Фантазия. Перевод с английского З. Богдановой
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2007
Творчество Барри Пэйна пришлось на викторианскую эпоху. Он был современником Д. Голсуорси, Б. Шоу, О. Уайльда, Джерома К. Джерома. Но, в отличие от своих собратьев по перу, для многих наших читателей неизвестен.
Он был человеком увлекающимся. Судьба благоволила к нему — увлечения начертали его жизненный путь: в отроческие годы он редактировал школьный журнал. В Кембридже поражал преподавателей своей эрудицией, интересом к различным областям знаний, за что неоднократно получал награды. После университета и службы в армии он отправился за журналистским счастьем в Лондон, где сотрудничал в газетах “Панч”, “Спикер”. В 1887 году он сменил Джерома К. Джерома на посту редактора газеты “Сегодня”.
Работа в лондонских изданиях давала материал для его работ, большинство их опубликовано в 90-е годы XIX века. Первый его роман, “Элиза” (1900), повествующий о простых жителях Лондона, не только прославил его, но и позволил проницательным критикам усмотреть в молодом писателе дар комедиографа. Но на русский язык переведено немногое. Несколько его юмористических рассказов было опубликовано в 1913 году (библиотечка “Сатирикона”), и один его рассказ вошел в подборку смешных историй английских писателей, изданных в 1924 году.
В рассказе “Небесная лавка” вымысел переплетается с действительностью. Герой его, ничем не примечательный школьный учитель, полон честолюбивых замыслов, но не желает тратить усилия на их воплощение в жизнь. Возвращаясь в кэбе из театра, он попадает на другую звезду, и с ним начинают твориться чудеса: разговаривать лошадь, а в магазине торгуют необычным товаром: политическим успехом, литературной известностью, личным обаянием. Он спешит набрать этого товара как можно больше, пока девушка за прилавком не напоминает ему, что больной отец его в богадельне, ему нужны помощь и поддержка, а все славолюбивые устремления не что иное, как суета сует.
Я расскажу вам о том, что произошло со мною год назад. С той поры время словно остановилось для меня, хотя я и жду перемен. Я в глубокой растерянности. Может быть, вы посоветуете, как мне быть…
А начиналось все так. Томас Пигг, мой приятель еще со времен учебы в колледже, прислал мне билет в театр на спектакль “Прекрасная Алиса”. Пигг сопроводил свой подарок запиской, где сообщал, что с удовольствием составил бы мне компанию, если бы не вывихнул ногу. Потом уж я узнал, что это неправда, что купил он билет по ошибке — клюнул на объявление. От тех, кто смотрел “Прекрасную Алису”, он узнал, что спектакль этот неудачный, а вот пьеса “Темный переулок” — замечательная вещь. Вспомнив, что у него есть билет на “Алису”, он решил сбыть его с рук. Он предложил его сначала своей тетке, а затем портному. Но и тетка, и портной отказались. И тогда — только тогда — он прислал его мне. Это было, откровенно говоря, свинством с его стороны. Я с самого начала подозревал подвох, поэтому был сдержан в проявлении благодарности.
Тем не менее я решил воспользоваться предоставленной мне возможностью: в театрах я бывал нечасто, а в партере сидеть мне и вовсе не приходилось. Принарядившись, я позвонил домовладелице, чтобы сообщить ей, что вернусь поздно. На самом деле это был повод для того, чтобы показаться перед ней во всей красе — пусть, мол, знает, что я хоть и снимаю скромное жилье, однако образ жизни истинных английских джентльменов мне не чужд. Хозяйка посматривала меня с восхищением, а потом спросила, не хотел бы я еще и цветок в петлицу.
— Нет, благодарю покорно, — рассмеялся я, — цветы уже не носят.
Я заметил, что эти слова произвели на нее впечатление, и меня это обрадовало. Но по пути в театр я встретил нарядно одетого человека, у которого в петлице заметил розу. И тогда я подумал, что и мне не повредит, если последую его примеру. Я купил за шесть пенсов гардению. На мой взгляд, я не сделал ничего особенного, однако это желание повлекло за собой события, памятные мне по сию пору.
