Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2007
Александр Валентинович Кутас родился в 1968 году. Учился в Институте железнодорожного транспорта. Срочную службу проходил в РВСН. Живет в Днепропетровске. В “Неве” публикуется впервые.
Мы ждем его
Николаю Григорьевичу Б.
Мы ждем его. Ветер режет лица. Холодно.
Мы не слышим его шагов и не чувствуем его запаха, но это не важно. Важно, что он сейчас не слышит и не чует нас.
Он не сделал никому из нас зла, но мы убъем его.
Почему? Не знаю… Каждый из нас имеет в запасе несколько ответов, но даже если бы их не было, мы бы все равно его убили.
Он не нужен нам живым. Не нужен и мертвым. Если бы он это знал, он бы нас не понял.
Его жизнь — череда любви и отчаяния.
Слишком много отчаяния. Слишком мало любви.
Такова цена его свободы.
Другой свободы, по-моему, у него и не было.
Не было благородства. Не было жалости. Не было надежды.
Никогда не было легкой добычи. В лучшем случае легкой будет смерть…
Он появился, как всегда, неожиданно и бесшумно. Он идет, и я его вижу. Я не шевелюсь, и он не видит меня.
Его голова оказывается за деревом, и я вскидываю оружие. То же делает один из нас справа от меня.
Все. Это конец.
Эхо выстрелов от меня и ко мне.
Мы долго стоим без движения.
Подходит старший, и мы вместе идем к телу.
Старший склоняется над ним и некоторое время осматривает рану на шее.
Потом большим пальцем нажимает на открытый глаз.
Потом поднимается и отряхивает снег с колена. Я отворачиваюсь. Слышу, как старший говорит мне в спину: “Легко ушел”. Голос его звучит глухо.
К нам подходит тот, что был справа от меня. Он слегка бьет ботинком в грудь лежащему. Голова лежащего качается, с его усов осыпается снег. “Матерый”, — говорит тот, что был справа от меня.
Мы смотрим друг на друга. “Твой”, — говорит тот, что был справа от меня, после паузы.
Он протягивает мне сигареты. Мы молча курим.
Подходят другие. Самый младший просит меня подарить ему ухо убитого.
В глазах самого младшего еще видны остатки страха.
Мне все равно.
Самый младший достает нож. Старший тихо говорит: “Не сейчас”. Самый младший, путаясь в одежде, прячет оружие и отходит к другим.
Мы все разом пьем спирт. Это называется: “На крови”.
После этого сразу все начинют врать друг другу, размахивая руками, про то, как, кто и что в этот раз, и раньше, и совсем другие люди в совсем другие времена.
Вру и я.
То ли от спирта, то ли от вранья мне становится легче.
***
Здесь все вдруг, мой друг.
Здесь все вдруг…
В перекрестье
Сжимается круг.
Пуля — точка. Финал.
Он упал у болота…
И не шевелится…
Хорошая охота.
Дело было в Париже
Андрею Витальевичу В.
…Да, чудаков везде хватает. Более того, иногда их концентрация на одном, даже самом серьезном направлении, вдруг придает делу просто-таки комические черты. Потом. Если будет, кому вспомнить.
Ладно, дело прошлое, расскажу я вам одну историю…
Дело было в Париже.
Собственно само “дело” было далеко не в Париже, но из-за этого самого “дела” в Париж-то меня и занесло.
На дворе — начало девяностых. Демократия там, и все такое.
Тектонические, понимаешь, сдвиги.
Неразбериха полная. Помню, встречался я тогда с одним, как бы сейчас сказали, топ-менеджером. Знал он, откуда я, да и я его хорошо знал, в общем говорили начистоту. Человек он был далеко не молодой, взглядов совсем не левых, богатенький, одни часы “весят” больше, чем три моих годовых зарплаты. По экономике сильный был мужчина. Поговорили о наших с ним делах, то-се, а потом начали, что называется, “за жизнь” разговаривать.
Тут он мне и выдал: “Вы, — говорит, — преступники. Вы разрушаете у себя то хорошее, чего у нас никогда не будет, а у нас пытаетесь взять то, что у вас никогда не приживется. Тэффи была права: └Русские делятся на две категории: на продающих Россию, и спасающих ее. К продающим относятся спокойно и берут с них деньги на спасение России“… Вы еще долго будете спокойно относиться к тем, кто вас продает?”. И с такой обидой он это сказал, что мне прямо-таки стыдно стало.
Как будто я весь этот бардак затеял.
И до сих пор, как вспомню, почему-то стыдно становится.
Ну, это я так, к слову, чтобы в ситуацию ввести.
Да… Встреча у меня была в баре.
Приехал я пораньше, покрутился вокруг — вроде все нормально, место тихое. Ладно, захожу в бар. Вот и первый сюрприз! Бар держит араб, и внутри, понятное дело, тоже одни арабы.
Не знаю, как сейчас, а тогда “серьезные” арабы любили ходить в длиннополых кашемировых пальто, в основном почему-то песочного цвета. Так вот, кроме этих “кашемировых” в баре никого не было. Попал я, похоже, на какую-то “кашемировую” сходку.
Ну, делать нечего, заказал я пива, сел в углу, жду. То ли облаву полицейскую жду, то ли курьера жду — не знаю. Часы тикают, пиво течет…
“Дорогие друзья, я поднимаю этот бокал за не известного мне, но от этого не менее дорогого, работника нашего парижского филиала, который из всего многообразия парижских баров выбрал именно это чудесное местечко, для встреч с посланцами далекой Родины! От всей души желаю ему никогда не оказаться в бандитском притоне, в разгар толковища местных нац. авторитетов, с пакетом супер-секретных документов и липовым, может, уже засвеченным, паспортом”.
А вечер только начинался!
Заходит еще один посетитель и внимательно, с порога, осматривает зал. А зал, конечно, так же внимательно осматривает его. Молодой парень. Хиленький такой, бледненький. Плащик в елочку, их здесь уже лет десять не носят. Залысины блестят, усы топорщатся, улыбается, как дурачок, пьяненького изображает. Взял пиво, поозирался еще раз по сторонам, сел за свободный столик. На “кашемировых” — ноль внимания.
…Чего не скажешь про то, как они отнеслись к его появлению.
“Ну, вот, — думаю, — и первая наседка прилетела”.
А время-то идет. Фактура на курьера была скупая: знал только, что указательный палец на левой руке забинтован, ну и пароль-отзыв, разумеется. Я бы давно ушел, да вот беда: приехал я сюда, грубо говоря, в одних тапочках, да еще обернутый в рулон секретных документов, как сейчас говорят: “С мокрыми печатями”.
