Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2007
Ирина Глебова родилась в 1983 году. Студентка Санкт-Петербургской театральной академии. Рассказы публиковались в журнале “Октябрь”, “Нева”. Живет в Санкт-Петербурге.
Рассказы
Жил-был на свете бледный мальчик. Жил, жил, а потом взял да и умер. Ничего, в общем-то, удивительного, все там будем, тем более что мальчик был наркоман, поэтому и бледный. Хуже то, что, пока он не умер, он успел влюбиться в девушку Анну, а влюбившись, начал за ней всюду таскаться и надеяться на взаимность. Ходил и ныл: Анна, я тебя люблю. Анна, я надеюсь на взаимность. А Анне бледный мальчик совершенно не нравился, и она ему посоветовала на взаимность не рассчитывать. А бледному мальчику это было как с гуся вода, он все продолжал ныть, дескать, Анна, я в пролет брошусь. Или: Анна, я выпью яду. А Анна тогда как раз закончила институт и собиралась замуж, только не могла определиться за кого: за зубного техника Сергея Сергеича или за живописца Гошу. Сергей Сергеич был за сорок, ближе к пятидесяти, а Гоша — молоденький, почти мальчик, и талант с большим туманным будущим. А тут, как на грех, что ни день к Анне является бледный мальчик: я, мол, Анна, в случае чего и курок смогу у виска нажать…
В общем, бледный мальчик так Анне надоел, что ей вместе с ним и все остальные мальчики надоели. Поэтому она вышла замуж за Сергея Сергеича, который ей в отцы годился, а бледный мальчик после этого возьми да и умри. Возникает вопрос, есть ли связь между этими двумя событиями, если мальчик умер от передозировки. То есть у человека с интеллектом вопроса не возникает, кололся себе мальчик и докололся, как говорится, летал и долетался, обычная, в общем-то, история. У милиционеров, например, никаких вопросов не возникало. А вот у бабушек, которые сидят у подъезда, тоже не возникало вопросов, они сразу откуда-то знали, что бледный мальчик покончил с собой. Проходит Анна мимо этих бабушек, а бабушки и говорят: вот, дескать, идет та, из-за которой в нашем подъезде мальчики помирают. Вон юбка короче некуда. А муж у ней — зубной врач. Знаем мы таких врачей. Тоже, наверное, врач-убийца. Вот они и живут в одной квартире, кто кого изживет раньше…
Сергей Сергеич, конечно, тоже эти разговоры слышал, Слава Богу, не глухой, и, ясное дело, ему было неприятно. Кому же станет приятно, когда идешь мимо подъезда, а у подъезда сидят бабушки и тебе говорят: а у вас жена — убийца. И сами вы врач-убийца. Мы к вам поэтому зубы лечить не пойдем.
Сергей Сергеич очень расстраивался и дома Анне выговаривал, мол, из-за твоих коротких юбок ко мне наши бабушки-соседки зубы лечить не пойдут. Естественно, соглашалась Анна, не пойдут, у них и зубов-то уже нет. Что там лечить? Но шутки шутками, а хорошего, конечно, мало, тем более что Сергей Сергеич вроде умный человек, а тоже все норовил высказаться в духе: ты вот сегодня такой суп сварила, что ты меня, отравить хочешь? Может, правильно про тебя наши соседи говорят?
Короче, не муж оказался, а сплошное расстройство. Хорошо еще, что Анна с ним не так часто виделась. Зато она часто виделась с живописцем Гошей. Гоша ей не намекал, что может из-за нее умереть, он, наоборот, всегда говорил: пожалуйста, уходи, как-нибудь переживу. Уж как-нибудь не умру без тебя, уж постараюсь. Из-за этого Гоша Анне очень нравился. Гоше Анна тоже очень нравилась, главным образом за то, что она в свое время не заставляла его на ней жениться. Гоша очень ценил свою свободу, и всех знакомых девушек подозревал в покушении на нее. Обычно, знакомясь с девушкой, он так и заявлял:
— Имейте в виду, милая: свою постылую свободу я потерять не захочу.
