Из венка новелл «Песня странника»
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2007
Галина Александровна Вайгер родилась в 1965 году, окончила МГИК и Литературный институт. Работает заведующей литературной частью Московского театра русской драмы “Камерная сцена” под руководством Михаила Щепенко. Публиковалась в альманахах “Апрель”, журнале “Наша улица”. Живет в Москве.
…Ты похож на свою землю, которую я люблю,
она преисполнена музыки и поэзии,
и при каждом касании я слышала ее голос.
Пройдет много времени, я обернусь к своим дням и скажу с радостью:
когда я была молода, я любила человека из Шумадии…
Много раз думала о том, что человек похож на землю, его породившую. Мы словно бы впитываем в себя при рождении рельеф и темперамент земли и становимся ее проявлением. Я с Камчатки. И ширь океана, вулканы и гейзеры — навсегда запечатлены во мне, я — навсегда женщина вулканического происхождения, несмотря на то, что живу в Москве уже тридцать лет.
Равнины, моря, степи, горы — это не только ландшафт, не только внешние знаки земли — это еще и внутренние свойства людей, рожденных на этой земле.
Я всегда так чувствовала. Но когда мне была дарована встреча с Сербией и Черногорией, почувствовала еще раз, насколько это верно: величественные белые горы (просто Белогория какая-то), отвесные скалы, уходящие в облака; рядом, чуть ниже, горы, поросшие реликтовыми соснами, туей, кипарисами, эвкалиптами, и, как облако, зависает густой аромат над ними. Еще ниже — бирюзовое море, кружевом берега образующее бухты и заливы…
В одной маленькой стране так много сокровищ! И это природа. Если бы не было ничего другого, то и тогда можно было бы восхититься этой землей, но когда постигаешь скрытые в горах настоящие богатства этого края — его монастыри и церкви, тогда понимаешь, что народ этот — поистине небожитель. В каждой складке горы — монастырь, на каждой вершине, словно корона, величественный в своей скромности храм.
Господь дарил мне эту страну не спеша. Еще в России я встретилась с удивительными людьми — сербами — и полюбила этот народ. Потом я стала читать сербскую духовную литературу — книги Святителя Николая (Велимировича) и Иустина Поповича. И ко мне постепенно стало приходить осознание души этого народа. Стала читать книги об истории страны и дивилась тому, насколько пересекаются наши судьбы. Потом мои друзья — Елена и Андрей Мунтяны приехали в Черногорию, и он — художник и иконописец — подарил сербскому монастырю Рустово свою икону Иверской Божьей Матери, а она — писатель и драматург — написала глубокую пьесу, замысел которой рождался на этой земле. Но об этом я подробно расскажу позже, потому что именно эта русская икона, написанная русским художником, привела меня к сербско-черногорской земле, где мне были явлены многие чудеса.
Удивляет другое: Россия и Сербия… Одна словно в зеркале другой.
Битва на Куликовском поле, а через девятнадцать лет — сражение на Косовском поле. И надо сказать, что в языковой среде сербов герои и события Косова звучат постоянно; к сожалению, мы — русские — не так часто в повседневной жизни вспоминаем Куликовскую битву, а к сербу зайдешь, обязательно тебе скажут: будь как князь Милош, как царь Лазарь, как Милутин, а это значит: будь честен, будь храбр, будь в выборе своем высок и духовен. Как царь Лазарь, выбравший царство небесное вместо царство земного. Как принц Растко, стяжавший себе и стране своей путь духовный и ставший великим святителем Саввой; отказавшись стать королем Сербии, он стал первым архиепископом Сербским, и отныне, с 1222 года, вся история страны пошла по линии духовного выбора. Интересно, что престолонаследник отказался от власти и тем самым укрепил власть — это наглядный пример того, как духовность создавала и укрепляла государственность.
И сегодняшний день опять дает нам явные аналогии, словно бы Господь, чтобы лучше себя увидеть, дал нашим странам возможность взглянуть на себя со стороны. Распался Советский Союз, и дробятся, отмежевываются друг от друга народы России и, желая стать самостоятельнее, только ослабляют себя. Куда же может уйти от России Белоруссия? Как можем мы жить без Малороссии, разве не с Киевской Руси начиналась наша история? А Грузия? Армения? Все другие республики? Разве не богаче мы были, когда были вместе?
