Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2006
В двенадцатом номере “Невы” за 2004 год была опубликована небольшая повесть Татьяны Ролич “Навсегда”. В центре ее — судьба Федора, человека активного, деятельного, пытающегося найти свое место в нашем сложном мире. Тогда автор закончила свое повествование такими словами: “Таких, как наш герой, невозможно сразу в жизни обнаружить, он растворился во многих нас окружающих людях, и поэтому нам его не удастся больше встретить когда-нибудь, мы с ним расстаемся… Навсегда?” Но, видно, не случайно после этого “навсегда” был поставлен знак вопроса. Писательница решила вернуться к своему герою. Возможно, ее подтолкнуло к этому письмо одной из наших читательниц, писавших, что ей очень хотелось бы узнать, как дальше сложилась судьба Федора. И если первая часть повести заканчивалась поспешным, почти паническим отъездом Федора за границу — тогда он ощутил реальную угрозу и своему бизнесу, и своей личной свободе, — то нынешнее повествование начинается с его возвращения на Родину…
Великие мысли исходят от сердца.
Вовенарг
1
Пребывание за границей для Федора совпало с трудным временем перемен в России. Обо всем, что происходило там, он узнавал из газет, которые каждый день покупал в киоске недалеко от дома, и у него была возможность все продумать и решить, что надо возвращаться в Россию.
В это время началось послабление к “нарушителям” налогового законодательства — ему дали понять, что в прокуратуре к нему отнесутся лояльно. И вот он уже приземлился в аэропорту России. Те чувства, которые его переполняют, он не может для себя иначе назвать, как ожидание. Это слово все время приходит ему на ум, когда он смотрит в окно иллюминатора, и предощущение перемен заставляет его дышать глубже. С некоторым опасением думает он обо всем, что еще ему предстоит пережить.
За время пребывания за границей он пришел к одному простому выводу, что везде хорошо, а дома лучше. Жизнь за границей — это его опыт, из которого он будет что-то черпать.
Заграница ему, привыкшему жить просторно, показалась маленькой, и такого ощущения у него не возникало прежде, когда он совершал деловые поездки, но, когда он оказался там частным лицом, он почувствовал, что ему там тесно, как будто он примеривал к себе чужой пиджак. Самым для него запоминающимся было то, как он жил на берегу океана у местных жителей и ходил в море ловить рыбу, что оказалось делом небезопасным, и он понял, что, если бы он не родился в России, он, может быть, был бы счастлив где-нибудь в неведомом месте на земном шаре. Но он был связан с местами, где прошло его детство, где он влюблялся и был счастлив, где живут его родители и люди, которых он вспоминает со всеми их сложностями и простотой обращения, и сейчас он все это в душе переживает как возвращение домой, как желание жить там, где тебе хорошо.
Неделю назад ему стало известно, что его Дело пока остается без всякого движения за недостаточностью улик — власть сменилась, и это давало ему надежду на то, что можно будет заниматься своим бизнесом без проблем. Он знал, что это главное в его жизни, и чувствовал и понимал, что ресурс его возможностей еще не исчерпан. И вот…
Он проходит таможню, садится в такси и едет к себе домой. От друзей он узнал, что Виктория вышла замуж и живет постоянно за границей, но где — неизвестно. Он возвращается к себе в квартиру, которой пользовались друзья в его отсутствие. Это приличная пара, Алексей и Марина, и сейчас наверняка кто-то его ждет в просторной гостиной, где он раньше принимал своих партнеров и устраивал вечеринки.
Когда он вошел, его удивило ощущение простора, и он вспомнил свои апартаменты в Португалии, и сразу чувство радости, но не той, которая возникает от конкретных событий, а той, которая спрятана глубоко в душе, там, где собираются, как драгоценности в шкатулке, чувства самые заветные, тайные, волной накатилось на него, и он понял наконец, что он дома.
Алексей — симпатичный мужчина среднего возраста. Собранность и энергичность, отсутствие эмоций на лице, короткие и четкие фразы — все это сразу производило впечатление человека, занятого серьезным делом.
— Федор Иванович, рад вас видеть, — сказал он, вставая навстречу Федору, который как-то неуверенно входил в гостиную, вспоминая свои прошлые времена, когда он с такой тщательностью занимался ремонтом, продумывая детали будущего интерьера. Он посмотрел на низенький столик около дивана и увидел свою любимую пепельницу, сделанную из малахита, с прожилками от темно-зеленого до светлого, с серыми и черными пятнами, которые создавали впечатление черепахового панциря. Федор курил иногда, но это не становилось его привычкой, — он любил хорошие сигары, он их всегда привозил из заграничных поездок. Ему нравилось наблюдать, как лист, в который завернут табак, скручивается от огня, а запах сигары будоражит его нервы, напоминая о времени, когда он жил на берегу моря и вечерами любовался на океан, принимающий в себя раскаленное докрасна солнце.
Все эти воспоминания промелькнули в его голове, и он, казалось, не услышал, как к нему обратился Алексей:
— Марина уехала с дочкой в отпуск, так что видите, я тут старался к вашему приезду один.
— Да, да, спасибо. Все отлично. Ну и как у вас тут? — сказал Федор, усаживаясь в мягкое кресло в углу комнаты. Раньше он любил именно это место — отсюда открывался прекрасный вид из окна. Федор специально выбирал форму окна, чтобы оно было во всю стену и чтобы видны были деревья, сквозь которые вечером проглядывает солнце. Ему долго не удавалось подобрать квартиру, и его знакомый риэлтер много потратил времени, чтобы все было, как это хотелось Федору. И сейчас, сидя в этом кресле и смотря вдаль, Федор вспомнил, непонятно почему, Шуру, потом Викторию и неожиданно спросил:
— А что Виктория Михайловна? Где она?
— Это целая история. Она сейчас где-то за границей. Вышла замуж за иностранца, который поддержал ее в тот сложный момент.
Алексей внимательно смотрел на Федора. Он почувствовал, что Федор спросил о Виктории не просто, за этим что-то стояло, но что — Алексей не знал. Федор сделал вид, что не слышит, и отвернулся, как будто заинтересовался чем-то на стеллаже. Он взял первую попавшуюся книгу — и это был Ерофеев, “Цветы зла”. Он открыл и прочитал: “Федору от Виктории. На память о наших спорах”. Он закрыл книгу, и Виктория вспомнилась ему в то далекое время. Он вспомнил, как рассказывал ей о своем знакомстве с Верой, вспомнил вопрос о Ерофееве, и они потом долго обсуждали, что значит быть культурным, и Виктория сказала слова, которые до сих пор помнил Федор: “Культурный — это человек всем приятный”. Казалось бы, ничего особенного не сказала Виктория, но он помнил эту фразу и всегда примеривал ее к людям, и, кажется, все получалось именно так.
“Действительно, если человек чем-то вызывает неприязнь, значит, он плохо воспитан”. И дальше он сам с собою рассуждал: “А культурный человек не может быть воспитан плохо, и поэтому он должен быть всем приятен”. Но когда он с Викторией беседовал об этом, она ему сказала: “Не важно, сколько прочитано книг, к людям надо относиться с душой. Это трудно”. Все это сейчас вспоминалось Федору. Эти воспоминания мелькали быстро, но Алексей заметил, что при упоминании о Виктории Федор изменился в лице.
— Я пойду вам что-нибудь приготовлю, — сказал Алексей и вышел.
Федор встал. Подошел к окну. Мысли его все время крутились вокруг Виктории, и неожиданно он подумал: “А ведь вопрос о Ерофееве задала Вера. Ну да, я прочитал…” Федор задумался, пытаясь понять, что же все-таки такое эти “Цветы зла”. И он вспомнил, что не смог эту книгу дочитать до конца. Ему было непонятно, о чем пишет этот Ерофеев, при чем тут цветы зла, или он так писателей называет? На этом его рассуждения прекращались — они не могли идти дальше этих простых мыслей. Он понял, что, говоря о приятности человека другим, Виктория его успокаивала, — она правильно сделала, что вышла за другого — этот другой, наверное, был культурнее его, Федора, простого русского парня, которому посчастливилось встать выше своей среды, но которому еще чего-то не хватает, чтобы… Такие мысли всегда его посещали, когда он пытался понять, почему другим везет больше, чем ему. Это самокопание не занимало у Федора много времени, оно, как облачко, набегало, проливалось дождем, успокаивало его самолюбие, и он отгонял его от себя, и солнце освещало его жизнь, и он спокойно продолжал жить, не углубляясь дальше в рассуждения.
И вот сейчас его жизнь как будто начинается снова.
2
Алексей вернулся с подносом, на котором дымился бифштекс с жареной картошкой.
— Федор Иванович, надо перекусить и выпить.
Алексей поставил на стол бутылку красного вина “Cotes du Rone”, и Федор с аппетитом поедал мясо, которое, казалось, таяло на зубах.
— Расскажите, как наши дела.
— В последнее время, — начал Алексей, — ситуация изменилась. Ваше дело, насколько мне известно, сдано в архив. Им не хватило материалов. В общем, все идет как нельзя лучше. Сейчас уже многих оставили в покое, а у нас намечается очень положительная тенденция к увеличению прибыли. Наши иностранные партнеры…
Тут Федор перебил его:
— Значит, нас оставили в покое. Я так и думал, хотя панические настроения прошлого мне иногда снились, как кошмар.
Он налил себе вина и выпил. Зазвонила трубка. Федор включил.
— Герман Моисеевич! Рад вас слышать. Да, да, конечно. Завтра с утра у меня в офисе. Я должен отдохнуть сейчас. Спасибо…
— Так вот, — продолжал Алексей. — Наше с вами общее дело сейчас на подъеме. Иностранные партнеры предлагают новое оборудование, и это даст дополнительную прибыль. Самое интересное, что сейчас устанавливают новые цены на наше сырье, и оно будет приближено к реальной его стоимости. Это то, чего мы хотели.
Федор посмотрел на Алексея заинтересованно.
— Значит, то, что мы предлагали на правительстве, утвердили?
Он смотрел на Алексея и думал, как его партнер за это время изменился. Перед ним сидел не простой клерк, каким ему раньше казался Алексей. Пред ним сидел уверенный и спокойный представитель верхнего эшелона.
— Вы изменились. Вам хоть завтра в правительство.
Алексей как будто на минуту задумался, а потом сказал:
— Вы угадали. Мне предложили пост замминистра в нашей отрасли. Вот я думаю… — он замолчал.
Что-то больно кольнуло Федора. Как будто у него отнимали то, что ему должно было принадлежать. Федор доедал бифштекс и думал: “Значит, пока я был там, уже все решено и без меня. Обошли”. И досада на свою неудачную судьбу подступила к горлу. Он налил себе вина и выпил залпом. Поставил стакан на стол и, внимательно посмотрев в глаза Алексею, спросил:
— Это вам предложил Николай Игнатьевич сам?
— Нет. Это мне предлагает наш партнер Савельев Михаил Прокопович. Вы его знаете. Он был вашим заместителем.