Девушки сначала обижались, а потом знакомились с Гошей поближе и обижаться переставали. Девушки понимали, что тут не обижаться надо, а радоваться, поскольку Гоша был богемой. Богема — это значит зарабатывать мало и эпизодически, а ночами пить у себя дома портвейн. Гошин дом представлял собой комнату одиннадцати метров в коммуналке, причем один угол был сырой. В сыром углу Гоша держал пустые бутылки для натюрморта, а в сухих углах не держал ничего, потому что у него ничего и не было. Только мольберт у окна и расстеленное на полу одеяло. За мольбертом Гоша работал, а завернувшись в одеяло, спал. Проснувшись, Гоша пил портвейн из горлышка, а потом работал. Когда к нему приходили в гости девушки, Гоша шел к соседям одалживать стильные бокалы. Девушки в гостях у Гоши сидели на расстеленном на полу одеяле, пили портвейн из стильных соседских бокалов и тихо радовались, что им никогда не удастся выйти за Гошу замуж.
Анна же приходила к Гоше в гости со своим шампанским, которое она покупала на Сергей-Сергеичев стабильный оклад зубного техника. Сергей Сергеич давал ей деньги якобы на колготки, причем все время умудрялся прокомментировать, мол, каждый день рвать колготки — это надо постараться. Вот носила бы брюки, и никаких колготок было бы не надо, милое дело: носочки заштопала, кроссовочки сверху — и вперед. А так надевает такие юбки, что мальчики в подъезде вымирают, а потом денег на колготки не напасешься. Между прочим, стабильный оклад зубного техника тоже не резиновый. Ясное дело, с таким мужем, что остается — только покупать шампанское и пить его из стильных бокалов. Благо у Анны была возможность экономить на колготках. Ведь как обычно рвутся колготки: об углы мебели. А Анна большую часть времени проводила у Гоши, у которого толком ни углов, ни мебели. Там даже если очень постараться, не обо что было колготки рвать. Так что Анна сидела на полу в целых колготках и пила сначала свое шампанское, а потом Гошин портвейн. Компании у нее не было, Гоша днем работал. Это у него было железное правило: когда работаю, я не пью. Зато потом, только отойдя от мольберта, Гоша напивался буквально в момент и сразу начинал за Анну переживать.
— Любимая, как ты много пьешь! — переживал за Анну пьяный Гоша. — Я, как твой друг, не могу этого видеть!
Вечный был у Гоши рефрен: я твой друг, я твой друг. При этом он постоянно с Анной целовался и звал ее “любимая”, когда же Анна пыталась выяснить, если он ее так любит, почему же он считает себя просто другом, Гоша отвечал: потому что у нас с тобой никакого разврата. Анна деликатно интересовалась: а почему, собственно, у них никакого разврата? Гоша задумывался и объяснял, что процесс разврата отнимет у него энергию и это помешает работе. Анна немного обижалась и намекала, что вот ведь процесс пьянства тоже отнимает какую-то энергию от работы, тем не менее портвейн в доме почему-то не переводится. Ну, ты сравнила, присвистывал Гоша, пьянство — это процесс космический-метафизический, он, напротив, к энергии приобщает, причем к энергии Высшей. Пьянство — высокий процесс, хмурился Гоша. Так ведь, робко замечала Анна, и разврат ведь тоже в каком-то смысле… ну то есть если у людей любовь… Если это любовь, соглашался Гоша, если любовь — тогда конечно. Любовь — высокое чувство. При любви разврата нет. Но ведь у нас с тобой просто дружба…
В общем, на эту тему с Гошей можно было разговаривать часами, и при этом ничего нового не услышать. Гоша был как испорченная пластинка. Однако Анне все равно чрезвычайно нравилось бывать у Гоши. У Гоши она чувствовала душевный покой. А стоило Анне выйти от Гоши, ее сразу же начинала мучить совесть. Совесть Анны проявляла себя довольно своеобразно, она почему-то приходила к ней в виде покойного бледного мальчика. Первый раз Анна даже испугалась, она тогда только вышла от Гоши на лестничную площадку, и тут ей прямо в ухо прошептал голос бледного мальчика: “Ага, от любовника вышла!” Анна этого голоса в свое время наслушалась, когда он ей часами ныл: я, мол, в пролет брошусь. Теперь же Анна от испуга чуть сама не сыграла в пролет, а голос продолжал: “Вот я из-за твоей свадьбы умер, а ты теперь мужу изменяешь, нехорошо”. Анна осторожно спускалась по лестнице и думала что-то вроде: пить меньше надо, тогда и мерещиться не будет. После этого случая Анна действительно попробовала пить меньше, но толку от этого было еще меньше: голос бледного мальчика не только не умолкал, но и начал вызывать Анну на разговор. Получался из этого полный идиотизм, поскольку бледный мальчик общался с Анной всюду, не избегая общественных мест. Глупее некуда, когда Анна пробивает, например, в кассу двухпроцентное молоко и половинку “дарницкого” круглого, а в это время голос: я из-за тебя, а ты то-сё… Опять заладил, думает Анна, что то-сё, у нас же просто дружба. Ну да, просто дружба, нудит голос бледного мальчика, какая же это дружба? А что же это, мысленно возражает Анна, конечно, дружба, у нас же никакого разврата! Ну да, сомневается бледный зануда, так-таки и никакого. Абсолютно никакого, бормочет себе под нос Анна, идя к продавщице. Не слышу, шепчет ей в ухо бледный мальчик, повтори погромче. Как так никакого, наверняка какой-то разврат есть, я же знаю, с твоими-то юбками…
— Да что вы все пристали с этими юбками! — рявкает Анна на весь магазин. — Нет никакого разврата, ясно!