Так и Сербия, Черногория, Хорватия, Босния и Герцеговина, Словения, Македония и Республика Сербская. Каждая из молодых новоявленных стран, словно взрослеющий ребенок, пытается доказать свою самостоятельность ценой ошибок и падений. “Я сам”, которое распространяется на целые народы, вызывает печаль и сожаление. Один народ, одна история, один язык… и когда все это было спаяно одной верой, то и победить этот народ было невозможно, и сохранился он при внешнем поражении и пятисотлетнем турецком рабстве только благодаря своему внутреннему единству и молитвам великих предков: Симеону Мироточивому, Святителю Савве, королю Владиславу, монахине Анастасии — матери великого Саввы… — и это все одна семья. Удивительный пример, когда один род становится поистине духовным корнем, из которого растет древо сильной, знающей свое предназначение, нации.
Я так ждала встречу с этой землей! 15 июля приехала в Черногорию, в город Будва, и знала, что через день будет торжественное открытие нового храма в монастыре Рустово. Андрей Мунтян, икону которого должны были перенести в выстроенный храм, постоянно из Москвы связывался с духовником монастыря отцом Бенедиктом и настоятельницей матушкой Синклетикией.
Ранним утром за нами заехала подруга Алены Мунтян — Ирина Соломка, которая и встретила, и разместила нас в этом городе, а теперь еще как настоящий гид показывала все ближайшие монастыри. Мы поднялись на машине наверх, и перед нами, словно на полотне художника, встала величественная панорама: с вершины горы, коронованной небольшим храмом, открывается вид на море, на остров Святого Николая (здесь говорят: Свети Николай), под нами Будва, но с такой высоты город почти не виден, а только угадывается; несмотря на ранний час, возле самого храма много людей, не все помещаются в маленькой церкви, бульшая часть — на улице.
Удивило меня сразу несколько обстоятельств: скромное убранство снаружи — только серые тесаные камни, слагающие домик, да колокольня над ним в три окошка, символизирующая Троицу. Потом я узнала, что так выглядят почти все храмы, — только старинные сербские монастыри, задушбины королей (то есть строительство храма за спасение души, за душу), имели хоть и сдержанный, но более богатый вид. И тем более при такой внешней скромности удивляет внутреннее богатство расписных стен. Фрески украшают весь храм.
Священнослужители выходят из старого храма под звон колоколов и направляются к только что отстроенному деревянному, сложенному из смолистых бревен, как русская избушка, храму. Войти невозможно, он маленький, а народу много. Я стою в стороне и наблюдаю, слушаю трансляцию. Понимаю почти каждое слово. Служба идет на старославянском языке, как и в России.
Россия — Рустово. Какое-то удивительное созвучие… Икона русского художника на этих стенах… Странное ощущение, что сейчас, здесь, идет соединение наших судеб, точка пересечения наших путей. Слышу разговор и понимаю удивительное: храм этот, построенный в честь новомучеников русских — последнего императора Николая и его семьи, — стоит на костях сербских мучеников, при строительстве храма найденных и датированных XIII веком. Эти медовые черепа легли в основание храма. И духовник Оптиной пустыни — отец Илий — благословил замысел постройки церкви в честь последнего русского царя. Русским архитектором был возведен храм. Вот тебе и точка проникновения одного народа в другой, сопряжение двух культур!
Я еще полна этого удивления. Подхожу под благословение к отцу Бенедикту. Вижу его лучистые глаза, на стене Иверскую икону Божьей матери. Меня охватывает необъяснимое чувство восторга, узнавания, удивления. Андрей рассказывал, как сама икона диктовала, как себя писать. Он хотел написать один поворот головы — получался другой, хотел изобразить одно лицо — получалось другое, тогда он отдался на Божью волю и с удивлением наблюдал, как из-под его кисти рождалось тонкое лицо в обрамлении пунцово-красных одежд. Удивляли глаза. Они были совсем живыми: зрачки расширялись, если подходишь совсем близко, и сужались, если подходишь вплотную. Два года стояла икона в его доме, и мы встречали с ней Рождество. Алена — жена Андрея — называла ее хранительницей дома. Интересно, что, когда икона была закончена, художник хотел ее подписать, как обычно делал со своими картинами, но икона упала на него. Андрей потерял сознание, а тяжелая доска немного раскололась. Он понял, что не имеет права на авторство. Образ рождался самостоятельно, он только помог воплотиться.
