Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2006
Вообще-то в школе я учила немецкий язык и в институте тоже немецкий, а вот английский пришел в мою жизнь как-то романтично и, я бы сказала, “вопреки”. Началось это, когда мои родители разошлись. Я жила с мамой, но очень любила своего отца, и каждый повод увидеться с ним воспринимала как радость. И вот такой повод появился: отец решил заниматься со мной английским. Дело в том, что он сам готовился к сдаче экзамена в докторантуру Академии наук, и занятия со мной будто бы помогали ему укрепить свои знания. Думаю, что не очень-то я ему помогала, просто он тоже был рад поводу для встреч. Так или иначе, но в определенные часы я с тетрадочкой приходила к нему домой, и мы занимались. Сначала он, конечно, кормил меня чем-нибудь вкусненьким, мы пили чай, а потом начинался урок. Он достал где-то маленькие очаровательные книжки с простыми английскими рассказиками. Вот их-то я и пыталась переводить, иногда обращаясь к папе за помощью. Он же в это время занимался своим английским. Так мы занимались с ним некоторое время, но не очень долго. Что-то разрушило наш альянс, папа куда-то переехал, мы стали видеться редко, но любовь к английскому языку осталась навсегда, как к чему-то связанному с дорогим человеком.
Я поступила в институт (ЛЭТИ им. В. И. Ульянова-Ленина), посещала уроки немецкого языка, сдавала “тысячи”, получала приличные оценки, но мечта об английском продолжала жить в моей душе. И я пошла на государственные курсы. Помещались они в Татарском переулке, недалеко от зоопарка, транспорт — трамвай. Очень это было нелегко и авантюрно: институт, по вечерам курсы, да еще и маленькая дочка на руках нянюшки и родителей, которая с нетерпением ждала меня домой. Моя мама была против, но отец, как всегда, выступил в мою защиту, и курсы мои состоялись. Через два года я их закончила, получила свидетельство и некоторое представление об английском языке. Потому что серьезно заниматься мне, конечно, было некогда. Дома не работала, все брала только с уроков.
Кроме моих учителей, которых я любила так же, как и английский язык, мне запомнилась одна наша сокурсница. Фамилия ее была, кажется, Гинзбург. На фоне нашей молодежной группы она выделялась своим возрастом. Ей было семьдесят лет. Она в отличие, например, от меня выполняла и, если было можно, даже перевыполняла домашние задания. На уроках была трепетно активна. Правда, с произношением ей так и не удалось справиться. Видимо, это зависит от возраста или от человека, уж не знаю. Но меня удивляло не только ее рвение, но и вообще ее намерение закончить курсы. В то время язык был практически не востребован, перспектив никаких ей это не давало. Книги читать? Так сидела бы и читала потихонечку сама. Однажды я все-таки не выдержала и довольно бестактно прямо спросила ее об этом. И она ответила: “Вы понимаете, я одинокий человек, работать не могу. Что же мне делать? На кухне с соседками склочиться?” Я запомнила на всю жизнь эту женщину и ее “стимул” к изучению английского.
Впрочем, у меня тогда тоже стимул отсутствовал, но потом, когда я уже пошла работать в Физико-технический институт, оказалось, что я смогла без подготовки сдать кандидатский экзамен и, более того, оказала существенную помощь своему заведующему лабораторией, послужив переводчиком при приеме иностранного гостя. Наступали другие времена. Наша наука стала более открытой. Нашим ученым хоть и с трудностями, но удавалось бывать за границей. Приезжали и к нам иностранцы. И вот тогда английский понадобился всем. Мой шеф, Александр Васильевич Степанов, ездил за границу с докладами. Часто на конференциях рабочим языком был только английский. А. В. просил меня помогать ему в подготовке. Доклад надо было перевести и прочитать. В смысле перевода все обстояло благополучно. Его делали квалифицированные переводчики. Иногда, правда, А. В. просил меня уточнить какую-то фразу. Несколько раз мы натыкались на ошибки. Их А. В. как-то сразу улавливал. Но вот с чтением доклада получалось много хуже. Не хотел мой профессор ломать свой язык, подстраиваясь под английскую речь, и произносил все слова совершенно по-русски: “Зис курве гоез ап”. “Кому надо, Оленька, тот поймет”. Наверно, и понимали. А мне за каждый “урок” полагалась маленькая шоколадка.