Во времена микрофильмов, спутниковой связи и прочей высокотехнологичной чепухи — это, конечно, нонсенс. Обычно я тоже всем этим пользуюсь, но в этот раз не получилось. Как говорит классик: “Разные бывают в жизни карамболи”. Накрылась лавочка… Взять документы — взял, а возвращать некому. И некогда. Ой, как некогда… Я начал размышлять о том, кто, где и когда уже стал и еще станет на уши по поводу моей скромной персоны…
…И тут в баре происходит такое, от чего я просто о-о-очень сильно удивился: этот задрипанный юноша-наседка смотрит на часы, достает из кармана марлевую повязку и начинает старательно прилаживать ее на указательный палец левой руки. Я посмотрел на “кашемировых”: судя по всему, они “очень сильно удивились” не меньше моего.
Теперь нужно стать полным идиотом, чтобы идти с ним на контакт.
И я им стал. Уже понимая, с кем придется иметь дело, я подошел к бармену и вежливо осведомился, расплатился ли “этот мсье в углу” — я-то это сделал сразу. Конечно, нет! Я положил на стойку двадцать франков, подошел к курьеру, взял его за шиворот, поставил на ноги, прошептал на ухо пароль злодейским голосом (что-то вроде: “Как пройти в библиотеку”, только на французский манер) и, не слушая отзыва, выволок его из бара. Кажется, вслед нам звучали аплодисменты.
Шел ноябрьский дождь. В свете уличных фонарей город был очень похож на картину Моне. “Как мне тебя называть?”, — спросил я курьера. “Артем”,— ответил курьер. “Какой еще “Артем”, мы же в Париже! — у меня не было сил даже злиться. — Ты вообще откуда такой взялся, парень?” — “Из-з… Ха-арькова…”
Мама миа! Он не играет пьяненького, он действительно под шофе!
Чтобы обдумать ситуацию, я взял курьера под локоток, и мы медленно побрели в сторону Севастопольского бульвара. В думы мои затейливо вплетались описания злоключений суперагента Артема, рассказанные, так сказать, им самим.
Французский у него был, прямо скажем, на уровне допроса пленных, поэтому он временами переходил на русский, впрочем, сам того не замечая.
История была короткая, яркая и поучительная одновременно.
Артем приехал в Париж из Германии (куда прибыл двумя днями раньше), сегодня после обеда, на электричке, по своим подлинным документам. За границей он оказался первый раз в жизни, на конференции каких-то там особо даровитых аспирантов не помню чего.
Так вот: Артем, поскольку у него было в запасе несколько часов, поднялся на Эйфелеву башню, взял бутылку вина и принялся, как он сам сказал, “смаковать виды”, запивая их вином.
Не знаю, как с чем другим, а с французским алкоголем наш Артемка не задружился. А ведь классик предупреждал: “Не пей вина, Гертруда!”. Особенно на работе.
И началось. Сначала ему захотелось, извините за подробности, “до ветру”, а зайти в кабинку, стоящую посреди улицы он стеснялся. Потом он перестал стесняться, но ему было жалко пяти франков. Потом ему стало не жалко пяти франков, но у него их не оказалось. Разменять у прохожих было неудобно. Когда стало удобно, прохожие куда-то пропали. Потом пропали кабинки… И ни одного кафе.
Уже на грани болевого шока он спустился к реке и провел в нее маленькую победоносную эвакуацию. Дело происходило рядом с охраняемой автостоянкой, и его бесчинство, конечно, увидела в камеру наружного наблюдения дежурная смена охраны, которая пыталась его задержать.
(Представляя себе, как, придерживая расстегнутые штаны, по набережной Сены мчится от погони полупьяный курьер, я, признаться, простил ему все.
Но на этом приключения Артема не закончились.)
Отдышавшись и застегнув штаны, он вдруг вспомнил, что ему нужно совершить контрольный звонок. Причем в строго определенное время. Когда он попытался это сделать, выяснилось, что телефоны, коих тьма, работают только от чип-карт. Совершенно понятно почему, он страшно перепугался, что если не позвонит, то может сорвать мероприятие. Он принялся рыскать в поисках аппарата, из которого можно звонить за деньги.
Он бежал по вечернему городу от одной телефонной будки до другой и явственно слышал все усиливающийся звон кандалов. В последний момент он вспомнил, что можно позвонить из кафе, что и сделал, сунув бармену десять франков.
(Представляя себе, как Артем на глазах у бармена отстукивает по телефонной трубке расческой свое незамысловатое послание, я расхохотался.)
— Там кабинка была, со шторкой, — с обидой в голосе сказал Артем. — Что же вы, совсем меня за дурака держите!
— А если бы не было кабинки?, — вполне, по-моему, резонно спросил я.
Время поджимало, мы обменялись пакетами, и, с хорошей суммой наличных, новыми документами и билетом, я почувствовал себя поспокойнее. Пора было разбегаться.
— У меня к вам одна просьба, — сказал вдруг Артем и опустил глаза: — Личного характера… Вы хорошо разбираетесь во французских женщинах?
О Господи! Когда он успел-то?
— Анатомически они ничем не отличаются от других, — съязвил я. — А в чем дело?
— Понимаете… я обещал…
— Надеюсь, не жениться?
— Нет, не жениться… то есть жениться я тоже обещал, но не в этом дело! Я обещал невесте привезти модную блузочку… а в Мюнхене уже не успею… И я в этом абсолютно ничего не понимаю!
— Да ты понимаешь, что ты НА РАБОТЕ? — я, наконец, взорвался. — Не понимаешь? Да ты даже не представляешь себе, что с тобой будет, если ты куда-нибудь встрянешь с этим пакетом!
— А вы… а вы не представляете себе мою невесту, — уныло ответил Артем.
Ну что ты на это скажешь!
…Продавщица, наверное, получила большое удовольствие, наблюдая, как два мужика (один — рост метр восемьдесят пять, вес девяносто пять килограммов, импозантный (это, конечно, я) и другой — щупленький, плохо одетый, с неровно подстриженными усами (это, понятное дело, Артем) блуждали в рядах женской одежды. При этом Артем время от времени выуживал какую-нибудь вещицу, зачем-то прикладывал ее ко мне, разглядывал и после секундной паузы трагическим голосом говорил: “Нет! Не то, не то!” — и мы шли дальше.
Скорее всего, девушка не предложила свои услуги, чтобы не нарушать гармонию.
“Ничего, — утешал себя я, поглядывая на симпатичную продавщицу, — по крайней мере, здесь меня точно искать не будут”.