…И вот теперь я стояла в сербском храме перед этой иконой. Как не случайно она попала сюда. Андрей с сыном поехали в горы: перед возвращением в Москву хотели купить в деревне мед и вино, у ручья встретили монахиню. Разговорились, он сказал, что художник. А в фотоаппарате был снимок Божьей матери — перед отъездом он сфотографировал ее, чтобы была она рядом, в пути. Монахиня увидела и приложилась прямо к изображению на маленьком экранчике: “Какой образ! Нам бы такой в монастырь!” — “А что за монастырь?” — “Да тут рядом совсем, Рустово называется. Пойдемте, я вам покажу”.
Вот так и нашла свое место икона и через полгода торжественным крестным ходом была внесена в этот храм.
Поистине неисповедимы пути Господни.
На следующий день мне предстояла поездка в Сербию. Это была не только встреча со страной, но и очень важная для меня встреча с дорогим мне человеком. Мы должны были за три дня объехать все основные монастыри, о которых я так много читала в Москве. Не буду долго рассказывать, как непросто было пересечь границу когда-то единой страны, как весь день накануне мой друг провел в министерстве и у юриста, чтобы сделать и переслать мне вызов. И вот я в долгожданной и такой любимой Сербии.
Первой нас встретила Студеница. Великий монастырь, выстроенный Симеоном Мироточивым. Мы ехали к нему весь день по узким отвесным дорогам. За три километра до монастыря — на дороге обвал: пути нет. А мы проехали к тому моменту двести километров. Значит, еще столько же на обратный путь да плюс новая дорога на Студеницу, если она нас к себе подпустит. И по простой-то дороге это не легко: пятьсот–шестьсот километров, а по горному бездорожью — вдвойне. Мы ехали и смеялись: то ли подвиг, то ли авантюра? Потом ехали молча и молились: то ли грешники мы, то ли мученики, достойны ли будем войти под эти вековые стены?
Монастырь нас принял. Величественный. Светлый. Весь увитый цветущими розами. Вошли в храм: словно ангельское пение — юношеский хор. До сих пор слышу эти чистые голоса, а монастырь видится мне розовым — то ли оттого, что мы вошли в него в лучах заходящего солнца, то ли от пышных розовых кустов вокруг. Мощи Симеона Мироточивого, мощи его сына — Стефана Первовенчанного, его жены Анны (в монашестве Анастасии), ковчег, в котором его перенесли из Афона в Сербию и подаренный русской императрицей…
Как много святынь в одном месте. Рядом стоит более поздняя церковь — начала XIV века. Это задушбина короля Милутина — правнука короля Стефана Первовенчанного. Интересно, что сам король Милутин похоронен в Белграде, в монастыре Александра Невского.
Последним потрясением были слова монаха; когда мы пошли ставить свечи, то увидели при входе в монастырь один огромный мраморный стол. Надо сразу заметить, что в сербских монастырях свечи ставятся не в храмах перед образами, а на улице, в стороне. Делается это для того чтобы не опалить и не зачадить фрески. Всегда — одна столешница за живых, другая — за отошедших ко Господу. А в этом монастыре — одна и громадная. Мы спрашиваем: “Как так? Почему?” — и монах нам ответил кратко и мудро: “У Бога все живы”.
На следующий день мы посетили второй храм — Сопочаны. Там рано поутру разбудил меня крик птицы.
“Это кос, — сказали мне. — Косово потому так и зовется”.
“А далеко ли Косово?”
“За горами”.
Ответ смешной. Вся Сербия — с одной горы на другую, где больше — горы, где меньше — холмы. Сербы сами смеются: “Если разгладить всю Сербию, всю Черногорию, то получится Россия”. Конечно, я видела не всю Сербию, так и не попала в Шумадию, поросшую мягкими душистыми холмами в виноградниках и персиковых деревьях, мы проехали совсем близко от монастыря Жича, но не смогли заехать: у меня на все было три дня. В Будве с подругой остался мой маленький сын.