Однажды к нам в лабораторию приехал профессор с женой из Голландии. Они очень хотели побывать в Петергофе, А. В. был чем-то очень занят и попросил меня их сопровождать. Мы поехали втроем. Была чудесная погода. Мы гуляли по парку, обедали в ресторане и, конечно, много разговаривали. На этот раз не о физике, а обо всем. В частности, они интересовались положением женщины в нашем обществе. Спрашивали меня, как это мне удается совмещать домашние обязанности (у меня к тому времени были уже две дочки) с научной работой. Господи, какую радужную картину своей жизни я им рисовала! Старшая отправляется в школу, младшую муж отводит в детский сад, а я бегом в Физтех и работаю, работаю, не считаясь со временем. Вот уже сдала два кандидатских экзамена, теперь только эксперимент… Вот так живут наши женщины-научные работницы! Не знаю, поверили ли мои голландцы этому безоблачному вранью. Зачем я так отвечала на их вопросы? Наверно, мне казалось непатриотичным описывать свои трудности. Тем не менее моя память хранит легкое чувство стыда. Еще помню, как нагрянули к нам в институт какие-то студенты. Что-то мы им показывали, объясняли, спрашивали об их учебе, а потом черт дернул меня спросить одну из девочек, какое у нее самое яркое впечатление о России. И эта шмакодявочка ответила: “У вас туалетная бумага не перфорирована, отрывать трудно”. Так что контакты с иностранцами бывали самые разные.
И все же хотелось хорошо знать английский, свободно разговаривать, причем не только мне. В институте создалась группа людей, желающих усовершенствовать свой английский. Группу взяла Евгения Львовна Власова, очень опытный и знающий педагог. Она не раз бывала за границей, написала методическое пособие по языку. Именно ее пригласил будущий нобелевский лауреат Жорес Иванович Алферов в качестве преподавателя для себя лично. Но все это было потом, а тогда с нами была веселая элегантная женщина, немногим старше нас, не обремененная никакими программами, которая могла делать на уроках все, что ей придет в голову. И наши уроки превратились в ее маленькие импровизации. Мы что-то читали, обсуждали, спорили, обнаруживая иногда очень разные мнения. Английских слов нам часто не хватало, и тогда в конце обсуждения Е. Л., Джейн, как мы ее называли, давала нам недостающую лексику и необходимые обороты речи. Мы провели КВН (“quizz” по-английски). Вопросы придумывали мы, а участие в нем принимали сотрудники из других английских групп. Мы сочиняли стихи (оказывается, это возможно и на английском языке). В общем, эти уроки были светлым окошком в ежедневной рабочей маете, и запомнились они, оказывается, на всю жизнь. А для некоторых членов нашего кружка они оказались трамплином, подбросившим их к выезду за рубеж.
На следующий год в институте открылась группа синхронных переводчиков. Оказалось, что есть нужда в специалистах, свободно владеющих иностранным языком. Разумеется, я записалась в эту группу. Мы занимались год. Не все люди, посещавшие нашу группу, смогли стать синхронными переводчиками. Оказалось, что для этого, кроме хорошего знания языка, нужны и другие данные, которых у некоторых людей просто нет. Система “слушаю на одном языке — говорю на другом”, да еще быстро, чтобы не отстать от докладчика, давалась не всем. Здесь требуется, вероятно, какое-то особое устройство мозга. Но несколько человек справились, получилось и у меня. Не всегда, конечно, но, когда уловишь темп речи докладчика, когда не затрудняешься в выборе слов, наступает какая-то эйфория, какая-то связка между ухом и губами, и даже голова освобождается, и можно подумать о чем-нибудь другом. Это, конечно, редко бывает, но бывает!
