Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2007
Алина Григорьевна Львова — учитель школы № 149 Санкт-Петербурга. Публикуется впервые.
О педагогической культуре Екатерины II
Феномен Екатерины Великой поражает. Принцесса из крошечного немецкого княжества, не получившая сколько-нибудь сносного воспитания и образования, маленькая Фике (так звали в детстве принцессу Софию-Фредерику-Августу из древнего, но обедневшего рода князей Ангальт-Цербстских) в возрасте 33 лет становится владычицей державы полумира, одним из образованнейших людей своего времени. “Чистая немка по крови превратилась в истинно русскую царицу, положившую конец иноземному засилью и свято соблюдавшую обычаи народа”, — с восторгом заключают современные русские патриоты-государственники [10; 6]. Сама императрица говорила про себя, что в душе она республиканка и деспотизм ненавидит, но высказывала убеждение, что для блага народа русского абсолютная власть необходима.
Два гения отечественной литературы — Пушкин и Гоголь — оставили на редкость схожие портреты Екатерины II в своих творениях “Капитанская дочка” и “Ночь перед Рождеством”.
Кузнец Вакула, отправившийся в Петембург, прямо к царице за черевичками для возлюбленной, увидел перед собой “небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине”.
Капитанская дочка Маша Миронова, приехавшая подать просьбу государыне, успела рассмотреть на утренней прогулке в Царскосельском парке свою будущую благодетельницу с ног до головы: “Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую”.
И для простодушного Вакулы, и для дочери коменданта одной из оренбургских крепостей Екатерина II оказывается доброй и всемогущей феей. Однако Л. Н. Толстой в брошюре “Единое на потребу. О государственной власти” (1905) назвал императрицу совершенно чуждой немкой на русском престоле. В чем же дело и кто прав?
Юная принцесса приехала в Россию в феврале 1744 года, по приглашению императрицы Елизаветы Петровны, с очень скудным гардеробом в три-четыре платья, и это при дворе, где платья менялись по три раза в день. Тем не менее 14-летняя принцесса формулирует для себя программу из трех пунктов: нравиться великому князю; нравиться императрице; нравиться народу, а для этого — усвоить русский язык и православную культуру: я хотела стать русской, чтобы русские любили меня. Она приехала в качестве невесты наследника русского престола — внука Петра I и внучатого племянника шведского короля Карла XII — Карла-Петера-Ульриха, своего троюродного брата. В 1742 году юный герцог Голштинский принял православие под именем Петра Федоровича.
Воспитание Петра III, которого она увидела в первый раз в 11 лет, считала неудачным с детства. По ее оценке, он всегда был неподатлив для всякого назидания. Приближенные и наставники “хотели выставить этого ребенка взрослым и с этой целью стесняли и держали его в принуждении, которое должно было вселить в нем фальшь, начиная с манеры держаться и кончая характером… С большой горечью он покорялся тому, чего желала императрица” [10; 24–27].
Наследник, в три года лишившийся матери, а в десять лет — отца и воспитанный голштинскими офицерами, слыл человеком капризным, мало способным к управлению даже собой. Россию он не любил, тосковал по родной Голштинии и преклонялся перед прусским королем Фридрихом II.
“Счастье не так слепо, как его себе представляют, — такой сентенцией начинает Екатерина II свои └Записки“. И продолжает: — Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения” [10; 22]. Разительными примерами достижения счастья или несчастья она называет себя и мужа.
Сильнее всего, по собственному признанию, в качестве ученицы ей приходилось подавлять в себе чувство горя. Будучи убежденной, что в любом положении Провидение не лишит ее помощи, которую дают ум и талант каждому по мере его природных способностей, признавалась:
“Природная гордость моей души и ее закал делали для меня невыносимой мысль, что я могу быть несчастна. Я говорила себе: └Счастье и несчастье — в сердце и в душе каждого человека. Если ты переживаешь несчастье, становись выше его и сделай так, чтобы твое счастье не зависело ни от какого события“” [10; 225]. А только от тебя самого — от твоего образования и воспитания, как она их понимала.
Свое собственное первоначальное образование Екатерина II называла весьма посредственным: “…девица Гардель не могла выучить меня лучше. Она была старая француженка и образовала меня довольно, чтоб быть в замужестве за кем-нибудь из наших соседей. Девица Гардель и я совсем не ожидали, чтоб дела наши пошли иначе”. Мать будущей императрицы, непоседливая и неуживчивая комендантша Штеттина, в воспитании дочери придерживалась самых первобытных педагогических приемов, и Екатерина сама признавалась, что “приучена была за всякий промах ждать себе материнских пощечин” [10; 7].
Может быть, поэтому сам процесс обучения будущая императрица считала лишь средством выявления способностей, единственно отвращением от праздности, годным для приучения к труду и прилежанию. Она упорно отрицала всякое принуждение к учению и в отношении сына, и своих внуков, великих князей. Обучение, по ее непререкаемым представлениям, всегда должно сопровождаться нравственным и религиозным воспитанием.
Вскоре после приезда в Россию молодая принцесса осознает, что ее жених, великий князь и наследник русского престола, не очень ценит народ, над которым ему суждено царствовать. И к ней, своей невесте, он вполне безразличен. Но для принцессы не безразлична русская корона. Уже на десятый день своего пребывания она приобретает первых учителей: Симеона Теодорского — наставника в православной вере, Василия Ададурова — учителя русского языка, балетмейстера Ландэ — учителя танцев.
“Чтобы сделать более быстрые успехи в русском языке, — вспоминала императрица, — я вставала ночью с постели и, пока все спали, заучивала наизусть тетради, которые оставлял мне Ададуров; так как комната моя была теплая и я вовсе не освоилась с климатом, то я не обувалась — как вставала с постели, так и училась. На тринадцатый день я схватила плеврит, от которого чуть не умерла” [10; 29].
