Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2006
Я не знаю, встречался ли когда-нибудь Виктор Конецкий с известным полярным летчиком, одним из первых Героев Советского Союза Ильей Павловичем Мазуруком. Однако, в своих произведениях имя летчика упоминал неоднократно. Именно Мазурук впервые познакомил меня, правда заочно, с тогда еще начинающим писателем Виктором Конецким. Я окончил ВАМУ (Высшее Арктическое Морское Училище) во второй половине 50-х уже прошлого столетия. В это время шел самый интенсивный за всю историю процесс исследования Северного Ледовитого океана. Практически весь наш выпуск инженеров-океанологов, за редким исключением всего нескольких “позвоночников”, был направлен на работу в три недавно открытые научно-исследовательские обсерватории в ключевых арктических портах — Диксоне, Тикси и Певеке. В скором времени они стали своеобразными филиалами АНИИ (Арктического научно-исследовательского института) в этих портах. Именно там располагались три штаба проводки, которые и обеспечивали работу Северного морского пути (СМП), как нормально действующей судоходной магистрали. В период короткой арктической навигации сотни судов проходили с запада на восток и с востока на запад. В каждой из обсерваторий на период навигации создавались научно-оперативные группы (НОГ), которые осуществляли ледовую разведку, составляли краскосрочные прогнозы погоды, обеспечивали суда необходимой гидрометеорологической информацией и, зачастую, непосредственно участвовали в проводке судов по этой чрезвычайно сложной трассе. Наиболе оперативным методом получения информации о ледовом режиме была ледовая разведка. Все мы принимали участие в ледовой разведке, плавали в ледовом патруле и нередко в группе оставался только один дежурный. В один из таких горячих периодов я получил задание вылететь на разведку в один из райнов моря Лаптевых. “Полетишь с самим Мазуруком”,— сказали мне. Это был мой первый самостоятельный полет в качестве гидролога-разведчика. До этого я летал только дублером. Это было значительно легче, так как мы сменяли друг друга, а тут лететь самому, да еще с Мазуруком. Обычно присвоенную нам форму с нашивками инженер-старших лейтенантов СМП (существовало тогда такие звания руководящего персонала СМП) на разведку не надевали. О Мазуруке ходили разные слухи. Прежде всего это был летчик милостью Божьей. Не говоря уже о том, что он высаживал Папанина с его командой на Северном полюсе, за плечами Мазурука была не одна сотня посадок на лед в различных точках Северного Ледовитого океана. Но по слухам, как человек бывал суров и даже большому начальству не боялся говорить правду в глаза, как бы была она нелицеприятна. Поэтому оделся я по форме и по прибытию на аэродром начал докладывать командиру корабля по всем правилам начав с фразы: “Товарищ генерал-майор…” Он прервал мой доклад и сказал, что он ныне генерал запаса и его экипаж обращается к нему “командир” или по имени и отчеству и мне также предоставлен выбор, так как с сей минуты я являюсь членом экипажа. Начал записывать меня в полетный лист, поинтересовался откуда я родом, как попал в Арктику. Первым вопросом было, не являюсь ли я родственником известного полярного радиста Олега Куксина. Затем сказал, что Вася просил его понаблюдать за мной, так как это мой первый самостоятельный полет и при необходимости оказать помощь. Я вначале не понял, что это за Вася, а только уже в полете сообразил, что Вася — это Василий Павлович Мелешко, директор нашей обсерватории. Старый полярник Мелешко начал свою арктическую карьеру в начале 30-х годов и хорошо знал Мазурука. Полет прошел нормально, радист передал в штаб результаты разведки. Ныне я уже не помню причин, по которым нам приказали не возвращаться в Тикси сесть, на промежуточном аэродроме мыс Косистый и ждать дальнейших указаний. Сели мы, начали готовить ужин. Илья Павлович пошел к начальству аэропорта и, возвратившись, сказал, что сидеть будем как минимум до утра. Правда, в условиях полярного дня утро и вечер были понятиями относительными. Поэтому, для исключения разнобоя использовалось московское время. Поужинали, стал я с интересом слушать летные и полярные байки. Но тут Илья Павлович обратился ко мне с вопросом — читал ли я что-либо писателя Виктора Конецкого. Увидев неудоумение на моем лице, высказал известную флотскую присказку, что народ нынче пошел мелкий, прожорливый и саковитый, не утруждающий себя чтением приличествующих книг. А тем более книг своих коллег. А далее сказал, что попытается развеять мое невежество и убедительно просит прочесть одну из небольших вещей