Первая наша конференция была в Доме ученых на Неве. Там даже будки для переводчика не было, мы сидели просто в конце зала. Было очень страшно, по-моему, не только мне. Но по нашей просьбе все докладчики заранее дали нам тексты своих сообщений. Мы заранее подготовились, уточнили незнакомые термины. Основной сложностью было только подстроиться к темпу речи докладчика. В общем, эта конференция прошла неплохо. Хуже было на второй моей конференции в Таллине. Мы распределили доклады, рассчитывали получить тексты и подготовиться. Но когда я подошла к одному из докладчиков с просьбой дать мне текст, он удивился и сказал, что он еще не решил, о чем будет говорить. А когда я попыталась объяснить ему, что для хорошего перевода его речи мне нужны хотя бы план и терминология, он снисходительно улыбнулся и ответил: “О, не волнуйтесь, ничего такого особенно сложного в моем докладе не будет”. То ли он привык иметь дело с квалифицированными синхронистами, то ли просто приехал потусоваться в научной среде, не знаю, но его доклад я перевела отвратительно. Попросту завалила перевод. И еще помню один ужасный случай с китайским докладом, это было уже на третьей конференции по физике плазмы в Москве. Мне досталось переводить двух китайских ученых. Тексты они мне дали заранее, и один из них, смущенно улыбнувшись, признался, что не очень хорошо говорит по-английски. Не очень хорошо — это мягко сказано. У меня было впечатление, что он говорит по-китайски, с какими-то длиннотами и придыханиями, так что ни одного английского слова различить было нельзя. И мне ничего другого не оставалось делать, как только читать в микрофон текст доклада, который лежал передо мной. Когда докладчик закончил, из зала прозвучал вопрос. Я перевела, но мой китаец почему-то смутился. Вопрос повторили, но китаец отказался отвечать. Следующий доклад переводил другой человек, а я, разбирая листки и готовясь к переводу второго китайца, вдруг поняла, что я их перепутала. Очень уж схожи были их имена — Цзян Цзыю и Цзян Цзыху, кажется. Вот такой был позорный случай.
За синхронный перевод хорошо платили. Насколько я помню, за страницу текста синхронистам давали восемь рублей, а просто за перевод страницы — рубль с копейками. Так что на конференции мы зарабатывали хорошие деньги. Это-то и привело меня к завершению карьеры синхронного переводчика. Дело было так. Нашу группу пригласили переводить конференцию в Москве. Мне было очень трудно уехать и по работе, и по семейным обстоятельствам, но я все же решилась. Командировка нам оплачивалась. Но когда мы прибыли на место, оказалось, что на эту же конференцию была приглашена еще и московская группа переводчиков. И когда стали распределять доклады, выяснилось, что москвичам достается мало работы. Они рассчитывали на большие деньги. Вышел скандал, кто-то с кем-то поссорился, кому-то из наших работу все же дали, а мне пришлось возвращаться несолоно хлебавши к неприятностям на работе и дома. Я обиделась и решила покончить с этим видом деятельности. Оглядываясь назад, вижу, что это был интересный этап моей жизни. Потом мне довольно часто приходилось общаться с иностранцами и переводить доклады с английского на русский и наоборот, но это уже совсем другой тип перевода.
Еще один этап моей “английской” жизни был связан с преподаванием физики на английском языке в Радиополитехникуме. Началось это с моего душевного кризиса. Я разочаровалась в науке. Прочла “Мы” Е. Замятина. Цитирую: “Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно, — это не наука, а вера”. А вот запись из моего дневника: “Наука точно зашла в тупик, по крайней мере у нас. Все эти догмы, устанавливаемые влиятельными учеными, не наука, а вера. Я, не зная, подспудно чувствовала это. Я хотела бы отдать всю себя какому-нибудь нужному делу, но не вижу его, не нахожу себе истинного применения. Дети, семья — это нужное, но до чего же хочется чего-то большего!” Да. Молодая была, идеалистка. Вот и ушла из Физтеха в учительницы. Поначалу было интересно. Я составляла необходимый для студентов курс физики на английском языке. Многое узнавала сама, углубляла свои лингвистические познания. С физикой было легче, она в техникуме была несложной. С ребятами легко нашла общий язык. Вначале был энтузиазм. Все были уверены в каком-то спецраспределении. Еще немного, и всех за границу стажироваться пошлют! Однако после окончания наш “элитный” выпуск не только не получил преимуществ, а, наоборот, столкнулся с трудностями устройства на работу. Претензии-то у ребят были значительные. В общем, дело заглохло. А я поняла, что не такая уж я учительница, как сначала думалось. Не нравилась мне и обстановка в техникуме, вся эта необходимость соблюдать субординацию. И меня потянуло назад, в мой демократичный Физтех, где молодого начальника можно было называть по имени, где пятиминутное опоздание не было криминалом, где мне было хорошо. Бог с ним, с высоким предначертанием! И я вернулась в Физтех.