Когда во время тяжелого приступа мать захотела пригласить к ней лютеранского священника, принцесса, придя в себя, ответила: “Зачем же? Пошлите лучше за Симеоном Теодорским”.
Привыкнув лежать во время болезни с закрытыми глазами, она узнает массу вещей из разговоров по душам находившихся при ней женщин, приближенных Елизаветы Петровны.
После выздоровления в вихре придворной жизни принцесса много времени посвящает изучению русского языка, игре на клавесине и чтению таких книг, как “Жизнь знаменитых мужей” Плутарха, “Жизнь Цицерона” и “Причины величия и упадка Римской республики” Монтескье — книг, которые с трудом тогда нашли в Петербурге. Памятливость, наблюдательность, догадливость, интуиция, общительность, умение быстро схватывать и обобщать данные — вот черты, составлявшие счастливый дар юной принцессы. К этим чертам прибавлялось стремление выработать в себе такие моральные добродетели, как трудолюбие (она не теряет времени попусту, извлекая пользу даже из светских кружков, балов, концертов), самообладание (не волноваться по пустякам), решительность (“раз я себе что обещала, не помню случая, чтобы это не исполнила”), искренность (не причинять вреда обманом и снискать себе всеобщее благорасположение честными и чистыми намерениями), молчание и скромность (избегает пустых разговоров и обещаний, а также участия в скандалах). Она расположена к набожности и удаляется в ту минуту, когда замечает себя лишней или в тягость кому-то. Охотнее всего следует таким побуждениям, как строгая честность и добрая воля. Не перестает серьезно задумываться над ожидавшей ее судьбой.
Накануне свадьбы 16-летняя принцесса грустна: “…сердце не предвещало мне большого счастья, одно честолюбие меня поддерживало; в глубине души у меня было что-то, что не позволяло мне сомневаться ни минуты в том, что рано или поздно мне самой по себе удастся стать самодержавной Русской императрицей”. Ораниенбаумский садовник Ламберти предрекает ей, что она станет российской самодержавной императрицей, увидит детей, внуков и правнуков и умрет в глубокой старости, 80 с лишком лет от роду [10; 51, 167].
Бракосочетание состоялось в 1745 году, после крещения принцессы в православие под именем Екатерины Алексеевны. В первые годы их брака появилось двое детей: сын, будущий император Павел I, и дочь, умершая в младенчестве. Если поначалу Петр и проявлял к жене некую симпатию и доверие, то вскоре между супругами наступил разлад. Его официальной фавориткой считалась Е. Р. Воронцова. Великая княгиня, оставаясь одинокой, много читала, в том числе французских просветителей, что оказалось важным для становления ее личности как государственного деятеля.
Читала даже в те часы, когда за стенкой великий князь, ее муж, с редкой настойчивостью и жестокостью дрессировал свору собак, а когда уставал, то брал скрипку и пилил на ней с чрезвычайной силой. Не имея никакой другой опоры, кроме себя самой и своих достоинств, молодая женщина два года штудирует четырехтомный словарь французского философа П. Бейля (1647–1706) “Dictionnaire historique et critique”. После одного из пожаров в загородном дворце, в котором Елизавета Петровна лишилась четырех тысяч платьев, великая княгиня жалеет о сгоревших книгах, помня каждую из них. Вспоминает:
“Первая книга, которую я прочла после замужества, был роман под заглавием └Tiran le blanc“, и целый год я читала одни романы; но, когда они стали мне надоедать, я случайно напала на письма г-жи де-Севинье: это чтение очень меня заинтересовало. Когда я их проглотила, мне попались под руку произведения Вольтера; после этого чтения я искала книги с большим разбором” [10; 68].
После родов первенца, чтобы победить ипохондрию, великая княгиня читает Барониуса в русском переводе, “Анналы” Тацита, “Дух законов” Монтескье, “Историю Германии” и “Всеобщую историю” Вольтера. Она становится почитательницей французской литературы Просвещения и посвящает ее изучению много досуга. Если после кончины императрицы Елизаветы Петровны (1709–1761) наследник престола Петр III повел себя беззастенчиво и агрессивно, то Екатерина всячески подчеркивала свое уважение к памяти усопшей, хотя саму ее ждал развод, и если не смерть, то скорее всего — монастырь. При погребении покойной императрицы невестка усерднее всех исполняла все похоронные обряды русской церкви, к чему племянник отнесся с нескрываемым пренебрежением.
Петр III за 186 дней своего правления ликвидировал Тайную канцелярию, место пыток и казней, заменив ее Тайной экспедицией Сената. Появилось несколько либеральных указов, главным среди них стал знаменитый “Манифест о вольности дворянства”: дворяне впервые получали свободу от обязательной службы, право выхода в отставку, а также свободу выезда за границу. Но даже таким манифестом ему не удалось привлечь гвардию на свою сторону. Введение в армии немецких порядков, план нелепого похода на Данию, презрение к традициям и обычаям России раздражали общество. Русская гвардия не хотела воевать за голштинские интересы. Настроениями недовольства в среде дворянства воспользовалась умная и честолюбивая супруга. Вместе со своим фаворитом Григорием Орловым, его братьями и гвардейцами 29 июня 1762 года она свергла своего мужа, так, кажется, и не разобравшего спьяна, что с ним происходит. Отрекшегося от престола Петра III увезли в имение Ропша под надзор сподвижников Екатерины и там задушили. Коронация молодой императрицы сопровождалась в столице празднествами, стоившими большого количества вина.
Ходом исторического развития русское дворянство во второй половине XVIII века становится проводником западного просвещения в своем отечестве, а Екатерина II принимает на себя роль лидера этого либерального движения. В успешном исполнении императрицей указанной роли важное значение имели не только характер и обстоятельства ее политической судьбы, но и педагогическая культура Екатерины II.
