Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2007
Елена Холмогорова. Признаки жизни. М.: Время (Высокое чтиво), 2006; Елена Холмогорова. Трио
для квартета. М.: Время (Высокое чтиво), 2004
Елена Холмогорова входит в литературный мэйнстрим неторопливо и спокойно, как купальщица, уверенная, что река от нее никуда не утечет. Процесс не торопится ее замечать — но и она никуда не торопится: просто публикует повесть за повестью в “толстожурнальной” периодике, постепенно осваивая и премиальные сюжеты, и книжный формат — книжечками редкого изящества издает с 2004 года ее прозу издательство “Время”.
Основной строительный элемент прозы Елены Холмогоровой — сюжетная деталь. Трудно придраться к словесной ткани ее текстов, все здесь со спокойным достоинством придерживается золотого сечения, не впадая в избыточность, но и скудостью не греша: “Музыка плыла над нетронутыми горками салата, затейливо украшенного морковью и зеленью, над экзотическими цветками ярких бумажных салфеток, манящими каплями рассола на отборных огурчиках, отражалась в гранях рюмок и бокалов — стол был накрыт └на три хрусталя“, как не без гордости говорила видавшая виды Зинаида Петровна…” И все же чувствуется почему-то, что не слово интересует писательницу. А дело.
То, что эта проза структурируется интересом не к слову и словосочетаниям, не случайно — Елена Холмогорова не позиционирует себя как человека с писательским призванием. Она просто проживает свою единственную жизнь. Точнее сказать, проживает не просто — с аппетитом, познавательным интересом и стремлением развить и наиболее полно реализовать все свои потенции. Она как бы спрашивает у своей природы: а смогу ли я это, это, это… Ответом становится результат. Поэтому попытка автобиографии “Признаки жизни”, заключающая вторую книжку, должна была бы, наверное, открывать первую.
Жизнь сознательно формируется в соответствии с идеалом личности, постоянно стремящейся вырасти над собой сегодняшней. А проза — проза структурируется интересом к человеку и к человекосочетаниям. В приведенной выше цитате из повести “Трио для квартета” “видавшая виды Зинаида Петровна” гораздо важнее окружающего ее натюрморта, достойного “Жизни Званской”, вызывающего слюноотделение. Потому что ее человекосочетание с героиней, которую так вкусно поминают (а натюрморт поминальный), нестандартно, а по нынешним временам — фантастично. Девяностолетняя старушка Балюня (домашнее прозвище, образованное от “бабуля” и “Олюня”) связывает всех героев повести — и родных, давно ставших осколками своих семей, и соседей по коммуналке (Зинаиду Петровну с семейством) — в семью.
Еще до всяких там приватизаций Балюня не пошла на разъезд с милыми ей соседями, пообещав, что после ее смерти вся шестикомнатная квартира останется им. У старушки растет правнучка, в обществе меняется отношение к собственности — а старушка живет и живет. Внуки достигают зрелого возраста, взрослой становится правнучка (дочь давно умерла), живет и размножается соседское семейство под дамокловым мечом нового соотношения цен — цены слова и цен на недвижимость. Внуки и правнучка навещают Балюню, уже переставшую выходить из комнаты, но все еще живую, подумывая временами, что, приватизируй старушка комнату, досталась бы правнучке собственность — хотя ей вроде бы и так много достанется, соседям старушкина комната нужнее…
Этот сюжет в повести боковой, он не достигает трифоновской остроты и разрешается спокойно: интеллигентные герои не дают квартирному вопросу себя испортить. Комната остается соседям.
А проза течет в свое главное русло, по-прежнему следуя за интересом писательницы к человеку, прежде всего — к самой себе. Потому, наверное, что наблюдения за собой дают интересующимся человеческой материей наиболее точные результаты — если, конечно, наблюдатель способен себе не лгать.
Отношения писательницы с собственной дочерью приводят в ее прозу в чем-то параллельные, а в чем-то альтернативные человекосочетания. Например, матери и дочери в повести “Картинки с выставки”. Или тети и племянницы в “Трио…”, где главная героиня бездетна. Нерастраченной материнской любовью она любит дочь брата и заполняет ее искренней привязанностью пробел в собственной судьбе — вот только несколько истеричный внутренний монолог выдает ее сомнения в сделанном выборе: “Кто, кто сказал, что женщина, не имеющая детей, прожила жизнь зря! Да пусть посмотрит кругом — одни драмы, особенно сейчас, когда жизнь переломилась и опыт родителей не только не в силах помочь — мешает детям. Она живет честно: работает, помогает Балюне, не закисает, как многие. ‹…› И вообще — у нее есть Верочка!”
Здесь хочется сказать, что повесть (в книжном варианте поданная как роман) “Трио для квартета” знаменует в прозе Елены Холмогоровой некий рубеж, начало бытования в новом качестве, которого она, возможно, еще не осознает. Прозаическое письмо, прежде бывшее для нее инструментом самопознания и интеллектуальной потребностью, в этой вещи переросло во что-то большее — это заметили все, прежде всего критика.
Новое качество достигается здесь уже в сюжетостроении, а именно — в изящном подборе человекосочетаний, движущих сюжет. Особенно интересна пара героинь: Маша (главная) — Балюня (второстепенная); в центре повествования вроде бы Машина жизнь, а Балюня свое отжила. Но жизнь Маши, обошедшей по безопасной обочине все, что грозило бы неотменимой серьезностью, и предпочитающей суррогатные заменители всему подлинному, грозящему обрести качество судьбы, бледна. Балюнина жизнь проступает сквозь Машино настоящее благодаря более насыщенным краскам и разворачивает хронотоп на себя. Основной сюжет повести — очередная Машина невстреча — пробуждает к жизни в настоящем единственную и неповторимую Балюнину встречу.
Героини повестей Елены Холмогоровой — а чаще всего она избирает именно этот жанр — отрабатывают, как мне кажется, варианты ее собственной жизни. Ведь всякий жизненный выбор возможен только в единственном числе, поскольку совпадает с необратимым шагом времени, и вариантностью этого выбора можно поиграть, увы, только так — на моделях. Героини исполняют роль кукол, на которых меняют одежки: что если примерить вот этот исход ситуации, а потом этот, и еще этот… Им примеряют отпавшие варианты судьбы.
Интерес к таким отпавшим вариантам у людей с обыденным сознанием возникает, как правило, только тогда, когда им совершенно ясно, что жизненный выбор сделан неправильно. А приходит это понимание, когда жизнь уже прожита и оставила по себе ощущение неудовлетворенности… Интерес к отпавшим вариантам судьбы у писателей экстравертного типа возникает в любой жизненной ситуации и становится строительным раствором, который никогда не кончается. Он скрепляет сюжетные детали и сочетает людей в пространстве-времени жанра, о котором сказал когда-то великий русский критик, что он рождается из дробности жизни: есть в ней случаи, которых не хватило бы на роман и драму, но они глубоки. Здесь нужна повесть — листок из жизни. Именно повесть — наиболее важная часть современного (это еще в первой трети XIX века!) эпоса, потому что романы читать стало некогда.
Анна Кузнецова