Но Сопочаны даровали мне тихое чудо. Нетленные ладони короля Уроша и мощи Косьмы и Дамиана — первых лекарей христианских. Накануне поездки, в Будве, у стен старого города, я, выходя из моря, наступила на морского ежа. Нога мучительно болела и весь день в поезде, и второй день по дороге к Студенице. А здесь постояла у мощей, помолилась за детей, близких и дорогих людей, а когда пошла обратно, даже не сразу поняла, что случилось, только мой спутник ласково смеется: “А ведь не хромаешь больше?” И верно, больше не хромаю и на ногу могу наступать. А вроде бы за себя и не просила… Так щедро было мне явлено одно из многочисленных чудес.
И, осыпанные этими не до конца еще осознанными дарами, мы подъезжали к монастырю Милешева. Этот монастырь был основан сыном короля Стефана Первовенчанного — королем Владиславом. Мы ехали по горам, над нами кружили два черно-белых аиста, в одном месте дорогу перебежала лисица. Неторопливая природная жизнь. Горы в виноградниках и в малинниках, здесь я попробовала сербской малины и узнала, что Сербия — крупнейший по всему миру поставщик малины, такой отборной, крупной, сухой и сладкой малины мне еще не доводилось пробовать. Мы хотели заплатить за нее, но работница на плантации только помахала рукой: “Ничего не надо. На здоровье!”
Подъезжаем к церкви Вознесения в Милешеве. Вот и цель моего пути. Я ехала в Сербию к Белому Ангелу. Весь мой долгий путь на поезде: через всю Черногорию, через туннели гор, как через долгую анфиладу комнат, через половину Сербии по серпантинам горных дорог — к этому удивительному образу. Это не просто символ Сербии. Это доказательство силы любви. Говорят, что написанная в ХIII веке фреска Белого Ангела родилась из-под кисти влюбленного в сельскую девушку художника. Каковы же были сила и чистота любви, если прошло восемь веков — и почти не реставрируемая фреска полна ярких красок, словно энергия любви охраняет и защищает ее? Стою и не могу дышать. Белый Ангел. Одно крыло у него опущено, другое поднято вверх, рукой указует он на веретено, словно вечность вьется, стягивая время, и тонкой нитью вяжется к земле. А быть может, эта тонкая нить — жизнь каждого человека? Ведь переходим мы от наших дедов к нашим внукам, словно проточный поток времени пропускаем через себя.
Говорят, что все лики эпохи Возрождения, с их мягкими линиями, только более позднее воспроизведение светлого лика Белого Ангела, не буду спорить. Возле этой удивительной фрески не хочется думать о параметрах искусства — хочется жить. И соответствовать той высоте, которую чувствуешь в этом образе.
Заканчивается мое путешествие. Прощаюсь с Сербией, прощаюсь со своим другом, подарившим мне эту удивительную землю, прощаюсь до нашей следующей встречи уже на моей земле — в Москве, в России. А хотелось бы на Камчатке. Но это как Господь дарует.
Еду в Черногорию.
Там ждут меня другие чудеса. Я попадаю в Острог — храм в скале на высоте две тысячи метров над уровнем моря. Отсюда пятнадцать лет правил митрополит Герцеговинский Василий Острожский (Йованович), а после смерти лик его отразился на скале его кельи, и выросла виноградная лоза, что само по себе — чудо. Триста лет виден на скале лик, и все эти триста лет растет над ним виноградная лоза, которая обычно не растет на высоте свыше двухсот метров, а здесь две тысячи! Плоды и листья ее приносят исцеление и разрешение бесплодным. Чудеса.
Чудеса. Это слово постоянно рождалось в моем сознании. И когда я ходила по храмам, и когда плыла в море, и когда стояла на вершинах гор, одна, в многоголосии тишины. Да, в горах тишина особая. Ее не пугает, не рассеивает ни громкое пение птиц, ни постоянное стрекотание цикад. Даже название деревенек там такое, словно цикады прострекотали: Бе-чи-чи, Ивано-ви-чи, Марко-ви-чи… чи-чи-чи…
Идешь в полнейшей тишине и только слышишь вокруг себя музыку этой земли, и земля эта вибрирует под тобой, словно попадаешь в силовое поле.