Преждевременный взрыв общественного недовольства и низложение Петра III дворянской гвардией 28 июня 1762 года, без единого выстрела и кровопролития, заставило сановников признать факт воцарения Екатерины II, пользовавшейся популярностью в народе. Но для нравственной мотивировки узурпации верховной власти она выпускает два манифеста. В первом, кратком — от 28 июня 1762 года, кроме ссылки на чудесное действие промысла Божия, была изобретена формула народного избрания, с указанием на всеобщее и единогласное прошение. Во втором, более обстоятельном манифесте от 6 июля 1762 года, уничтоженном по повелению Павла I, Екатерина II дает уничтожающую характеристику личности и правления Петра III, подчеркивая его презрение к православию. Свое воцарение оправдывает помощью любезного отечества через избранных своих для избавления подданных от опасности мятежа и распада империи: народ, который занимает треть известного света, единодушно вручил мне власть над собою. Она дорожила величием и блеском России, искренне и нелицемерно мечтала путем преобразований сделать русский народ самым справедливым и процветающим на земле, прямым делом доказать, сколь мы хотим быть достойны любви Нашего народа, для которого признаваем Себя быть возведенными на престол. Екатерина была набожной по внутренней сути, а не потому, что ее к этому обязывало положение правительницы, принявшей православную веру.
Статс-секретарь Екатерины II Попов однажды выразил ей свое изумление перед тем безусловным повиновением, которое она умеет внушить окружающим.
“Это не так легко, как ты думаешь, — ответила императрица. — Во-первых, мои повеления не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какой осмотрительностью я поступаю при издании своих узаконений. Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа. Когда я уверена в общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление — и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым повиновением. Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям и когда в оном я бы следовала одной моей воле. Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня делается все только мне угодное. Напротив, это я, которая стараюсь угождать каждому сообразно с заслугами, достоинством и т. д.” [11; 458].
Дух нации угадывался ею через людей из передового дворянства с помощью целой системы способов общения, разграничивая действительную волю и кажущуюся. Назревшее следует властно осуществить, ошибочные или минутные требования — отвергнуть: монарх весь в своем долге.
Будучи еще принцессой, Екатерина исподволь, судя по ее собственноручным запискам, готовилась к своей будущей роли — взять на себя ответственность за состояние страны, ее новой Родины — перед Богом, памятью предков, современниками и потомками.
Либерально настроенная, Екатерина II стремилась согласовать необходимость конституционного правления и самолюбивое желание быть неограниченною властительницей на российском троне. Известно, что деспотизм поддерживается не чем иным, как недостатком просвещения в народе. Картина массового образования старой Руси справедливо оценивалась как весьма печальная, поскольку речь шла не о грамотности народа, а лишь о грамотности духовенства. Невежество же русского народа, который не знал в допетровской Руси ни школ, ни университетов, почиталось за благочестие.
Попытка Петра Великого создать в России общеобразовательные, так называемые цифирные школы не увенчалась успехом. При императрице Елизавете Петровне в Петербурге появились частные пансионы, носившие характер учебно-воспитательных заведений, содержателями которых были в основном иностранцы [7;11].
Безусловно выдающееся значение в развитии просвещения и подготовке национальных кадров сыграл Московский университет, созданный в 1755 году М. В. Ломоносовым (1711–1765) при поддержке И. И. Шувалова (1727–1797), старшего куратора университета. Ни Елизавета Петровна, ни Шувалов не согласились с демократическим желанием Ломоносова, чтобы в университет и созданную при нем гимназию принимались и крестьянские дети. Обучались преимущественно дворяне, а также дети духовенства и мещан. Тон в университете задавали ученики Ломоносова профессора Н. Н. Поповский, А. А. Барсов и группировавшиеся вокруг них и ставшие вскоре видными профессорами Д. С. Аничков, С. Е. Десницкий, И. А. Третьяков, А. М. Брянцев. Они проповедовали ученикам ревность к учению, а также охоту о умножении пользы своего отечества, опираясь на трудолюбие и доброжелательство природных россиян [2, т. I; 90]. Крупнейшие деятели отечественного образования и культуры Н. И. Новиков (1744–1818), Д. И. Фонвизин (1745–1792) были воспитанниками Московского университета. Детищем Московского университета стала и Казанская гимназия, в которой учился Г. Р. Державин.
Любимейший ученик Ломоносова Николай Никитич Поповский (1730–1760), профессор красноречия и философии и первый ректор гимназии при Московском университете, считал русский язык изобильным: “…нет такой мысли, кою бы по-российски изъяснить было невозможно”. Ему принадлежит перевод сочинения Дж. Локка (1632–1704) о воспитании и лучший для того времени перевод поэмы английского поэта и мыслителя Александра Попа (1688–1744) “Опыт о человеке”, напечатанный в 1757 году после долгих цензурных проволочек.
“Если будет ваша охота и прилежание,— обращался Поповский к юным слушателям гимназии в августе 1755 года, — то вы скоро можете показать, что и вам от природы даны умы такие ж, какие и тем, которыми целые народы хвалятся; уверьте свет, что Россия больше за поздным начатием учения, нежели за бессилием, в число просвещенных народов войти не успела” [2, т. I; 91–92].
Подробные сведения о формах и содержании наиболее типичного дворянского образования к этому периоду можно почерпнуть из цитируемой ранее “Капитанской дочки” А. С. Пушкина. Ее главный герой, Петр Андреевич Гринев, получал домашнее образование в симбирском имении как раз в 60-е годы XVIII столетия. С пятилетнего возраста мальчик был отдан на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному в дядьки. Под его надзором мальчик выучился русской грамоте на двенадцатом году, был умыт, причесан, накормлен и мог здраво судить о свойствах борзого кобеля. Выписанный к этому времени из Москвы с годовым запасом вина и прованского масла француз, мосье Бопре, в прошлом парикмахер и солдат, добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности, приехал в Россию, чтобы стать учителем, не очень понимая значение этого слова.
