Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2007
Посторонний наблюдатель, незнакомый с событиями сталинского времени и вообще с советской историей, рассматривая судьбы моих родителей и их ближайших родственников, мог бы прийти к логичному выводу о чьей-то особой заинтересованности в уничтожении всей нашей семьи. То, что начали делать сталинские сатрапы и заплечных дел мастера по отношению к моему отцу, Марьясину Лазарю Мироновичу, моей матери, Рите Яковлевне, родным братьям отца, Михаилу Мироновичу и Илье Мироновичу, родному брату матери, Лившицу Борису Яковлевичу, закончил Гитлер, уничтожив в Бабьем Яру моего дедушку, Меира Михайловича Марьясина. По существу, никакой разницы в методах работы репрессивной машины обоих режимов не было. Разница заключалась только в одном. Немецкий народ признал свою ответственность за действия фашизма, а русский народ в своей подавляющей части до сих пор считает своего фюрера выдающимся государственным деятелем и пытается откреститься от его деяний. Даже портреты его выносят по торжественным коммунистическим праздникам.
Мне приходилось много писать о трагических судьбах родителей (см., например: Трагедия отцов // Урал. 2007. № 3. Статья эта о судьбах моего и Б. Окуджавы отцов). Однако сделаю это в очередной раз в связи с тем, что в мои руки попала книга Вадима Роговина “Была ли альтернатива. Троцкизм: взгляд через годы”. Специальная глава этой книги посвящена февральско-мартовскому 1937 года пленуму ЦК. Этот пленум был, по существу, увертюрой к кровавой сталинской расправе над ведущими хозяйственными руководителями страны. После него СССР погрузился во мрак тотального кровавого террора против своих лояльных и честных граждан. Как обычно, евреи не оставались в стороне от активного участия в строительстве социализма. Известно, что не менее половины руководителей крупнейших строек были евреями. Мой отец в одночасье оказался “матерым шпионом и вредителем”. Он был арестован в декабре 1936 года и через три месяца расстрелян. Протоколы упомянутого пленума хорошо иллюстрируют, какие анекдотические предлоги шли в ход для доказательств фактов вредительства. Вот примеры: 1) Секретарь Свердловского обкома партии Кабаков рассказал, что “в день открытия съезда Советов в Свердловске возникли очереди за хлебом, поскольку └в органах Облвнуторга все руководство транспорта и торговли были захвачены врагами. В одном магазине встретили такой факт, что на обертку используют книги Зиновьева, в другом ларьке обертывают покупки докладом Томского (смех). Мы проверили, и оказывается, такой литературы торгующие организации купили порядочное количество тонн. Кто может сказать, что эту литературу пользуют только для обертки?
2) “Евдокимов говорил, что враги, засевшие в Ростовском горсовете, при строительстве школ сознательно не обеспечивали их противопожарным оборудованием. При этом, как заявлял Евдокимов, ссылаясь на показания └вредителей“, они говорили: └Пусть учатся детишки, а через некоторое время мы им устроим такой костер, что все население Ростова будет проклинать советскую власть до самой смерти“”.
3) А вот что касается моего отца: “В своей речи на Пленуме Молотов указывал, что в течение ряда лет во главе Уралвагонстроя стоял активнейший вредитель Марьясин, который потом признался во всех этих делах. Ясно, что возглавляемая им группа сделала немало вредительских актов против нашего государства. Но как понять в свете всего этого такой факт, что уже в феврале месяце этого года по поручению Наркомтяжпрома выезжала комиссия для проверки вредительских дел на Уралвагонстрой, которая… констатирует: └Вредительская работа на стройке не получила большого развития…“ (Голоса с мест: └Не получила? Чепуха. Не получила?“) И они указывают, почему они приходят к этому выводу. Но пока они ездили в феврале месяце туда, Марьясин тут дал новые показания, более конкретные, и они не совпадают с этими выводами. Как же тут понять?.. Нельзя ли, товарищи из Наркомтяжпрома, еще раз проверить и Марьясина, и комиссию, которая ездила на место? (Голоса с мест: └Правильно!“)”
Этот пассаж молотовского доклада служил недвусмысленным предупреждением партийным и хозяйственным руководителям о недопустимости ставить под малейшее сомнение правдивость самооговоров, полученных в застенках НКВД. Еще более откровенно и цинично эта мысль была выражена в опубликованном тексте доклада, где говорилось: “Политическая близорукость комиссии совершенно очевидна… Достаточно сказать, что эта комиссия не привела ни одного факта вредительства на стройке. Получается, что матерый вредитель Марьясин вместе с другим вредителем Окуджавой сами на себя наклеветали”. Комментируя данное место доклада Молотова, Троцкий писал: “Читая, не веришь глазам! Эти люди утратили не только стыд, но и осторожность… Доследование фактов вредительства понадобилось, очевидно, потому, что общественное мнение не верило ни обвинениям, выдвинутым ГПУ, ни исторгнутым их показаниям. Однако комиссия под руководством Павлуновского, бывшего долголетнего работника ГПУ, не обнаружила ни одного факта саботажа”.
Троцкий глубоко ошибался. “Общественное мнение” верило и хотело верить этим идиотским сказкам. Более того, во многих случаях оно аплодировало расстрельным приговорам, в том числе и моему отцу.
