Постскриптум А. Петрова. Лев Валерьяныч
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2007
Иванов, Петров, Сидоров…”
Это триединство — давно уже навязший в зубах банальный пример самых распространенных русских фамилий, ставший своеобразным символом массовости, обыденности, всеохватности.
Как-то в свободную минуту мне взбрело в голову проверить эту расхожую истину. Я рассуждал так: ежели эти вышеназванные фамилии и впрямь самые массовые, то — по закону прямой пропорциональности — среди них должно оказаться и наибольшее число выдающихся представителей этих фамилий, так или иначе, в той или иной области деятельности максимально проявившие себя. Тогда в энциклопедическом словаре таких выдающихся представителей этих фамилий должно быть, по сравнению с другими, такое же абсолютное большинство…
Раскрываю “Советский энциклопедический словарь” издания 1981 года. Ищу… Гм-гм… В самом деле: фамилия Иванов встречается там 49 раз, и это — не считая “просто Иванов”: Иван III, Иван IV и прочих…
Теперь — Петров. Так: 40 раз, и еще правителей с именем Петр — 11. Ага, значит, моя догадка верна?!
Оказалось, ничего подобного! Каково же было мое изумление, когда я насчитал всего три фамилии Сидоров (да еще одну Сидорову, женщину-историка) и ни единого царя, правителя или полководца! Нет Сидора I, как не было и Сидора II… Какая забавная неожиданность!
А вот Павловых оказалось 24, Александровых — 21, и столько же — Федоровых, Алексеевых — 20 (ежели считать раскрытый псевдоним Станиславский). Но если взять фамилии, не являющиеся производными от имен, то самыми распространенными оказываются: Смирнов — 33, Соколов — 26 и Кузнецов — 24. Вот тебе и самый распространенный Сидоров!
Оказывается, интересно не только, как Сальери, “поверить алгеброй гармонию”, но и простейшей арифметикой — привычную, казалось бы, банальность!
Постскриптум А. Петрова
Лев Валерьяныч
Остроумнейший человек, он буквально фонтанировал блестящими идеями. И все они, кажется, обгоняли друг друга и искрились в его речах, они по-моему были зримы и даже осязаемы. И не дай-то бог было ввязаться с ним в полемику — заклюет!
Отпетые спорщики, этакие горлопаны, непризнанные мастера словесных, нет, не перепалок — баталий, в его присутствии были тише воды, ниже травы. Я не раз это наблюдал.
Он был дока, эрудит и великий трудяга и чувствовал себя как рыба в воде в родной ему литературной стихии.
Я говорю о Льве Валерьяновиче Куклине. Все его помнят. Поэт. Критик. Литературовед. Юморист. Сатирик.
В “Неве” его звали Левушка.
Он коллекционировал львов. Игрушечно-сувенирных. И все, кто об этом знал, дарили ему таких львов. Мы с женой купили для него детскую резиновую пищалку — забавного львенка розового цвета с голубыми глазами. Собирались подарить, но… Куклина вдруг, увы, не стало.
У розового львенка оказался куклинский характер. Мы так его и зовем — Лев Валерьяныч. У нас живут собака и кошка. В общем-то, славные, милые, покладистые ребята. Но иногда в их поведении проявляются элементы склочности, несогласия с нормами нашего с ними общего жития и этакая склонность к ведению продолжительных дискуссий на повышенных тонах.
Тогда мы говорим: “А где-то наш Лев Валерьяныч?” Настораживаются. А если еще и пискнуть резиновым львенком — все! Становятся шелковыми.
Вспомнил я все это тогда, когда вдруг среди груды бумаг, которые на днях лихорадочно перебирал на своем письменном столе, мелькнул перед глазами знакомый росчерк: “Лев Куклин”, и вот обнаружился листочек с текстом мини-исследование “Пустячок”. Один из тех, для которых у любознательного Льва Валерьяновича всегда находился досуг. В свое время “Седьмая тетрадь” намеревалась его напечатать под рубрикой “Кто мы такие?”. Не получилось. Что-то тогда, как говорится, не срослось.