В конце концов Артем выбрал белую, с большими красными маками блузку, расплатился, и мы вышли из магазина.
— Все, Артем, давай прощаться. У меня еще есть дела, — мне еще нужно было успеть до поезда выставить метку.
— Огюст, — вежливо сказал Артем (я назвался Огюстом), — вы же знаете, мне нужно позвонить…
Ах, да! У него нет чип-карты! Я протянул карточку: “Звоните”.
Пока мой новый знакомый возился с телефоном, я опять предался размышлениям. Похоже, дела обстояли совсем неважнецки, если прислали этого аспиранта. Судя по повадкам, он вообще не имел никакого отношения к службе. В лучшем случае, какой-нибудь КВН1. Практически гражданский человек… Стоп!
— Лизонька… Да, мое солнышко, купил… я тоже очень соску-у-учился… — Артем ворковал по телефону явно не об успешном контакте.
Древние греки под словом “хаос” понимали этакое зияние, нечто без всяких качеств… Как они ошибались! По опыту своей работы скажу вам наверняка, что хаос всегда имеет пол, возраст и особые приметы.
Впрочем, я передергиваю. Греки говорили о хао’се.
Заметив, что я за ним наблюдаю, Артем стушевался, быстро закончил разговор и вернул мне чип-карту.
Мы сухо простились и разошлись в разные стороны.
Пройдя метров двадцать, я обернулся как раз в тот момент, когда он вступил в лужу…
…Ночной поезд вез меня, следом за Артемом, в Германию. Я сидел в вагоне для курящих, курил, пытался читать, но перед глазами, как мелькающие за окном огни, вспыхивали события двух прошедших суток.
Эх, ребята…
Наконец я уснул. Когда я открыл глаза, поезд стоял, а надо мной нависало улыбающееся лицо немецкого пограничника. Спросонья я сразу не понял, что он говорит. “Айн-цвай, полицай, — сказал пограничник, — драй-фир, бригадир”.
Неужели уже получили ориентировку? Быстро! Наверное, вычислил по словесному портрету. Значит, требует документы для проверки. Черт!
Сон мгновенно вылетел из моей головы. Я понял, что напрочь забыл фамилию и имя, под которыми путешествую. А год рождения? А дата?.. Так, приплыли… Какие могут быть варианты?
— Извините, господин немецкий пограничник, я первый посмотрю в свой паспорт, вдруг ребята из обеспечения предусмотрительно положили в него справку о том, что предъявитель сего, имярек, страдает амнезией, — чем не вариант?
— Уберите, пожалуйста, ноги с прохода, — повторил пограничник, перешагнул через мои ноги, и пошел дальше по полупустому вагону…
Я вышел в Карлсруэ, около пяти утра. У меня было еще примерно три часа до следующего поезда. Чтобы не маячить на вокзале, я отправился в город — прогуляться — и наткнулся на парк, расстриженный с немецкой любовью к прямым углам.
На краю большого искусственного озера сидела, нахохлившись, стая розовых фламинго. Так неожиданны и красивы были сейчас эти птицы, что я замер и несколько минут просто стоял и смотрел на них. Да…
…Постепенно, одно за другим, как из тумана, проступили деревья за озером, чинно проплыл бородатый садовник с тележкой, замелькали горожане, спешащие по своим утренним делам, я услышал ветер в кронах деревьев и гул близкой дороги.
И огромное напряжение, жившее все эти дни в моей душе, как-то разом оставило меня.
Я ехал домой.
Джон
Ивону
На столе зазвонил внутренний телефон. Как известно, все неприятности случаются в пятницу, за час-два до конца рабочего дня.
— У меня зазвонил телефон, — продекламировал мой жизнерадостный подручный Ярослав, с удовольствием отрываясь от таблицы спутниковой обстановки над интересующим нас районом. — Кто говорит?.. — Метко запущенная ручка попала Ярославу прямо в лоб, хотя он размахивал руками и дергал головой из стороны в сторону.
—Молодо-зелено, — сказал я, сделал серьезное лицо и взял трубку.
Подначка была в том, что звонил Слон. Именно так, за глаза, называли между собой руководителя направления старые сотрудники. Ярослав прозвище, конечно, знал, но воспроизводить его вслух не мог по причине малого срока своей службы.
— Зайдите.
— Слушаюсь.
Я не спеша спрятал документы, забрал у Ярослава ручку и пошел к лифту.
Имя Слона, как и положено имени ветерана и большого начальника, было овеяно легендами.
Прозвище свое — Раненый слон — он получил за большую, размером с грецкий орех, вмятину на черепе. Со временем прилагательное пропало, и остался просто: “Слон”. Когда-то давным-давно, в семидесятых, пуля, выпущенная из самодельного крупнокалиберного револьвера, попала ему в голову, но, к счастью для нашей службы, отрекошетила в бездонное сингапурское небо, несколько испортив Слону внешний вид, сильно испортив ему характер и нисколько не отразившись на его умственных способностях.
Из долгих мытарств за границей Слон вынес привычку носить дорогие двубортные костюмы, пестрые галстуки и стойкую нелюбовь к резким выражениям. Вообще, своим зловещим видом и осторожными манерами он напоминал преуспевающего бутлеггера. Подозреваю, что в его сейфе наверняка лежит огромный золотой перстень в виде какой-нибудь львиной головы, который он просто стесняется носить.
В клановые разборки внутри страны Слон не лез никогда. Я был свидетелем телефонного разговора, когда на всяческие “подходцы” одного буржуина он, поигрывая привезенным из Гонконга сувениром в виде стаканчика с засушенными пауками, сказал своим ласковым голосом: “Знаешь, уважаемый, если бы какие-нибудь супостаты… а здесь вы уж как-нибудь сами…” В общем, нормальный он мужик — Слон.
— Здравствуйте, Сергей Николаевич (это я), — мы пожали друг другу руки (со вчера не виделись), — садитесь, читайте. — он подвинул ко мне несколько листов бумаги.
Я принялся читать.
Первая бумага, обзорная за сутки, пришла к нам сверху, с пометкой типа: “к сведению”, и была датирована вчерашним числом. В числе прочих было одно сообщение, выделенное желтым маркером:
“… (источник) сообщает, что на пятницу (сегодняшняя дата) службой обеспечения (название организации) в авиакомпании (название) зарезервирован билет на рейс №… └… Зальцбург“ на имя Джона (фамилия)”.