— Да, да, помню. У него кто-то там есть?
— Кажется, зять референтом у Николая Игнатьевича .
— Там что, место освобождается? — хмуро спросил Федор.
— Этого я точно не знаю, — смущенно сказал Алексей, вспомнив, что на это место в свое время метил Федор.
— Значит, это еще только планы?
У Федора появилась надежда принять участие в игре. Если в прокуратуре все в порядке, то он сможет уверенно бороться за это место.
Алексей про себя подосадовал на свою откровенность, но желание похвастаться еще не до конца завершенным делом пересилило здравый смысл. Он почувствовал, что теряет уверенность, когда обнаружил, что мысль пробиться в политику не оставила Федора.
Федор понял настроение Алексея. Казалось, та уверенность, которую терял Алексей, передалась ему. Сейчас два человека непроизвольно действовали друг на друга, не осознавая этого: один терял, другой приобретал, но оба были вписаны еще в другие системы, в которых происходило такое же перераспределение энергии, и только кто-то один сможет вытеснить другого, и единственное место, вокруг которого столько желаний концентрируют свою силу, будет принадлежать только ему.
Уставший после дороги, Федор чувствовал, что наступает его время вступать в игру, где кто-то один будет победителем. Как только Федор это осознал, он сразу же ощутил неприязнь к этому только недавно ему казавшемуся приятным человеку. То же самое испытал Алексей, когда понял, что его уверенность в успехе начатого им дела уменьшается. За считанные минуты происходил распад хороших отношений, и зарождалась скрытая ненависть. Это случилось, и Федор и Алексей почувствовали, что теперь уже не о чем говорить. Алексей встал, отнес поднос с грязной посудой на кухню, вернулся обратно, и в то же самое время Федор подумал, что хорошо бы остаться одному, обдумать все, что сразу на него свалилось, и начинать жить дальше.
— Спасибо большое, — сказал Федор, желая скрыть за любезностью чувство неприязни к этому человеку.
— Отдыхайте, Федор Иванович. Если что потребуется — звоните. Чем сможем — поможем.
Алексей положил на стол ключи и вышел, захлопнув за собой дверь. Федор вздохнул спокойно.
“Надо же, как быстро все меняется, только вчера он был еще мальчиком на побегушках, а сейчас уже метит в министры. Нельзя терять зря времени, срочно связаться со своими, возобновить знакомства — и за дело”.
Так мысль продвижения во власть, которая не давала покоя Федору, начинала снова овладевать его сознанием, концентрировать волю, собирать силы для дальнейшего броска, который стечением обстоятельств был прерван.
3
Когда Федор возвращался домой, он не думал, как точно потечет жизнь, но то, что Виктории нет в России и она замужем, во многом определяло его действия. Он перебирал телефоны своих знакомых. Вера, Виктория, Владимир, Аля-соседка, Андреевы, Анжела, Владимир Семенович, Анжела — рабочий… Тут он остановился и стал смотреть в окно.
Анжела была молодая сотрудница посольства России в Португалии. Он с ней познакомился во время своего пребывания за границей, и у него с ней был роман не роман, связь — или просто отношения, очень близкие
Однажды, когда они ехали вместе в машине… Это было то время дня, когда вечер вступает в свои права. Машина шла по извилистой горной дороге, и видны были голубые воды океана, которые к вечеру серебрились в лучах заходящего солнца, и неожиданно Анжела положила голову к нему на плечо. Федор почувствовал непреодолимое желание… Они свернули в сторону — лицо Анжелы оказалось сверху, и музыка в самые интимные моменты заглушала голоса людей, и спортивная игра двух ловких сильных человеческих тел завершилась молчанием, когда уставшие партнеры лежали друг около друга, переживая случившееся, и желание снова и снова заставляло двух людей вступать в игру, перемежая поцелуи ласками.
Федор переживал эти свои прошлые воспоминания, глядя в окно, и неожиданно нажал кнопку. Голос женский, напоминающий детский, сказал:
— Я слушаю, — и замолк.
— Анжела — это я, — сказал Федор и почувствовал, что сердце забилось сильнее.
— Ты где? Я плохо слышу.
— Я здесь и могу к тебе через пятнадцать минут приехать, — сказал он неуверенно.
— Я сейчас занята, я перезвоню, — услышал Федор в трубке спокойный голос Анжелы.
— Ну, тогда до свидания.
Федор сидел неподвижно некоторое время. Как всегда с ним случалось, когда он сталкивался с непонятной для него ситуацией, когда его желания не реализовывались сразу, он испытал прилив раздражения. После некоторого недовольства собою он начинал рассуждать и приходил к одному выводу, что надо учиться не испытывать раздражения и чувства недовольства, — очень неприятно быть зависимым от чувств, возникающих от всяких желаний и их реализации.
Очнувшись от своих раздумий, Федор не сразу понял, где он. Встал, подошел к окну. Дождь каплями стучал о подоконник, и мысли Федора плавно потекли, перепутываясь и натыкаясь одна на другую, и неожиданно он стал одеваться, не до конца понимая, что он хочет предпринять. Он еще не распаковал чемоданы и надел первое, что ему попалось на глаза: костюм в полоску, бледно-розовую рубашку и ярко-синий галстук — он посмотрел в зеркало и остался собой доволен. Подошел к секретеру, взял бумаги, все это положил в кейс и, щелкнув желтым металлом замков, направился к двери. Через полчаса он сидел у себя в кабинете, в конце длинного стола, около которого расположились его сотрудники, руководящий состав акционерного общества.
По их лицам он понял, что не все ждали его быстрого возвращения. Он начал свой доклад: “Дорогие товарищи…” И в этом обращении многие уловили, что курс свой Федор Иванович не поменял за время отсутствия. Он всегда так обращался к своим сослуживцам, и многие его упрекали за приверженность к старым доперестроечным замашкам. Федор это знал, но он не мог привыкнуть к этим новым словам — господа компаньоны, партнеры, — а говорил так, как привык.
В этом заключался его консерватизм и неумение сразу улавливать новые веяния, что оказывалось тормозом в его работе, хотя под влиянием обстоятельств он иногда осознанно, иногда непроизвольно допускал всевозможные новоделы в своих несколько старомодных речах. Это производило хорошее впечатление на слушателей — чувствовалось, что у Федора свой стиль, всегда узнаваемый и всем подходящий, не многие смогли его сохранить — многие напрочь отказались от устаревших, по их понятиям, слов, таких, как “дружба”, “товарищество”, “отчизна”, “патриотизм”. И сами эти понятия куда-то ушли, как будто их вообще не было никогда. Федор никогда не мог сказать “эта страна” и был немало удивлен, что все вокруг употребляют “эта страна” по отношению к России. За время его отсутствия общество очень изменилось, и выражение “моя страна” стало немодным, непопулярным, свидетельствующим о принадлежности к “левым”, каких в окружении Федора оказалось мало.
Он заметил эту перемену и никак для себя не называл тех, кто говорит “эта страна”, но у него не получалось этого отстранения в речи, и он избегал вообще употреблять подобные словосочетания, избегал намеренно, не желая раздражать своих товарищей, которые за короткое время превратились в партнеров.
Через полчаса Федор окончил доклад, и началась дискуссия, продлившаяся около двух часов. Федор внимательно следил за выступлениями и иногда кое-что записывал. Мнения по вопросу вложения прибыли были разные. Одни считали, что необходимо менять устаревшее оборудование, чтобы наращивать производство, другие доказывали, что оборудование еще не настолько амортизировалось, чтобы тратить прибыль на его замену, а лучше употребить деньги на социальные нужды. И тут слово попросил Алексей. Федор внимательно наблюдал за своим соперником, каким стал для него этот человек теперь. Алексей начал уверенно:
— Сейчас наступает для нашего производства переломный момент.
Он говорил казенно, по-газетному — это всегда проще, выглядишь современно.
— Наши иностранные партнеры настаивают на вывозе сырья и идут на повышение цен. Это они делают умно, но для себя — всякое сырье перерабатывается и дает значительную прибыль. Это если судить с точки зрения выгоды, но я повторяю — выгоды для них.
Он остановился. Послышались голоса с мест:
— Это мы знаем.
— Так и нам это выгодно.
Алексей подхватил реплику:
— Это для нас выгодно сегодня, а завтра?
“Вот куда махнул”, — подумал Федор.
— Я считаю, что мы должны переориентироваться на выпуск продукции из сырья. Алюминий везде нужен, особенно в авиакосмической отрасли, куда сейчас будут направлены большие деньги. И мы можем, если закупим необходимое оборудование, работать с гораздо большей прибылью, чем теперь.
Федор почувствовал, что он еще сильнее не любит этого человека, который нахватался новомодных штучек и теперь морочит всем голову своими рискованными проектами. “Алексей Степанович (он его так про себя называл) мыслит правильно, — в то же время подумал Федор, — надо продавать не сырье за границу, а развивать свое производство на самом современном оборудовании, чтобы оно было конкурентоспособно, и тогда можно будет удвоить и утроить прибыль”.
— И тогда, — услышал Федор, — мы сможем увеличить прибыль и создать рабочие места, — закончил Алексей и сел.
Федор взял слово.
— Думаю, что Алексей Степанович прав… — когда он произнес это, он почувствовал облегчение, как будто неприязнь уменьшилась и освободила место здравому смыслу.
— Алексей Степанович, я вас прошу подготовить к следующему разу все ваши предложения для меня письменно. Вы эти мысли поподробнее изложите в следующий раз. Мне нравится идея развития производства в таком направлении, — он говорил формально, не вдаваясь в эмоции.
После собрания Федор вернулся к себе и углубился в изучение докладов, взяв неделю для обдумывания ситуации. Он понимал, что теперь “левая” бухгалтерия не сможет так активно, как прежде, спасать их от налоговых проверок, что старые формы работы нерентабельны, что легализация прибыли в полном объеме — единственный возможный путь, чтобы избежать серьезных неприятностей и спать спокойно.
4
Всю первую неделю Федор был погружен в дела своего предприятия, и делал он это с удовольствием, забыв о личной жизни, как будто ее вообще не было. Иногда он порывался кому-нибудь позвонить, но что-то внутри ему говорило, что сейчас очень ответственный момент в его жизни и нельзя отвлекаться.
Когда он вечером возвращался в свою квартиру, ему в первый момент было неприятно, что никто его не ждет, но после пережитого, после всех вопросов к себе и жизни о смысле ее, он все больше понимал, что лихорадка молодости, не дававшая ему покоя, и привела его к краху в прошлом. Время жить сиюминутными выгодами уходило, как прошла молодость, и на смену ей приходило время зрелых мыслей и поступков.