Практика такого учительства была, видимо, столь распространенной, что именным указом Елизаветы Петровны от 29 апреля 1757 года было определено: заниматься частной преподавательской практикой имели право только те, кто получил аттестат о сдаче необходимых экзаменов в Академии наук в Петербурге и в университете в Москве. “Без такого свидетельства и аттестатов, — говорилось в указе, — никому в домах своих учителей не держать и самих школ не иметь под опасением неупустительного штрафа, за каждого по сту рублей, а тех учителей, кто без аттестатов школы иметь будет, высылать за границу” [7; 42–43].
Мосье Бопре по контракту обязан был выучить Петрушу по-французски, по-немецки и всем наукам. Но предпочел выучиться от мальчика кое-как болтать по-русски, и затем каждый из них занимался своим делом: другого ментора Петруша и не желал. Вскоре мусье обольстил прачку Палашку и коровницу Акульку, и учитель-француз, любивший к тому же хлебнуть лишнее, был уволен без проволочек старшим Гриневым.
Державинская “Фелица” — “Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне” — спроецирована на аллегорическую “Сказку о царевиче Хлоре”, написанную Екатериной II для внука Александра — будущего императора Александра I (1777–1825). Мурза Державин вскоре получил по почте свиток с надписью: “Из Оренбурга от Киргизской Царевны” — и нашел в нем прекрасную золотую, осыпанную бриллиантами табакерку и в ней 500 червонных.
Обучение самого Г. Р. Державина (1743–1816), в будущем статс-секретаря Екатерины II (1791–1793), родившегося в семье офицера в малых чинах, сложилось своеобразно. Жили так бедно, что не могли нанять мальчику учителей, даже Савельича. Мать, полуграмотная женщина, и вечно занятый службой отец обучать сына не могли. Грамоте его начал учить дьячок сельской церкви. Затем дьячка сменил сосланный в Оренбург немец Розе; математике обучали сослуживцы отца. В одиннадцать лет Державин остался сиротой — умер отец. В 1759 году в Казани открылась гимназия, и мать поспешила отдать сына туда [1; 7].
В июньские дни известной революции 1762 года Державин оказывается в Петербурге, солдатом Преображенского полка, и принимает вместе с другими присягу в верности службы новой императрице, будущей его Фелице.
Вспомним другого литературного персонажа, героя комедии Д. И. Фонвизина “Недоросль” — бессмертного Митрофанушку, который уж года четыре как учится. Родители его — Простаковы, злонравия достойные плоды, так воспитаны сами, что могут письма получать, а читать их всегда велят другому. Они стараются воспитывать Митрофанушку: невежды родители денежки платят невеждам учителям, и выходят вместо одного раба двое: старый дядька да молодой барин. Для грамоты ходит к ним дьячок Кутейкин. Арихметике учит недоросля отставной сержант Цыфиркин, оба из города. По-французски и всем наукам обучает его немец Адам Адамыч Вральман, из кучеров, по триста рубликов на год, но родители им довольны: он ребенка не неволит, да и зачем, если Простаковы в чины летят, на боку лежа. Чем же Митрофанушка плоше других?
В комедии присутствует и весьма положительный герой — Стародум, высказывающий новые педагогические идеи, распространяемые самой императрицей Екатериной II. Залогом благосостояния государства, по мнению Стародума, рупора императрицы, должно быть особливое старание о воспитании. “Прямую цену уму дает благонравие. Без него умный человек — чудовище. Наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло. Просвещение возвышает одну добродетельную душу, а правила добродетели — способы к счастью. И хотя добродетель своих завистников имеет, добродетельный человек со спокойной совестью не перестает идти своей дорогой. Всякий найдет в себе довольно сил, чтоб быть добродетельным. Надобно захотеть решительно, а там всего будет легче не делать того, за что б совесть угрызала. Добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может” [9; 311–338].
К моменту вступления на престол сама Екатерина II — высокообразованный человек по самым строгим европейским меркам. Она поддерживает прямые и тесные отношения с Вольтером (1694–1778), добившимся еще в 1746 году избрания в почетные члены Российской академии наук. Но ученица знает себе цену. При встрече с философом и педагогом Дени Дидро (1713–1784), противником системы классического образования, Екатерина II заметила, что ей приходится иметь дело с живыми людьми, которые почувствительнее и пощекотливее, чем бумага, которая все терпит. Исполненный Дидро по поручению императрицы и присланный ей в 1775 году “План университета для русского правительства, или Проект народного образования во всех науках” Екатерина II положила в свой портфель и, по свидетельству Д. А. Толстого (1823–1889), никогда его оттуда не вынимала [12; 84].
Рано став прилежной читательницей и поклонницей французской литературы, Екатерина II после смерти Вольтера приобретает его знаменитую библиотеку. Французского математика-философа Д’Аламбера (1717–1783), тоже российского академика, императрица приглашает принять на себя труд воспитания наследника русского престола, а у Д. Дидро, нуждавшегося в деньгах, императрица покупает за 15 000 франков его библиотеку, назначив Дидро пожизненным библиотекарем с жалованьем по 1000 франков в год.
Идеи европейских просветителей используются Екатериной II в российской педагогической практике, под их влиянием возникает новое направление в школьном и домашнем воспитании русского юношества. В любезном отечестве, в связи со значительными общественными переменами обязанностей и прав дворянства, должна была измениться и программа обязательного дворянского образования.
При отсутствии воспитательных и образовательных программ в период начавшихся общественных перемен Екатерина II с редким усердием читает и перечитывает педагогические сочинения западноевропейских авторов, составляет из них извлечения, обогащая собственными соображениями. Наблюдает за состоянием современного ей воспитания и образования в России.