В Ловчене, у мавзолея Петра II Петровича Негоша — знаменитого сербского короля и поэта, я вдруг поняла, осознала характер этого народа. Я звоню другу и говорю, что стою на неимоверной высоте и передо мной открывается вид почти на всю Черногорию, виден Боко-Которский залив, даже Италия видна, а он мне отвечает: “Там очень красиво было, когда стояла маленькая часовенка. А сейчас этот громадный мавзолей в четыреста ступенек через гору — это поругание сербской скромности”.
Скромность. Вот это слово, определяющее характер народа. Это то, что угадывается в постройках церквей, — ничего снаружи — все внутри. Это то, что мне так полюбилось в сербской кухне — все очень просто и по-настоящему. Это то, что я в первую очередь увидела и полюбила в людях.
Последний день. Вот и пролетели мои три недели чудес. Завтра в Москву. Я поднимаюсь рано, еще до зари, и еду в монастырь Прасковица, основанный в 1050 году. Это рядом с Будвой, возле Свети Стефана — маленького чудесного острова, элитарной достопримечательности этих мест. Но мне интересней высокогорье. Поднимаюсь. В храме одна. Старые фрески. Тишина. Молитва. За удивительные дары, что подарил мне Господь, за близких моих и родных людей: там, в России, и здесь, в Сербии. Я упорно про себя называла все эти земли объединенным словом Сербия.
Вспоминаю, что совсем рядом, по этой же дороге, только пять километров вверх, будет Рустово, с которого началось мое путешествие по этой земле. Там Андрюшина икона, а он сам — сейчас в больнице, вчера созванивалась с Аленой. Смотрю на часы — еще очень рано. Иду в гору. Прошла немного. Останавливается маленькая белая машинка “Юго”, к этой марке у меня особо доброе отношение.
— В монастырь? Вас подвезти? — спрашивает меня седой интересный человек.
— Нет, спасибо, я хочу пройти ногами.
— На ваши ноги хватит. Мне два километра к дому. А остальные три вы сможете пройти сами.
Я колеблюсь. Так хотела сама подняться к Васильюшке в Острог, но не получилось: нашу группу везли до самого верха, так что сейчас мне хотелось воплотить свое желание и дойти до Рустова пешком.
— Я вас прошу: дайте мне совершить добрый поступок и подвезти вас. Это нужно мне.
Я сдаюсь и сажусь в машину. Он рассказывает мне о своей жизни, и я дивлюсь тому, как легко понимаю другой язык. Здесь как нигде понимаешь, что мы славяне. Что мы действительно братья. Этого человека зовут Света. Удивительные имена в этой стране: Вестко, Божидар, Радко, Света — имя мужское — Свет… Я рассказываю, что в Сербии нашла город XII века — бывшую столицу Сербии — город Рас, Сербское государство этого периода называли Рассия, а жителей — рассияне. “Так что мы с вами одной крови, — шучу я и жму его руку. — Хвала! До виденья!” — благодарю и прощаюсь напоследок по-сербски. “До свиданья!” — отвечает он мне по-русски.
Иду по узкой тропинке, ем ежевику. Читаю по дороге указатель: “Монастыр св. Спиридона”. Иду дальше. Небо надо мной светло-бирюзового цвета, как море на мелководье. Иду, переполненная счастьем, свободой и ожиданием. И вот — Рустово. Опять одна, как утром сегодня в Прасковице. На стене Иверская. Рядом Серафим Саровский. Напротив — наша Матронушка. Словно я у себя дома. Постучала трижды и вошла монахиня. Прочитала молитвы. Вышла. И еще дважды со стуком входила и читала те же молитвы. Наверное, так полагается по уставу, думаю я. И я опять остаюсь одна и молюсь.
Вот и все, думаю я. Пора вниз, домой, собирать чемодан. Замкнулся круг — с Рустова началось и им же закончилось.
Возвращаюсь все той же дорогой. Но дорога вверх и дорога вниз — это две совершенно разные дороги. Опять дохожу до указателя на святой Спиридон. Смотрю на часы — и сворачиваю на тропинку. Здесь рядом, — уговариваю себя я.