Сейчас, сидя перед телевизором, Федор вспоминал, что раньше он вот так просто один не находился и минуты. Обязательно кто-то его к себе приглашал, и он сам ни на мгновение не задерживался, не раздумывал, а уверенно шел навстречу любому, казавшемуся заманчивым предложению, не задумываясь о последствиях. Как часто он раньше проводил время с людьми случайными, отчего потом оставалось чувство недовольства собой, было противно вспоминать случайные встречи с женщинами, и только сейчас он понимал всю свою прошлую жизнь как поиск самого себя, потому что закон жизни диктовал ему необходимость набирать опыт, впечатления. Это был период осознания себя в мире, в отношениях с людьми, в столкновении с ними. Теперь было все другое, как будто ему стало не скучно быть с самим собой наедине, — и это было правдой, потому что наступала зрелая, взрослая жизнь, требующая серьезного осознания и прошлого, и настоящего в общем процессе жизни. За последнее время Федор повзрослел, и это он чувствовал сейчас, когда мог спокойно размышлять о том, что с ним происходит. Его душа не томилась в ожидании чего-то необыкновенного, а спокойно жила, наполняясь новыми впечатлениями от событий каждого дня, рассуждала сама с собой о каждом мгновении жизни как единственном.
Перед ним лежала толстая папка с документами, которые в его отсутствие подписывали заместители, и сейчас необходимо было все их изучить. Он открыл первую попавшуюся страницу и прочитал: “Заключение экспертной комиссии по качеству выпускаемой продукции…”. Дальше шло длинное перечисление всего, что их отрасль выпускала. Он вглядывался в подписи, читал заключения, возвращался к претензиям и, изучив все, находящееся в папке, пришел к выводу, что надо часть прибыли пустить на обновление оборудования, потому что есть много претензий к качеству продукции, а вторую часть пустить на социальные нужды.
Когда Федор сидел над изучением очередного документа, он услышал, как с лестницы доносятся какие-то голоса. Он подошел к двери и заглянул в глазок. На лестничной площадке стоял мужчина и держал женщину за руку, сжимая ее так сильно, что слезы текли по щекам женщины.
— Я тебя убью, если еще раз ты… — услышал Федор. Потом мужчина стал бить женщину по щекам, а она отворачивала голову, чтобы смягчить удар, волосы ее растрепались. Неожиданно женщина закричала.
— Молчи, дура, — одернул ее мужчина. Лицо его исказила зловещая улыбка, и он схватил женщину за горло.
У Федора задрожали колени, он распахнул дверь, выскочил на площадку и оттолкнул мужчину. Тот кубарем скатился по лестнице, ругаясь матом. Федор понял, что он пьян. Он машинально втолкнул женщину в свою квартиру и захлопнул дверь. Он дрожал — так ему было отвратительно.
— Пройдите в ванну, — сказал он женщине, которая была в состоянии шока. Она не могла вымолвить ни слова и разрыдалась.
Федор принес воды. Она выпила, но не могла двинуться с места.
— Пройдите в комнату и присядьте, — сказал Федор, впервые посмотрев внимательно на женщину. Ее лицо показалось ему знакомым, но он не мог вспомнить, где ее видел. Наверно, просто его соседка, с которой он мог встречаться случайно в подъезде. Волосы кудрями разметались по ее плечам, одежда была разорвана. Федор ушел в другую комнату, но чувствовал, что гнев, выгнавший его на лестничную площадку, не стихает.
Когда он вернулся, женщина вытирала слезы, пытаясь придать своему лицу подобие улыбки, но от этих усилий оно становилось жалким, и Федор почувствовал какую-то неловкость, когда взглянул на острые колени женщины, обтянутые длинной юбкой.
— Спасибо, — робко сказала женщина, и слезы ручьями потекли по ее щекам. Федор хотел спросить, а кто этот мужчина, но в этот момент в дверь позвонили. Федор подошел и посмотрел в глазок. Он увидел только что сброшенного им с лестницы мужчину и, вернувшись в комнату, сказал:
— Это он.
Женщина вздрогнула и, сделав над собой усилие, встала. Федор наблюдал за ней. Она, опустив голову, сказала:
— Откройте.
Федор не знал, как ему быть. Ему не хотелось драться с первым встречным, но он понимал, что не имеет права задерживать незнакомку.
— Я вам потом все объясню. Откройте, пожалуйста.
Федор понял по ее интонации, что должен подчиниться. Он открыл дверь. Женщина вышла на лестницу и молча направилась к двери соседней квартиры. Мужчина молча за ней пошел, и они исчезли, оставив Федора размышлять над ситуацией.
Федор вернулся к себе и почему-то особенно остро почувствовал свое одиночество, когда сел в кресло, где только что сидела женщина. Ему показалось, что он хотел, чтобы эта женщина у него осталась.
“Что за блажь”, — сказал он сам себе, но образ несчастной, покорно скрывшейся за соседней дверью, не давал ему покоя. Он пошел в ванну, и, когда теплые струи воды обрушились ему на голову, он успокоился и через полчаса лежал в постели, просматривая последние бумаги из папки, взятой в офисе. Он смотрел на лист бумаги, а мысли его крутились вокруг сцены, свидетелем которой он оказался.
“По виду приличные люди, а ведут себя как…” Слово “бомжи” не подходило для этих людей, скорее “жлобы”. Эти слова относились к мужчине, который вызывал у него чувство неприязни и брезгливости. Потом вспоминались картины детства, и неожиданно из памяти всплыли образы его соседей по коммуналке и их примитивная жизнь, напоминавшая ему сегодняшнюю сцену, и он подумал: “Люди не меняются”, — и тут же про себя отметил, что он-то изменился, и никак ему эти две мысли — о себе и о других — невозможно было соединить вместе.
5
Утро встретило его лучами солнца после вчерашнего ненастья. Все блестело и сверкало, и казалось, что наступил какой-то праздник — так весело и радостно выглядели из окна прохожие, разноцветными пятнами разбросанные по улице. Федор обратил внимание на пару, переходившую улицу — женщина показалась ему знакомой. “Вчерашняя незнакомка”. Федор присмотрелся. Женщина весело разговаривала с мужчиной, но это не был сброшенный с лестницы, а был другой.
“Ничего не понимаю”, — подумал Федор и пошел собираться на работу. Он хорошо себя сегодня чувствовал. Впереди длинный день, предстоит непростой совет директоров, но ему казалось, что он ощущает себя по-новому, как будто ушла в прошлое его усталость и он снова молод и полон сил.
“Как хорошо, что все хорошо”, — эти ни к чему не относившиеся слова он повторял про себя, и от их повторения ему становилось на душе еще радостней. Время от времени он вспоминал вчерашний эпизод, и что-то ему было непонятно в этой ситуации. Что это за люди, какая у них жизнь?
Он вышел на улицу. Солнце ослепило, и он быстрым шагом направился к своей машине. Посигналил, сняв охрану, сел за руль, включил музыку и медленно выехал на соседнюю улицу, лавируя среди припаркованных у тротуара машин.
Офис его предприятия выглядел, как тысячи других: стекло, металл, охрана, холл. На лифте поднялся на третий этаж и вошел в свой просторный кабинет. За длинным столом сидели его сотрудники, и чувствовалась некоторая напряженность — разговор предстоял серьезный.
Федор подошел к своему столу, образовывавшему букву Т, и сел в кресло.
— Я ознакомился с необходимыми мне материалами. Впечатление у меня сложилось двоякое. С одной стороны, все у нас в порядке в отношении финансов, с другой — они расходуются, по моему мнению, нерационально… — так начал он свой длинный доклад. В кабинете было тесно. Были приглашены все желающие и даже представители среднего звена, которые обычно не допускаются на закрытые совещания.
Свою концепцию разделения прибыли на вложение в оборудование и социальную сферу Федор изложил четко, обоснованно, подведя научную базу рационального использования ее. В докладе он поддержал Алексея Степановича, и казалось, что, когда их мнения по отрасли совпадают, уходит неприязнь. Но это было только сиюминутное настроение. Неприязнь не уходит, она отодвигается, так однажды возникшее в душе чувство ненависти невозможно преодолеть. Оно поселяется навсегда, и это так осложняет жизнь, что люди разумные стараются не допускать себя до подобных эмоций, но как просто и незаметно ненависть возникает в людях независимо от них, и как сложно потом от нее избавиться. И это превращает жизнь в постоянное преодоление, и нет, кажется, возможности избавиться от ненависти к кому-то, и только время может ее уменьшить, но воспоминания культивируют ее, и кажется, что она, однажды поселившись, остается навсегда и воспоминания о ней не уменьшают боли, ее спровоцировавшей.
И как только Федор вспомнил, что место замминистра займет Алексей, он опять испытал неприязнь к этому человеку.
Как это бывает часто, сторонников нового направления было столько же, сколько и противников. После трехчасовых дебатов концепция Федора с небольшим перевесом была принята. На его стороне был Владимир, его главный помощник и заместитель. В отсутствие Федора именно его стараниями предприятие не обанкротилось и набирало обороты. Никаких мыслей о возможной причастности Владимира к каким-то делам за его спиной Федор не допускал. Он ему сейчас доверял полностью и знал, что такой опытный и профессиональный человек выручит его в любой ситуации.
Владимир жил на широкую ногу, и Федор удивлялся его способности находить со всеми общий язык, но что больше всего привлекало Федора в этом человеке — это его образованность. Где бы они ни оказывались вместе, всегда вокруг Владимира были люди и высоко стоящие, и интеллигентные, отчего разговор неожиданно переходил на литературу и искусство, в которых Федор явно отставал. Когда Федору нужно было завести прочное и нужное знакомство, он всегда приглашал Владимира.
После доклада Владимир подошел к Федору.
— Поздравляю — наша взяла. Что ты делаешь в воскресенье?
— Пока не знаю, — ответил Федор, переворачивая листы календаря.
— Приезжай ко мне, будут все свои.
Владимир уже год был женат на Марианне, его давнишней подруге, женщине культурной и доброй. Федору она нравилась, и он даже завидовал Владимиру, что ему так повезло с женой.
Загородный дом Владимира был небольшой, но в нем было очень уютно, и всегда Федору предоставляли комнату с видом на залив. Дом находился на высоком берегу, и из окон хорошо были видны корабли, вечером освещенные разноцветными огнями, и Федору нравилось наблюдать за ними.
— Я приеду к тебе в пятницу и поживу у тебя. Как ты, не возражаешь? — Федору не хотелось быть одному. Он знал, что Марианна устроит так, что ему будет с кем провести время. Когда праздновали ее день рождения, там Федор познакомился с приятной женщиной его лет. Она работала референтом у одного депутата Госдумы, очень полезного человека для их бизнеса. Федор ловил себя на мысли, что хочет еще раз повидать эту женщину, и он невзначай спросил:
— А что, там будет Нина Григорьевна? — Ему хотелось, чтобы она там была. Владимир внимательно посмотрел на Федора.
— Если надо — сделаем.
— Тогда до встречи, — Федор вышел, оставив Владимира проверять протокол.