Ну, Зальцбург не Зальцбург, в Сочи я бы съездил. Хотя, подозреваю, карьерист Джон из общеизвестной организации, охотнее съездил бы в какой-нибудь номерной Арзамас. Или Вологду. Или Челябинск.
Вторая бумага была из ИЦа, причем с пометкой типа: “Вне очереди!”, полученная примерно часа два назад:
“Джон … рабочее имя (такого-то такого-то), используемое им, предположительно с … по настоящий период. Другие известные рабочие имена: …” — ну и так далее, в том же духе: где родился, с кем поженился, чем отличился, когда провалился — наш, шпионский, джентльменский набор, плюс фото.
“По состоянию на (начало текущего месяца), — читал я дальше справку ИЦ, — исполняет обязанности начальника отдела (название отдела)”.
Тертый калач. И водку вот нашу любит. Ба! Так мы же с ним практически ровесники! Интересно, читал ли он что-нибудь похожее про меня? Вот бы удивился, что я полюбляю ихний вискарь.
Третья бумага была непонятного происхождения, без входящих–исходящих, дат, резолюций и прочих атрибутов документа. Судя по стилю и интенсивности сообщений — расшифровка кодированных телефонных переговоров, распечатанная на принтере:
“11.55. В 11.40 в городе (N) в мини-магазине по адресу … предположительно установлен объект поиска. Веду наблюдение”. “12.09. Предполагаемый объект поиска вошел в здание гостиницы └Альпийская роза“ по адресу …”. “12.12. Наблюдаю движение предполагаемого объекта поиска на втором этаже, предположительно в левое крыло здания”. “12.31. Не наблюдаю движения в номерах на втором этаже. Предполагаю размещение предполагаемого объекта поиска в номере с противоположной стороны здания”. Ну, боец! Он уже запредполагал! “12.56. Провел опрос администратора отеля └Альпийская роза“. Данные опроса: свободных мест нет”. “13.05. Нахожусь в кафе гостиницы └Альпийская молния“, расположенного напротив гостиницы └Альпийская роза“. Провел опрос администратора отеля. Данные опроса: свободных мест нет. Веду наблюдение за входом в гостиницу └Альпийская роза“”.
Я молча вернул Слону бумаги.
— Как его нашли?
— Повезло.
— Подтверждено, что он знает, где были расположены объекты?
— Да.
— Еще что-нибудь знает?
— Нет.
— Дело-то прошлое. Нехай клевещет.
— Прошлое… прошлое…
Слон встал из-за стола, подошел ко мне, наклонился и сказал, приблизив лицо почти вплотную:
— Два объекта не эвакуированы.
Да-а… Дела-а… Я посмотрел на часы: с учетом разницы во времени последнее сообщение пришло двадцать минут назад.
— Какое принято решение?
Вопрос повис в воздухе, и тишина заставила сжаться мое бедное сердце.
— Принято решение расконсервировать Марту, — сказал Слон после паузы, глядя в стол.
Ф-фу-уххх… Стоп!
— Марту? Ей же за семьдесят!
— Семьдесят два. У тебя есть другие варианты?
— …
— И у меня нет. Нет вариантов, Сережа… По нашим данным, он назначил им встречу на завтра… Нужна стопроцентная гарантия. Повезешь Марте спецсредство и антидот и проконтролируешь выполнение. В случае вашей неудачи — работает “Арсенал”. Проблема в том, что они могут быть там позже, чем эти, — Слон кивнул в сторону листков на столе.
Веселенькое дело! Я представил себе, как, в свойственной им манере, “Арсенал” заходит в австрийскую гостиницу, выламывает дверь номера и на глазах обалдевших западных коллег делает два своих стандартных выстрела в голову объекту.
В кабинет без стука зашел помощник Слона. Он положил на стол папку, пожал мне руку, и так же, как вошел, быстро и молча вышел.
Слон кивнул мне, я открыл папку и прочел короткий рассказ о том, кто, где, когда, и с какими словами поцелует мою небритую щеку на далекой зальцбургской земле и что мне после этого делать. Потом Слон достал из сейфа мой рабочий паспорт с мультивизой (я расписался), деньги, со словами: “Не под отчет”, освежитель для рта (баллончик со спецсредством — я опять расписался) и две таблетки аспирина в упаковке (антидот, тоже под роспись).
Зазвонил телефон. Коротко переговорив, Слон обернулся ко мне: “Ты уже прошел регистрацию, вылет через полтора часа. Через десять минут выезжаем”.
Я вернулся в свой кабинет. “Иц э лонг вэй ту Тыпыры-ры-ы…” — мурлыкал себе под нос Ярослав с нарочито славянским акцентом, заканчивая план работы на понедельник. Я машинально просмотрел план, поставил закорючку в графе: “Утверждаю”, сказал: “Молодец” (чем, видимо, немало удивил Ярослава) и наконец поднял на него глаза:
— Ты опять курил в кабинете?
— Я же не курю, начальник!”, — запротестовал Ярослав.
—Три — ноль, — сказал я, — марш в тир. (“Три — ноль” — это в нашей с ним игре “Вопрос на вопрос”, по правилам которой, подчиненный на любой не касающийся службы вопрос, должен отвечать контрвопросом.)
— Но сегодня же не наш день!
— День… день… Сегодня пятница, а значит, бледнолицые жены вышли на тропу войны против своих красноносых мужей. Иди, тренируйся… Марш, я тебе сказал!
Не дурак Ярослав что-то там для себя понял и быстренько ретировался.
Сборы были короткими.
В Зальцбурге я взял такси и через пятнадцать минут уже лично познакомился с Мартой, которая сидела на скамейке на Моцартплац и наблюдала за детишками, катающимися на искусственном катке.
Еще через пять минут мы с ней ехали в N.
По дороге я скормил ей антидот, рассказал, как пользоваться спецсредством, переоделся в лыжный костюм и несколько изменил свою внешность.
…Потом я сидел в итальянском ресторанчике неподалеку от гостиницы, смотрел на Альпы, скрытые низкими, как мне казалось, мрачными облаками, пил кофе и чувствовал себя профессором Мориарти.
Все прошло по плану.
На следующий день я возвращался домой.
В аэропорту я прошел паспортный контроль, пошатался по залу ожидания, и вдруг — ну надо же такому случиться! — в зоне беспошлинной торговли нос к носу столкнулся с Джоном — точь-в-точь, как на фото из справки ИЦ, только седым и с усами. Э-ка тебя, братуха, состарила красная угроза!
Мы застыли в проходе между полок женской парфюмерии, глядя друг на друга, как два заправских ковбоя из старого вестерна. Похоже, он-таки тоже когда-то про меня читал.
