Предисловие Б. Друяна
Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2006
В идеологически жесткие советские времена читатели хорошо знали, что такое самиздат. Именно в самиздате печатались произведения литературы, которые опубликовать в официальных издательствах было проблематично. С начала. 60-х широкое хождение имели машинописные сборники Глеба Горбовского, Олега Тарутина, Александра Морева, Николая Рубцова, Юрия Паркаева и других интереснейших поэтов. На титульных листах значилось: Бэ Та. Особо посвященные читатели знали, кого благодарить: под этими инициалами скрывался близкий Друг Горбовского Борис Тайгин. Я сам был обладателем полного текста цикла стихов Глеба “Камчатские вулканы” издания Бэ Та. Поразительно: за все годы Б. Тайгин напечатал и сам же переплел 107 (!) сборничков только Глеба Горбовского. Изданные Бэ Та книжки поэтов доверительно по цепочке переходили из рук в руки, многократно перепечатывались.
Бориса Тайгина в известном смысле можно считать “крестным отцом” Николая Рубцова. Все лето 1962 года он работал вместе с другом над составлением первого сборника стихотворений Николая. Стихи были отпечатаны на машинке, аккуратно переплетены, художественно оформлены автором. На обложке типографскими литерами было оттиснуто: Николай Рубцов. Волны и скалы. Бэ Та. 1962. С этим сборником Рубцов приехал в Москву поступать в Литературный институт им. А. М. Горького. И, хотя прием уме закончился, сборник произвел больное впечатление на председателя приемной комиссии — известного поэта Михаила Луконина, и Рубцова в виде исключения зачислили в институт.
Рукописный и аудио архив Бориса Тавгина велик и уникален, из него могут многое почерпнуть исследователи литературы второй половины прошлого века. Уже сейчас специалисты обращаются к Борису Ивановичу за помощью. Он, как всегда, доброжелателен и безотказен.
И еще. Старые ленинградцы отлично помнят, как сразу после войны покупали “с рук” самодельные граммофонные пластинки на рентгеновских пленках. Поставить на патебон этакое чудо “на ребрах” и с наслаждением слушаешь голоса А. Вертинского, А. Баяновой, П. Лещенко и других запрещенных в то время исполнителей. Одним из самых первых изготовителей этой популярнейшей музыкальной продукции с непременным знаком “Золотая собака” был Борис Тайгин. За эту идеологическую диверсию его в 1950 году арестовали и приговорили к пяти годам лагерей. На свободу он вышел по амнистии в год смерти Сталина.
Человек необыкновенной скромности, душевной чистоты, преданный родной литературе, он всегда занимался и занимается творчеством друзей-стихотворцев. Сам же писал сравнительно немного: за свою жизнь — а родился он в 1928 году — выпустил лишь три поэтических сборника.
“Нева” знакомит сегодняшних читателей с несколькими стихотворениями Бориса Тайгина — старого ленинградца, питерца, члена Союза писателей России, подвижника отечественной поэзии.
Борис ДРУЯН
* * *
Уехать в Павловск —
на свиданье
с любимым, вечно молодым
зеленым парком!
Знать заранее,
что не вдыхать ни гарь, ни дым,
а только запах прелых листьев
да сгнившей скошенной травы,
бродить бесцельно в дебрях истин
быть может, мудрецы правы?!
Услышать вдруг от церкви Спаса
волшебный звон колоколов,
склониться у иконостаса
и все понять без лишних слов.
Молиться о своей любимой:
пускай Господь ее хранит!
Пусть зло и тлен промчатся мимо,
а счастье будет, как гранит!
И вечно помнить:
лишь однажды
живет на свете человек,
и дорожить минутой каждой —
отныне,
присно
и вовек!
* * *
Я жить учился под штыком,
под острием цепного взгляда.
Закрыв глаза, я видел дом;
огни родного Ленинграда…
Очнусь, и — только ветра вой!
Кругом осины, сосны, ели.
А с вышек — злобою немой —
глаза раскосые смотрели!..
В пришедший праздник — Новый Год —
становится предельно жалко,
что юность наша отцветет
в труде тяжелом, из-под палки…
А если в лагере; в тайге,
меня совсем оставят силы —
зароют с биркой на ноге,
без слез и даже — без могилы’
…Тайга. Безгранная тайга.