Федор сидел за рулем машины. Он включил музыку. Какая-то неясная мелодия наполнила салон автомобиля, и, когда Федор откинулся на сиденье, он почувствовал свободу. Странная вещь эта свобода мужчины, но всегда, когда он едет к женщине или от нее, ему легче дышится, как будто жизнь окрашивается во все цвета радуги. Бегство от женщины, от любой, от любимой и нелюбимой, пребывание наедине с самим собой, со своими мыслями, вдруг придало его теперешнему неопределенному настроению уверенность, что все образуется. Было ощущение отдыха на пути к новой странице, которая незаметно переворачивалась в книге его жизни, и оно сопровождалось полным безразличием к тому, что еще нужно будет пережить.
“Будь что будет”, — подумал он. Зазвонила трубка. Он нажал кнопку.
— Я слушаю.
— Федор! Ты где? — в трубке звучал голос Веры.
— А ты где? — заволновавшись, ответил Федор.
— Я приехала на конференцию и остановилась у своих знакомых, — задыхаясь от счастья, отвечала Вера.
— Можно я к тебе приеду? Нет, я заеду за тобой, — сказал Федор и почувствовал, что все сложности его жизни отступают перед желанием увидеть Веру из своего прошлого, и он услышал:
— Я буду тебя ждать у входа в метро.
Через двадцать минут Вера сидела у него в машине. Федор не умел разыгрывать радость или удивление, и Вера немного удивилась, когда он сухо спросил:
— Едем. Куда ты хочешь?
Как будто не было этих лет разлуки, как будто в жизни ничего не происходило.
— Ну, что у тебя? — Федор посмотрел на Веру. Лицо Веры изменилось, но было непонятно, как и раньше, сколько ей лет. Сейчас это было не важно. Вера в первые минуты их встречи чувствовала себя как-то неловко, увидев этого по-прежнему для нее привлекательного мужчину. Федор возмужал и весь светился изнутри. То, что он проживал за границей довольно долго, наложило отпечаток на него. Он весь был какой-то холеный, и одежда на нем сидела особенно элегантно, и двигался он по-другому. Все это не ускользнуло от наблюдательного глаза Веры, и она сказала:
— Ты изменился, — и она отвела глаза в сторону. Она вспомнила, как они поднимались по скрипучей лестнице, вспомнила свою робость перед тем, что случилось потом, вспомнила, как он отвернулся, дерзко и независимо, дав понять, что это все, и ей опять, как и раньше, стало не по себе. Она поборола эти настроения и обратилась к Федору, который, казалось, был занят своими мыслями.
— А ты женат? — Она повернула голову в его сторону и наблюдала.
— Да, женат, — как-то неуверенно ответил Федор и вспомнил их давний разговор, и не мог понять, что опять его потянуло придумывать и скрывать правду. Он не понимал, что так он на всякий случай оставляет за собой свободу перед Верой.
Вера поняла, что не получается серьезного разговора. Она не знала, что сломать когда-то установившиеся отношения мало кому удается, и обычно от невозможности понять другого все разговаривают так, как у них в данный момент получается, ведут себя так, как удобно, и редко бывает, что тон разговора совпадает с ожидаемым собеседником и пестрит всякими оговорками, вопросами, замечаниями типа “я не то хочу сказать”, — и счастье, когда люди понимают друг друга с полуслова. Вся жизнь уходит, чтобы объясняться этими полусловами, а сейчас Вера, сидя рядом с некогда любимым человеком, испытывала ощущения на сцене актера, которого не воспринимает зал: реплики уходят, а назад ничего не возвращается.
Федор подосадовал на самого себя за первые минуты эйфории и вступил в ту игру, которая у них получилась в то далекое время. Он не понимал Веру и не чувствовал ее, как и тогда, и это называлось просто и ясно: “Не любит”.
Не склонный от природы к усложнениям, он робел перед этой женщиной из прошлого, он стеснялся своего примитивного прошлого, но в этой ситуации с Верой ничего не изменилось, и оказалось, что женщина из прошлого, серьезно к нему относившаяся, любившая его, и сейчас ему не подходит. Он не мог о ней думать как о женщине привлекательной, манящей, способной доставить ему радость. Вера подразумевала серьезные отношения, а на них Федора не хватало.
Когда Вера догадалась об этих его мыслях, она сказала:
— Я вижу, ты сегодня устал. Давай увидимся в другой раз, — и она вышла из машины. Федор ничего ей не сказал.
Когда Вера вышла из машины, она разрыдалась, как тогда, в их первое знакомство. Она почувствовала, что на старые места не возвращаются, что нет надежды на возможность их отношений, а когда представила себе, если бы Федор вдруг… — ей стало ясно, что жизнь ее будет всегда такой, какая она сложилась однажды. Она не обманывала себя, что все в прошлом, — оно действительно принадлежало только ей, и она понимала сейчас, что любила не конкретного человека, которого не знала, а любила мечту о возможном счастье, которое она встретила когда-то и потеряла Навсегда.
6
Не думая ни о чем, Федор ехал, и только какое-то непонятное чувство досады не покидало его. Веру он сразу забыл и даже не расстроился, что не спросил про дочь. Все вместе: Вера, дочь, прошлое — было уже прочно в его другой жизни.
И неожиданно для самого себя он почувствовал непреодолимую тоску по своей собственной прошлой жизни, когда вся она была впереди, когда было много непонятного и таинственного в ней; и теперешняя его жизнь представилась ему из его прошлого какой-то ненастоящей, и это чувство, возникшее в нем спонтанно, укреплялось, переходя в уверенность, что наступает момент, когда опять нужно что-то менять.
Когда он вернулся в привычную обстановку своего дома, где проходила его жизнь до отъезда за границу, все прошлые настроения, казалось, вернулись к нему. Главным в них было его собственное представление о себе как о человеке свободном, и он попытался понять, когда же он начал терять свободу.
Он вспоминал свои прежние отношения с людьми — это было в то далекое время его сближения с Викторией, когда он своими действиями непроизвольно убрал из своей жизни Шуру, ему мешавшую. Он ужаснулся тому открывшемуся знанию, что все люди связаны прочными нитями, которые даже смерть, это реально действующее лицо, вмешивающееся непроизвольно в отношения людей, не может разорвать. Он осознал, что Шура была тогда тормозом, и он непроизвольно обрекал ее на отчаяние, которое она решила прервать. И тот образ женщины любящей, но не соответствующей его далеко идущим амбициям во всей реальности всплыл из памяти как укор его жизни.
Странная вещь происходила сейчас с ним — он не чувствовал себя в реальном мире, а из памяти всполохами появлялись образы, и все они ему казались знакомыми, но он никого не узнавал, и странное ощущение своего пребывания среди них каким-то ужасом наполнило его. Он проснулся со смутным предчувствием чего-то нехорошего. Рука его непроизвольно потянулась к телефонной трубке, которая звонила.
— Але, — сказал Федор, но на другом конце молчали. Он повесил трубку и сразу начал разбирать свою постоянную спутницу — сумку с надписью “Adidas”. Была ли это та самая сумка, с которой он ехал на юг, где встретил Веру? Скорее всего — нет, но надпись была та же.
“Сплошные совпадения”, — подумал про себя Федор и неожиданно в карманчике обнаружил металлический брелок с надписью “ХВ”. И ему в голову пришла странная мысль: он решил съездить на кладбище. “К Шуре”, — сказал он про себя и почувствовал легкость от того, что вспомнил свою жизнь с ней, жизнь простую, нехитрую и такую счастливую. Он надел строгий костюм и вызвал такси.
Машина ждала его у подъезда. Это была новая иномарка черного цвета, ярко блестевшая на свету. Федор открыл дверцу и, устроившись на переднем сиденье, погрузился в свои мысли о жизни с Шурой. Он не задавал себе вопросов, почему именно сейчас он думает о ней, но что-то очень прочно его связывало с этой женщиной, так случайно в его жизнь вошедшей и так неожиданно из нее ушедшей в вечность. Шура оживала в памяти Федора и, казалось, помогала ему сейчас разбираться в сложной ситуации, в которой он сейчас находился.
Вот и кладбище. Около церкви останавливаются люди, крестятся и исчезают в проеме двери, из-за которой слышно пение церковного хора. Федор подошел к входу, перекрестился, поклонился и вошел. Священник держал в руке книгу и что-то протяжно густым басом нараспев читал, и в конце каждой фразы поворачивался к алтарю, кланялся, и потом возвращался к своему занятию. Лицо его правильной формы выражало спокойствие, и, глядя на него, Федору показалось, что этот человек не знает, что такое горе и несчастье, и идет он по жизни не мучаясь, как другие, потому что однажды он отказался от всего мирского и ушел в другую жизнь, ближе к Богу, и этим снискал себе благодать Божию; и Федор вспомнил лицо Шуры, этот мир покинувшей рано, и понял, что Там она обрела спокойствие, в этом вечном сне, и тогда Федор понял, что все то ужасное, что было в жизни Шуры до встречи с ним, она хотела искупить праведной жизнью с ним — он знал, что в последнее время она ходила в церковь и приходила оттуда умиротворенная, и улыбка счастья играла на ее лице, изнутри светившимся каким-то другим, неземным светом.
Могила Шуры была в конце кладбища, прямо у ограды. Крест из черного мрамора и скромная надпись, низкая ограда и скамейка. Федор смотрел на могилу и чувствовал какое-то успокоение. Он догадывался, что всего в жизни понять нельзя, как нельзя избежать ошибок, оттого что опыт каждого не универсален. И он вспомнил Викторию, которая была полной противоположностью Шуре, а он здесь, у могилы Шуры, самой легкомысленной женщины из всех, с которыми был знаком. “Раскаяться, — подумал Федор, — я пришел раскаяться перед ней. Я был виноват и хочу получить прощение”. С этими мыслями он вернулся домой.
После посещения могилы Шуры он как будто вернулся к себе всерьез и навсегда.
7
Вечером в пятницу машина Федора въезжала на территорию особняка Владимира. Этот дом строился в то же время, когда шла отделка усадьбы Виктории, так что одни и те же люди были задействованы в строительстве. Федор вспомнил, как Виктория всегда спорила с Владимиром по поводу архитектуры их новых коттеджей. Виктория вырабатывала свой новый стиль, который между собой они называли “Викторианским”. Она отстаивала свою приверженность к старинным усадьбам, которые, по ее понятиям, должны допускать всякие новые технологии, но при сохранении одного стиля. Она в отделке апартаментов допускала некое смешение стилей, но при обязательном сохранении пропорций, чтобы все-таки не нарушался какой-то основной стиль — ей это не удалось, и ее загородный дом представлял, как казалось Федору, полное смешение стилей.