Продавщица от неожиданности хлеб на пол уронила. Извинялись полчаса обе друг перед другом, а Анна от стыда потом в этом магазине показаться не могла, пришлось в другой магазин ходить за хлебом. Каждый день лишние полкилометра по ухабам. Можно подумать, набойки на туфли ей потом бледный мальчик ставить будет. В будке у арки сидят лица закавказской национальности и берут за набойки сто пятьдесят рублей, если не сказать — дерут. А потом каждый раз приходишь и отчитываешься, как девочка: набойки… колготки… хлеб… макароны… А Сергей Сергеич быстро пересчитывает в уме, а после этого ходит туда-сюда по квартире в полосатой рубашке, дурацкой-предурацкой, а сам лысый и с бородой, и бубнит, дескать, стабильный оклад зубного техника не резиновый… Глаза б не глядели. “Сережа, — спрашивает Анна, — Сережа, я же подарила тебе на мужской праздник имени Советской армии и Военно-морского флота чудненький свитерок, почему ты его не носишь?” Хотя, конечно, наивно полагать, что в чудненьком свитерке Сергей Сергеич сразу станет на свете всех милее. Сразу не станет, в таких делах чудненьким свитерком не обойдешься. Но — свитерок надеть, бороденку сбрить, плешь начистить, чтоб блестела, одеколончиком побрызгать, и совсем уже будет другая история, не муж будет, а картинка с выставки. Портрет с руками. Руки вот у него замечательные, такие чуткие и умелые, мужественные руки зубного техника. Руки Сергея Сергеича Анна очень любила. Иногда ночью, ближе к утру, она брала руки спящего Сергея Сергеича в свои и, глядя в потолок, думала: “А все-таки я счастлива. Бывает и хуже. Руки у него замечательные и стабильный оклад зубного техника. И маме он нравится. И вообще, у нас гармоничный брак”.
— Побойся Бога, Анна. О какой гармонии может идти речь… — раздавался вдруг заунывный голос, а на потолке медленно начинало проступать лицо бледного мальчика. — Какая уж гармония, когда жена бегает заниматься развратом налево?!
— На какое лево? — шипела Анна, нервно косясь на спящего зубного техника. — Каким развратом? Говорят же тебе, ничего не было…
— Было не было… — загадочно поводил бровью бледный мальчик, высовывая из потолка правую руку по локоть и грозя Анне пальцем. — Было не было — это фикция… А к своему Гошеньке ты присмотрись повнимательнее…
— Не порть потолок, дурак! — дергалась Анна. — В том году только ремонт сделали!
— Ну че ты дергаешься?.. — сонно переворачивался с боку на бок Сергей Сергеич. — Лунатизм у тебя, что ли?..
— Спи, Сереженька! — пугалась Анна. — Спи, милый! Спи, золотко мое протезное!
Бледный мальчик взглядывал на Анну иронически и пропадал. Анна нервничала, не спала ночами и орала на Сергея Сергеича, когда тот по утрам смахивал с простыни крошки штукатурки: “А что ты хотел? Я говорила, надо было подвесные потолки делать. Ты, Сережа, жмот. Живем теперь как в хлеву, гостей позвать стыдно”.
На самом деле это у Анны просто пошаливали нервы, никаких гостей она звать не собиралась. Ей выше головы хватало гостей незваных, да и потом она предпочитала сама ходить в гости.