Что касается самого спектакля, то я покривил бы душой, если бы сказал, что он мне понравился. Народу в театре в тот вечер было мало. Молодые люди в партере знали друг друга, но никто из них не знал меня. Два человека пришли после меня в шапокляках, и они затмили мой простой шелковый цилиндр. Этот факт заставил меня еще в большей степени ощутить свое одиночество среди людей. Я наделен особой чувствительностью, которая заставляет меня страдать, но в то же время позволяет замечать и некоторые особенности в поведении людей, скрытые за безукоризненными манерами. Например, увидев, что обитатели партера ведут себя так, будто весь мир принадлежит им и больше никому, я попытался перенять их безмятежный вид и сохранял его до конца пьесы.
На поведение человека влияет то, что его окружает. В этом я сам убедился, сидя в первом ряду партера. В театре царила атмосфера изысканности, которая всецело подчинила меня себе, и я ощутил, что мое положение помощника учителя, прозябавшего в частной школе, не достойно меня. Оно не для джентльмена. И хотя я знал, что ничего не могу изменить, однако говорить себе такое мне нравилось. Мое прежнее стремление к экономии неизвестно куда подевалось. Я почувствовал, что должен отправиться домой непременно в кэбе. Это, возможно, будет стоить два шиллинга, но, по крайней мере, я не буду выглядеть нелепо. Идти домой пешком запрещали мне эстетические принципы, прорезавшиеся после того, как я посидел в первом ряду партера. Я нанял четырехколесный кэб, хотя раньше не мог себе позволить подобной роскоши. “В конце концов, — рассуждал я, приоткрыв окно, — что значат деньги? Мы не знаем истинной цены того или иного товара. Она, эта цена, относительна и преходяща. Да и что имеет истинную цену? Что такое деньги? — повторял я под грохот колес. — Что они значат?”
Видимо, я задремал, думая об этом, ибо внезапная остановка кэба заставила меня очнуться. И хотя я был уверен, что еще не добрался до своего дома, все-таки выскочил из кэба. К своему изумлению, я обнаружил себя на безлюдной улице, вымощенной хрустальными плитами, на которой звучала дикая и разнузданная музыка. По одну сторону улицы я увидел невысокую каменную стену. По другую стояли дома, но было темно, и я не смог как следует рассмотреть их. Дом, возле которого остановился мой кэб, был ярко освещен и напоминал магазин. В окне я не заметил никакой вывески, но над дверью прочел: “Джозеф, торговец”.
— Эй, ты! — закричал я сидящему неподвижно кэбмену. Руки его держали поводья, хотя глаза были закрыты. — Куда ты меня завез?
Он не ответил и не подал вида, что слышит меня, зато обернулась лошадь. Музыка вдруг смолкла.
— На звезду, — вдруг сказала лошадь. — Посмотри через парапет.
Я не мог сдержать своего изумления по поводу разговорчивости лошади. Я всегда знал, что лошадь — это несчастная и бессловесная скотина и говорить может только в баснях и сказках.
— Прекрати обо мне так думать, иначе я разобью кэб, — прочитала мои мысли лошадь. — Почему ты не можешь перегнуться через парапет, как тебе сказано?
Я прошел по гладко вымощенной улице и перегнулся через низенькую каменную ограду. Вид отсюда открывался изумительный. Внизу было темно, и эту темноту украшало множество золотистых звезд.
— Самая маленькая звездочка — это мир, который ты только что оставил. А то место, где сейчас находишься, — мир, где ты должен быть, — говорила лошадь.
Я знал, что это невозможно и ненаучно. Прислонившись к стене, я пытался разобраться. Не привиделось ли это мне? Видимо, в последнее время от переутомления я стал плохо соображать.
— А ты и раньше не блистал умом! — бесцеремонно прервала мои мысли лошадь и зашлась смехом, напоминающим рев.