В отличие от Виктории Владимир был целиком на стороне всего нового и в архитектуре, и в технологиях, и его дом был типичным образцом построек первых лет нового времени, когда красный кирпич стал главным прорывом в архитектуре, а бесконечные башенки, там и сям возникающие непроизвольно, должны были напоминать средневековые замки, но этого ощущения не возникало из-за несоответствия пропорций и несуразности форм. Несмотря на все это, богатство хозяина выглядывало из-за высокого забора, устрашая Случайных и вызывая уважение у Своих. Когда иссякал поток Своих, срочно набирались рекруты из Случайных, которых допускали на близкое расстояние, но эти демонстрации не приносили необходимого удовлетворения, потому что презрение к неравным закрывало возможность возникновения удовольствия от общения с ними.
Такие мысли иногда посещали Федора, но, когда в своих рассуждениях он доходил до того места, что богатые приглашают Случайных, мысль его уходила в сторону из-за невозможности причислять себя окончательно к первым, так же как не могла ему прийти мысль о презрении к людям, не важно каким, потому что презрение, как и унижение других, это примитивный контакт с миром, специфический способ жизни.
Сейчас Федор вспомнил, как ехал впервые к Виктории, но эта мысль ушла, и было приятно предчувствовать встречу с понравившейся ему новой женщиной. Он знал это чувство радости и какой-то напряженности в теле, в предчувствии встречи, и вот…
Он поднимается на второй этаж, где эти дни будет жить в апартаментах с видом, так ему понравившимся в прошлый раз. Это был второй визит к Владимиру с того времени, как Федор вернулся. Навстречу выбежали две одинаковые небольшие собачки и залаяли. Владимир вышел, улыбаясь.
— Ждем-с.
Они обнялись. Федор улыбнулся многозначительно.
— Постель на двоих? — спросил Владимир, на что Федор ему ответил:
— Лучше на троих.
Владимир улыбнулся, понимая, что имел в виду Федор.
— Ладно, не буду тебя доставать. Располагайся.
Они вошли в просторную комнату с большим балконом, и Федор сразу подошел к нему, открыл дверь и вышел подышать воздухом. Гостиная обставлена была современной мебелью, которую Владимир специально заказывал. Во второй комнате спальня с огромной квадратной кроватью и зеркалом на потолке. Тканевые обои темно-синего цвета создавали уютное ощущение дворцового покоя, а белая приспущенная маркиза окрашивала все в матовые тона.
— Чудно. Спасибо, — сказал Федор, понимая, чего он хочет в этот приезд.
Он вспоминал Нину Григорьевну, и ему становилось приятно, и улыбка блуждала на его губах в предощущении возможности…
Друзья спустились в парк, где газон был натурально зеленого цвета. Владимир рассказал, что выращивали его несколько лет, что ему не нравятся искусственные и он любит утром босиком ходить по настоящей траве, когда еще роса не сошла. Федору вспомнилась деревня, и он почувствовал какую-то неловкость, что теперь он так далек от той жизни, из которой ушел, и подспудно он ощущал, что среди этой искусственной красоты ему неуютно.
Когда они обходили вокруг дома, к воротам подъехала машина красного цвета, из нее вышла женщина и пошла к крыльцу.
— Нина, — окликнул Владимир.
Женщина остановилась. Федор почувствовал — начинается… Он подошел к Нине и поцеловал руку.
— Вы меня помните? — сказал он первое, что пришло ему на ум.
— Вы — Федор Иванович. Помню, помню, мы ведь с вами целый вечер проговорили про заграницу. Меня удивило — вам там не понравилось. Думаю, сегодня вы будете более благосклонны к другим странам. Я не люблю эти левые уклоны в патриотизм, — продолжала Нина.
Федору не было дела до взглядов Нины, он знал, что понравился ей и что через два-три дня она будет, если он захочет, говорить то, что ему нравится. Это он знал точно — за свою жизнь ему пришлось много общаться с женщинами, и все его партнерши — не те, с которыми у него были серьезные отношения, а все другие, — обычно быстро подпадали под его обаяние, и его удивляло, что вчера еще такая уверенная в своих принципах и мнениях женщина вдруг начинала говорить одним с ним языком и высказывать те мысли, которые вчера высказывал он. Это начинало быстро раздражать Федора, и он с такими женщинами расставался, ему было с ними неинтересно. Он не знал, что это естественный закон удержания мужчины, так называемый обман, подлаживание, — когда женщина подстраивается, ей кажется, что мужчину таким образом можно удержать, и она права до тех пор, пока при первом столкновении из нее не прорывается то, что составляет ее сущность, и все встает на свои места — мужчина бросает женщину, хитростью пытающуюся его удерживать.
Нина дружила с Марианной и была замужем, но никто никогда не видел ее мужа, как будто она его скрывала. Ходили слухи о ее личной жизни, где якобы есть какая-то тайна, но никто не знал точно, что скрывается за всеми этими недомолвками. На вид ей было лет тридцать. Она была похожа на какую-то известную актрису, но Федор не мог вспомнить на какую. Федор чувствовал — он нравится Нине, а это всегда мужчину притягивает. Мужчина не признается себе, что его в этом случае привлекает видимость легкой победы, и обычно женщины недоступные отпугивают из-за отсутствия у мужчины сил и времени вести сложную игру. Именно легкость, но обязательно с приятностью, привлекает мужчину в первый момент, и Нина, казалось, этим двум условиям отвечала.
На ней было легкое платье терракотового цвета, удачно подчеркивающее все прелести ее фигуры — стройные, немного полные ноги и тонкую талию. В ней было что-то старомодное, что-то не соответствующее модным стандартам. Каштановые волосы были уложены в аккуратный пучок, который она иногда распускала, — тогда на глазах окружающих ее внешность становилась другой. Есть удовольствие изменить неожиданно внешность, для чего женщины и придумывают разные штуки. Это требует определенного напряжения, и поэтому женщины ленивые предпочитают парики и стрижки. Нина была другая, она с удовольствием занималась и волосами, и лицом, не жалея средств на всякую модную косметику.
С Федором она познакомилась, когда просто так заехала к Марианне посплетничать. Федор, только что вернувшийся из-за границы, погруженный в свои прошлые переживания, обратил внимание на молодую женщину, которая с интересом на него смотрела как на нового человека, и им уже удалось обменяться кое-какими впечатлениями о загранице.
Когда Федор ушел, Нина, остававшаяся еще какое-то время у Марианны, почувствовала, что этот мужчина ей интересен. Она не признавалась себе, что ей интересен любой мужчина, который обращает на нее внимание, она была в поиске, в ожидании чего-то из-за сложностей ее личной жизни, где с мужем стали в последнее время происходить странные вещи. Она замечала его полное к ней охлаждение, она как будто перестала для него существовать. По своему неожиданно в ней проснувшемуся интересу к другим мужчинам она поняла, что она свободна.
Это не ускользнуло от Федора — некоторая озабоченность молодой женщины, — и это обычно нравится мужчинам свободным и раздражает мужчин несвободных, если на них распространяется внимание таких женщин. И несвободного мужчину на самом деле раздражает не то, что женщина проявляет к нему интерес, а то, что он не свободен, и это всегда так, потому что состояние “несвободы” не свойственно мужчине от природы.
Но когда встречаются свободный мужчина и женщина, проявляющая интерес вообще к мужчинам, это всегда приводит к возникновению романтических отношений. У Федора и Нины была именно такая ситуация, и оба это почувствовали по тому волнению, которое давало о себе знать. Оно прорывалось через трепетность интонаций, и это сразу находило отклик.
Пока Федор и Нина обменивались общими фразами, в комнату вошел Владимир и предложил всем пройти в гостиную, где уже был накрыт стол. Видно было, что хозяева еще кого-то ждут.
— Я знаю, что вы были в Португалии, — начала непринужденно Нина. — Как вам понравились португальские женщины?
Федор почти не слушал, что говорит Нина, он был полностью поглощен тем, что он хочет сейчас узнать об этой женщине, и он, чтобы прекратить этот ему не нужный разговор, ответил стандартно:
— Наши значительно интереснее, — и сразу перешел в атаку. — А вы работаете референтом у Николаева давно?
Нина была немного удивлена этим, как ей показалось, неуместным вопросом. Она из этических соображений не любила рассказывать о своей службе, а Федор чувствовал, что главный интерес для него состоит в ее работе. Как только она для себя поняла это, она как будто утратила интерес к Федору. Это было защитной реакцией от ненужных ей деловых отношений, и словно кто-то, а не она сама, ответил:
— А что? Разве это для вас важно — знать, где работает женщина? — Она смотрела в глаза Федору.
Едва Федор почувствовал, что повел себя неверно, тоже как будто кто-то, а не он сам, ответил:
— Для меня важно знать о вас все. И если говорить честно, если бы вы не были помощником Николаева, я бы не задал этого вопроса. — Федор пошел на провокацию.
Нина почувствовала, что ей предоставлена возможность продемонстрировать свой ум:
— Мне очень жаль, что именно это для вас интересно. Я всегда считала, что место работы женщины не интересно для настоящих мужчин, — она хотела обуздать Федора и ждала его ответа, чтобы продолжить эту словесную игру.
— Мне кажется, что вы очень гордитесь тем, что вращаетесь в таких сферах, которые интересны таким простым смертным, как я. — Федор вошел во вкус и испытывал удовольствие от того, как поворачивается эта тема.
Нина чувствовала, что ее загоняют в угол.
— Да, я очень этим горжусь, и даже перед таким “простым”, каким вы хотите выглядеть, но скажу честно, мне бы не хотелось думать, что мужчины мной интересуются только с такой точки зрения.
Федор смотрел ей в глаза, и это ее искреннее признание тронуло его душу.
— Ну что вы, что вы, я, конечно, вами интересуюсь как женщиной для меня интересной, — он специально сказал “интересной”, чтобы не окончательно сдавать позиции, ведь то, что она помощник депутата, тоже входило в понятие “интересная”. На этом разговор прервался.
В гостиную вошла пара — мужчина маленького роста с очень молоденькой девушкой в очках. Казалось, девушка выше мужчины на целую голову. Владимир подошел к Федору.
— Знакомься. Тенгиз Мурадишвили, он директор известного тебе холдинга “Меридиан”, с дочерью Тамарой. Они прямо с самолета.
Федор протянул руку Тенгизу.
— Федор Иванович. Владимир, — обратился Федор к Владимиру, — как ты меня представишь?
Владимир улыбнулся и обратился к Тенгизу:
— Мой шеф, Федор Иванович.
Владимир сделал знак Федору, и они отошли в сторону.
— Помнишь, я тебе рассказывал о человеке, которому удалось выйти сухим из воды после всех этих бесконечных историй с легализацией денег за границей. Это он. Обрати внимание — в нашем деле он может быть нам полезен. У него связи везде, и очень крутые.
Федор посмотрел на Тенгиза, и первое впечатление о нем как о простом и непосредственном человеке сразу сменилось на другое, пока им не формулируемое, но другое. Федор отметил про себя, что информация, плохая или хорошая, кардинально меняет взгляд на человека, отчего всегда приятно общаться с людьми, о которых мало что знаешь, когда есть возможность оценить его так, как тебе это видится, а не подпадать под уже устоявшееся мнение. “Только непосредственный взгляд верен”, — подумал про себя Федор.
