Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2006
Д. Л. Спивак. Французская цивилизация, СПб.: Алетейя, 2005. — 484 с.
Уникальное исследование феномена Петербурга Д. Л. Спивака дополнилось еще одним весомым томом: к юбилейным, вышедшим к 300-летию культурной столицы двум книгам — “Начала и основания” и “Немецкий дух” — добавилась “Французская цивилизация”. Вот уж воистину подарок заинтересованному читателю! C академической тщательностью, но никак не сухостью, напротив — живым и ярким слогом, но с академической же ответственностью, давно ставшими фирменным знаком автора — директора санкт-петербургского отделения Института культурологии РФ — отношения и взаимовлияния (с подавляющим, как нетрудно догадаться, французским перевесом) России и Франции прослежены буквально от царя Гороха (первая главка за Введением — “Французы в Повести временных лет”) и до наших дней (последняя главка перед Заключением — “От оттепели — к перестройке”). Чтение, надо сказать, увлекательнейшее! И подробнейшее. Любые движения беспокойного и пытливого галльского духа, долетавшие до российских берегов, раскрыты и описаны как во французском, так и в российском контекстах со всеми их особенностями, парадоксами воплощения и следствиями, порой драматическими, а то и трагическими. А выбранный хронологический принцип повествования позволяет с легкостью найти интересующий вас исторический момент или историческое явление. Не откажу себе в удовольствии перечислить названия глав, звучашие музыкой не только для современных франкофилов, но и просто для любителей истории, политики и культуры: “От Людовика I — до Людовика XIV”, “От короля Людовика XV — до гражданина Луи Капета”, “От императора Наполеона I — до президента Фора”, “В эпоху “Версальского” и “Ялтинского” миропорядков”. Как видим, вся французская цивилизация, вольно или невольно получившая российские всходы, во всей своей исторической и культурной полноте представлена в этом фундаментальном исследовании, которое так и просится быть названым энциклопедией, если бы в наши дни это слово не было столь скомпроментированным обозначением сугубо компилятивных усилий.
Во “Французской цивилизации” Д. Спивака не обойдено ни одно сколько-нибудь заметное российское историческое лицо, будь то сам император (императрица), государственный или политический деятель, дворянин, купец или предприниматель, представитель науки или искусства, и, тем более, литератор — все они здесь, в одной книге. Особое положение в этом грандиозном труде занимает, разумеется, анализ французского влияния в искусстве слова — а как же! Россия — страна литературоцентрическая, во всяком случае, бывшая таковой до самого недавнего времени. Внимательнейшим образом рассмотрено не только хрестоматийное франкофильство Пушкина, но и отголоски французской культуры у Державина, между тем, едва знавшего французский, но невольно варившемся во французском бульоне так же, как нынче все мы вынуждены вариться в бульоне американском. Миниатюрным слепком эпохи выглядит приведенная как бы между делом история спасения Державиным от подозрения в масонстве поэта Хераскова. Разумеется, и самому масонству в книге посвящено немало страниц, расцвеченных свидетельствами современников и замечательными историческими анекдотами. Вообще, весь XVIII век — век бунта французского разума против устоявшихся догматов, бурливший общественными идеями и закончившийся Великой французской революцией, после которой, как мы знаем, человечество перешло в постхристианскую эпоху, дан у Спивака не только панорамно развернуто, но и аналитически углубленно, с обозначением тех узелков, которые с течением времени все туже и туже затягиваются на теле человечества. Идеологический, философский, политический и геополитический французские аспекты в книге явлены с обезоруживающей наглядностью и могут быть интересны не только соответствующим специалистам, но и самому широкому читателю, столь живо и выпукло рисует их перо автора. История — это не пыльные архивы, это то, что происходит со всеми нами, это то, что аукается не только через годы, но и через столетия, через народы, культуры и языки, это то, что составляет плоть и кровь буквально каждого человека — вот один из универсальных посылов автора, данный, впрочем, весьма ненавязчиво с присущим ему уже античным чувством меры. Д. Спивак, один из немногих современных златоустов, блестяще владеющий устной речью (что мы хорошо знаем по его участию в теле- и радиопрограммах), и в речи письменной прекрасно выдерживает смысловой и эмоциональный темпоритм, превосходно зная, где и как надолго можно сосредоточить читателя на теоретической проблеме, а где его же следует развлечь забавным рассказом. Оттого это серьезное исследование читается с легкостью, на том самом едином дыхании, о котором безуспешно мечтают многие авторы, работающие с краеведческим и культурологическим материалами.