Школа, как известно, имеет две цели: во-первых, научить мыслить, приобретая известные научные познания и понятия, и, во-вторых, дать известное направление воспитанию и выработке характера. Педагогические авторитеты того времени — Локк и Руссо — отдавали предпочтение второй цели. По их мнению, школа должна не столько обогащать познаниями, сколько внушать новые, согласные с природой человека здравые чувства, нравы и правила. Главной целью воспитания признавалась выработка добронравия, обучению отводилась второстепенная роль.
“Прямое достоинство в человеке есть душа” (Правдин). “Без нее просвещеннейшая умница — жалкая тварь” (Стародум в ответ). Он же: “Ум, коли он только что ум, самая безделица; прямую цену уму дает благонравие: без него умный человек — чудовище”.
“Самое надежное, но и самое труднейшее средство сделать людей лучшими, есть приведение в совершенство воспитания”, — заявила императрица в своем “Наказе” выборным депутатам, составленном в 1766 году для Комиссии о сочинении проекта нового уложения. Это сочинение содержало многие положения, высказанные Ш. Л. Монтескье (1689–1755) в его книге “О духе законов” (“Esprit des lois”, 1748). Пропитанная идеями французского просветителя, Екатерина II посвящает в “Наказе” целую главу воспитанию. Глава начинается непривычным в тогдашней России следующим общим положением:
“Правила воспитания суть первые основания, приуготовляющие нас быть гражданами” [4; 65].
Для подготовки будущих граждан президент Академии художеств и директор Канцелярии от строений И. И. Бецкой (1704–1795) в 1766 году составляет “Краткое наставление, выбранное из лучших авторов с некоторыми физическими примечаниями о воспитании детей от рождения их до юношества” (до шестнадцатого года включительно). Наставление рассылается во все присутственные места Российской империи для всеобщего ведения.
Сохранились инструкции Бецкого, которыми снабжали знатных молодых россиян и чиновников, отправлявшихся за границу. Всякое путешествие в чужих краях должно иметь предметом просвещение. Инструкция ставила целью “познание света, то есть людей, их нравов, обычаев, причин возвышения и упадка, благоденствия и удручения народов, их успехов в науках и художествах, их полезных заведений, установлений, воспиталищ и обращения в беседах, великолепных остатков их минувшей славы, и чем они славятся ныне. Словом, всего, что достойно похвалы и подражания, и даже того, что подвержено осуждению — для избежания оного” [4; 26].
Впервые в истории Екатерина II принимает добродетель, помимо чести (без чести нет пророка), за основание монархического правления. С психологической продуманностью и тактом плоды своих наблюдений она воплощает в сказки, облекая в доступную для духовного развития детей форму идеал молодого царевича Хлора. Царевич воспитан в правилах добродетели и, наперекор всем препятствиям и искушениям, идет прямой дорогой к цели жизни людей. Эта цель — добродетель в ее разнообразных проявлениях, которая может даровать истинное и полное счастье. Задачей воспитания становится создание новой породы людей, новых отцов и матерей, непохожих на предшественников.
Несмотря на свои грешные падежи, Екатерина II оставила заметный след на почве отечественной cловесности, прежде всего — в разработке просветительских идей XVIII века. Таковы ее мысли о воспитании, заимствованные у Дж. Локка, иногда даже буквально переведенные из его сочинения [12; 91–100]. Эти заимствования, творчески переработанные и дополненные, касались преимущественно физического и нравственного воспитания детей. При этом Екатерина II не всегда разделяет взгляды английского философа и педагога. Если Локк советует применять для исправления детей телесные наказания, императрица, не забыв материнские пощечины, допускает только нравственные средства: вразумление, пристыживание и, главное, донесение о дурных поступках Бабушке, которой великие князья обязаны были безусловным повиновением. В инструкции, данной 13 марта 1784 года Н. И. Салтыкову (1736–1816) при назначении его к воспитанию великих князей, сказано:
“Поваживать воспитанников к непрекословному послушанию Нам и Императорской Нашей власти. Да будет то, что Бабушка приказала, непрекословно исполнено; что запретила, того отнюдь не делать, и чтоб им казалось столько же трудно то нарушить, как переменить погоду по их хотению” [12; 86].
Ее педагогические воззрения, кратко изложенные и ставшие основой одной из глав “Наказа”, затем были развернуты в педагогические сочинения, касающиеся воспитания и образования детей, представлявшие интерес не только для наставников ее внуков — великих князей, но составившие “важное и поучительное явление в историко-педагогической литературе” [4; 5].
Если Екатерине не удалось привлечь Д’Аламбера к воспитанию наследника Павла, то она пожелала воспитать своих внуков в полном соответствии с правилами современной педагогики и выписала для них швейцарского республиканца Ф. С. Лагарпа (1754–1838).
В качестве первой добродетели, которую она внушает внукам, Александру и Константину, оказывается знание предмета Закон Божий. Затем следует обучение иностранным языкам, но чтоб при том не забывали своего языка Русского. “Кто писать будет, тому думать по-русски”, — напишет императрица в “Завещании”.
Одновременно с практическим обучением латинскому, немецкому, французскому и греческому языкам великие князья должны в соответствии с учебным планом императрицы-бабушки обучаться чтению, письму, рисованию и арифметике. Пока дети учатся языкам, следует начать географию, общую и частную, — описание земель, промышленности и ремесел Российской империи. Главное в обучении наследников престола — познание России, включая собственный “Наказ” императрицы и ее не менее либеральное “Рассуждение о мануфактурах”.