— Хорошо у тебя! — говорила Анна в гостях, сидя на полу и прихлебывая портвейн из стильного бокала.
— Еще бы! — удовлетворенно глядя на сырой холст, кивает Гоша. — Я как-никак человек с высшим художественным образованием. кое-что в интерьерах понимаю! Ну и к тому же у меня абсолютный вкус!
— Да, милый! — соглашается зарумянившаяся Анна. — Ты прекрасен! Гоша, скажи мне как другу: будут ли у тебя когда-нибудь деньги?
— Деньги? — удивляется Гоша, щурясь на холст. — Ну при чем здесь деньги? Деньги — это фикция! И вообще, любимая, — опускается Гоша рядом с Анной на колени и преданно заглядывает ей в глаза, — разве нам не хватает стабильного оклада зубного техника? Зачем нам деньги, когда существуют высшие ценности?
Анна смотрит на прекрасного Гошу, перемазанного прекрасной зеленой “ФЦ” масляной краской и пропахшего прекрасным разбавителем “Пинен № 4”, и стыдится своих низменных интересов.
— Ты прав, милый! — гладит она на Гошу по немытым волосам. — Все прекрасно! Ничего мне не нужно, ни денег, ни разврата, мне хватит портвейна и просто дружбы!
— Вот и ладушки! — прекрасное Гошино лицо озаряется трогательной мальчишеской улыбкой. — Знаешь, любимая, ты завтра ко мне не приходи. Мне нужно будет заканчивать работу. Ты же настоящий друг и понимаешь меня?
Настоящий друг Анна грустно допивает портвейн и кивает. Гоша провожает ее до дверей и целует на прощание мимолетным дружеским поцелуем длиной в полчаса. Перемазанная помадой и зеленой масляной краской “ФЦ” Анна выпархивает на лестницу. Там ее ждет, колеблясь дымом у форточки, бледный мальчик.
— Ну как? — интересуется он. — Разрешите вас поздравить с развратом, красавица?
— На себя посмотри… — буркает Анна, спускаясь сквозь мальчика по лестнице.
Бледный мальчик витает над ее макушкой и бубнит:
— Эх ты, развратница. И вот же он не любит тебя нисколечко, знаем мы эти срочные работы. И мужа жалко… Человек пожилой, хороший специалист к тому же. Ты же его в могилу сведешь своим поведением. Готовить не умеешь, шляешься, юбка еле зад прикрывает…
— Как ты мне надоел!!! — орет, оборачиваясь, Анна. — Ну что ты за мной ходишь? Другой умер и лежал бы себе тихонечко, а этот все ходит. Покойник называется. Никакого покоя от таких покойников, сплошное беспокойство!
— Ну извините! — оскорбляется под потолком бледный мальчик. — Извините, что побеспокоил. Любимая, за что, за что же? — патетически вопрошает он и растворяется в темноте парадной.
Анна взглядывает на часы, ойкает и моментально забывает о бледном мальчике. Через час должен прийти с работы Сергей Сергеич. Сергей Сергеич любит борщ, и дома Анна суматошно мечется от мяса к свекле. По столу разбросана зелень, на плите нервно выкипает чайник, над пепельницей висит дым непотушенной сигареты. Вместе с дымом над пепельницей висит бледный мальчик. “Бог знает что! Куда она делась? — озирается в поисках картошки Анна. — И так ничего не найти, да еще и этот висит. Ах да, вот она. Ну да пусть его, висит и висит, есть не просит, и ладно…”
Анна в темпе вальса кидается чистить картошку, а бледный мальчик колышется над потолком и философствует:
— Вот все говорят: наркотики — это смерть, а на самом деле наркотики — это фикция. Про меня вот тоже говорили, мол, мальчик умер от наркотиков. А как я мог умереть от наркотиков, когда надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа?
— Но ведь умер же! — визжит порезавшая палец Анна. Она пробует борщ и отплевывается. — Таким борщом отравиться можно! — устало констатирует она, присаживаясь на уголок заваленного петрушкой стола и беря из пепельницы дымящийся окурок. — Просто трупный яд какой-то, а не борщик!