— Пойдем, выпьем”, — сказал, наконец, Джон. Я кивнул: пойдем. Мы вошли в бар и сели за стойку, плечо к плечу, как два добрых друга. “Водки”, — сказал Джон бармену. “Виски”, — сказал я. “Дабл”, — сказали мы уже дуэтом.
Выпили. Помолчали.
— У вас что, не было других вариантов? — Джон спросил не потому, что хотел услышать ответ, а потому, что, видимо, знал его и от этого злился.
Я вздохнул:
— Давай еще по одной.
Мы на миг встретились глазами, и я увидел, как он вдруг напрягся.
“Виски”, — сказал Джон трезвым голосом. “Водки”, — сказал я, чувствуя внезапное раздражение. “Дабл?” — мы оба кивнули.
Выпили. Закурили. Расслабились.
— Ты скоро уходишь в отставку? — спросил Джон.
— Да.
— Я тоже.
Еще помолчали. Джон потер ладонью лоб и посмотрел на меня: “По третьей?”. Я отрицательно покачал головой:
— Нет, Джон, давай лучше пива.
Нет у меня повода пить третью.
Мы взяли по пиву и минут десять созерцали бегающий по аэропорту интернационал.
Пора.
— Ты не пиши в отчете про аэропорт, — сказал Джон.
— Здесь же полно камер, Джон, — сказал я. — Рано или поздно, все равно всплывет — сначала у вас, потом у нас.
— Да, ты прав, прощай.
— Прощай.
Мы разошлись, каждый к своим воротам, не пожав друг другу руки.
Дома меня встретил мой вечно веселый Ярослав и сразу повез к начальству на дачу — обедать.
Ну и вжарили же меня за аэропорт!
Настоящее всегда вдруг. (Опыт первого сплава)
Евгению
Настоящее всегда проявляется вдруг.
Не о времени говорю, о неподдельном.
В себе.
Как рыба в сосуде, плавал в собственных представлениях о жизни и дышал ими.
А в это время в самом средоточии — чего? души, тела, какого-нибудь — не знаю — мозжечка или гипофиза — жил действительный мой хозяин.
И знать бы о нем не знал.
Сколько-то ударов сердца назад знал, как управиться с разными людьми разных возрастов, внушая им, по необходимости, букеты побудительных эмоций от страха до обожания.
— Как иначе преуспеть в этом мире?
…Оказывается, подлинный владелец инструментов очарования всего лишь великодушно отдавал их в наем.
До поры.
* * *
И дернуло же меня на этот сплав! Дернуло…
По-моему, необъяснимые, “неразумные” порывы только и влияют на наш удел по-настоящему.
Любовь, например.
Судьба по-другому не разговаривает…
Я сел в лодку.
В первый раз в жизни.
Нет, конечно, я и раньше садился в лодки.
С девушкой. С водкой. С удочкой, в конце концов.
Но никогда раньше я не садился в лодку со шлемом и спасательным жилетом.
И никогда раньше я не садился в такую лодку.
Инструктаж был короткий. Оно и понятно: человек видел нас в первый и последний раз. Если мы потонем, нам будет не до критики; если пройдем маршрут — вряд ли вернемся, чтобы сказать “спасибо”.
Точно, не я.
— Вот лодка. Она не тонет. Когда опрокинетесь (ничего себе — “когда”!) суете пальцы в эти дырки на днище и переворачиваете ее назад. Потом хватаетесь вот так, — он показал, — и залезаете в лодку. Если залезете (ничего себе — “если”!) — помогаете второму. И еще: весло — ваш билет на лодку. Ни при каких обстоятельствах его не бросайте.
Я всегда считал богатое воображение инструктируемых составной частью успеха предприятия.
Уже перестал.
— Ваш маршрут составляет примерно 12 километров. 12 порогов. Скорость течения… Расстояние до первого порога… От первого до второго… Схема реки…
Я ничего не запомнил.
Я смотрел на человека, который, если залезет, будет мне помогать. Если будет.
Мой подельник, в отличие от меня, был молод, высок и широк в плечах.
На его открытом челе явственно проступали зачатки разума. Причем ровно столько, чтобы уже не быть дубиной, но еще не стать мерзавцем.
— Знаете, — сказал на прощание инструктор, — вообще-то маршрут не категорийный, но в этом году в горах выпало так мало снега…
…И я люблю придержать козырь до конца игры.
* * *
Солнце во всем любит ясность. Я тоже.
Получив снаряжение, я начал мимоходом расспрашивать своего будущего партнера по сплаву “о днях, что быстро миновали”.
Мой напарник оказался мелким клерком из соседнего государства, недавно женатым, имеющим (по его словам) опыт одного сплава. Насколько первые сведения меня не интересовали, настолько последние убили: я понял, что явно переборщил с представлениями о зачатках разума. Есть, конечно, и другие объяснения его появления здесь — например, несчастный брак, растрата, или “рука судьбы”; но я по натуре все-таки оптимист.
Глядя, как напарник тщательно подгоняет спасательный жилет, я понял, что он еще больший оптимист, чем я.
— Значит, дубина, — сказал я вслух и взял в руки шлем.
Управившись с подгонкой снаряжения, мы взяли лодку и бодро зашагали в ту сторону, откуда доносился настойчивый шум воды.
По дороге я явно переигрывал роль “сдержанного и решительного”, “крутого” мужика.
Думаю, со стороны казалось, что меня просто заклинило.
Когда мы вышли из-за деревьев и увидели реку, я сразу вспомнил слова своего старого знакомого, офицера запаса: “Героизм чистой воды, — говорил он в таких случаях, и неизменно добавлял: — Твою мать!”
…К слову, вода в реке была действительно чиста.
А когда мы зашли в воду, то я почувствовал, что она еще и изрядно холодная!
Мы умостились в нашем судне (в связи с предлогом “в” звучит довольно двусмысленно, не так ли?) и, под жидкие хлопки сосен, оттолкнулись от тверди.
* * *
А дальше… Дальше было совсем не смешно…
Через тридцать секунд, на полутораметровом перепаде, меня выбросило.
Словно сработала катапульта.
Я ушел под нос лодки мгновенно, как сидел — головой вперед, с открытым ртом, выпученными глазами и крепко зажатым в руках веслом.
В глаза ударила вода. Шлем ощутимо стукнул о камни. Завертело течение. Потерялось ощущение ориентации в пространстве. Мучительно долго куда-то плыл.
Внезапно увидел долгожданный свет.
Попытка вдохнуть не удалась — меня опять накрыло волной.
