семейной жизни.
Вы, конечно, спросите, зачем я вообще вышла за него замуж. Ну, это уже совсем другая история.