— Не говори глупостей! — утешает ее витающий в дымных облаках бледный мальчик. — Ты совсем неплохо готовишь. Вчера ты сварила вполне съедобный куриный бульон, а на той неделе тебе удался вкусный омлет. А салаты у тебя всегда ничего…
“Какие-то компромиссы с совестью…” — думает расстроенная Анна и отмахивается от него, шмыгая носом и закуривая новую сигарету.
— И зеленые щи у тебя в тот раз получились… — с состраданием глядит на несчастную Анну бледный мальчик. — И борщик тоже наверняка вполне ничего… Ну-ка дай я попробую!
Бледный мальчик подлетает к плите и зачерпывает рукой из кастрюли пригоршню борщика.
— Куда руками!!! — истерически спрыгивает со стола Анна, но тут раздается скрежетание ключа в замке.
— Ладно, красавица, я исчезаю! — подмигивает Анне бледный мальчик и действительно исчезает.
Входит Сергей Сергеич, переодевается в полосатую рубашку и начинает ругать борщик.
— Ну и борщ ты сварила! — брезгливо ползает ложкой по борщу Сергей Сергеич. — Что ты меня, отравить хочешь?
— Может, сметанки положить? — виновато предлагает Анна.
— У тебя небось и сметанка такая же! — ворчит, нюхая сметанку, брюзга Сергей Сергеич.
— Ну конечно. Прокисла. Воняет уже каким-то трупным ядом…
— Да сегодняшняя сметана, я специально в магазин ходила! — оскорбляется Анна. — Это, может, от соседей пахнет… давай я окошко прикрою…
— Ладно, помолчи! — прикрикивает на нее Сергей Сергеич. — Юбки короче некуда носить умеешь, а готовить не умеешь…
Сергей Сергеич с гримасой омерзения доедает борщик и идет в комнату смотреть телевизор. Анна моет посуду, разбавляя “Fairy” слезами. Бледный мальчик печально смотрит на нее, покачиваясь у форточки в струе сигаретного дыма.
— Почему он так со мной! — рыдает Анна. — Сметана была совершенно свежая!
— Да-да! — сочувственно кивает мальчик. — Я обратил внимание, сметана сегодняшняя.
— Наверное, это свекла нехорошая… — всхлипывает Анна. — Но ведь трупного-то яда в ней не было…
— Ясное дело, не было! — громко смеется бледный мальчик. — Какой же в свекле трупный яд…
— Тише ты! — шикает Анна. — Он же сейчас услышит и сюда придет!
— Да никуда он уже не придет! — успокаивает ее бледный мальчик. — Он уже четверть часа как умер.
— От чего?! — опускается на табуретку пораженная Анна.
— От твоего борщика, естественно! — хмыкает бледный мальчик.
— Мясо?! — ужасается Анна. — Я так и подозревала, я не умею говядину выбирать… Говорила мне мама: учись готовить…
— Как ты мне надоела со своим нытьем! — возводит очи горе бледный мальчик. — Тебе просто к психологу пора, как-то надо бороться с этой заниженной самооценкой. Ты вполне прилично готовишь. И при чем тут мясо, ты еще скажи — петрушка. Это обыкновенный трупный яд.
— О Господи! — сползает с табуретки на пол Анна. — Откуда он там?
— Откуда! — застенчиво шевелит пальчиками бледный мальчик.
— Какой кошмар! — становится бледнее бледного мальчика Анна. — Сколько раз говорила: не хватай еду руками! Есть же столовые приборы. Никакого воспитания! — орет она.
— Кто бы говорил! — морщится бледный мальчик. — Орешь, как на базаре. Прекрати вопить, соседей стыдно. Люди подумают, что здесь кого-то убивают…
— Бог знает что… — берется за виски Анна. — У меня мигрень, пойду возьму таблетку…
— Нечего тебе туда ходить! — с суровой мужественностью глядит ей в глаза бледный мальчик. — Тебе что, охота на покойника смотреть?
— А то я их никогда не видела! — устало машет рукой, отгоняя бледного мальчика, Анна.
— Ну, в общем, да… — соглашается мальчик. — Ты теперь, можно сказать, между двух покойников, можешь просто желание загадывать…
— Чтоб ты провалился! — желает Анна, и бледный мальчик мгновенно вытягивается с дымом в форточку. Вместо него появляется молодой врач “Скорой помощи”, предлагающий Анне свои соболезнования.