Все сели за стол, и разговор сразу перешел на актуальную для всех тему налогов. Тут же образовались два лагеря: одни считали, что идет наступление на нелегалов, другие считали, что ничего подобного нет. Федор молчал, он чувствовал себя еще среди тех, кого преследуют, — ведь его официально не предупредили, что к нему нет претензий, — и он не имел своего мнения, но внутри он чувствовал себя пострадавшим от ужесточения мер. Чтобы не углубляться в разговор, Федор обратился к Нине:
— Как вам шампанское?
— Это брют, но я слышала, так говорят французы, что наше шампанское ничего не имеет общего с настоящим шампанским. А мне наше нравится, — она посмотрела на Федора, и оба поняли, что говорят для приличия, что они друг другу нравятся, и оба рассмеялись.
— Вас не интересует политика? — сказал Тенгиз, не зная, как привлечь внимание гостей к себе.
— Нет, — весело ответил Федор. На него после шампанского нашло игривое настроение, — меня интересует политика в той мере, в какой моя жизнь может от нее зависеть. Скажу честно, политика — дело важное и тонкое, а взгляд на нее всегда субъективен.
Федор замолчал, думая о своем.
— Вы меня заинтересовали такой формулировкой. Я думал, вы будете повторять навязшее в зубах: политика — дело грязное.
Тенгиз своими выразительными глазами буравил Федора. Этот человек был не его круга, а это всегда интересно. Федор откликнулся на его замечание:
— С возрастом многие вещи воспринимаются по-другому. Вы помните, что творилось в первые годы перестройки? Эти ларьки, песни в метро, очереди за сигаретами, всякие объединения, информация захлестывала, — он остановился, и тут Нину как прорвало:
— Это был какой-то кошмар, цунами, все сметающее. Наш институт просто исчез, как тысячи других. Я оказалась без работы.
Нина замолчала, и сцены из ее прошлой жизни замелькали перед глазами, и почему-то ей вспомнилось, как мама ей покупала дорогой букет из гладиолусов к первому сентября, как перед этим сидела неделю за машинкой — шила новые белый и черный передники из сатина, и всегда они спорили о форме крылышек, как потом она пришивала белоснежные воротнички швом вперед иголкой, как их обучали на уроках домоводства. И что-то больно кольнуло ее в сердце, когда вспоминала, какой скромный завтрак брала в школу: хлеб с маслом, когда у других были бутерброды с копченой колбасой и яблоко, — денег в семье всегда не хватало. И сейчас, сидя перед роскошно накрытым столом, она ощущала, что все это ее волнует не отстраненно, а как что-то для нее имеющее значение. Все это серьезное отношение к мелочам еще в ней оставалось, и пока она еще только входила в богатую другую новую жизнь, и мужчина должен был соответствовать ее внутреннему представлению об этой жизни, и то, что она всегда видела в перспективе квартиру, обставленную новой современной дорогой мебелью, — все это подтверждало ее мнение о себе как о женщине современной. Она не знала, что ее “современность” была категорией вневременной, и в любую эпоху женщина средняя “современна” в том смысле, что “бидермаер”, о существовании которого она не подозревает, всегда будет ее стилем и она не будет знать, что это название произошло от псевдонима нескольких немецких поэтов, писавших в буржуазном стиле. Это будет знать другая женщина, которую назовут “интеллигентка”, а вот Нина, всю жизнь проработавшая где-то при власти, принадлежала по своим внутренним устремлениям к нарождавшейся буржуазии, называющейся средним классом, а мечта ее была попасть в жены к “новому русскому”. И Федор точно был таким, казалось Нине.
После реплики Нины о прошлом безденежье Тенгиз закурил сигару, вспоминая свое золотое время, когда он из простого завхоза в санатории превратился в воротилу, в миллионщика, как покупал себе впервые приличный дом с видом на море, двумя террасами и бассейном, как все самые модные технологии применялись при строительстве. Это было самое начало, когда деньги, вдруг оказавшиеся в руках, хотелось сразу превратить в роскошную жизнь.
Тенгиз был из простой грузинской семьи, где торговля на рынке была делом привычным, но внутренне его всегда тянуло в другую жизнь. Первые шаги по жизни после торгового техникума привели его на рынок, где он быстро освоился и стал директором, но все-таки торговля ему не подходила — он скучал. Денег было вроде бы много по тем временам, но ему хотелось другого. И вот однажды друг предложил ему пойти работать в санаторий своим заместителем. Тенгиза оформили завхозом, и в его руках оказались материальные ценности, не бог весть какие, но все-таки. Жизнь его пошла в гору, он научился делать деньги левой бухгалтерией, но все это было опасно и не давало ему ощущения свободы. Женился он рано, и его жена Мариам родила ему троих детей. Денег хватало, чтобы семья считалась зажиточной, но душа Тенгиза искала простора. И вот началось…
Приватизация одного за другим общественных заведений, и клубов, и магазинов, и санатория. Вокруг Тенгиза группировались самые продвинутые люди, и это уже был “общак”. Конечно, они себя никакими бандитами не считали, но по мере увеличения богатства в ход шло все: и поджоги, и устранение конкурентов. Так прошло пять лет. Тенгиз все это вспоминал, глядя на этих спокойных и не очень понятных ему людей, и вдруг спросил:
— А как вам теперешняя ситуация? — он внимательно смотрел на Федора и Нину.
— Я работаю по необходимости, ведь зарплата — мой единственный источник существования.
Нина замолчала, вспоминая, как продавала книги и все, что было ценного, чтобы вместе с семьей как-то выжить. Федор смотрел на Нину и думал: “Ей не просто живется сейчас”, — а вслух сказал:
— Я считаю, что все налаживается.
Он действительно после заграницы почувствовал, что все изменяется именно в эту сторону.
— А вы что думаете?
Ему показалось, что Тенгиз скажет не то, что думает. Тенгиз как будто задумался и ответил:
— Я с вами согласен, все нормально.
Он не мог этим людям говорить ту правду, которая принадлежала только ему. Он не мог рассказать, что недавно собирались “свои” и решили: “Все плохо”. Это означало то, что вот теперь, после пятилетней отсидки, Тенгиз и его сподвижники были отодвинуты на положенное им место людей обеспеченных, что для них было, после тех взлетов, которые в деньгах выражались восьмизначными цифрами, скромной жизнью частных лиц. Его в один прекрасный момент лишили всего имущества, которое ему удалось за короткое время приобрести. Конечно, оставались еще держатели “общака”, которые всегда будут помогать, но того полета и размаха деятельности — этого больше не будет. Тенгиз смотрел с сожалением на этих новых для него людей, Федора и Нину, и знал, что они никогда не узнают, как бьется сердце, когда в минуты решаются судьбы тысяч людей — это ощущение власти над миром и людьми, его составляющими, никто, кроме него, за этим столом не узнает. Ему стало грустно и скучно, и он перешел на анекдоты и до конца вечера развлекал публику, что было для него делом приятным.
Ему очень даже подходило рассказывать анекдоты, с его акцентом все звучало смешно с самого начала. Получилось, что Тенгиз сам себя назначил тамадой.
Федор и Нина вели отдельный разговор, и теперь уже тон взаимного недоверия сменился на нейтральный, а потом, уже особенно к концу застолья, он и вовсе перешел во флирт.
Тамара, младшая дочь Тенгиза, с интересом поглядывала на Федора. Тенгиз заметил это и, улучив момент, навел справки о Федоре у Владимира. То, что он узнал, его не устроило. “Какой-то он странный, этот русский донжуан”, — подумал Тенгиз, а Тамаре сказал:
— Дочка! Этот мужчина не для тебя. Мы найдем тебе своего.
8
Нина с Федором остались вдвоем — Владимир пошел показывать гостям парк. Они сидели на диване, и непроизвольно в руке Федора оказалась рука Нины. Они не смотрели друг на друга, но почувствовали, что губы их соединились, и это было прекрасно.
— Поедем ко мне, — тихо сказал Федор, и по склоненной голове Нины он понял, что она согласна. И тут только они сообразили, что на машине ехать нельзя, и тогда решили заночевать у Владимира.
Обычно у Марианны Нина ночевала в соседней комнате, и на этот раз предполагалось, что так и будет, но Федор сказал:
— Пойдем ко мне.
Первое сближение бывает всегда порывистым и сумбурным, но именно оно приносит ту радость, в сравнении с которой все следующее меркнет. Всегда наступает минута, когда заканчивается первый порыв, и кажется, ради продолжения его можно все на свете забыть. Так и случилось. Федор и Нина наслаждались друг другом, и сила страсти была так интенсивна, что временами, казалось, не хватит сил все это пережить.
Наутро оба уставшие от этой стихии мирно спали, и до середины следующего дня никто их не видел. Федор взял трубку и переговорил с Владимиром.
— Сейчас нас накормят, — сказал он Нине, мирно положившей свою голову ему на грудь. — Пойду, открою дверь.
Он накинул халат, и через полчаса они сидели у столика и жадно поедали вкусности.
— Знаешь, я думаю, что… — он на минуту остановился. Нина вся напряглась. Она еще не пришла в себя и не осознавала ничего. Странным ей казалось все, что случилось. “Почему он, и сейчас? Кто он? Что будет?” Она молчала.
Напряжение Нины заметил Федор, и, как всегда с ним случалось, он осекся на полуслове, и что-то внутри как будто отвлекло его внимание от нее, и он непринужденно повел разговор в совершенно непонятном направлении:
— Я думаю, — повторил он и, чтобы отвлечь Нину, взял ее за руку и предложил: — Давай куда-нибудь поедем вместе…
Он замолчал, чувствуя, что говорит что-то ему совершенно не нужное, и перевел разговор на обсуждение своих срочных дел.
— Вот на следующей неделе я буду очень занят. — Он смотрел на Нину, которая сидела перед зеркалом и расчесывала волосы, и по ее лицу понял, что он опять говорит не то, что от него ждут. И неожиданно он замолчал, испытывая неловкость, но нужных слов у него не было.
Это почувствовала Нина и, как часто с ней случалось, начала что-то рассказывать неестественным голосом, потому что Федор не сказал слов, ей нужных, чтобы быть уверенной в том, что все не просто так. А у Федора этих слов не было, их не могло быть сейчас. Он это почувствовал, как почувствовал то, что Нину не любит, и в данный момент у него не было другого желания, как остаться одному и все обдумать.
Нина эти мысли угадала и сказала:
— Ты отвезешь меня?
Федор был ей за эти нейтральные слова благодарен.
— Да, да, конечно, — и сразу, как из рога изобилия, из него посыпались те слова, которые он не мог сказать минуту назад.
Нина это поняла, и это ей уже не доставило радости, потому что за эту минуту ситуация выяснилась, и все эти слова были простым сотрясением воздуха, не имевшим отношения ни к тому, что случилось, ни к тому, что будет. Они были для Федора как дымовая завеса, под прикрытием которой он хотел уйти, не оставляя после себя ничего.
