Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2007
Звезды
Не надо, не надо вопросов.Не надо, не надо причин.
Опричнин, Чечни и мужчин.
В бушлатах, высокого роста.
На небе — огромные звезды.
Под небом — Казань, Сталинград.
Так просто, так, Господи, просто.
Вода и кровавая простынь.
Так, Господи, ты невпопад.
Сгорают кремлевские звезды.
Сгорают советские звезды.
И — вниз пионерские звезды
До вспаханной черной земли.
Проходит двухтысячным томом,
Проходит двухтысячным годом,
Проходит двухтысячным сроком.
И были кровавыми роды —
Но те коммунальные воды
Уж в Лету давно отошли.
По гландам березовым соком.
По почкам морозовым павлом.
Запомни, ни слова о главном.
Нас вёсны бьют точно поддых.
Зовут коммунальные пезды
На подвиги для молодых.
Таких же, как мы, узколобых.
Таких же, как мы, узкоглазых.
Таких же, как мы, узкобедрых.
Поспорим с тобой на щелбан?
Том Сойер, бульдог, барабан.
Тот май! Маршируют бушлаты.
Тот май! Маршируют уроды.
Мы с ними одной ведь породы.
Ломай меня, как когда-то.
На небе — огромные звезды.
И стыдно, и страшно, и пылко.
И ландыши, и пулемет.
Она ведь все сразу поймет:
И в чьей бороде снуют мыши,
И кто тронет тоненький лед.
Ворованным воздухом дышит,
Военные песни поет.
Свадьба
Л.
…И со всех сторон колокольный звон.
Ты в “Шестнадцать тонн” не придешь.
Подари алтын, холостой патрон,
Серебристую мышь да вошь.
Не заря горит, это я горю,
Это я по тебе горю.
Напиши букварь.
Напиши словарь.
Тогда, может, поговорю.
…И готовы гости, и готов алтарь.
Я в “Шестнадцать тонн” не приду.
Подарю простуду, судьбу, дуду,
Лисью шубу и худобу.
У меня будет корь, у тебя янтарь.
Ты все ноги себе сотрешь.
Я сменяю Коран на ломаный грош.
Я совру тебе, а ты мне соврешь.
Я тебя возьму, ты меня возьмешь.
Потому что такой закон.
Петропавловка
Кресты
Немного поваренной соли —
Посыпать дорогу в острог.
Ну что же ты снова не смог
Явиться на Девичье поле?—
как будто меня не отторг
как будто меня не отверг —
В тот чёрный и рыбный четверг,
Где губы кусают со страсти,
Где рыб разрывают на части.
Решетки, разметки страничек,
Снега и родные гробы,
Скелетики рыб и косички,
В перчатке пшено для синичек —
И яблочный зимний девичник
На том берегу, где Кресты.
Где стонут слепые санчасти,
Где бедные лизы и насти,
Где черное горькое счастье,
Где смерть, и прощенье, и ты.
Живут же как. Люди и люди.
Плывут же как. Нерпы и нерпы.
Растут же как. Вербы и вербы.
Справляют же. Свадьбы и свадьбы.
Я знаю, как сладко Иуде
При ветреной серой погоде
От Зимнего шляться до Верфи,
А мне бы немного поспать бы.
А мне бы, конечно, не знать бы,
От ветра закутавшись в куртку,
Как в полночь белеют тетради,
Как в полдень пустеют застенки,
Как строят солдат на параде
И как застужают придатки.
Чему же я все-таки рада?
Чего же ты все-таки ради?
И кто отлагательств не терпит.
И кто здесь всегда верховодит.
Снимает молочные пенки.
Нева с молоком
Оставаться как был дураком
Оставаться как был молодым
Оставаться как был никем
Оставаться сыном полка
И любиться со всем полком:
Здесь у каждого — свой содом
Здесь у каждого — свой гарем
Льет клубами молочный дым
Это снег идет напролом
Это лед по венам моим
Это бронзовый Петр грозит
Налитым своим кулаком
И фанаты идут на “Зенит”
И скинхеды идут наобум
А потом все идут в гастроном
А потом все идут домой
И страна со мной говорит
Не моим неродным языком
Ах ты, Комар мой, Меламид…
Ах ты, господи боже мой
Ну а я говорю: “Погоди,
Мне бы спать на твоей груди,
Об тебя тереться десной,
Обниматься с тобой весной,
Если мы доживем до весны —
То такие наденем джинсы…
То такое посмотрим кино…
Если мы с тобой доживем, но…”
Я клянусь, не узнал никто.
Не узнал даже Жан Кокто,
Как кричать тебе рваным ртом,
Как встречать тебя красным днем,
Любоваться тобой тайком,
Прятать шкалики в рукаве.
Это будет (было) потом, потом.
В животе или в голове..
И полна Нева молоком
И стоят корабли в Неве