Я не обратил внимания на замечание невоспитанной скотины и продолжал размышлять. Отдых и лекарства восстановят мои силы. Я решил зайти в лавку бакалейщика, чтобы узнать, где живет доктор. Как только я пересек улицу, лошадь исполнила государственный гимн торжественным ржанием. Я толкнул дверь и вошел в помещение. Прилавки и полки магазина оказались пустыми. По другую сторону прилавка поинтересовались:
— Чем мы можем быть вам полезны?
Продавца я не заметил и сказал, что хотел бы его увидеть.
— Вы не можете видеть меня. Кажется, я оставил свое тело внизу. Джеймс! — голос невидимого торговца позвал кого-то находящегося, скорее всего, в дальнем конце магазина. — Что случилось с моим телом? Утром оно у меня было.
Голос мальчика отозвался:
— Ты забыл его в подвале, Джозеф, когда упаковывал кошмары.
— Ах, да! Верно, Джеймс.
— Но, — сказал я, — я не могу видеть и Джеймса.
— Вы очень любознательны. Так вот: у Джеймса есть тело, но оно ушло помыться. Неужели вы хотите, чтобы Джеймс оставался грязным?
— Я, например, сам мою свое тело, — вежливо заметил я.
— А мы так не делаем. У нас магазин, а не прачечная.
— Вы уж простите меня, но я здесь впервые и не знаю ваших порядков, — ответил я. Меня так и подмывало посмеяться над странными продавцами.
И вместе с тем я понял, что не имело смысла спрашивать здесь про врача. Если мне почудилось, что я попал в лавку, то задавать такой вопрос было глупо. А если магазин существует на самом деле, то, скорее всего, я не нуждаюсь в услугах врача. Я окончательно запутался и спросил на всякий случай:
— Я полагаю, вы — мистер Джозеф?
— Да, я — Джозеф. Будьте добры, скажите, что я могу для вас сделать.
— Что ж, — сказал я, — если судить по состоянию вашего прилавка и полок, на которых я ничего не вижу, вряд ли вы сможете обслужить меня.
— Конечно, не видите, — в голосе почувствовалось раздражение. — Вы и не можете видеть абстракцию. Я — абстрактный продавец. Будьте любезны, прикройте дверь, а то дует, я боюсь сквозняков.
Я прикрыл дверь. Я не мог прийти в себя от изумления: значит, по другую сторону прилавка находился абстрактный продавец. Я спросил его:
— Как, по-вашему, сахар — абстрактное понятие?
— Конкретное, — последовал ответ, — и если вы считаете его абстрактным, то глубоко заблуждаетесь. Кстати, у нас нет сахара. Если бы вы хотели кристально чистую и бескорыстную любовь, то у нас она есть, хоть и не пользуется большим спросом. Интересуются лишь ее непристойными видами. Говорят, они приятнее.
— Ах! — воскликнул я. — Значит, вы имеете дело с абстрактными существительными?
— Вроде того. Вы неуклюже выразились, но правильно. Мы снабжаем или, точнее, отовариваем все чувства в Солнечной системе, но торговля ими сейчас идет не очень бойко. Гораздо лучше у нас идут дела в отношении состояний бытия. Мы, например, только что получили новый ассортимент смертей. Не желаете ли приобрести какую-нибудь?
Я вспомнил, что в моем кармане завалялась пара соверенов и несколько серебряных монет, и решил с их помощью внести в свою жизнь разнообразие. А оно мне было нужно позарез, ибо вся моя жизнь проходила серо и скучно, я страдал от унылого существования, жаждал перемен, неважно каких — мнимых или настоящих.
Меня заинтриговало упоминание Джозефа о чистой любви. Скажу откровенно: я не пользовался успехом у женщин. У меня, конечно, развито чувство собственного достоинства, а между тем женщины считают меня нервным. Я сдержан в проявлении чувств, видимо, это восстанавливает их против меня. Почему-то я никогда не мог сказать ни одной из них то, что хотел бы. Часто, глядя на молодую девушку, я думал: если бы она могла знать, какой я на самом деле человек, если бы она понимала, что я — жертва обстоятельств, таких, как бедность, и следствие этого — замкнутость, то не презирала бы меня так откровенно.
