Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2007
На знаменитых в Питере Пяти углах, что образовались на пересечении Загородного проспекта, улиц Рубинштейна, Разъезжей и Ломоносова, стоит двухэтажный, вросший от времени в асфальт дом XVIII века с крутой высокой крышей. Он когда-то принадлежал моему дальнему предку, потомственному почетному гражданину, гласному Петербургской думы от питейных заведений — был и такой депутат в думе! — купцу первой гильдии Ивану Михайловичу Оленчикову, старшему брату моей прабабки А. М. Муриной-Оленчиковой.
В 60-е годы прошлого века на втором этаже здания размещалось местное почтовое отделение, а на первом была знаменитая в округе разливочно-рюмочная “Винница”, где собирались ворюги с Кузнечного рынка, бомжи с Витебского вокзала, обитатели многочисленных коммуналок окрестных домов с Лиговки, Марата, Разъезжей, Фонтанки. Здесь разливали в граненые стаканы портвейн “777” и пойло “Арарат”. К ним полагался шоколадный батончик-суррогат с “Надькиной” фабрики (кондитерская фабрика имени Н. К. Крупской), что располагалась на углу Марата и Социалистической. В 1944 году мы мальчишками бегали на этот угол нюхать шоколадный аромат, что разносил ветер.
Пятый угол притягивал к себе всех тех, кто не мог доползти до “Сайгона” или из-за непрезентабельного вида не смел там появиться. Среди “пятиугольников” встречались старые артисты из соседних театров. Можно было вспомнить былую роскошь, времена, ушедших друзей, помянуть, повздыхать, разбавляя “777” своими горькими слезами.
— Кто пел? Кто играл? В наше-то время…
Как-то с моими приятелями по областному Дому творчества мы шли, загруженные сайгоновскими пирожками, на Пятый угол спрыснуть очередную юбилейную ленинскую дату, что пышно прокатилась по стране. Денег было в обрез. Пустые желудок и кошелек способствовали веселому настроению души. Только с просторной Владимирской площади наша компания вырулила в узкую горловину Загородного проспекта, как мы услышали пронзительный непрерывный свист со стороны Углов. Навстречу нам по проезжей части бежал гражданин. Полы пиджака и пальто его развевались сзади. Рубашка и галстук были на боку. На мясистом носу забавно, с одной стороны на другую, прыгали круглые очки. Мужчина пытался водрузить их на место. Это плохо получалось. За ним бежал усатый постовой, выдувая филармонические трели из свистка. Мент свистом сбил дыхание, и его ноги выделывали какой-то экзотический эстрадный танец. Вдруг я узнал преследуемого — Виталий Павлович Полицеймако, артист из Большого драматического театра имени Горького. Несколько секунд — и я бросился к нему наперерез, схватил за руку, успел крикнуть: “За мной!” Мгновение — и проходная парадная, проходной двор на Рубинштейна, коридор в 23-м доме — и мы стоим в подворотне на Фонтанке.
— Ты кто? — спросил Полицеймако, вглядываясь в мою раскрасневшуюся рожу.
— Шура-Мура, — ответил я.
— Что за Мура?
И мне пришлось напомнить Виталию Павловичу давнее, как в годы войны в Кирове он учил одному стишку ленинградского мальчишку.
Так случилось, что Ленинградская капелла и БДТ оказались в эвакуации в тыловом городе. Жили в гостинице рядом с местным театром. Когда утром певцы капеллы шли на концерты с моей мамой, дирижером Елизаветой Кудрявцевой, не занятые в спектаклях артисты БДТ пасли и своих, и пришлых капелльских “голодранцев” В один из таких дней Полицеймако и выучил со мной стишок, который я вечером и исполнил под хохот артистов и певцов.
Жил да был на свете еж,
Он на щетку был похож.
У ежа с такой душой
Друг был закадычный —
Поросенок небольшой,
Но весьма приличный.
— Я да ты, да мы с тобой, —
Еж твердил, бывало,
— Целый мир перевернем,
И того нам мало!
Как-то в кухню он зашел:
В кухне пахло тленом.
И приятеля нашел:
Он давно под хреном.
— Ах! — воскликнул, слезы лья, —
— Как ужасны люди!
Лучший друг, почти свинья,
И лежит на блюде!
С той поры стал еж скромней.
Что за перемена?
И боится он людей,
И боится хрена.
А теперь скажу вам все ж
По секрету тихо…
Здесь я прикладывал палец к губам, как учил дядя Витя, и шепотом сообщал:
Это вовсе не был еж,
А была ежиха!
Виталий Павлович, слушая меня, трезвел на глазах, а в конце облобызал в ухо и попросил:
— Посмотри, нет ли “фараонов”!
Убедившись, что всюду тихо, вышел из укрытия и походкой делового, озабоченного человека пошел по Фонтанке, что-то мурлыча под нос.
Я вернулся на Угол. Мои друзья уже успели “принять на грудь”, а высокий, двухметровый парень объяснял окружающим случившееся. Полицеймако беседовал с приятелем в шалмане. Вдруг вспомнил, что должен быть в театре. А дисциплина у ГАТа (Георгия Александровича Товстоногова) была железная. Артист решил позвонить дежурному, даже придумал отговорку (“троллейбус с рельс сошел”), перебежал на другой угол, где у театральной кассы стояла телефонная будка. В ней названивала своему “Ромео” пикантная “Бриджит Бордо”. Виталий Павлович умолял, стучал двушкой по стеклу, коленопреклоненно стенал и наконец поднял будку с мадам и поставил дверцей к стене. Красотка сумочкой разбила стекло и завопила, как оглашенная, на все Пять углов. Остальное описано выше.
С тех пор я стал завсегдатаем БДТ. “По блату” (контрамарок Полицеймако) десятки раз смотрел “Эзопа”, “Гибель эскадры”, “Идиота”.
А высокий парень, что выпивал с артистом, оказался в дальнейшем литератором Сергеем Довлатовым.