“Дело” отца потянуло за собой и других членов нашей семьи. Мама, прежде награжденная орденом за участие в общественном движении жен хозяйственников, была арестована в ноябре 1937 года, получила 8 лет лагерей “за связь с мужем-врагом народа”. Младший брат отца Илья получил 25 лет лагерей по такому же мотиву, а брат Михаил, видный юрист, был арестован дважды и скончался после возвращения из ссылки после второго ареста. Первый раз он был арестован за день до защиты диссертации по символической теме “Презумпция невиновности в советском законодательстве”. Брат матери, Борис Яковлевич Лившиц, видный журналист, кстати, принимавший активное участие в написании книги Берия “История большевистских организаций в Закавказье”, был расстрелян в начале 1937 года.
Выступление Молотова на упомянутом пленуме было опубликовано вскоре в газете “Правда”. Статья называлась “Выше революционную бдительность”. Эта статья попала в руки моего слепого деда, Меира Михайловича Марьясина. Он бережно хранил газету в потаенном месте и часто просил перечитать ее, поскольку самостоятельно не мог это сделать. Он недоумевал подобно Молотову: “Как же так? Комиссия не нашла фактов вредительства, а Лазаря тем не менее расстреляли”. Раньше он очень гордился успехами старшего сына, занимавшего высокие посты на стройках социализма. Кстати говоря, в книге Ю. Домбровского “Факультет ненужных вещей” приводятся слова Сталина, который тоже “недоумевал”, почему Марьясин признался в своем вредительстве, а указанная комиссия не установила фактов вредительства. Святая простота! Сам давал приказы о применении самых изощренных методов физического воздействия к “врагам народа, а тут не понимал.
К большому сожалению, у меня слишком мало фактов о жизни дедушки — отца моего отца. Однако считаю своим долгом все же кое-что о нем написать. Судьба его семьи схожа с судьбой многих еврейских семей в сталинские времена. Итак, немного о деде. Точная дата рождения Меира (Мирона) Михайловича Марьясина мне не известна (вероятно конец 70-х годов XIX века). Зато абсолютно точна дата его трагической смерти — Бабий Яр, 29–30 сентября 1941 года. Трагичность этого страшного события усугубляется фактом его абсолютной слепоты. Зрение он потерял в результате неудачной глазной операции. Вспоминаю деда: огромный лоб, серые глаза, среднего роста, коренастый. Его жена и моя бабушка, Софья Борисовна, была властной женщиной необычайного ума. Все дети ее обожали. Отца уважали, но побаивались. Дедушка жил с семьей в Воронеже. У него были четыре сына (Лазарь — мой отец, Михаил, Илья, Лев) и дочь Таня. Был коммерсантом средней руки. Занимался торговлей крахмалом. Кажется, владел небольшим предприятием по его производству. Известно, что крестьяне свозили на это предприятие картофель. Случилось так, что старшие дети увлеклись революционными делами, как всякие интеллигентные еврейские разночинцы. Мой отец ушел из дома в семнадцатилетнем возрасте. Стал жить самостоятельно. Двадцатипятилетним он уже занимал видный пост на советской службе. Был назначен на должность замначальника коммунотдела Киева. Немало сделал на этом посту. Он имел возможность перевезти своих родителей из Воронежа в Киев. Здесь они получили одну большую комнату в коммунальной квартире на улице Кирова, 21 (бывшая Александровская). В этой квартире я бывал не раз. В это время дедушка был уже слепым. При жизни бабушки он был абсолютно ухожен. После ее смерти жизнь сильно усложнилась. Все заботы об отце легли на плечи дочери Тани, которая вместе семьей тоже жила в Киеве. Вот некоторые детали. Дед был необычайно аккуратным человеком. Помню, как он на ощупь складывал свой носовой платок (складочка к складочке). Очень любил музыку. Напротив его дома был расположен изумительный Александровский сад, где по выходным дням играл симфонический оркестр. В дни, когда я бывал у него, мы вместе переходили улицу, направляясь в этот парк. Дед стал привычной принадлежностью этого района. Я видел, как с ним приветливо раскланивались знакомые и даже незнакомые люди, которые при необходимости переводили его на другую сторону улицы. Мой отец не имел возможности видеться с родителями вследствие чрезвычайной занятости по работе (работал тогда на Урале). Приближалась война. Видя, как Красная Армия без конца отступает, как немцы бомбят Киев, дед часто повторял на идиш: “А ланд!” Эту фразу он произносил иронически и вкладывал в нее абсолютное неприятие советской власти, которая отняла у него детей и не могла должным образом подготовиться к войне. Помню, как он рассказывал старый еврейский анекдот о том, как к зажиточному еврею пришли советские жлобы и потребовали денег. Он спросил, для каких целей им нужны деньги. Ответили: “Для строительства социализма”. Еврей ответил: “Если нет денег, то социализм не строят”.
Наступил момент эвакуации из Киева. Дед категорически отказался эвакуироваться. Не только потому, что понимал, с какими трудностями связана для него эвакуация, но отчасти и потому, что считал, как и многие другие евреи, что немцы — цивилизованная нация и что они не посмеют ничего сделать со стариками. В этом они сильно ошиблись. Можно предположить, что вся эта кошмарная трагедия была еще страшнее для слепого человека. Никаких документов о гибели деда в Бабьем Яру мне найти не удалось. Но я, по крайней мере, выполнил свой долг, заявив в Яд Ва Шем о его гибели. Он был внесен в список жертв холокоста, о чем имеется документ. Вечная ему память! Таковы трагические судьбы членов моей семьи, погубленной сталинскими опричниками. Хотелось бы, чтобы статья внесла хоть маленькую лепту в дискуссию о Покаянии России перед миллионами своих загубленных и замученных граждан. Дискуссия, которая, к сожалению, руководством России не считается ни необходимой, ни актуальной.