Великие князья должны были посвящать несколько часов в день изучению России. “Сие знание столь важно для Их Высочеств и для самой империи, что спознание оной главнейшую часть знания детей занимать должно, — предписывала Екатерина II, не гнушаясь мелкими деталями обучения и масштабно передавая свою любовь к Отечеству. — Карта всея России, и особо каждой губернии с описанием, каковы присланы от генерал-губернаторов, к тому служить могут, чтоб знать слой земли, произрастения, животных, торги, промыслы и рукоделия; также рисунки и виды знаменитых мест, течение рек судоходных, с назначением берегов, где высоки, где поемны, большие и проселочные дороги, города и крепости и строения знаменитые, описание народов, в каждой губернии живущих, одежду и нравы их, обычаи, веселия, веры, законы и языки” [12; 88].
Пособие по российской истории императрица, как известно, сочиняла сама.
После переговоров в Могилеве в мае 1780 года с австрийским императором Иосифом II Владычица полумира получает полное собрание основных руководств, образцы учебников и наглядных материалов, в роскошных переплетах из коричневого сафьяна с золотым тиснением, для общегосударственной системы школ в России. Сохранился первый, исходный документ от марта 1781 года в виде девяти листочков, явившийся планом создания системы народных школ. В составлении плана принял участие Франц Ульрих Эпинус (1724–1802), наставник великой княгини Екатерины Алексеевны в математических знаниях, а затем воспитатель шестилетнего Павла и автор учебника “Краткое понятие о физике для употребления… князя Павла Петровича” (1760). Суть “Школьного плана” состояла в том, чтобы, подобно австрийцам, организовать жесткую вертикаль управления этой государственной системой, главным звеном которой являлась нормальная школа. В этом звене готовили учителей для школ низших ступеней — главных и простонародных (малых). Проблема учителей являлась главной темой плана, реализацию основных положений которого начнет через 20 лет внук Екатерины — Александр I.
Первые шаги, призванные вырвать Россию из невежества, имели эмоциональную окраску. В плане часто встречаются словосочетания: мы, русские; характер нашего народа и т. п.
Собственную ответственность за просвещение народа вслед за императрицей, возглавившей в 1782 году “Комиссию об учреждении народных училищ”, почувствовали многие общественные деятели России второй половины XVIII века. Свои педагогические программы излагают: директор Петербургской академии наук и президент Российской академии княгиня Е. Р. Дашкова (1743–1810) — в статьях “О смысле слова └воспитание“”, “О истинном благополучии”, “О добродетели”, “Да будут русские русскими”; русский просветитель, издатель и журналист Н. И. Новиков в педагогическом сочинении “О воспитании и наставлении детей. Для распространения общеполезных знаний” (1783); русский историк и публицист князь М. М. Щербатов (1733–1790), критик екатерининского фаворитизма, выступает с программным “Проектом о народном изучении” (1772–1775), который рассчитан на всеобщее обучение мужчин и женщин и подробно изложен автором в фантастическом романе “Путешествие в землю Офирскую господина С… шведского дворянина” (1783–1784).
В 1786 году правительство приняло “Устав народных училищ”, подготовленный комиссией во главе с Ф. И. Янковичем (1741–1814), который активно участвовал в проведении образовательной реформы в Австрии и которого Екатерина II пригласила с этой же целью в Россию. Здесь серба Ф. И. Янковича стали именовать по месту его рождения (Мириево) Янковичем де Мириево. Устав народных училищ не был заимствованием австрийской системы и отличался целым рядом оригинальных черт.
По уставу 1786 года в том же году было создано 165 малых и главных народных училищ, в которых обучалось 11 088 учащихся, из них 858 девочек. К 1800 году число этих училищ дошло до 315 с количеством учащихся 19 915 [5; 333].
Ф. И. Янкович стал создателем первого на русском языке дидактического “Руководства учителям первого и второго класса народных училищ”. Им же были составлены “Правила для учащихся в народных училищах”.
Янковичу же приписывалась книга “О должностях человека и гражданина”, написанная в 1782 году. Профессор Е. Н. Медынский, автор известного учебника “История педагогики” (1947), с большим основанием утверждает, ссылаясь на содержание и характер книги, на дату ее первого издания (1782), когда Янкович лишь приехал в Россию, и официальное указание министра народного просвещения А. С. Шишкова (1825), что эта книга была написана Екатериной II [5; 335].
Это был своеобразный учебник морали, составленный не только в противовес французской просветительной философии, но и — протестантской этике Б. Франклина (1706–1790), отчетливо выражавшей дух капитализма: деньги как высшая ценность и средство приобретательства для удовлетворения материальных потребностей человека. Нравственные правила Франклина имели утилитарное обоснование: честность полезна, ибо она приносит кредит; так же обстоит дело с пунктуальностью, прилежанием, умеренностью — все эти качества являются добродетелями лишь постольку, поскольку они in concreto полезны данному человеку; видимостью добродетели можно ограничиться во всех тех случаях, когда с ее помощью достигается тот же эффект.
Приобретательство становится целью жизни. Об этом свидетельствуют даже названия многих статей американского общественного деятеля, одного из авторов Декларации независимости США (1776) и Конституции (1787), активного участника войны американского народа за свою независимость (1775–1783) Б. Франклина: “Как сделать, чтобы у каждого человека в кармане было много денег”, “Необходимые советы тем, кто хотел бы стать богатым”, “Совет молодому торговцу”, “Путь к изобилию” и т. п.
Известно, что книгу “Путешествие из Петербурга в Москву” А. Н. Радищев (1749–1802) закончил нелицеприятным “Словом о Ломоносове” (1790), в котором приведено невнятное сравнение русского гения с американским (Франклин изобрел громоотвод): “Ломоносов умел производить электрическую силу, умел отвращать удары грома; но Франклин в науке сей есть зодчий, а Ломоносов рукодел” [8; 330].