— Конечно, я что-нибудь куплю, — сказал я. — Но для начала хотел бы ознакомиться с некоторыми образцами той необычной любви, которую вы упомянули.
— Милый мой! — взорвался голос мистера Джозефа. — Сколько же повторять вам? Вы не можете видеть образцы. Вы можете только почувствовать их, если захотите. Джеймс!
— Да, Джозеф, — ответил голос мальчика из другого конца магазина.
— Поищи что-нибудь из чистой любви.
— Слушаюсь.
— А теперь, — продолжал мистер Джозеф, — располагайтесь удобнее в этом кресле. Ноги не скрещивайте. Голову слегка поверните. Если вам покажется, что слишком светло, пару раз моргните. Не хмурьтесь. Так, хорошо. Не двигайтесь! Вот мы и готовы.
Внезапная вспышка света ослепила меня, я зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел себя не в лавке, а в скупо освещенной оранжерее. Я продолжал фразу. Как звучало ее начало, я так и не узнал.
— …Нет и не было никогда, — говорил я. — Наконец-то я сказал вам об этом, а теперь должен уехать. Позвольте проститься с вами перед тем, как я покину Англию. Как пишут в любовных романах, мужчина просил бы пожать на прощание руку дамы или даже поцеловать ее, но я не прошу и даже не желаю ни того, ни другого.
Я взглянул на девушку, к которой обращал эти слова. Я никогда раньше ее не видел. Но она мне кого-то напоминала. На ней было белое платье, но рассмотреть ее лицо мне мешало какое-то тропическое растение. Я устремил на нее взгляд, полный страсти и отчаяния. Как ни странно, в эту минуту я чувствовал себя удовлетворенным: ведь я ее люблю! Девушка же сидела, отвернувшись от меня, плечи ее вздрагивали.
— Я сожалею, — продолжал я, — что заставил вас плакать. Я хочу, чтобы вы были счастливы, и только так…
— Я не знала, к чему это приведет, — всхлипывая, сказала она.
Сцена эта потрясла меня так, как будто это было на самом деле. Я как будто приобщился к той части мира, которая принадлежит людям сильных страстей.
— Прощайте, — продолжал я, — я не сделаю ничего такого, что могло бы повредить вам, о чем бы вы вскоре пожалели. Мне достаточно того, что я люблю вас, что по сравнению с тем отрезком жизненного пути, который мне остался…
Я так и не закончил фразы. Тускло освещенная оранжерея и девушка исчезли, и я вновь увидел себя в небесной лавке — так я стал называть необычный магазин, в который занесло меня той ночью.
— Вам понравилось? — услышал я голос мистера Джозефа.
— Да, — сказал я нерешительно, — это великолепно, это возвышенно. Но не думаю, что я в состоянии заплатить за это. Фунта хватит?
— Мы продаем это не за фунты, а за приступы.
— Тогда, — сказал я, — я возьму за шесть приступов.
— Джеймс, шесть за чистую любовь.
— Хорошо, — ответил голос Джеймса.
На какое-то мгновение я попытался восстановить в своей памяти образ красивой девушки в белом, которую только что видел. Я спрашивал себя, с чего началась моя первая фраза и чем закончилась последняя. Казалось, я на какое-то время поднялся на высоты любви, почувствовал уважение к себе. Меня прервал мистер Джозеф:
— Что еще желаете заказать?
— Я бы очень хотел… — помявшись, ответил я, — хоть немного настоящего счастья.