— Примите мои соболезнования! Сердечный приступ. Он у вас, знаете ли, был уже не первой молодости. Сейчас это сплошь и рядом: сидел человек в кресле, смотрел себе в телевизор, а потом — раз, и все. Как говорится, смотрел, смотрел и досмотрелся. Обычная, в общем-то, история. Вы, простите, девушка, завтра вечером что делаете?
Завтра вечером Анна бежит к Гоше за сочувствием. Гоша же вечером, как и обещал, заканчивает важную работу и при виде Анны несколько теряется.
— Какой кошмар… — растерянно сочувствует Анне Гоша. — Вечно с тобой какие-то истории. То один помрет, то другой…
— В том-то и дело… — всхлипывает Анна. — Так некрасиво получилось, буквально один за другим. Люди смеяться станут, неудобно…
— Да брось ты! — утешает Анну Гоша. — Без стабильного оклада зубного техника — да, неудобно. А что там говорят люди — это ерунда. Общественное мнение — это вообще фикция. Про меня вот тоже много чего говорят…
— Действительно! — вспоминает Анна. — Мне говорили, чтобы я присмотрелась к тебе повнимательнее… Гоша, милый, почему у тебя помада на щеке?
— Это не помада! — застенчиво опускает голову Гоша. — Это краплак красный темный, краска масляная художественная…
— А что это за обнаженная девушка сидит на одеяле? — продолжает присматриваться к Гоше Анна.
— Это не девушка, это натурщица! — скромно поясняет Гоша, вынимая одеяло из-под натурщицы.
— А почему в таком случае ты занимался с ней развратом, когда я вошла? — недоумевает Анна.
— Это не разврат… — стыдливо драпирует свою наготу одеялом Гоша. — Разврата вообще нет, это фикция!
— Поразительно! — наливает себе портвейна и выпроваживает натурщицу веселая вдова Анна. — А что же, по-твоему, не фикция?
— Живопись! — торжественно провозглашает занавешенный античными складками Гоша. — Святое и бессмертное искусство! Любимая, хочешь посмотреть мои новые картины?
Анне нравится смотреть на Гошины картины. Также ей нравится смотреть и на самого Гошу. Задрапированный одеялом Гоша красив, как римский военачальник эпохи расцвета. Анна — культурная девушка, ей не чужд интерес к искусствам. Этот интерес заставляет ее после похорон Сергея Сергеича переселиться к Гоше. Лавочка у Гошиного подъезда сломана, поэтому на ней никто не сидит и не говорит проходящей Анне, что из-за ее коротких юбок скоро полгорода вымрет. Гоша тоже не делает Анне замечаний по поводу ее юбок, не спрашивает у нее финансовых отчетов и не заставляет быть дома не позже восьми. Правда, при этом Гоша и не делает комплиментов ногам Анны, позволяет Анне полностью содержать его на выручаемые за сданную квартиру покойного Сергея Сергеича деньги, а иногда по вечерам как-то слишком настойчиво предлагает ей пойти погулять. Происходит это в те вечера, когда к Гоше приходят натурщицы.
— Гоша! — робко интересуется Анна. — Ты же абстракционист, зачем тебе так часто писать с натуры?
— Разве ж это часто? — отмахивается щетинистый похмельный Гоша. — Какое ж это часто? Любимая, в масштабах космоса — это просто фикция!
Анна с неохотой отправляется гулять. Она крайне не любит покидать пределы Гошиной мастерской. В отсутствие Гоши Анну сразу начинает мучить совесть. Совесть является ей в виде бледного мальчика. Когда Анна прогуливается под руку с Андреем Андреичем, отставным полковником за пятьдесят, ближе к шестидесяти, на свободной руке у нее как будто постоянно висит бледный мальчик.
— Как тебе не стыдно, Анна! — нашептывает ей в ухо этот зануда. — Ты ведь еще даже башмаков не стоптала, в которых за гробом шла!
— Просто мне в тот раз хорошие набойки поставили! — вполголоса оправдывается Анна.
К счастью, Андрей Андреич слегка глуховат и не слышит, как Анна постоянно бормочет себе под нос. Можно сказать, что Анна неплохо устроилась: Андрей Андреич почти ничего не слышит, а Гоша почти ничего не говорит. Но есть свои минусы: Андрей Андреич вечно ходит к докторам, а Гоша вечно водит натурщиц. Поэтому Анна часто оказывается предоставлена самой себе. В таких случаях она идет на могилу к Сергею Сергеичу и высаживает там хризантемы. Среди растрепанных лепестков одной из хризантем ей мерещится лицо бледного мальчика.