Когда книга А. Н. Радищева дошла до Екатерины II, она сказала известные слова: “Бунтовщик хуже Пугачева”, добавив при этом с жаром и чувствительностью, по свидетельству ее секретаря Храповицкого: “…в конце хвалит Франклина и себя таким же представляет” [8; 105].
Книга Радищева была конфискована и до 1905 года распространялась в списках, а сам автор был сослан в Сибирь. Произведения же Б. Франклина были изданы на русском языке при Павле I в 1799 году в типографии Московского университета под названием “Отрывок из записок Франклиновых с присовокуплением краткого описания его жизни и некоторых его сочинений”. Более полное издание сочинений Б. Франклина, включая его “Очерк об английской школе”, было выпущено в Москве в 1803 году, при Александре I.
Источником содержания педагогического образования служит педагогическая культура, включающая основы научно-педагогического знания, истории образования, а также обыденное сознание, назидательно-патерналистские устремления и основанную на здравом смысле повседневную учебно-воспитательную практику в разнообразных видах повседневной деятельности.
Каким уровнем педагогической культуры обладала и как ее совершенствовала Екатерина II?
Педагогическая культура императрицы проявилась ярче всего в реорганизации и преобразовании различных существовавших учебных заведений России, в разработке и создании принципиально новых учебных программ и учреждений.
Известный педагог В. Я. Стоюнин (1826–1888) высоко оценивал вклад Екатерины Великой в отечественную педагогическую культуру: “Едва ли какой монарх так вникал в воспитательные идеи и так хорошо был знаком с лучшими писателями по этой части, как Екатерина”. По ее указанию был переведен на русский язык и напечатан в 1768 году известный труд Я. А. Коменского (1592–1670) “Живописный мир”, вскоре вышедший и вторым изданием. Л. Н. Модзалевский (1837–1896), автор первой в отечественной историографии работы по предмету всемирной истории педагогики, считал, что заботы Екатерины II о разумном общественном воспитании принесли России много пользы, а ее деятельность на ниве просвещения “может служить образцом и для нашего времени, так как большая часть ее гуманитарных идей, хотя они и могут быть названы старыми, оказываются отнюдь не устарелыми, как все великие принципы науки и нравственности” [6, ч. II; 348].
Педагогические воззрения Екатерины II, находясь в теснейшей связи с общим направлением современных ей иностранных и русских писателей, не остались отвлеченными понятиями, а легли в основу воспитания русских людей, а не космополитов, исповедующих православную этику, в противовес набиравшим силу во второй половине XVIII века протестантским ценностям в образовании.
Екатерина II ставила своей целью создание государственной образовательной школы, дающей знания всем, независимо от сословной принадлежности.
Более того, Екатерина II уверяет себя и других, что нравственным воспитанием можно произвести новую породу отцов и матерей. В одном из законов императрицы со ссылкой на всего света общее мнение приводится заключение о том, что “доброе или худое состояние нравов каждого человека, во всю его жизнь, зависит от первого его, доброго или худого, воспитания… Самые худые и несчастные замужества не от чего иного происходят, как от воспитания обоего пола в незнании и невежестве” [4; 65].
С ее именем связано открытие первого женского среднего учебного заведения (Смольного института) именным указом от 5 мая 1764 года с целью воспитания идеально-совершенных людей.
В 1771 году Екатерина II за счет собственных средств открывает в столице первое в России общеобразовательное училище — Исаакиевское, для мальчиков и девочек. Здесь должны были обучать чтению, письму, рисованию, арифметике, а православных — катехизису. В том же году было открыто еще 6 таких училищ в разных частях Санкт-Петербурга, в них занималось 486 человек. В 1783 году в Петербурге открывается первое в России четырехклассное главное народное училище — в качестве образца для будущих школ. 5 августа 1786 года принимается “Устав народным училищам Российской империи”, главное правительство которых находилось в непосредственном ведении императрицы. Учиться в этих учебных заведениях могли дети всех сословий, а для подготовки учителей в сентябре 1786 года в столице открывается учительская семинария. К концу екатерининского правления в Петербурге действовало тринадцать государственных общеобразовательных заведений, а также более двадцати мужских и женских пансионов, дававших общее образование, и закрытые учебные заведения, преимущественно женские [7;11–12].
“Воспитание — корень всему злу и добру; образование без души опустошает душу; духовность не роскошь, а средство обучения”, — эти убеждения И. И. Бецкого, с которым в качестве камергера она познакомилась в юности, становятся убеждениями императрицы. Ей пришлась по душе и вписалась в ее педагогическую культуру идея по устройству сиропитательных домов, девичьих монастырей для воспитания благородных девиц, а также кадетских корпусов.
Проблема, связанная со строительством заведений для незаконнорожденных детей, воспитательных домов для сирот, подкидышей, жертв жестокого обращения родителей, успешно решалась в экономическом, хозяйственном и кадровом аспектах в период царствования Екатерины II. Императрица обещала, что сие богоугодное и благочестивое общее государственное дело будет навеки под особливым монаршим покровительством и призрением.
В разработке генерального плана этих образовательных учреждений активно участвовал профессор Московского университета А. А. Барсов (1730–1791). В его учебную основу включались положения, исповедуемые императрицей: предпочтение общего образования специальному, забота в первую очередь о нравственном воспитании. “Одно учение бессильно производить истинно полезных граждан: кроме просвещения ума наукою, необходимо облагорожение сердца”, — отмечалось в генеральном плане. Благонравие учеников предпочиталось их успехам. Воспитательные дома давали общее образование и обучали ремеслам. В Москве, сверх того, ввели изучение изящных искусств, в первую очередь танцев, которые преподавал итальянский маэстро Ф. Бекари. На этой базе было открыто балетное отделение, первый выпуск которого состоялся в 1780 году, положив начало знаменитой московской школе балета [1; 117].