И все же вернемся к российским писателям. Если в очередной раз взглянуть на оглавление — на этот раз не на название глав, а на расшифровку их “начинки”, то можно подумать, что перед нами учебник русской литературы, столь полон список литераторов и их произведений. От Тредиаковского и Ломоносова, Радищева и Карамзина, через Тургенева, Толстого, Достоевского, через Серебряный век со всеми его вершинами, заканчивая Форш, Тыняновым, А. Толстым, а также русской эмиграцией — Буниным и Алдановым прослеживает Д. Спивак французские нити в ткани российской словесности. Исследует, замечает, сопоставляет, цитирует, фиксирует: “Положительно, Петербург и Париж были связаны в творческом сознании Гумилева прочной, почти мистической связью. Однако гораздо более важным для развития “текста Города” нам представляется выработка “петербургской поэтики” акмеизма — глубоко оригинальной и в то же время сущностно связанной с традицией французских └парнасцев””. И в той же главке:
…Сердито лепятся капризные медузы,
Как плуги брошены, ржавеют якоря,
И вот разорваны трех измерений узы,
И открываются всемирные моря.
Так лирический герой Мандельштама обретает себя в пространстве стихий и первоэлементов, стоя перед “петербургским акрополем”, а невидимая, но прочная нить соединяет в пространстве поэзии парижский собор и петербургскую башню”.
А французский балет! С каким знанием и с какой любовью автор (мать которого, Нона Ястребова, одна из последних и любимых учениц А. Вагановой, всю свою балетную карьеру выступавшая в “Спящей красавице”) исследует эту область французского влияния, беря на себя оправданную смелость уточнить принятую специалистами фактологию и цитируя А. Ваганову: “Французская терминология, принятая для классического танца, как я уже указывала во всех дискуссиях на эту тему, неизбежна, будучи интернациональной. Для нас она то же, что латынь в медицине, — ею приходится пользоваться”.
А французское присутствие в архитектуре — в этой самой трепетной, самой болевой, самой уязвимой точке петербуржцев! Сколько грандиозных имен, сколько величественных следов, сколько триумфов и срывов: из последних — история со строительством Троицкого моста, автором которого мог бы стать знаменитый своей башней Гюстав Эйфель, связавший бы своим именем парижское и петербургское Марсовы поля, но в результате уступивший проекту В. Шаброля и Р. Патульяра. Тем не менее, “Троицкий мост сохранил свое название, восходившее к двадцатым годам XIX столетия. Вместе с тем ему суждено было стать своеобразным мемориалом царственного основателя франко-русского союза. Об этом напоминали массивные вензели императора Александра III и его августейшей супруги, нашедшие себе достойное место в убранстве моста.
В свою очередь, французские власти возвели в самом центре своей столицы великолепный мост Александра III, составляющий ее украшение по сей день. (…) Как отмечают парижские краеведы, среди символических изображений, установленных на мосту Александра III, выделяется изображение “нимфы реки Невы”, выполненное одним из французских скульпторов по имени Ж. Ресипон. Таким образом, водное божество, черты которого не раз пытались угадать наши скульпторы — достаточно будет назвать аллегорию духа Невы, помещенную у подножия одной из Ростральных колонн на стрелке Васильевского острова, — нашло себе место и в центре французской столицы”. А если вы захотите узнать, каким образом в Париже появилась рю Кронштадт или авеню Франко-Росс, следует внимательно дочитать эту главу до конца. Впрочем, усилий это никаких не требует, напротив — сплошное удовольствие. Остается только восхищаться энциклопедической образованностью автора и его умением и нас, читателей, вовлечь в свой масштабный исторический экскурс.
Сведенная воедино, сфокусированная система русско-французских связей и взаимовлияний (для оправдания этих отнюдь не полупроводниковых слов достаточно обозначить хотя бы Русские сезоны Дягилева и русский художественный авангард!) в труде Д. Спивака предстает как единый культурный организм, как культурологический феномен взаимопрониконовения двух культур, вовсе не оставшийся в прошлом, но живущий и развивающийся в наши дни. И в качестве примера (из самой близкой мне области) петербургского современного франкофильства привожу две недавние книги известнейшего петербургского историка искусства М. Германа: “Парижская школа” (о грандиозной парижской художественной школе, в которую естественным образом влилось и немало художников российского происхождения, об этой книге в свое время в “Неве” была опубликована написанная автором этих строк рецензия) и “В поисках Парижа, или вечное возвращение” (о нескончаемом романе автора с городом, его культурой, его атмосферой, его языком). По словам Михаила Юрьевича, всякое очередное его прибытие в Париж сопровождается ощущением дома! Да и как может быть иначе для истинного петербуржца? Вся книга Д. Спивака “Французская цивилизация” — об этом.
Елена Елагина