Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2006
Ллюблю беседовать с Ксенией Александровной. Обычно я навещаю ее в середине буднего дня, когда в квартире, где она живет, все отсутствуют по своим неотложным делам: дочь с зятем на работе, два внука-студента на занятиях, Ксения Александровна остается одна. Ей за 80. У нее ясный ум, отличная память, а ее языку могут позавидовать литераторы. Вот только ноги у нее сейчас плохо ходят и держат ее в домашнем плену всю зиму.
Ксения Александровна принимает меня в своей маленькой комнатке, бывшей людской. Когда-то вся эта квартира в старом петербургском доме принадлежала ее родителям: отцу — крупному чиновнику царского времени, и матери — дочери генерала, героя русско-турецкой войны. Это было давно, очень давно, да и квартира тогда выглядела совсем иначе. Она состояла из анфилады комнат, двустворчатые двери с латунными ручками между комнатами не запирались, а по анфиладе можно было кататься на детском велосипеде.
С тех давних пор на Ксенечкиной памяти анфилада претерпела существенные изменения: она постепенно укорачивалась, двери между комнатами задраивались, а главной осью квартиры становился длинный темный коридор, набитый всякой рухлядью. Квартира стремительно превращалась в коммуналку. Потом наступили другие времена, а с ними пришли перемены. Коридор был наглухо перегорожен кирпичной кладкой, после бурных сцен состоялись обмены и разъезды жильцов, и квартира опять стала индивидуальной. Только теперь уже вход в нее был не с парадной лестницы, но с черного хода, а сама Ксения Александровна переселилась из светлой комнаты с окнами на улицу в бывшую людскую с окном во двор, в стену соседнего дома.
Обычно Ксения Александровна угощает меня чаем с печеньем. Но я хожу к ней за другим — за ее рассказами о прожитой жизни. С момента нашего знакомства в Доме отдыха много лет назад, когда Ксения Александровна еще прилично ходила, я успел подробно познакомиться с ее непростой историей. Нет, это не лагерная эпопея. Репрессии чудом не коснулись семьи Ксении Александровны, хотя ее родители принадлежали к высшим слоям столичного дворянства. Но были они люди культурные, благожелательные, всегда готовые прийти на помощь соседям, и потому не нашлось на них в квартире добросовестных осведомителей, а товарищи более высокого ранга как-то не доглядели.
Революция развела жизненные пути родителей Ксении Александровны, не нарушив, впрочем, семейной целостности. Отец, выпускник юридического факультета Петербургского университета, монархист по убеждениям, стал счетоводом в жилконторе; ему удалось убедить управдома-коммуниста, что он владеет необходимыми для этой профессии арифметическими действиями. Мать, окончившая до революции Женский медицинский институт, пошла работать врачом на фабрику. В годы блокады она вступила в партию, после войны возглавляла поликлинику, а закончила свою трудовую деятельность с орденом Трудового Красного Знамени.
Биография самой Ксении Александровны целиком уместилась в пределах советского и постсоветского периодов русской истории. Как и ее сверстники, в школе она была рьяной пионеркой и общественницей, участвовала во всевозможных кружках. Танцевала, декламировала и верила всему, что говорилось, писалось и пелось. Родители не вмешивались в ее воспитание, предоставляя это советской власти. Мать говорила отцу: “Ей жить в новых условиях, пусть ничто не тревожит ее сознание”.
Но это было только начало…
Когда-нибудь, если удастся, я расскажу подробно о жизненном пути Ксении Александровны. Это будет занятная и грустная повесть о долгом и мучительном процессе прозрения, характерном для ее поколения, об освобождении от мифов, о возвращении к трезвым реалиям жизни и одновременно к историческим корням. Но это потом, если удастся. А пока — только факты, сухие биографические факты, чтобы представить мою собеседницу.
До войны Ксения Александровна успела окончить Институт связи, всю блокаду провела в Ленинграде, работая по поддержанию связи ПВО (противовоздушная оборона, кто не знает). После войны трудилась над восстановлением и развитием связи Ленинградской области, возглавляя группу проектировщиков, и отдала этому делу сорок лет жизни. Немало испытаний выпало за это время не ее долю. Личная жизнь ее не сложилась, дочь она воспитывала как мать-одиночка. Всего нахлебалась, вот только в партии ни в какой не успела побывать ни при однопартийной, ни при многопартийной системах. Впрочем, в шутку Ксения Александровна любит говорить, что всегда тяготела к одной-единственной партии — партии порядочных людей, которые честно исполняют свой служебный долг…
В кабинетике-людской Ксении Александровны мы усаживаемся за круглым чайным столиком в мягкие, обитые кожей кресла, остатки былой роскоши; пьем чай, позванивая серебряными ложечками в фарфоровых чашечках; на столе обязательно присутствует традиционная сухарница с печеньем; со стен на нас смотрят фотографии предков, в мундирах и без; взад и вперед ходит крупный диск маятника за стеклом напольных часов, издавая приглушенный музыкально-металлический звук.
Ксения Александровна передо мной в кресле, седенькая, щупленькая, прямая, с коротко остриженными волосами, всегда немного нарядная. Глаза у нее очень живые, доброжелательные, худые пальцы цепко держат чайную чашечку. У нее чудесная улыбка, немного застенчивая; но, если Ксению Александровну расшевелить, у нее появляются напористость и способность убеждать, не случайно она в свое время была начальницей.