Педагогическая культура императрицы проявилась перед началом эпидемии моровой язвы. Екатерине II пришлось много времени и энергии убеждения потратить на ряд наставлений и публичных предохранительных мер. Трезвомыслящая, вне религиозного фанатизма, императрица стремилась привить оспу большинству граждан государства. 12 октября 1768 года ей вместе с сыном была привита оспа. По тем временам это был своеобразный нравственный пример и подвиг, связанный с преодолением воинствующего невежества.
Педагогические убеждения Екатерины II страдали порой раздвоенностью, носили нравоучительный, назидательный характер. Несмотря на это, выбранное императрицей гуманитарное направление российского просвещения оказалось исторически оправданным и плодотворным.
Сошлемся на два примера. Блестящим произведением и оправданием школы Екатерины II и Бецкого историки называют А. Н. Оленина (1763–1843), юнкера Пажеского корпуса [3; 130]. Прекрасно образованный человек, страстный любитель искусств и литературы, в своей служебной карьере прошел путь от батарейного командира и банковского чиновника до директора императорской общедоступной Публичной библиотеки, основанной Екатериной II (1795), и президента Академии художеств. Петербургский дом А. Н. Оленина объединял несколько поколений литературно-художественного мира столицы первой половины XIX века.
Не менее блестящим оправданием стал выпускник Морского шляхетного кадетского корпуса (1767) А. С. Шишков (1754–1841), ревнитель национального воспитания и один из верных последователей и восприемников педагогической культуры екатерининской эпохи. А. С. Шишков — автор перевода с немецкого первой в России книжки для маленьких детей И. Г. Кампе Kleine Kinderbibliothek. Именно немецкие книги детского чтения императрица-бабушка предложила для русских педагогов. В то время в Германии широкой известностью пользовалась книга Kinderfreund Рохова (1734–1805), изданная в Берлине тиражом 100 000 экземпляров, с которой была знакома императрица.
“Науки, изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного. Оне столько же полезны в благонравном человеке, сколько же вредны в злонравном” [14; 99]. Начало французской революции 1789 года Шишков объяснял распространением зловредных книг и научных идей. С горечью наблюдал, что дети привыкают читать французские романы раньше, чем обращаются к Псалтири, житиям святых, летописям. Эта привычка, ставшая общим обычаем, вырабатывает в ребенке “некоторое пристрастие ко всему иноземному и некоторую холодность ко всему отечественному”. Воспитание должно быть национальным, поскольку “народ, который все перенимает у другого народа, уничижает себя и теряет собственное свое достоинство” [14; 100]. Все эти страхи и тревоги относились прежде всего к детям знатнейших бояр и дворян. Но не только.
Назначенный в 1824 году неожиданно для самого себя министром народного просвещения России А. С. Шишков предложил ряд своих принципов в области воспитания и образования, которые свелись к следующему:
“I. Воспитание народное во всей империи нашей, несмотря на розность вер, ниже языков, должно быть русское. II. Греко-католик, римско-католик и лютеранин должны быть воспитаны, первый — в твердом и незыблемом православии, а второй и третий — во всей точности положительного исповедания своей веры. III. Все иноверное российское юношество должно учиться нашему языку и знать его. Оно должно преимущественно изучать нашу историю и законы. IV. Все науки должны быть очищены от всяких не принадлежащих к ним и вредных умствований. V. Излишнее множество и великое разнообразие учебных предметов должно быть благоразумно ограничено и сосредоточено, во-первых, на тех познаниях, кои самим учреждением разных учебных заведений постановлены, и, во-вторых, сообразно с знаниями, к которым учащиеся предназначаются. VI. Язык славянский, то есть высокий, и классическая российская словесность повсеместно должны быть вводимы и ободряемы. VII. Язык греческий должен везде, кроме училищ иноверных, иметь преимущество пред латинским. VIII. Одно обучение не есть воспитание и даже вредно без возделания нравственности, которой христианину вне церкви найти не можно” [14; 102].
Эти принципы российского воспитания и образования, вытекающие из педагогической культуры екатерининской эпохи, прозвучали за год до выступления декабристов на Сенатской площади.
Литература
1. Горшкова Е. А. Воспитательные дома и приюты в Российской империи // Педагогика. 1995. № 1. С. 117–119.
2. Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 1. М.: Госполитиздат, 1952. 711 с.; Т. 2. М.: Госполитиздат, 1952. 606 с.
3. Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М.: Наука, 1983. 416 с.
4. Лавровский Н. О педагогическом значении сочинений Екатерины Великой. Речь, написанная для произнесения на торжественном собрании Императорского Харьковского университета 30 августа 1856. Харьков, 1856. 187 с.
5. Медынский Е. Н. История педагогики. М.: Учпедгиз, 1947. 580 с.
6. Модзалевский Л. Н. Очерк истории воспитания и обучения с древнейших до наших времен. Часть первая. СПб.: Алетейя, 2000. 429 с.; Часть вторая. СПб.: Алетейя, 2000. 496 с.
7. Начальное и среднее образование в Санкт-Петербурге. XIX — начало XX века. Сборник документов. СПб.: Лики России, 2000. 360 с.
8. О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и путешествие А. Радищева. Факсимильное издание. М.: Наука, 1983. 331 с.
9. Русская литература XVIII века. Сост. Г. П. Макогоненко. Л.: Просвещение, 1970. 832 с.
10. Сочинения Екатерины II. Сост. и вступ. статья О. Н. Михайлова. М.: Сов. Россия, 1990. 384 с.
11. Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992. 674 с.
12. Толстой Д. А. Взгляд на учебную часть в России в XVIII столетии до 1782 года. СПб., 1883. 100 с.
13. Франклин Б. Избранные произведения. М.: Госполитиздат, 1956. 631 с.
14. А. С. Шишков — ревнитель национального воспитания // Педагогика. 1999. № 5. С. 97–102.