“Поскорей уехать”, — промелькнула мысль, и он спросил:
— А ты живешь недалеко от оперного театра?
— Да, — хмуро ответила Нина, не понимая, откуда Федор мог знать, где она живет. Она не знала, что до ее приезда Владимир уже сообщил Федору все, что необходимо, и мимоходом заметил: “Ты знаешь, вы — соседи”. Федор не обратил тогда внимания на это замечание, а сейчас его вспомнил, чтобы поскорее вернуться домой.
Нина хотела развестись с мужем, и то, что сейчас произошло, могло для нее быть началом романа, но сразу это не выяснить — ей нужны были еще какие-то слова от Федора. Для нее близость с ним была счастьем, которого она давно не испытывала, он ей нравился: и его ласки, и его голос, и его манера, мужественная и мягкая одновременно. Она была в том возрасте, когда у женщины уже есть некоторый опыт, и оказалось, что у Нины до Федора не было таких сексуальных переживаний, которые в ней пробудил этот мужчина. Все это в ее голове формулировалось одной фразой: “Как хорошо”, — но то маленькое облачко, вдруг набежавшее, омрачало общее настроение счастья, которое ей хотелось повторить еще.
Федор теперь серьезно относился ко всему, что с ним случалось, но эта близость с Ниной пока для него была лишь случайным эпизодом в его постзаграничной жизни дома. Он спустился вниз первым. Все знали, что эту ночь они провели вместе, но делали вид, что не замечают ничего. Владимир в спортивном костюме сидел на диване и рассматривал журнал. Федор сел рядом с ним.
— Ну, как спалось?
— Не очень после выпитого. Все время просыпался, — фантазировал Федор, и это не ускользнуло от Владимира. Он вспомнил, как он ревновал Викторию к Федору, как после отъезда Федора старался как бы загладить вину перед ним и был рад тому, что теперешние их отношения таковы. У Владимира было много знакомых, и, как часто случается, друзей не было. Федор из всех мог считаться его другом уже потому, что Владимир старался оградить в его отсутствие их дело от возможного банкротства. При его уме и опытности это ему удалось, и Федор был ему за это благодарен. У Владимира было еще не одно предприятие, и поэтому его самолюбие не страдало от всех этих названий: главный, старший, и сейчас он испытывал спокойное чувство уверенности, что рядом его друг.
— Я провожу Нину? — как бы спросил Федор, на что Владимир кивнул.
— Да, да. Позвони мне, когда ты появишься.
Владимир не знал точно, что там у них, но ему было немного завидно, когда он увидел смущенную Нину.
— Марианна у себя? — неуверенно спросила Нина.
— А вы разве не останетесь до завтра? — удивился Владимир, искоса поглядывая на Федора.
— Мы решили покататься на яхте. Хочешь, вместе поедем к моему приятелю? Он заведует этим клубом, для VIP, так что я частенько к нему заезжаю. А Тенгиз с Тамарой уехали? — спросил он для приличия, хоть и слышал, как поздно какие-то машины отъезжали, или ему это показалось. Он этого не знал точно и задал этот проходной вопрос, вовсе не интересуясь, где Тенгиз и когда он уехал.
Масса вопросов задается для приличия, чтобы не молчать. Речь — это инструмент, который надо тренировать, отчего и произносятся разные слова не от ума, не от сердца, а так, чтобы заполнить пространство, и сейчас, когда Федор и Нина хотели сразу уйти, им нужно было задавать эти вопросы, чтобы не молчать.
— Какая красота у тебя тут, — сказал Федор, глядя в открытую прямо в парк дверь. Нежная зелень весны шевелилась где-то вдали, маня и создавая это ни с чем не сравнимое настроение первых майских дней, потом будет другое, и неожиданно на Федора нашло романтическое настроение, а Владимир спокойно ответил:
— Да, каждый год так, — и казалось, что его эта красота не так радует, а как-то по-другому, более отстраненно.
У Владимира, как человека рационального и с хорошей памятью, всегда находились слова в нужный момент, отчего никто не мог заподозрить его в равнодушии, и это очень выгодно отличало его от людей эмоциональных, но молчаливых, — им как будто все было безразлично, а на самом деле Владимиру многое было не интересно, что не касалось его непосредственных интересов, и он скрывал это равнодушие за словоохотливостью.
Странные происходят перемены в людях: с возрастом хочется скрыть то, что ты думаешь, что хочешь сделать, идет постоянная игра — кто кого, и в выигрыше “дипломаты”, скрывающие свои намерения. И не от того ли пропадает приятность общения, что всем что-то нужно. Хорошо это или плохо, зависит от взгляда. Если принять условие, что активность стимулируется интересом, то все хорошо, но при условии, что все это случается в среде таких же заинтересованных, и ничего не получается, когда интересы разных сторон не совпадают. Да, эти тонкости знал Владимир и всегда был начеку, чтобы кто-нибудь из конкурентов не обыграл.
Эти качества как партнера ценил в нем Федор, и особенно после всего, что сделал для их предприятия в его отсутствие Владимир. И сейчас все эти мысли пронеслись в голове Федора, и он почувствовал радость, что у него есть друг. Так ему хотелось, и он так и считал, что в данный момент никто, кроме Владимира, его не понимает лучше. Главным в теперешних отношениях Федора с людьми была искренность, и, несмотря ни на какие предательства в прошлом, он это понимал как единственно его устраивающий закон жизни. На самом деле то, что он называл искренностью, было порядочностью.
— Я тебе позвоню, — сказал Федор и вышел вместе с Ниной. Они сели в его машину и через минуту исчезли в тени парка.
Владимир с некоторым сожалением смотрел им вслед, завидуя всему тому, что происходило на его глазах. Он вспомнил себя молодым, помнил таинственность и непосредственность юности и думал о скоротечности жизни.
9
Дела на предприятии Федора шли в гору. Он не мог предполагать, что все так изменится для него, он не верил еще до конца, что ему дадут спокойно работать и не будут доставать бесконечными проверками. Он заехал в прокуратуру к следователю, который занимался его делом. Перед ним сидел молодой человек приятной наружности и очень доброжелательно беседовал по прошлому обвинению. Оказалось, что последние данные по его предприятию, а они были получены буквально накануне возвращения Федора, не вызывали никаких подозрений. Пока оставалась небольшая сумма, не отраженная в проверенных документах и фигурирующая на счету в одном иностранном банке, но было не доказано, что именно Федору принадлежат эти деньги, так как счет был открыт фирмой, исчезнувшей так же быстро, как и появившейся, но среди лиц этой фирмы имени Федора не обнаружили. Все это сообщил Федору следователь и попросил пропуск. Федор был таким поворотом, мало сказать, обрадован — он был в недоумении, кто за него хлопотал — Герман Моисеевич или кто-то другой. Он не знал, что после его отъезда Виктория все сделала, чтобы помочь ему в той ситуации, и сейчас, сидя перед следователем, он подумал о ней: “Она могла. Но почему? Ведь мы так странно расстались. И как это узнать?” Он протянул пропуск следователю, и тот, возвращая его Федору, сказал:
— Мы вас побеспокоим, если потребуется. Вы свободны.
Молодой следователь явно симпатизировал этому приятному мужчине, но он знал, что не все так просто, как он изображал, что в деле Федора есть слабые места, но, пока нет распоряжений, никто этим не будет заниматься. Перед встречей с Федором следователя вызвал к себе прокурор и обо всем поговорил открыто. Он прямо сказал, что Федор Иванович человек солидный, и за него хлопотали там — он показал глазами наверх, и это означало, что это человек сейчас неприкосновенный, так как никаких серьезных претензий к нему нет.
Когда Федор вышел на улицу, его не покидало ощущение, что совершилось чудо, он думал, что все будет гораздо хуже. Он вспомнил, как он метался, словно затравленный зверь, как таился, боясь, что его арестуют, а все оказалось пустой тратой сил, когда его вот так просто отпустили. Он вздохнул полной грудью, и тут же пришла мысль, а что, если… Он представил себе, что его деньги обнаруживаются, и он не понимал, как это получилось, что не вышли на него. Ему это показалось фантастикой, и он про себя повторял: “Боже, благодарю тебя…” — и непроизвольно он себе говорил: “Чтобы я еще когда-нибудь…” И, как всегда с ним случалось в самые ответственные моменты, он подумал: “Неужели Навсегда меня оставили в покое?”. И он понял, что это “Навсегда” было каким-то неокончательным, а каким-то промежуточным, как будто это Навсегда открывало новую страницу и закрывало старую, было как знак препинания в теперешней его жизни, подходившей к своему акме, и будет ли это Навсегда его охранять или это очередной фантом, который одним росчерком пера опрокинет однажды все его жизненные старания, и он останется, как тогда, перед отъездом, один на один с сильной и мощной системой, готовой в любую минуту перечеркнуть его, Федора, как что-то маленькое и незначительное…
На небо набежала туча, и только что ярко светившее солнце скрылось за ней, и сразу же грянул гром, и вдруг поток хлынул на землю, а Федор стоял и не трогался с места, не чувствуя ничего, кроме усталости, и, только когда по лицу потекла вода, он быстрым шагом направился к машине и с радостью скрылся в ней, как в домике, включил музыку и, рассекая сплошной водяной поток двинулся, по гладкому асфальту, над которым кое-где поднимался пар. Через пятнадцать минут он сидел, довольный, у себя и разговаривал с адвокатом Германом.
— Огромное, огромное вам, — сказал Федор, и то, что он услышал, его удивило.
— Я вас в прошлый раз забыл проинструктировать, но для меня это тоже удивительно. Ведь всего три недели назад я разговаривал по вашему делу, и мне задавали вопросы, и я хотел их вам передать, — так что провидение вмешалось… Постойте, постойте, ведь Виктория, когда хлопотала по своему делу, нашла одного человека, от которого много зависит, и, мне кажется, она его за вас просила.
Герман замолчал, обдумывая свою фразу.
— Мы с ней расстались тогда странно, и мне показалось, что у нее ко мне есть претензии, хотя… — Федор остановился.
— Да, вы правы, — подхватил Герман, — женщина — это тайна.
Он так не думал, а говорил этот трюизм, считая, что угадал мысли Федора. Уж для кого, для кого, а для Германа в жизни тайн не было, как не было загадок, которые были бы не по силам его проницательному и гибкому уму.
Федор уловил, что Герман под него подлаживается, и ответил в унисон:
— Но для вас нет тайны. Вы догадались, что это может быть Виктория, и все-таки это только догадки, — сказал Федор и закончил разговор.