— Понятно, — сказал мистер Джозеф и тут же начал объяснять: — Счастье — это смесь различных компонентов. Вы покупаете компоненты и смешиваете их. К сожалению, они не обеспечивают нам высоких доходов. У нас есть такой компонент, как литературная известность, которая приносит большое удовлетворение. Большим спросом пользуется политический успех. Есть еще религиозная экзальтация. Но в последнее время она нужна немногим. Продажная любовь не дорога, но нам жаловались, что она быстро изнашивается. Разумеется, есть еще и смерть от утопления, смерть…
— Достаточно, мистер Джозеф, — прервал я его, — я не испытываю ни малейшего желания умереть. — Я уже решил, что должен произойти еще один эксперимент; ведь даже подмастерья бывают честолюбивыми. — Хочу примерить на себя политический успех.
Мистер Джозеф с готовностью принял и этот заказ. Вновь мне показалось, что я покинул лавку. Я стоял на балконе, держа в одной руке шляпу, а внизу колыхалась толпа взволнованных людей. Я продолжал свою речь:
— …Не нарушающие национальных чувств… — аплодисменты, — что является самым достойным, самым правдивым… И лучший путь… — снова аплодисменты,— доказать тем, кто раньше имел другую точку зрения… даже если она и не заслуживает доброго слова… хотя я не говорю этого… Но доля истины в ней имелась… — а ведь слушают, слушают! — они заявляли, что испытывают те же чувства, что и все люди… особенно англоговорящие народы, к которым мы сегодня вечером с великодушием завоевателей к побежденным… — громкие приветствия, — можем позволить относиться снисходительно… Это касается не только личной жизни, но и общественной деятельности, — шумные и длительные приветствия.
Я отдал бы что угодно за то, чтобы мое выступление продолжилось. Я даже не знал, за кого или против кого выступаю. Но никогда в жизни я не переживал такого восхитительного упоения триумфом, сознанием своей власти над толпою.
Я очнулся и обнаружил, что валяюсь на полу, мокрый от пота.
— О, это было хорошо! — воскликнул я. — Изумительно! — Я поднялся и спросил, сколько стоит политический успех.
— Дорого, — ответил мистер Джозеф торжественно, — очень дорого, и мы продаем его за порывы.
Мне не хотелось уточнять дальнейшие детали. Я ожидал, что мистер Джозеф даст мне в кредит (в разумном количестве) литературную известность, благодаря которой впоследствии я верну ему долг. Но я подумал, что поступлю мудро, если отдам за политический успех всего лишь два порыва.
— Мистер Джозеф, — сказал я, — я даже не знаю, что еще заказать. Мне бы хотелось прейскурант и неделю времени, чтобы подумать. Я ведь никогда не покупал ничего отвлеченного. Сейчас у меня есть только чистая любовь и скромный политический успех. Вы могли бы позволить мне приобрести некоторую литературную известность, музыкальный талант, личное обаяние, популярность и удовлетворенность?
— Это слишком большой заказ, — ответил мистер Джозеф, — но мы постараемся выполнить и его. Джеймс, займешься этими заказами?
— Займусь, — отозвался Джеймс.
— И когда я получу их?
Ответа не последовало.
— Мне бы хотелось знать точно, когда я их получу, — продолжал я. — Но я вас не тороплю. Эти товары годны в любое время года. Если хотите, я могу назвать вам человека, который хорошо меня знает. Я не ожидал, что окажусь этим вечером здесь, иначе взял бы с собою больше денег. Однако если вы не возражали бы против того, чтобы взять два фунта в счет…
Я извлек из кармана два соверена и положил их на прилавок. И после этого поднял глаза. В последнее время мне казалось, что я утратил способность удивляться, и все же был поражен. По другую сторону прилавка стояла молодая девушка! Вероятно, мне следовало описать ее как ангела, хотя у нее не было ни крыльев, ни ореола. Это было прелестное создание в чем-то свободном и белом; высокая, стройная, с лицом хоть и бледным, но исполненным одухотворенной красоты и серьезности. Глаза, казалось, печально смотрели на что-то далекое, видимое ей одной. Ее длинные темные волосы свободно струились по плечам. Я долго смотрел на нее, прежде чем обрел дар речи.
— А где мистер Джозеф? — наконец вымолвил я.
— Джозеф и Джеймс, — сказала она тихим мелодичным голосом, — ушли вниз, чтобы кормить тело Джозефа. Они послали к вам меня. Что это такое?