Конецкого. За давностью лет не помню, была ли это книга или журнальный вариант “Если позовет товарищ”. Прочел я ее, как говорится на одном дыхании. Мазурук заметил и дал мне вторую “Завтрашние заботы”. Затем спросил о впечатлениях. Выслушал мой телячий восторг и спросил, а читаю ли я литературную критику. И, не дожидаясь ответа, дал несколько страниц машинописного текста. Это был четкий, аргументировнный “отлуп” литературным критикам первых произведений Конецкого. Подписали это письмо известные полярные капитаны и летчики полярной авиации. (Впоследствии, я встретил это письмо, опубликованное в одном из литературных журналов.) Дождался пока я перевернул последнюю страницу и спросил подписался бы ли я под этим письмом. Услышав мой утвердительный ответ, Илья Павлович заметил, что также бы подписал это письмо с огромным удовольствием, но тогда его не было в Москве. Далее сказал, что Конецкого он сравнивает с играющим тренером. Он не просто писатель, а настоящий моряк, который на хлеб зарабатывает не придумыванием сюжетов, а тяжелым моряцким трудом. И если он будет так держать, то станет известным российским прозаиком. Далее он заметил, что Виктор Конецкий придерживается старого штурманского правила — пишет, что видит, а чего не видит, того не придумывает. Это был мой первый полет с Мазуруком, а был еще и второй. В последний год моей работы в Арктике я плавал в ледовом патруле. Я как бы предчувствовал, что это моя последняя навигация. Старые полярники мне говорили, что настоящую Арктику можно узнать только в ледовом патруле. Мы первыми уходили в море в начале навигации и возвращались последними, когда море начинало интенсивно замерзать. Именно в патруле я убедился, что никто кроме Виктора Конецкого не мог так красочно описать льды, суровость берегов “северного фасада России” и трудности арктических трасс. В тот год была исключительно благоприятная ледовая обстановка, и наш маленький кораблик добрался по чистой воде до высоких широт. Из института пришло новое задание срочно сделать гидрологический разрез от острова Котельного до мыса Челюскина и на этом разрезе кроме обычных океанологических наблюдений взять биологические пробы. Пробы мы взяли с различных глубин и необходимо было их срочно доставить в Ленинград или, по крайней мере, до Архангельска. Набралось этих бутылок, где, залитые специальным раствором, хранились обитатели различных глубин Северного Ледовитого океана, около полутонны весом. Мне поручалось доставить их. Из Тикси в ближайшее время не было прямого рейса. Проходящие борта, услышав о таком грузе , под различными причинами уклонялись. Сидел я в приемной начальника аэропорта с печальным видом, и вдруг в нее вошел Илья Павлович. Узнал меня, спросил, чего это тезка так страдает. Я объяснил. Берет он меня, и заходим в кабинет начальника аэропорта. Мазурука все хорошо знали, и начальник встал и вышел к нам навстречу. Поздоровались они и Илья Павлович спрашивает, а знал ли он Ивана Дмириевича Папанина. Ответ был, разумеется положительным. “Так что же ты нарушаешь его основную заповедь? Надо работать так, чтобы наука не страдала. А вот ты маринуешь уже около суток человека, пока его планктон и, может быть, даже бентос передохнет и вся их работа пойдет насмарку. Когда еще будет такая хорошая навигация ?” Как мне показалось, термины планктон и бентос произвели на руководителя аэропорта соответствующее впечатление. Я убежден, что он понятия не имел что это такое. Но уточнять не стал и смущено заявил, что не вправе заставить проходящие самолеты взять дополнительный груз. Мазурук предлагает компромисс — он берет меня с грузом, но должен высадить нескольких рогоносцев из академической экспедиции, которую ему поручили срочно доставить в Москву, а начальник аэропорта обещает ему в самое ближайшее время посадить, если не всех сразу, то по одному или по два на проходящие самолеты. Мой груз доставляется до Архангельска. И все довольны, и заповеди Папанина не нарушаются. Так и сделали. В Архангельке я сдал пробы представителю института, и полетели мы дальше в Москву. На аэродроме полярной авиации Илью Павловича встречала жена на своем автомобиле. Только тогда я понял, кто такие эти рогоносцы. Экспедиция одного из академических институтов Москвы, что-то искала на Новосибирских островах и все ее участники, выходя из самолета несли по одной или несколько пар оленьих рогов, которые они подобрали там, в тундре. Расставаясь на аэродроме, Мазурук спросил, слежу ли я за творчеством Конецкого. Услышав утвердительный ответ, сказал, что скоро за его книгами надо будет не следить, а охотиться.