Если бы я тогда знала, что напоследок даны мне самые неожиданные переживания. Я шла долго. Не смела повернуть обратно. Я шла так, словно подчинялась чьей-то воле, словно бы меня звал кто-то… Что ждет меня? Как вернусь назад? Я, которая постоянно теряется в многолюдном городе, как я смогу пройти к монастырю и вернуться? На камнях через определенные интервалы — красная метка. Оборачиваюсь назад и уже внизу вижу монастырь Рустово. Только тогда понимаю, как высоко поднялась. Я оказалась на вершине соседней горы. Передо мной — храм. Такой, как все другие храмы. Серая кладка и три окошка колоколенки — Троица. Но я уже знаю, что там, за стенами. Стою перед ликами. Радуюсь, что дошла. Опять одна в тишине икон. Сколько простояла — не помню. Выхожу — вижу детей — мальчика и девочку лет по десяти, они спрашивают меня, хочу ли я видеть женщину, которая читает здесь молитвы. Отвечаю, что хочу. Девочка берет меня за руку и ведет к маленькому домику у монастыря. И я вижу перед собой очень красивую голубоглазую женщину. Она дает мне напиться. Я рассказываю, как дошла сюда.
— Из Рустова? И как не потерялись?
— Я по меткам шла.
— А-а! Красные линии!
— Да. Не заблудишься.
— Эта дорога по камням четырнадцатого века. А в Рустовском монастыре висит икона моей дочери.
— Как? Там икона моего друга…
— Русского художника? Иверская?
— Да.
— А у моей Веселки икона Матронушки — напротив.
Удивительно! Монастырей вокруг много. И надо же было такому случиться, чтобы, уходя из Рустова, я уносила на себе касание икон двух художников. Это как найти земляка. Мы с ней засмеялись и обнялись, породненные общими стенами.
— А вы в России были?
— Нет. Но из России приезжал сюда священник — отец Александр Егоров. Может, знаете?
— Как? Тот, который рисует? Художник?
Вот уже у нас, как у настоящих родственников, нашлись общие знакомые.
— А хотите, мы с Вами вместе помолимся в храме? Меня, кстати, Слободанкой зовут. Слободанка Мицгаль. — Она протянула руку.
— Очень приятно. Галина.
Мы возвращаемся в храм. Она достает часослов, минеи. Протягивает мне.
— Читай.
Я вижу славянский текст, вспоминаю, чему училась в институте. Читаю. Где очень медленно по слогам, а где знаю молитву — бегу по буквам.
— Стой! — рука Слободанки у меня на голове. — Не спеши. Думай. Думай, что читаешь. Йован Кронштадтский что говорил? Сначала слышит ум, а потом передает сердцу. Думай!
Я продолжаю читать. Если опять тороплюсь — она кладет свою мягкую руку мне на макушку: думай! — и я начинаю неторопливо погружаться в каждое слово. Неожиданно понимаю, почему лучше читать молитвы на старославянском: дома я в основном читаю молитвенник на русском языке и читаю все молитвы очень быстро, не успевая осмыслить. Получается, что я касаюсь их языком, а не умом и сердцем. А старославянский язык читать труднее, и волей-неволей при прочтении ты начинаешь вдумываться. А еще старославянский чист от вульгарного прикосновения: на нем никогда не звучит брань, только слова святого писания да молитвы. А свой язык мы используем по-разному, иногда звучат на нем и непристойные слова.
— Час шестой будем читать?
Я киваю. И все начинается сначала. По окончании Слободанка приглашает меня на трапезу. Время обеда, а у меня получился завтрак. Мы входим в простой дом. Вкусно пахнет хлебом и ладаном. Стол, стулья, много икон, открытые стеллажи с запасами: лук, зерно…
На столе простая деревенская пища: домашний сыр, свежий хлеб, помидоры, поджаренные на огне перцы, молоко. Я с таким аппетитом ела эту настоящую еду, полную силы своей земли. Разговаривала со Слободанкой. Ее муж — тоже писатель — Драгиша Мицгаль — до самой кончины писал духовные песни. Она достала с полки книгу, открыла наугад страницу и запела сильным ласковым голосом, как и она сама — сильная и ласковая. Дочь — Весела, сын — Веселин. С рождения парализованный, он ходит на костылях, закончил теологический и сейчас где-то служит в Сербии. И мне подумалось: это какой характер нужно иметь, чтобы больному ребенку дать такое имя! Эта женщина восхищала меня своей силой. Слободанка записала имена моих детей, сказала, что передаст Веселину, чтобы он молился о нас. Я записала имена ее родных, и теперь молитвы наши будут звучать на двух языках.