Жажда… Странно употреблять это слово применительно к человеку, тонущему в горной реке, но именно огромная, всепоглощающая жажда жизни проснулась и без остатка захватила все мое существо.
Я не думал о детях, не думал о жене, не думал о смерти. Я даже не боялся.
Я просто очень хотел жить. Биологически.
Опять вынырнул — течение отнесло меня от порога на относительно спокойный участок.
Обессилевший, изрядно нахлебавшийся, я никак не мог полноценно вдохнуть — в горло попала вода.
Огляделся.
Впереди неслась перевернутая лодка. В нескольких метрах от нее из волн периодически появлялась голова напарника.
Я, с удивлением обнаружив в одной из своих рук весло, поплыл за ними.
Мы, как учили, перевернули лодку и стали в нее залезать.
Стыдно вспомнить, но мне кажется, я его отпихивал.
Тем не менее, когда я залез, то помог и ему.
В самое время. Едва мы устроились, нас вынесло ко второму порогу…
И все повторилось опять.
…У меня было ощущение ада.
Пока мой напарник во второй раз лез в лодку, я держался за ее борт и плакал. Я уже настолько устал, что не мог даже руки поднять. Напарник взял меня за жилет и втащил на борт.
Мы начали работать веслами, пытаясь держать нос лодки по ходу течения.
Я ненавидел эту реку. Я был ее игрушкой. И у меня не было выбора.
Впереди уже маячил третий порог.
— А знаешь, — вдруг прокричал напарник, отплевываясь и стараясь перекрыть шум реки, — я забыл тебе сказать — ты ногами упрись в нос, а спиной — в перегородку, тебя тогда не будет выбрасывать!
Ну, и кто он после этого?
На третьем — еще большем, чем первые два, — пороге я сильно уперся ногами в нос лодки. Мы слетели вниз, меня накрыло с головой, но спустя секунду мы выскочили — выскочили! — из бурунов и понеслись, вращаясь, вниз по течению.
Дальше пошла обычная для таких дел работа: мы гребли, чтобы выровнять лодку, гребли, чтобы не попасть под коряги, нависающие над берегом, гребли, чтобы разогнаться перед очередным порогом, гребли, гребли, гребли…
Эта река была местом, в котором не существует времени.
…Примерно на середине пути, на правом берегу, был небольшой каменистый пляж. На нем устроил привал экипаж десятиместной лодки, ушедшей по маршруту за час до нас.
Причалили и мы.
Я вылез из лодки, сделал пару шагов, ноги мои подкосились, и я сел на ближайший камень.
Как я замерз!
Мой напарник пошел к ребятам из десятки. Спустя пять минут он вернулся ко мне с каким-то парнем. В руках они держали бутерброды и бутылку сладкой воды.
Парень протянул мне бутерброды, а напарник, отводя глаза, сказал:
— Слушай, тут вот парень хочет на двойке пройтись, ты не против?
Ба! Так ведь это он не мне предлагает поменяться, а сам хочет уйти на “десятку”! Вот так номер…
Я посмотрел на парня. Комплекцией и возрастом он соответствовал моему напарнику.
— Опыт сплавов есть? — спросил я.
— Нет.
— Это хорошо… А что это ты решил на “двойку” пересесть?
— Да скучно в “десятке”. Там (он кивнул в сторону группы) жена. Она не против.
Что-то шевельнулось в моей душе. Мне он понравился.
Такой же дурак. Только молодой.
— Ну, тогда и я не против, — сказал я и протянул руку: — Сергей.
Мой бывший напарник отдал парню весло, и пошел к группе, готовившейся к отплытию, а я… Даже не знаю, как сказать… Ответственность почувствовал, что ли…
…Теперь инструктаж проводил я (а уж инструктажи-то проводить я умел), и мне было не все равно, чему научится мой новый партнер…
…Через несколько минут парню было оч-чень не скучно.
Мы прошли оставшуюся часть маршрута без особых, на мой вкус, приключений. Река осталась моим врагом, но я начал понимать ее, а главное — у меня был мой корабль, и у меня была моя команда.
— Миша! Левым!!!
Я стал видеть отмели, коряги, благоприятные и неблагоприятные участки. Я стал прокладывать маршрут.
Я стал видеть перспективу.
В какой-то момент я перестал реагировать и стал предвидеть.
Я смотрел на Мишину спину и думал, что я и здесь сделал карьеру.
От хлама в реке до капитана корабля.
Инга
Татьяне
Понедельник. Счастливое время обеденного перерыва. Я плотно поел и, развалясь в кресле, только начал петь наиболее подходящую к такому весеннему дню песню: “Это было весно-ю, в зе-ле-не-ющем м-м-мае…” — как вдруг в кабинет прискакал мой шеф, Невыездной Конь, который пропадал где-то с самого утра. Вообще-то он просто — Конь, но после кое-каких событий его стали называть еще и Невыездным.
Он был так возбужден, что чуть не бил копытом.
— Значит так, — с места в карьер начал он, — слушай внимательно. Отдел (название) обнаружил на сайте брачных знакомств объявление от некоего Роберта К. А этот Роберт К. — ни кто иной, как Роберт К., инженер-химик из NASA, работающий в отделе перспективных разработок топливных смесей. Усек? Мы нашли адресата, с которым К. вступил в переписку. Это Инга П., из … (нашего города), библиотекарь, не замужем, … лет, живет с родителями. Я с ней встречался сегодня утром. Она дала согласие работать. Вот тебе ключ от … (нашей конспиративной квартиры). К завтрашнему утру составь план подготовки. Переписку с Робертом буду продолжать я, а ты назначаешься куратором Инги на время обучения. Я сейчас к (Слону), а потом поедем, я тебя с ней познакомлю.
Из дневника Ярослава
“Мне она сразу не понравилась. Вот как увидел, так сразу и не понравилась. Это декольте…
Хочешь ты или не хочешь, а взгляд сам так и падает за вырез блузки, как диверсант с нераскрытым парашютом.
У меня, между прочим, двадцать семь прыжков, в том числе шесть ночных… И два со сверхмалой… И еще награда имеется. Боевая, заметьте, не песочная. А тут — декольте… Не мог этот Роберт нормального мужика полюбить, что ли!
…Говорил с Конем. Конь сказал: “Ты кто — профессионал или сексульный диверсант? Абстрагируйся… и все такое”.
…Ладно, будем работать с тем что есть.
Вторник. Прочел вводную лекцию о носителях информации и способах ее оценки. Слушала.
После обеда прочел двухчасовую лекцию о сложном международном положении.
Красила губы. Не прониклась.