А как меня мой английский язык забросил в Лондон, я уже описывала в рассказе о Бекки Адамс. Повторю коротко. Меня попросили сопровождать в Эрмитаж двух англичанок, приехавших из Лондона. Старшая оказалась довольно известной личностью. Это была та женщина, которая сидела за рулем машины, возившей наших писателей Ильфа и Петрова по Америке. Младшая была ее дочерью. Мы провели несколько дней вместе, подружились, и они пригласили меня к себе в гости. В связи с началом перестройки как раз появилась такая возможность. Раньше меня не пускали за границу. А тут начались чудеса: я купила билет до Лондона, заплатив за него какую-то нереально малую сумму, обменяла деньги в нашем банке по какому-то несуществующему обменному курсу и поехала. Домой мне захотелось сразу же, как только я ощутила под ногами английскую почву. Приезд мой пришелся хозяйкам совершенно некстати, но они сделали для меня все, что могли. А мой английский, каким бы несовершенным он ни был (а здесь-то я поняла, насколько он несовершенен), все же помог мне, не обременяя моих хозяек, познакомиться с Лондоном. Изучайте иностранные языки, путешественники!
Вскоре в моей жизни произошло необычайное событие: у меня родилась внучка. Внучки у людей рождаются довольно часто, и в этом нет ничего необычного, но в моем случае получилось по-другому. Молодая семья моей дочери довольно быстро распалась, и мне пришлось на какое-то время взять девочку к себе и превратиться в бабушку-мать. Все другие дела куда-то отодвинулись, а это стало самым главным. У кроватки моей внучки я читала стихи Милна, автора знаменитого Винни-Пуха. Книжечку эту я привезла из Лондона. Мне очень нравились эти стихи, и я начала подсчитывать, сколько времени пройдет, пока моя маленькая Ксюшка выучит английский и сможет сама их читать. Получалось очень долго, и тогда я решила перевести эти стихи на русский язык. Перевела те из них, которые мне особенно понравились, а Ксюшин папа нарисовал картинки к тексту. Внучка выросла, прочла и полюбила стихи Милна. Уникальную книжку в единственном экземпляре мы храним в семейном архиве. Но я подумала, что и другим внучкам было бы неплохо познакомиться с поэзией Милна. Мои переводы получили высокую оценку специалистов, были напечатаны в газете “Дети и мы”, несколько раз звучали в радиопередачах. Нашелся даже издатель, заключивший со мной договор, но, к сожалению, он обанкротился раньше, чем книга вышла в свет. Надеюсь, что когда-нибудь это все же произойдет.
На этой оптимистичной ноте можно было бы и закончить мой рассказ об английском языке, если бы не было впереди второй жизни, тесно переплетенной с ним. Я вышла на пенсию. Должна была получать приличную сумму, сравнимую с моей зарплатой, у меня ведь была степень кандидата наук. Но тут началась перестройка, пошли реформы, и в результате моя пенсия стала абсурдно маленькой, не прожить. Пришлось думать о приработке, а заодно и о том, как можно еще принести пользу человечеству. Решила собрать группу детей и поучить их английскому языку. В первой группе у меня было пять человек — внуки и внучки моих друзей. Этой группе я отдала всю себя, вывернулась наизнанку. Мы играли в разные игры, пели, рисовали, ставили пьески, которые я для них придумывала, за лучшие ответы выдавались сладкие призы. Дети с энтузиазмом бежали на мои уроки, а я поняла, что не зря студентов педагогических вузов учат пять лет. Мне приходилось вырабатывать какие-то методы обучения, какие-то индивидуальные подходы к ученикам, которые, вероятно, описаны в учебниках по педагогике. Учебников я читать не стала, а что-то придумывала сама и пробовала осуществить в своих группах, первой и последующих.