Прощаюсь. Слободанка снимает огромную икону, протирает ее ладонью, целует, отдает мне.
— Это тебе. Свети Спиридоне. Веселка рисовала.
Так вот кто звал меня! Принимаю из рук икону и целую. Это последний и самый важный дар — я отвезу ее домой — икону сербского монастыря.
Слободанка крестит меня на дорогу, мы прощаемся как совсем родные люди. У нее в монастыре старые истрепанные минеи. Я обещаю купить новые и прислать. Мне будет приятно, если по изданным в России книгам будут проходить здесь ежедневные молитвы.
Вот и все. Последний путь. Спускаюсь с горы в таком восторге, что потеряла дорогу. Я назад — вся дорога в камнях от обвала, обратного пути к монастырю не найти. Я вперед — там на камне греется огромная ярко-зеленая игуана, а над ней — паутина с тропическим неправдоподобных размеров пауком.
Первые десять минут у меня была настоящая паника: “Это безумная авантюра — не умея ориентироваться в пространстве, одной пойти в горы!” Я рванула через колючие заросли напрямик. Стала спускаться по заваленному камнями пересохшему руслу реки. “Нужно рассчитывать на свои силы!” — твердила себе я. И вдруг остановилась, словно пригвожденная своими же словами. “Я не буду рассчитывать на свои силы, — сказала я себе вслух. — Не для того Господь меня так щедро одарил, чтобы погубить здесь. Я впервые читала у алтаря и в руках сейчас держу образ святого Спиридона, так что ничего со мной плохого случиться не может”.
Я отдалась на Божью волю и пошла вниз, читая молитвы: и Николаю Чудотворцу, и Отче наш, и Богородице, и Свети Спиридону.
Страх отошел. Я, счастливая, уже не глядя на дорогу, пошла вниз. И сразу вышла на помеченный красным росчерком камень. Оказывается, рванув напрямик, я очень сократила путь.
Уже на проезжей дороге, но еще в горах подошла к роднику. Напилась. Подо мной замечательная панорама: остров Святого Стефана, море, всевозможных оттенков синего в зависимости от глубины, у берегов — совсем бирюзовое, а дальше — темнее, Милочер — королевский пляж весь в реликтовых соснах и поросший экзотическими деревьями утес, вдалеке остров Святого Николая, Будва, где ожидают меня мой дом с билетом в обратный конец, мой сын, мои друзья… Я пью прохладную воду. Вижу поросшие травой каменные ступени, идущие вниз к городу. Это кто же в такую высоту носил камни? Вижу на стене, у калитки родника, стертую надпись, читаю. И узнаю историю о том, как русский офицер Егор Строганов случайно на охоте смертельно ранил сербскую девочку. Его раскаяние было так велико, что он десять лет носил камни к этому роднику. Жители села простили его, а позже выбили эту надпись. Сила его покаяния была равна силе их прощения.
Сколько уроков подарил мне сегодняшний день.
Я сидела, пораженная всем, что произошло за последнее время. Все складывалось так не случайно. Вспомнилась еще одна встреча прямо у подножия Святого Стефана. Мой сын Марк за руку меня привел к одетой в белые одежды женщине. Мы разговорились. Я представилась, сказала, что из Москвы, писатель. И услышала в ответ: “Слава Богу!” Женщина оказалась монахиней — оттого и сидела в одежде на берегу. Русская. Зовут Софией. Из Оптиной пустыни. Именно она со своим духовником отцом Илием были первыми свидетелями закладки нового храма в Рустове. А сейчас отец Илий ее благословил на издание православного журнала. София засмеялась: “Только что я подумала, ну как мне делать этот журнал по Сербии и Черногории? Господи, пошли мне помощника! И появились вы. Мне кажется, что у нас с вами будет еще очень долгий совместный путь. Ведь Россия и Сербия так похожи…”