Среда. Прочел лекцию о личных мотивах выдачи информации. Внимательно слушала.
После обеда прочел лекцию о бдительности.
Послала на фиг.
Четверг. Прочел лекцию о методах внедрения в разрабатываемую организацию. Очень внимательно слушала.
После обеда прочел лекцию о теоретических основах конспиративной работы.
Сказала, чтобы не умничал, так как у нее был роман с женатым мужчиной.
Потом расплакалась.
Пятница. Ездил к Коню с докладом. Конь сказал, чтобы не заморачивался по поводу содержания и больше работал над формой. Интересно, что он имел в виду?
Спросить не решился.
Суббота. Провел работу над формой. Прочел лекцию и провел практическое занятие по внешнему виду разведчика. Результатом доволен.
Выглядит как типичная женщина трудной судьбы.
Воскресенье. Был с друзьями на охоте. Отлично провели время.
Понедельник. С самого утра приехал Конь. По плану он должен был провести занятие по шифровке–дешифровке текста.
Увидел Ингу… Вздул меня по первое число. Сказал, что не даст ценного агента сушить на сухари. Еще сказал, что, если дальше будет так продолжаться, мне самому придется сушить сухари и ехать на Занзибар (чур меня!) — туда как раз набирают партию.
Вечером Конь открыл секретер, который, как оказалось, забит выпивкой, и напоил девицу коньяком. Впрочем, мне тоже досталось.
Потом пришлось провожать ее домой. Видел бы кто этих пьяных незамужних библиотекарей!
Вторник. Прочел обзорную лекцию о разработке кандидатов на вербовку. Все свободное время занимался подбором отмычки к секретеру.
Среда. Прочел лекцию и провел практическое занятие о приемах знакомства.
Вечером играли в подкидного дурака. Проиграл три раза кряду. По-моему, она передергивает.
Четверг. Прочел лекцию о способах углубления контакта. Провел практическое занятие.
Вечером играли в шахматы. Играет слабо. Выиграл. Сказала, что я очень умный. Почему-то доволен.
Пятница. Прочел лекцию о методах “залегания на дно”.
Обедали вместе. За обедом рассказала мне последнюю серию “Рабыни Изауры”. Хм… Довольно интересно, надо будет посмотреть.
Суббота. Вчера вечером смотрел “Рабыню Изауру” — какая мутота!
Обучал методике решения специальных задач с помощью гипнодопроса. Заснула. Когда спит, даже симпатичная.
Сегодня за обедом опять зашел разговор о “Рабыне Изауре” — довольно интересно…
Но смотреть не буду.
Воскресенье. Проводил практические занятия по приемам моментальной передачи.
Какие у нее, оказывается, теплые руки!
Понедельник. Утром был в конторе. Конь показал последнее письмо от Роберта.
Конь уже сидит на коленях у Роберта перед негромко потрескивающим камином. Однако!
Надо ускорить подготовку.
Вторник. Целый день пытался обучить нескольким приемам специального рукопашного боя.
Пищит и не обучается.
Среда. Прочел лекцию и провел практическое занятие по методам перлюстрации. Баллончик со спреем “РК-705” уронила со стола. Бросившись поднимать, проткнула каблуком. Теперь занимаемся в тапочках.
Вечером говорили о литературе. Юлиана Семенова она не читала.
Может, она не библиотекарь?
Библиотекарь… Ну где вы видели библиотекаря с таким декольте?
Четверг. Сегодня приезжал Сурок. Изучали технические средства скрытого съема информации.
Вечером Сурок и Инга долго говорили о немецкой классической поэзии.
Похоже, она все-таки библиотекарь.
Пятница. Проводил практическое занятие по выбору места для закладки тайников в парковых зонах. В качестве макета контейнера использовал ее губную помаду. Помаду она спрятала, но забыла куда.
Потратил полдня, пока нашел дупло с ее дурацкой губной помадой.
Испачкал куртку. Куртку она взяла постирать.
Суббота. Читал обзорную лекцию по методам активного изъятия фактуры. Привел пример из своей практики. Слушала, разинув рот.
Вне рамок программы проверил ее способности к приготовлению пищи. Испортила казенную сковородку и мясо, купленное за мои деньги.
Надо свозить ее к маме.
Воскресенье. Возил к маме. Вместе готовили борщ. Обедали. Ну зачем мама показывала ей мои детские фотографии?!
Понедельник. Ездили встречаться с ветераном службы Анной З.. Анна З. почему-то решила, что нас будут забрасывать вместе. Пожелала семейного счастья.
Лучше бы я поехал на Занзибар!
Вторник. Сегодня, по заданию Коня, готовили аудиописьмо Роберту. Для большей непринужденности рассказывала текст, глядя на меня.
Вечером привез аудиописьмо Коню — он прослушал и похвалил.
Среда. (Нет записей.)
Четверг. Вчера, наконец, подобрал ключ к секретеру (дальше зачеркнуто).
Пятница. (Нет записей.)
Суббота. Конь привез Слона. С инспекцией. Целый день гоняли Ингу по изученному материалу. Инга отвечала на “отлично”. Слон все время внимательно смотрел то на нее, то на меня. Вечером он вызвал Коня в другую комнату и долго его за что-то отчитывал. Когда они вернулись, Конь был очень расстроен.
Провожал Ингу домой. Шли пешком.
Воскресенье. (Нет записей.)
Понедельник. Сегодня утром Конь вызвал меня в контору и сказал, что меня и Ингу снимают с задания. Принято решение готовить другого агента. Меня отправляют в отпуск. Подготовкой нового агента будет заниматься лично Конь.
В отделе кадров мне выдали отпускные и две путевки в наш санаторий.
М-да… А мы ведь так и не поженились!
Грынпись
Александру Сергеевичу X.
…А я своих первых шпионов еще на срочной поймал. Дело было так…
В тот день я был в наряде, помощником дежурного по части — у нас это была сержантская должность. Ну, то да се, без залетов, уже и пообедали, как вдруг приезжает к нам наш “Молчи-молчи” — майор Селезень. Он был в штатском и вид его — редкий случай! — полностью соответствовал его прозвищу.
Дежурный по части только взял в руки первый стакан компота — а это однозначно указывало на то, что встречать Селезня придется мне.
Я притаился за углом здания штаба и выскочил перед самым носом особиста:
— Товарищ майор, помощник дежурного по части, сержант Красавин!
— Тьфу, твою дивизию! Красавин, ты-то мне и нужен. Гражданка есть?
Конечно, есть.
— Никак нет, товарищ майор, не положено!