Третий и последний раз я встретился с Мазуруком в приемной Министерства Морского флота, где в приемной одного из заместителей министра ждал когда меня допустят к начальству. К сожалению, я запамятовал его фамилию, но знал лично. Когда Главсевморпуть стал одним из главков этого министерства, он прилетал к нам в Тикси в ответственные периоды окончания арктической навигации на трассе СМП и тесно взаимодействовал с научно-оперативной группой. А дело у меня было простое — решил поступить в аспирантуру, но не своего, а другого института системы Академии наук. Начальник отдела кадров АНИИ отказался заверить мою характеристику, поскольку я был назначен в одну крупную экспедицию. Илья Павлович спросил, не нужна ли помощь. Я ответил, что хорошо знаю этого человека, работал с ним в Арктике и надеюсь, что он положительно решит мою просьбу. К счастью, я не ошибся. Когда, наконец, я был приглашен в кабинет высокого начальства, то вначале выслушал суровую отповедь, что они кадрами не разбрасываются. Они готовили кадры для себя, а не для Академии наук, куда я намереваюсь сбежать. Затем спросил, не просил ли я Мазурука замолвить за меня словечко и откуда я знаю его. Я рассказал, как было дело, подчеркнув, что ни о чем Илью Павловича не просил. Начальник задумался и сказал, что по закону он должен меня не отпускать, так как я еще год обязан отслужить в Минморфлоте за обучение в специальном училище. Но он видел меня в работе, и раз сам Илья Павлович просил оказать содействие, то сделает исключение. Вызвал секретаря и приказал оформить соответствующий документ. Так доброжелательность известного полярного летчика Ильи Павловича Мазурука сыграла большую роль в моей жизни, как и то, что он познакомил меня с замечательным писателем Виктором Викторовичем Конецким. И с тех пор книги Виктора Конецкого прочно вошли в мою жизнь. После работы в Арктике я окончил аспирантуру, остепенился. Сменил соленую воду на пресную. Моя научная карьера шла успешно. Обязан я этому не своим сверхспособностям, а питерской научной школе. Прогноз Мазурука, данный в самом начале литературной деятельности Виктора Конецкого, оправдался на сто процентов. Книги Конецкого сразу после выхода становились редкостью. Их уже надо было не покупать, а доставать. Заразил я своим увлечением его книгами весь свой сектор, затем отдел. Отсюда флюиды (здесь я использую выражение Виктора Конецкого) пошли по институту. И многие мои коллеги знали, увидел книгу Конецкого — надо покупать, как минимум, три: себе, мне и кому-нибудь еще. Поэтому задолго до издания собрания сочинений Конецкого на моей книжной полке стояли и стоят все его книги. До сих пор я собираю все, что пишут о нем. И замыкает перечень книг Виктора Викторовича превосходная “Дорогой наш капитан” — сборник воспоминаний, составленный его вдовой Татьяной Акуловой-Конецкой. Я на два с лишним года младше незабвенного Виктора Конецкого, но многие его книги я читал и неоднократно перечитываю, как собственную биографию. Ныне, в далекой Америке, я все еще надеюсь, что мне удастся побывать в Питере и возложить на Смоленском кладбище цветы к памятнику любимого писателя.