При каждой встрече у нас сама собой возникает интересная тема для разговора. Несмотря на полученное узко специальное образование “технаря”, Ксении Александровне как-то удалось самоучкой, читая книги и размышляя, овладеть многими сокровищами мировой культуры (гены, что ли, такие попались приспособленные?). Поэтому мы говорим с ней не о ремонте квартиры и сантехниках, даже не о появившейся протечке на высоком потолке ванной комнаты, а о вещах еще более возвышенных: об истории, о религии, о невезучих наших философах вроде Бердяева, Ильина… Вот и сегодня у нас случайно (случайно?) зашла речь о дворянстве, о повальном увлечении отыскивать свои дворянские корни (неважно, есть они или нет). На эту тему Ксения Александровна оказалась готова прочесть целую лекцию, которую мне особенно интересно было услышать именно из ее уст.
— Знаете, что мне сказала моя мать незадолго до смерти, когда была уже серьезно больна? — задумчиво начала Ксения Александровна. — Она мне сказала: “Ты — дворянка, и никогда ты от своего дворянства в душе не избавишься. Есть вещи, которые ни ты, ни я не можем сделать, есть порог, который мы не можем переступить, как бы это ни было выгодно”. В этом она была вся. Сейчас я понимаю, что моей матери сознание ее происхождения придавало силы, потому что она отождествляла дворянство с нравственностью и, извините за высокопарное слово, почти вышедшее из употребления, с патриотизмом. Ведь по замыслу звание дворянина присваивалось за честную ратную и государственную службу, то есть за преданность родине. Конечно, поскольку дворянство было потомственным, нередко бывало, что потомки вырождались и позорили славное имя своих предков. Тогда среди потомков появлялись люди и беспутные, и развратные, и душегубы. Но замысел был именно такой: отметить достойных и создать традицию. Сейчас, когда института дворянства у нас не существует, я вижу аналогов дворянам разве что среди лиц, награжденных в мирное время орденом “За заслуги перед Отечеством”.
Ксения Александровна отхлебнула из своей чашечки, помолчала, а потом продолжала развивать свою мысль.
— Поразительно, какой в головах людей царит сумбур. Когда моя соседка по лестнице видит, как кто-то покупает большой лесной участок на берегу какого-нибудь озера, огораживает его высоким каменным забором, преграждая другим доступ к воде, возводит на участке затейливые коттеджи или целый дворец, она со злобой говорит: “Это наши новые дворяне”. Увы, ее плохо учили в школе. Я ей объясняю, что это никакие не “наши новые дворяне”, а совсем другое “сословие”. Это просто тем или иным путем разбогатевшие люди, и только, которые во Франции с XVII века именуются “буржуа”, а у нас — буржуями и про которых господин Мольер писал свою знаменитую сатиру под названием “Мещанин во дворянстве”. Что делать? Вернувшись в капитализм, мы по инерции проскочили на два века назад и оказались в обществе рыцарей первоначального накопления. Некоторые наши “новые буржуа” (не все — не будем обижать всех!) находятся еще на уровне культуры почти героев Островского. Но это — вопрос времени. Ведь пришли же на смену героям Островского купеческие сыны Третьяковы, Мамонтовы, Станиславские, Гучковы. Я верю, все образуется в России, и теми, кого мы сегодня называем олигархами, еще будут пугать детей.
Что до поиска дворянских корней — пусть ищут. По крайней мере, будут попутно изучать историю родной страны. Только почему искать именно дворянские корни? Разве мало было в России достойных купеческих и мужицких родов — ведь все мы, в конце концов, вышли из мужиков. Конечно, сейчас разыскивать свои дворянские корни стало своего рода модой. Ищут все кому не лень. А кому лень, нанимают специальных людей — поисковиков (появилась и такая профессия!). И находят корни, и гордятся ими, как в советское время гордились партийным билетом, который потом стыдливо выбрасывали. Это все не более как сюжеты для господина Мольера. В данном случае важны не корешки, а именно вершки. Люди забывают простую и вечную истину: не место красит человека, а человек место. Именно поэтому я, между прочим, не вступала в партию, хотя меня туда настойчиво приглашали. Но то, что я оставалась беспартийной, опять-таки не является для меня сегодня предметом гордости, как сейчас для многих. Я просто всегда придерживалась принципа: поменьше идеологии — побольше порядочности в исполнении служебных обязанностей и вообще в жизни.
Так говорила Ксения Александровна, помешивая ложечкой свой чай. Тема разговора явно задела ее за живое, и она была в ударе. А я, слушая ее свободно льющуюся речь, ее четкие суждения и уверенные оценки, глядя на ее оживленное лицо и заблестевшие глаза, грешным делом подумал: похоже, она еще по-прежнему ощущает себя представительницей первого сословия России и говорит будто от его имени. Фантастика! Кто мог дать ей это право? Как будто мы не избавились, окончательно и бесповоротно, от дворянства в России аж в семнадцатом году?
Словно угадав направление моих мыслей, Ксения Александровна вдруг добавила к своей речи следующее заключение:
— Я думаю, что именно сейчас, в переломный период нашей истории, нам особенно остро не хватает на всех уровнях нашего общества этих честных, преданных отчизне и не щадящих живота своего “дворян” (в кавычках) декабристской пробы, чтобы выйти из очередной российской смуты. Как вы думаете?
Ксения Александровна застала меня врасплох.
— Возможно, вы и правы, — промямлил я, неготовый к ответу, — возможно… Только откуда их взять?
Ксения Александровна вздохнула, взяла из сухарницы печенинку, переломила ее пополам и уткнулась в свою чашку.
Наше чаепитие продолжалось, но к этой теме мы больше не возвращались.