— Что же это — на втором году службы, а все еще не положено? Ладно, переформатирую вопрос: достать можешь?
— Вы хотели сказать — переформулирую?
— Я хочу тебя на “губу” отправить к десантникам, суток эдак на пять. Там тебя сначала переформулируют, а потом так переформатируют, что забудешь, как со старшими по званию наговариваться! Говори быстро: есть гражданка, или нет?
К десантникам, нашим злейшим врагам и постоянным противникам на учениях, ехать не хотелось.
— Для выполнения боевой задачи — достанем хоть из-под земли, товарищ майор!
— Вот именно: боевой, Красавин, боевой.
Я с удивлением посмотрел на Селезня. Он был серьезен, как учебник научного коммунизма.
— На кого из своего призыва можешь положиться?
Я даже не задумывался: “Конечно, на Ильяса Манаева”
— Да, да… Я так и думал… — размышляя о чем-то своем, сказал Молчи-молчи. — Найди его, и ждите меня в дедовской курилке.
Я пошел искать Ильяса, прикидывая, откуда Селезень мог узнать про дедовскую курилку.
Мы успели выкурить по сигарете, когда пришел Молчи-молчи.
— Вот что, ребята, — начал Молчи-молчи: — Дело серьезное. По моей информации, примерно через три-четыре часа мимо вашей части будет проходить колонна машин, принадлежащих иностранной организации “Грынпись”…
— Какой организации? — переспросил я.
— “Грынпись”, — повторил майор Селезень, делая ударение на первом слоге. В его устах слово звучало довольно неприлично, и у меня не было никаких сомнений в том, чем занимается эта преступная организация. У меня, но не у любопытного Ильяса.
— А чем они все-таки занимаются? Как проявляют свою суть вредительскую?”, — спросил Ильяс.
— Ну, как проявляют… — майор явно не ожидал этого вопроса. — Обычно проявляют… К гражданам пристают с вопросами всякими провокационными… Солдат наших фотографировали уже два раза… Ну и разведка, понятное дело. Секретные объекты…
— Да что тут секретного, товарищ майор? Овощебаза и холодильник.
— Это тебе, тундра, государство доверило знать, что овощебаза и холодильник, а в планах НАТО здесь подземный пункт управления ракетного дивизиона значится. Не будем их разочаровывать, товарищи.
— Я не тундра, — обиделся Ильяс, — а татарин.
— Да, товарищ майор, — поддержал я Ильяса: — Вы моего друга не обижайте, а то скажу замполиту, что вы сеете между нами национальную рознь!
— Какую национальную рознь? — засмеялся Селезень: — Ты такая же тундра, как и он.
— В составе колонны один экипаж ведет себя очень подозрительно, — продолжил инструктаж Молчи-молчи. — Машина несколько раз сворачивала с утвержденного маршрута, делала остановки в несогласованных ранее местах (но их тогда гаишники шуганули), еще кое-что. С гаишниками я договорился, так что существует вероятность того, что они и сейчас свернут с главной дороги в сторону нашей части с целью установки какой-нибудь аппаратуры. Сделаем так: переодеваетесь в гражданку, Манаев со “Скорпионом” ложатся в кустах, в десяти метрах от поворота с главной дороги в сторону нашей части. Я и Красавин устраиваем засаду в тридцати метрах от него, ближе к забору. Если машина поворачивает к нам — ждем минут десять-пятнадцать, и, по моему сигналу, мы с Красавиным вскрываем машину и фотографируем их преступные действия, а Манаев блокирует “Скорпионом” дорогу. После этого Манаев бежит к нам, мы вытаскиваем их из машины, кладем на землю, аккуратно — аккуратно, Манаев, а не так, как у тебя с весенним призывом получилось — вяжем, и вызываем ребят с КПП…
…Закатное солнце отражалось на лобовых стеклах “джипов”, спускавшихся с перевала по горной дороге. Для меня, видевшего иностранные машины в первый раз в жизни, они казались луноходами. Мы лежали в остывающей траве и смотрели на них, как охотники смотрят на заходящую на посадку стаю птиц.
Колонна приблизилась, и стало видно, что последняя машина все больше и больше отстает. Когда большой серебристый “джип”, накатом, с выключенным двигателем, свернул с главной дороги в сторону части, через чуть затемненное стекло я увидел, что в машине сидят четыре человека. Гулко застучало сердце, и кровь ударила в голову.
“Значит, аккуратно не получится”, — подумал я.
Селезень рассчитал точно: машина остановилась как раз напротив того места, где мы с ним лежали. Мы вжались лицами в траву. Из машины, сквозь плотно закрытые окна, доносилась иностранная музыка: “Гуп… Гуп… Гуп… Гуп…”. Потянулись минуты ожидания.
…Мы лежали с майором в двух метрах друг от друга, глядели глаза в глаза, и я чувствовал настоящее боевое братство, то, ради которого люди и остаются в армии…
Потом он кивнул головой — работаем! — и мы двумя длинными низкими бесшумными кувырками красиво преодолели расстояние до машины.
Я вскочил на ноги, левой рукой схватился за ручку передней двери, а правой — за ручку задней, рванул их на себя, и майор тут же щелкнул вспышкой в открытый салон.
…А они там, в этой машине… ну, сами понимаете… все молодыми были…
Проявляют, в общем, свою вредительскую суть в полный рост!
…Визг в машине был такой, что за двести метров, в части, свиноматка в свинарнике выломала дверь и убежала на антенное поле — еле-еле назад ее потом загнали.
К машине подбежал запыхавшийся Манаев, заглянул:
— Да… Вязать мы их не будем, вона как оно все повязано… А ложить — они и так лежат.
— Что делать-то будем, товарищ майор?
— Убирайте “Скорпион” с дороги, быстро! И мотаем отсюда, пока этих кондрашка не хватила.
Мы смотали “Скорпион”, и “джип” пулей выскочил на главную дорогу. Только сейчас я заметил большую зеленую надпись на его борту: “Green Peace”…
…На своей заерзанной “копейке” Селезень завез нас в ближайшую пельменную, взял себе и нам пельменей, сметаны и две бутылки пива: одну — себе, одну — нам.
— В общем, так, — сказал он, когда мы подкрепились: — Операция особо секретная, так что никому ничего не болтать. Всем говорить: были у меня на даче, огород копали, понятно?
Нам было понятно.
Но пива попросили еще.
А фотографию мы потом у Селезня до самого дембеля просили показать. Так и не дал.
Говорит, не получилась.
1 КВН — кандидат на вербовку (от КВН; жарг., шутлив).