— Ага, — кивает ей, покачиваясь на стебле, бледный мальчик, — потянуло все-таки? Эх ты, развратница… И ведь один за другим… Хоть на кладбище могла бы юбку подлиннее надеть…
Анна в панике убегает с кладбища в ближайшую рюмочную, оттуда она звонит Гоше и Андрею Андреичу. Но у Гоши — полный дом натурщиц, а туговатый на ухо Андрей Андреич звонка не слышит. Вместо этого в трубке раздается голос бледного мальчика. “Давай трезвонь, — ноет он сквозь треск и короткие гудки. — Ты, конечно, можешь звонить, сколько влезет. Все равно не дозвонишься”.
— Извините, девушка! — нагибается к Анне кудрявый юноша из-за соседнего столика. — Вы, конечно, можете звонить сколько угодно, все равно не дозвонитесь. У вас телефон выключен. И сами вы как будто в отключке, может, вас домой проводить?
Юноша провожает Анну к Гоше домой, а на середине лестницы, вцепившись в перила, вдруг принимается объясняться в любви.
— Анна, — патетически возглашает он, взмахивая кудрями, — Анна, я люблю вас! Анна, я надеюсь на взаимность!
— Очень мило с вашей стороны… — удивленно улыбается Анна. — Я очень тронута. Вы только не нервничайте. А то вон как побледнели.
— Я еще не так побледнею! — обещает очарованный юноша. — Я для вас что угодно сделаю! Хотите, в пролет брошусь?
— Ой, нет, спасибо! — отказывается Анна и поспешно вбегает в квартиру, захлопывая дверь перед побледневшим носом.
Вечером приходит перемазанный масляной краской цвета помады Гоша и принимается рассказывать последние новости:
— Представляешь, любимая, рядом с нашей парадной какой-то придурок под машину попал. Пьяный, наверное…
— Наверное… — задумчиво соглашается Анна. — Милый, а как ты думаешь, можно ли покончить с собой из-за любви? Ты бы смог?
— Я? — изумляется Гоша. — Как ты можешь задавать такие вопросы, любимая? Плохо же ты меня знаешь. Да никогда в жизни. Что я, дурак, что ли? Слушай, мне тут нужно немножко пописать с натуры. Любимая, ты не могла бы как настоящий друг пойти прогуляться?
Анна поспешно идет нарезать круги по кварталу, по пути выслушивая привычные нотации бледного мальчика. Причем ей начинает мерещиться, будто в другое ухо ей с укоризной нашептывает что-то новый голос. “Этого еще не хватало…” — обмирает Анна, поскольку голос этот подозрительно похож на голос отвергнутого кудрявого юноши. “Вот неврастеники фиговы! — злится Анна.— Вечно с ними происшествия, а я виновата. Один Гоша нормальный парень, здоровый и без истерик”.
Анна бежит домой к здоровому Гоше, однако к ее приходу Гоша уже далеко не так здоров. Вокруг него толпятся соседи и милиция, а сам он почему-то лежит под лестницей.
— Вот полюбуйтесь! — демонстрирует Анне Гошу милиционер. — Вот она, так называемая богема. Напился портвейна и упал в пролет. Как вам это нравится?
— Никак не нравится… — оседает на руки милиционеру Анна. — Экая глупость — напился и упал…
— Да не верь ты им! — шепчет ей на ухо голос бледного мальчика. — Вовсе он не поэтому упал!
— Конечно! — подтверждает голос кудрявого юноши. — Вы, Анна, просто не понимаете, до какой степени вы роковая женщина!
— Да, любимая! — неожиданно вступает в хор льющийся откуда-то сверху Гошин голос. — На самом деле я всегда любил только тебя. И поэтому решил покончить с собой из-за любви.
— Какой сюрприз… — изумляется Анна, слушая этот хор мальчиков. — Ну надо же, кто бы мог подумать. И ты, Гоша? Ну спасибо, конечно… Ну, а мне-то что теперь делать?!
— Да не переживайте вы так, девушка! — сочувствует Анне милиционер.— Эти пьяницы вечно туда-сюда падают, обычная, в общем-то, история. Он у вас, я так понимаю, был не подарок. Как говорится, мир праху и все такое. Могу я чем-нибудь помочь такой красивой девушке?