Наш лагерь — словно муравейник.
Но каждый носит, как ошейник —
колючей проволоки рога!..
Концлагерь наш — окутал мрак.
Мне много довелось увидеть…
И там я понял, кто мне — враг!
Кого мне надо ненавидеть!
* * *
Полутенью в лужах отраженный,
отогнав досадные сомненья;
человек из касты прокаженных
через город шел. как привиденье,
мимо черных фабрик и заводов,
мимо сонных и слепых кварталов…
Он не сотрясал гранитных сводов,
он не потрясал седых порталов, —
просто шел
навстречу невским водам:
шел встречать Зарю;
что трепетала
над Землей российской,
горько-алой —
той,
что нежной радости не знала…
Но когда лучами озарился русский край патриархально-звонный
в утреннем тумане
растворился
человек
из касты, прокаженных…
Закаты
В полнеба закат фиолетовый.
“К дождю!” — говорят старики.
Стою у подножия лета и слышу дыханье реки.
А вот он — оранжево-желтый…
К ветрам. Уж, конечно, к ветрам!
Зеленые гладкие желуди
О землю стучат по утрам…
А вот и багрово-кровавый,
воистину страшный закат:
как будто вулканная лава
разлита — дорогою в ад!..
“Знаменье — шептали старухи —
Знаменье. Наверно, к войне…”
Беспомощны были их руки,
закат осеняя в окне
А нынче — и вовсе заката
как не было! Занавес туч
висел окровавленной ватой;
закрыв угасающий луч…
И мрак —
опускал свой полог.
Земля —
уходила в ночь.
А путь до рассвета —
долог…
И Бог —
не в силах помочь…
* * *
Живешь годами робинзонно;
и вдруг — внезапностью —
как взрыв ! —
охватает окрыленно
никем не познанный порыв!
И — наповал ! —
с прямой — в обрыв:
той неизведанной тропою,
обвалом горным по Судьбе,
где дальше —
вместе нам с тобою!
Где — королевой быть тебе!
Реальный мир — как перечеркнут!
И только гордый профиль —
четко!
И — страсти мудрое безумье!
И платье — тряпкой! — на песок.
И крест на прошлом —
без раздумья!
…И дождь —
стеной —
наискосок!..
СЕСТРОРЕЦКИЙ ПЛЯЖ
Облетают с деревьев
последние листья.
Дышат снегом
порывы шального Норд-Веста.
И на пляже пустом —
тростниковые кисти
разлетаются пухом
под купол небесный…
Набегают на пляж
белопенные волны,
что травою морскою
и тиною полны…
…Через месяц — с морозом и вьюгой —
погода
будет царствовать в Санкт-Петербурге —
полгода…
* * *
Я все чаще теперь замечаю.
как лесничий стучит топором,
как разлиты цветы иван-чая
фиолетовым светлым ковром,
как влюбленные грустно и нежно
расстаются порой на заре,
как приходит конец неизбежный
удивительной летней поре.
Но всегда впереди возрожденье:
после снега приходит весна!
Мы поздравим ее с днем рожденья,
Новым летом одарит она!
И опять — синевато-зеленым
покрывалом — туман по утрам,
и опять — сумасшедшим влюбленным
повезет, как когда-то и нам!
* * *
… И призраком уплыть
в объятиях Харбна…
Еще не пробил час
фатального исхода,
еще стучит
под ребрами мотор,
но на исходе
нынешнего года —
Судьбой повис
сверкающий топор…
Пока висит он —
процветает дело;
что предназначено
Всевышним на Земле!
Но каждый день
ослабевает тело:
сигнал — готовиться
в речной исчезнуть мгле.
Там, за таинственной рекой:
в глуши лесной —
одни кресты
и холмики-могилы…
…Но кто добавит мне
и мужества, и силы, —
мне , уходящему за Лету,
в мир иной?!
У ГОРИЗОНТА
Дни и ночи мчатся, как экспресс,
сокращая срок командировки…
Семь десятилетий — этот лес
поезд пролетал без остановки’
И осталось рощицу промчать,
а за ней — тупик. И остановка…
И осталось получить печать:
кончилась моя командировка!..