Не знаю, как насчет знаний, но в том, что мне удалось возбудить в детях интерес к языку, я уверена. Одна девочка, уже школьница, занималась со мной как с репетитором. Она отставала в школе. Я работала с ней по школьной программе. Она послушно и тупо, зевая, выполняла школьные задания, а потом говорила: “Ольга Алексеевна, теперь давайте заниматься нашим английским!” И мы с ней отрабатывали то же, что и в школе, только теперь я задавала вопросы не ей, а выстроившимся на столе игрушкам. Они пищали на разные голоса, но по-английски, мы ставили им отметки в журнал, а глаза у моей девочки загорались, и она могла запомнить столько новых слов сразу, что меня даже удивляли ее способности.
В том, какую огромную роль для изучения языка играет стимул, мне приходилось потом неоднократно убеждаться. Когда мне стало трудно выкладываться на работе в группах, я стала брать отдельных учеников. И однажды ко мне пришла девушка с намерением как можно быстрее изучить английский, который она совершенно не знала. Она рассказала мне, что дала информацию о себе в какое-то свадебное бюро и хочет выйти замуж за иностранца. Это была не ученица, а мечта преподавателя! Мы занимались с ней три раза в неделю. Все домашние задания она выполняла замечательно, знания ее росли не по дням, а по часам. К тому же почти на каждый урок она приносила письма от иностранных женихов, которые мы со вниманием прочитывали и обсуждали. “Что-то, Ольга Алексеевна, мне кажется подозрительным этот клиент, уж больно он положительный. И классическую музыку любит, и Толстого читал, и подругу жизни на всю жизнь хочет найти. Ему уже тридцать лет. Что же до сих пор не нашел?” или: “Вы посмотрите, ничего об интересах и пристрастиях, все только про доходы и про доходы, меркантильный какой-то”. Или: “Ольга Алексеевна, у моего нового клиента жена погибла в автокатастрофе. Ужас какой! Девочка трехлетняя осталась. Как вы думаете, смогу я привыкнуть к чужому ребенку?” За три месяца занятий она научилась понимать английскую речь со слуха. Я ей давала для прослушивания магнитофонные записи. Она научилась говорить на обыденные темы и, выбрав одно из присланных ей предложений, по телефону договорилась с “клиентом” и уехала за рубеж. Дорогая моя ученица, самая талантливая за всю мою преподавательскую практику, не знаю, как сложилась твоя судьба, искренне надеюсь, что благополучно.
И еще о стимулах. Был у меня в учениках один банкир. Для того чтобы продвинуться по служебной лестнице, ему нужно было хорошее знание языка. Вот он и пришел ко мне для усовершенствования. Это был очень занятой человек. Мы даже не могли договориться с ним об определенных днях занятий. Мы встречались с ним, когда он мог выкроить время. Я схватила руководство по деловому английскому для бизнесменов и давай его прорабатывать, пополняя свой багаж. Он же, по его словам, совершенно не имел времени для подготовки. Наш урок сводился к тому, что я предлагала ему рассказать о его сегодняшнем дне. Он рассказывал, я записывала ошибки и давала ему несколько фраз для перевода, где бы он мог исправить эти ошибки. Конечно, у него не было времени, чтобы это сделать. Следующий урок ничем не отличался от предыдущего. Так мы и занимались до тех пор, пока отсутствие прогресса не стало очевидным для нас обоих. Правда, у меня был незначительный прогресс в изучении делового английского, но мне это было не особенно нужно, а про него я не знаю, повысили его по службе или нет.
Вот и все о моем английском. Я и теперь имею учеников и дополнительный источник дохода. Остается поблагодарить папу за то, что он пробудил во мне интерес к этому языку, маму за то, что она сидела по вечерам с моей дочкой, когда я ходила на курсы, и, пожалуй, бабушку, которая владела восьмью иностранными языками и, вероятно, передала мне по наследству какие-то способности.