Она подняла два соверена, которые я положил на прилавок.
— Сущая безделица, — ответил я. — Я решил рассчитаться поскорее. Если бы я знал, что окажусь здесь, то захватил бы больше денег.
— Пожалуйста, уберите их, — медленно проговорила она. — Они не имеют никакой ценности. Я скажу почему, но не сейчас.
Восхищенный ее красотой, я с трудом находил слова. Это было очень глупо с моей стороны, но я не запомнил ее лица. Я даже не знал ее имени, но мне показалось, что я ее где-то встречал, и тут же я сказал ей об этом.
— Нет, — возразила она, — вы видите меня впервые. Когда-нибудь вы узнаете, как меня зовут. Я наблюдаю за вами уже давно, а иногда оказывалась рядом с вами.
Почувствовав, что я не верю ей, она взглянула мне прямо в глаза и, перегнувшись через прилавок, стала что-то шептать. И я понял, что она действительно знала меня. Какой-то невидимый барьер, все это время отделявший меня от нее, вдруг рухнул.
— Я рада, что вы наконец-то здесь, и теперь могу поговорить с вами, — продолжала девушка. — Нас никто не видит и не слышит. Мы здесь одни.
Щеки мои вспыхнули, и голос задрожал.
— Ни одна женщина на всем белом свете не говорила мне того, что сказали вы.
— Вы не сердитесь на меня за это? — спросила она.
Я полюбил ее с первого взгляда, но сказать об этом не осмелился и лишь с восторгом смотрел на нее. И наконец выдавил из себя:
— Вы прекрасны.
— Да, но сейчас это не имеет значения. Тела здесь прекрасны, их не портят души. Если бы я могла изменить вас, вы бы стали таким же, как мы. Меня уже предупреждали, что вы будете смотреть на меня так, как на вашей земле мужчина смотрит на женщину. Мне этого не понять. Прошу вас, не смотрите на меня так!
— Я ничего не могу с собой поделать. Мне не оторвать от вас взгляда. — Как у большинства застенчивых людей, у меня иногда бывают приступы смелости, и я продолжал: — Неужели вы не понимаете, какую власть имеет привлекательная женщина над мужчиной? Вы не знаете, отчего краснеют щеки и пристален взор, почему дрожит голос? Все же я надеюсь, что земная любовь придет и к вам.
— Ради высшего можно пойти и на низшее, — вымолвила она. — Но это не то, что мне нужно. Этой ночью я страстно хотела научить вас иной любви. Но теперь, когда я столкнулась лицом к лицу с вами, я теряю дар слова. Так и хочется мне назвать вещи своими именами, но в вашем мире так не принято, ибо между мужчинами и женщинами большая разница. Я не должна стесняться говорить с вами на эту тему, ибо нет ничего постыдного в нашей любви. А вы ее стыдитесь. Вот почему я первая заговорила об этом, хоть и шепотом. И вот почему я сказала, что никто нас не слышит. Я поступила так ради вас.
Она замолчала и вздохнула.
— Почему вы вздыхаете? — спросил я.
— Потому что не могу сказать о том, чего хочу.
— А все-таки попытайтесь, — сказал я.
— Нет, сейчас это бесполезно. Что вы купили?
Я протянул ей список своих покупок, и она прочитала его. Мне показалось, что он ее опечалил.
— Вы купили не самое лучшее, — сказала она. — Но за них вы отдадите все, что у вас есть. С вас гардения.
— Неужели этот цветок дороже двух соверенов?
— Да, у нас нет цветов. Цветы — самое чистое, что есть на вашей земле.
— Но он вот-вот завянет.
— Нет, — сказала она. — Он умер бы у вас, но здесь не умрет никогда.
Я положил цветок на прилавок и заметил, что он и в самом деле выглядит как только что сорванный.
— Если бы я знал, — сказал я, — я бы завалил свой кэб цветами. Смогу ли вернуться сюда?
— Нет… никогда.
— Тогда позвольте заменить те вещи, что я купил, другими. Они мне казались возвышенными и благородными, особенно чистая любовь.
— Да, вы должны заменить их. Вы недооценили любовь, потому что она была чистой, но именно она заставила вас почувствовать себя благородным…
— И что мне купить тогда?
— Не покупайте ничего. Если бы вы оставили у себя те товары, которые вы заказали, вы бы возвысились над бессмысленным миром, но немного. Вас бы называли великим поэтом, выдающимся государственным деятелем, но не более того. Вы бы просто ограничились у себя на земле земными возможностями. Все это — суета сует. Вам не нужно ничего покупать. Только один-единственный шаг приблизит вас ко мне. И лишь одно может быть самым ценным.
— Это отказ от того, чего мне хотелось больше всего в жизни? — понял я.— Я вас послушаюсь: оставлю здесь все, что купил. А взамен вы дадите мне самое лучшее, но для кого?
— Для вашего отца.
Я понурил голову, почувствовав стыд. Мне бы не хотелось говорить на эту тему, но она, слегка коснувшись моей руки, заговорила очень тихо, так, что я с трудом слышал ее:
— Да, для вашего отца. Мой бедный мальчик, между вами и мною не должно быть никаких тайн. И мы не должны стесняться друг друга. Я знаю все. В том же приюте, где когда-то умер ваш дед, теперь находится ваш отец. Он лишился рассудка, ужасный мрак простерся над ним. Он лежит там, жалобно стонет и…
— Замолчите! — вскричал я. — Сжальтесь надо мной! Вы правы. Дайте для него самое лучшее, что есть у вас.
— Пусть будет по-вашему, — согласилась она и добавила: — Ваше время истекает. Но вы сделали первый шаг. И мы вместе продвинулись к священному единству новой любви. Пойдемте же и посмотрим на звезды, я расскажу вам о них…
Она вышла из-за прилавка. И мы вместе покинули помещение. Она шла босая по хрустальным плитам. Я не сводил с нее восхищенных глаз. Кэб все еще стоял там. Лошадь взглянула на нас, усмехнулась, обнажив желтые зубы, и ехидно пропела:
— Идет наш голубчик!
— Ты грубая скотина! — сказал я сердито. — Если скажешь еще слово, я возьму кнут, буду лупить тебя, пока не слезет шкура.
— Да брось ты, — ответила лошадь. — Ты же еле держишься на ногах от усталости. Тебе пора баиньки.
Я заметил, что девушка не обратила никакого внимания на невоспитанную тварь. Она перешла улицу и перегнулась через низкую каменную стену, положив на парапет тонкую руку, и ее красивая голова легла на нее. Я последовал ее примеру.
— Там — другие миры, — сказала она, указывая пальцем вниз. — Кажется, будто они созданы только для того, чтобы греть и светить. Но не верьте этому. На каждом из них имеется жизнь, каждый существует во имя чего-то…
Проклятая лошаденка оказалась права. Я уснул, положив голову на руки, сложенные на парапете. Никогда не прощу себя за это, но бороться с надвигающейся дремотой я не мог. Я не знаю, как долго я спал, но что-то, словно подтолкнув меня, заставило пробудиться. Она уже стояла на дороге, пристально глядя вверх, и странный свет лился из ее глаз. Конечно, опять я застал середину фразы:
— …Видела бы в вас всего лишь бедного маленького учителя, не очень красивого соню, наряженного во фрак, слишком тесный для него. И я вижу это. Но если бы вы были помещены в наш мир, вы бы знали так же много, как и я. Вы бы приобрели больше опыта, многое обдумали. Но вы отправляетесь в другой мир.
— Это несправедливо, — вставил я.
— Вы не правы, хотя и не можете думать иначе. И скоро убедитесь в этом.
— Когда? — спросил я.
— В тот день, когда узнаете мое имя. И земная любовь, которую вы чувствуете ко мне, воплотится в новую любовь. И мы вместе выйдем из мрака в свет.
— Да где он, этот свет?
— Взгляните вверх. Звезд больше нет, и все кажется темным. И темнота течет, как река. Но и река окажется в прошлом, и прошлое погрузится во мрак, и оба мы вступим в свет.
— А теперь, — послышался голос лошади позади нас, — присоединяйтесь ко мне, исполним на прощание гимн.
— Зачем, — обозлился я, — зачем это создание лезет со своими дурацкими предложениями?
— Ах, эта моя рассеянность! — усмехнулась скотина. — Мне показалось, что я присутствую на встрече миссионеров, и решила поддержать беседу.
— Ты не должна вмешиваться, когда говорит дама, — сказал я.
— Дама?! Эта помощница торгаша, пичкающая тебя своими нравоучениями,— дама? Уж не смеши меня! — животное противно заржало. — Садись в кэб, дурачок, и поехали домой. Дома все-таки лучше.
Я подлетел к кэбу, схватил кнут и выскочил на середину улицы, намереваясь проучить вредную тварь. Но животное весьма ловко лавировало. Я замахивался, иногда исхитрялся стегнуть кэб, но ни разу не попал по лошади. Все это время кэбмен пребывал в неподвижности. Внезапно скотина устремилась прямо на меня. Я упал у парапета. Поднявшись, я огляделся вокруг.
Девушка исчезла.
Я замер посреди дороги. Лавка была все еще освещена. Я толкнул дверь, но она оказалась запертой. Сколько я ни тряс ее, как громко ни взывал, ответа не последовало. Бросился я обратно к лошади, намереваясь вздуть ее как следует, но сломался кнут.
— Ну же! — кричала лошадь. — Дурачок, лезь в кэб, и давай выбираться на белый свет.
На какое-то мгновение я ощутил себя слабым, больным и беспомощным. Отшвырнув сломанный кнут, я уселся в кэб, который тут же помчался во весь дух. Я закрыл лицо ладонями и разрыдался.
Наконец послышался гул лондонских улиц. Мы оказались неподалеку от моего жилища. Кэб остановился возле моего дома, и я вышел. Кэбмен понятия не имел о том, что случилось; он выглядел бодрым и веселым. Говорить о чем-либо с ним было бесполезно. Я заплатил ему втрое дороже за проезд и возместил утрату кнута, хотя он так и не заметил его пропажи.
Я был очень утомлен и вскоре заснул, как убитый. Я отказался от славы во имя того, чтобы принести пользу своему отцу и помочь вернуть ему душевное здоровье. Я принес себя в жертву. Он должен приехать в Лондон и жить со мной. Спустя много лет мы наконец-то увидимся и поговорим по душам. С этими мыслями я уснул.
Утром я вскочил, схватил свое платье. Нет, то, что случилось ночью, не было сном. Гардении не оказалось в петлице, значит, отец снова обрел разум, подумалось мне. Если бы я еще раз встретил ее, то непременно бы поблагодарил. Внезапно в мою дверь постучали.
— Я встаю, миссис Смит.
— Вам телеграмма, сэр.
Телеграмму положили под дверь. Я развернул ее. Она была от врача из того приюта, где находился отец.
“Ваш отец внезапно скончался сегодня утром. Приезжайте как можно скорее”.
И больше ничего. Я не знаю, что делать. Я чувствую, что должен увидеть ее, чтобы спросить, почему так получилось. Я ничего не понимаю. Но, увы! Не могу попасть к ней.
А потом я получил письмо от директора школы, где работал. Он писал, что мое поведение стало странным. И советовал мне оставить работу, чтобы заняться своим здоровьем. Миссис Смит говорила мне, что я хоть и настоящий джентльмен и всегда вовремя плачу за жилье, но другие квартиранты боятся меня, да и она иногда пугается. Она искренне сочувствовала мне, но умоляла, чтобы я выехал из ее дома.
Что ж, я уволился, а сегодня вечером соберу вещи и съеду из квартиры, которую снимал все это время. Я одинок и несчастен.
Предисловие и перевод с английского Зинаиды Богдановой