Эта мысль приятно порадовала Федора, и он подумал, что только влюбленная женщина может себе позволить подобное, и его мужское самолюбие было приятно удовлетворено. Он вспомнил то время, и ему показалось, что это было в другой жизни, и это ощущение не было обманом. Много воды утекло с тех пор, как робкий и стесняющийся Федор впервые обнимал недоступную и продвинутую Викторию. Только мысль, что она такая же простая женщина, как и другие, что хочет любви, а в любви нет никаких преград, помогала ему преодолеть свою робость, но он хорошо помнил, как долго еще после первой близости он боялся Викторию, отчего выглядел смешно — так ему казалось сейчас, и он не знал, что именно его застенчивость покорила эту опытную светскую львицу и она в него влюбилась, скрывая это за внешней сдержанностью и высокомерием.
Если бы знал Федор, как после его ухода еще долго она хранила ему верность, пока надежда когда-нибудь соединиться с ним не уступила место здравому смыслу и она вышла замуж за иностранца, который своей настойчивостью и полным непониманием, кто она такая здесь, в России, не добился ее руки. То обстоятельство, что он был значительно богаче и был из аристократической семьи, сыграло свою роль, и стремление Виктории попасть в этот круг сломило ее сопротивление, и она согласилась выйти замуж, зная, что любит простого русского парня Федора.
Официальную версию замужества Виктории Федор знал, но не знал всех тонкостей, не знал того, что Виктория полюбила его, и даже отдаленно не мог он предположить, что творилось в ее душе, когда она разрывалась на две несовместимые части любви и здравого смысла, когда ее иностранный поклонник пытался развеять ее меланхолическое настроение — подарки, приемы, поездки, — и никогда Виктория не скажет никому, что такая простая вещь, как секс, в ее ситуации путал все карты, что в то время, когда она входила в образ, — именно так она назвала свое решение выйти замуж, — она постоянно возвращалась мыслями ко всему, что было у нее с Федором, с этим медведем, с этим хулиганом, как любовно она его называла про себя, и она не могла знать — счастье с мужчиной другой культуры будет далеко от того, что она себе представляла.
Федор смутно представлял себе ее жизнь, да и не хотел он себя нагружать лишними впечатлениями. Он вживался, входил в свою теперешнюю новую жизнь как странник, вернувшийся на прежние места и не обнаруживший каких-то внешних перемен, но чувствующий, что теперь все другое. С одной стороны, его как будто оставили в покое, а, с другой стороны, некоторые высказывали мнение, что ситуация непонятна и что будет — никто точно не мог сказать. Это самое верное — не загадывать и жить сегодняшним днем. Для себя Федор решил ничего не менять, а жить так, как ему подсказывает интуиция, а это означало — быть начеку и не поддаваться никаким эмоциям.
Спрятанные в тайник мысли о Виктории после разговора с Германом Моисеевичем неожиданно для Федора напомнили ему прошлую жизнь, и он для себя понимал, что там осталась часть его души, но жизнь его идет и наполняется новыми впечатлениями, и прошлое не мешает ему — в нем он черпает уверенность в своих силах. Как неожиданно эти мысли появились, так же неожиданно они исчезли, и Федор вспомнил Нину, и непроизвольно его рука потянулась к телефону. Через полчаса Нина приехала к нему, нисколько не смущаясь и не удивляясь этому приглашению.
— Садись вот сюда, мне так лучше видно твое лицо, — сказал Федор, понимая, что Нина ждала другого. Все это время одна мысль о близости с этим мужчиной не давала ей покоя. Она вспоминала себя, Федора, их разговоры и понимала — Федор ей нравится. Ее отношения с мужем давно прекратились — он жил своей жизнью и не задавал ей никаких вопросов. Им фактически нечего было делить: у каждого было все свое — и машина, и квартира, и все остальное. Они прожили пять лет, и поначалу все было очень хорошо, но где-то через полтора года в его поведении появилась агрессивность, всякие разговоры на отвлеченные темы тоже прекратились, и Нина ощущала все яснее для себя, что не любит мужа, что он ей неприятен. Через три года они вообще жили отдельно и в последние полгода не виделись. Где он, что с ним, Нина не знала, она полностью ушла в работу и именно в ней находила для себя удовлетворение. И вот встреча с Федором…
Когда Нина вошла в квартиру Федора, она почувствовала, что здесь живет холостяк, — все носило отпечаток какой-то заброшенности, и свойственная женщине манера подмечать всякие мелочи, не обнаружила ничего, говорящего о присутствии другой женщины. В душе Нины стала укрепляться уверенность — все нормально. Что она под этим подразумевала, было не ясно, но все ей говорило именно об этом.
— Я не думала, что мы так быстро увидимся. Давай говорить начистоту. Тебе нужно знать что-то о делах Николаева, не так ли? — Нина внимательно посмотрела на Федора.
— Ты большая умница. Я не зря так сразу на тебя набросился, я устал и сейчас не хочу серьезных разговоров, но, чтобы ты не сомневалась, скажу, что да, мне нужно знать о делах Николаева. Более того, я хочу знать о перспективах. Я хочу, наконец, заниматься политикой, и всерьез.
Федор замолчал, не понимая, почему сейчас ему так вдруг захотелось об этом поговорить.
— Скажу сразу, сейчас на это место много претендентов. Твои шансы равны нулю, ведь у тебя нет необходимого опыта, и я думаю, тебе надо пока подождать…
Федор перебил Нину:
— Значит, идти напрямую нельзя. Я тебя правильно понял?
Он смотрел в глаза Нины, которая не знала, что отвечать. Она-то знала, что ей будет стоить добывать для Федора информацию, а она хотела самого простого — встречаться с ним время от времени. Она не загадывала далеко и понимала, что всякое впутывание в любовные дела любых других интересов всегда чревато, а она хотела только любви и свободы.
Для Федора Нина сейчас была полезна, но он не знал, как в ней пробудить желание ему помочь. Он рассуждал сам с собой: “Она замужем, но хочет разводиться, а я для нее, возможно, хороший вариант, и надо использовать этот шанс”.
— Думаю, надо повременить. — Нина хотела на какое-то время оттянуть это не очень для нее интересное занятие — продвигать мужчину куда-то. Она хотела понять, что может у них получиться, и с ее стороны было бы глупо без всяких перспектив для отношений заниматься этим. Но выяснение отношений — самое трудное, самое невозможное, когда всё: улыбка, слово, жест, движение — все эти маленькие составляющие больших чувств неуловимы, переменчивы, подвижны и неустойчивы, вся ткань любви — это бесконечное колебание на ветру ее волн, которые набегают друг на друга, путаются, разбегаются, и однажды оказывается, что все прах и тлен.
Нина была опытным игроком. Она вспоминала, как однажды ей пришлось пройти по всем сложностям и хитросплетениям лабиринта интриг и оказаться не у дел, когда тот, ради которого делалось невозможное, вдруг перешел на сторону противников той партии, к которой принадлежала Нина. Это не была какая-то партия в прямом значении этого слова, это были единомышленники, и оказалось, что она помогла человеку войти во власть, а он от нее отказался, встав на сторону оппозиции, и теперь Нина осторожничала.
— У тебя надлом, — неожиданно сказал Федор и внимательно посмотрел на Нину. Она не произнесла ни слова — все ее мысли были сейчас направлены на теперешнюю ситуацию, она не хотела ничего вспоминать, бередить рану, которая еще напоминала о себе болью.
— Я не понимаю, о чем ты? — Она подошла к нему и внимательно посмотрела ему в глаза. Федор не сдавался, он хотел побороть ее сопротивление и получить нужные слова.
— Я об истории с Евгением Станиславовичем.
Нина покраснела и отошла к окну.
— Кто тебе о нем сказал? — тихо спросила Нина.
— Не важно. Я знаю все, и даже то, что ты хотела ребенка от него, но…
— Прекрати. Это не имеет отношения к делу. Что ты хочешь?
Федор почувствовал, что он побеждает. Он обострял ситуацию, желая вызвать Нину на откровенность, желая вызвать у нее потом чувство раскаяния за откровенность, он ждал.
— Сейчас я хочу знать все.
К чему относились эти слова Федора, Нина не знала, но почувствовала, что ей хочется ему все рассказать, но что-то ее останавливало. Она взглянула на Федора, который внимательно за ней наблюдал, и поняла, что он сломил ее сопротивление. Она почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза, и вдруг они непроизвольно потекли по ее щекам. Федору стало ее жалко — он обнял ее и поцеловал.
— Ну ладно, прости…
Он чувствовал, что сейчас она хочет одного: испытать ту радость, которую оба могли дать друг другу, и непроизвольно его рука стала гладить ее по щеке, и слезы Нины он чувствовал на своих губах…
Радость близости сменялась порывистыми объятиями, когда упругая грудь Нины наполняла тело Федора силой, всякую минуту готовой пролиться на ее податливую плоть, и это происходило, и снова, и снова их тела сплетались, задерживаясь на мгновение, чтобы подтолкнуть друг друга для продолжения этой бесконечной игры ласк и слов.
Когда Нина и Федор вернулись в реальность, все вокруг как будто стало другим, новым, всякая мелочь вызывала чувство неподдельного удивления, как будто люди впервые ощущали себя в мире, — это было действительно так: когда непроизвольно возвращаешься к привычным занятиям, сила любви изменяет все вокруг самым непонятным образом, как будто кто-то третий вмешивается в жизнь, это и есть любовь, все собой заполняющая и преображающая.
Не зная, о чем говорить, двое переживали случившееся счастье как данность, не зная, когда стихия отпустит, и ждали, когда это случится, а сейчас эти двое переживали предощущение нового счастья. И оно случалось. Так прошло какое-то время.
И неожиданно Нина как будто куда-то заторопилась и хотела уйти, но Федор преградил ей дорогу.
— Садись, надо поговорить. Ты когда будешь у Николаева?
— Я у него бываю каждый день.
— Спроси у него, как дела по вопросу претендентов на место замминистра.
Федор внимательно наблюдал за Ниной, и по ее лицу, вдруг окаменевшему, понял, что сделал это напрасно.
— Извини, — сказал он, в то время как Нина пыталась открыть дверной замок, — я помогу, я провожу, извини, — говорил он, как будто желая что-то исправить, но вопрос был задан, и ничего назад не отыграть.
Он посадил Нину в машину и на прощание успел сказать:
— Я позвоню.
Машина плавно тронулась с места, лавируя в калейдоскопе припаркованных у поребрика иномарок.
10
Медленно шло перепрофилирование отрасли, но чувствовалось сначала незаметно, потом все яснее, что выбрано правильное направление. Были созданы цеха по изготовлению деталей и сложных конструкций, и общее настроение работающих в комплексе Федора менялось. Постепенно все наладилось, и для себя Федор отмечал, что и его прошлые настроения сменились внутренним спокойствием и равновесием. Жизнь Федора приобрела определенные очертания. Он постепенно все больше входил во власть, в совете предпринимателей стал президентом, что давало ему возможность дополнительно улучшать положение своего бизнеса, заводить нужные связи и расширять сферу своего влияния. Была попытка выдвинуть свою кандидатуру на очередных выборах, но не все сразу получается — ему не удалось занять место депутата в Думе, однако он по этому поводу не очень огорчался.
Нина была спокойной и рассудительной, и первое впечатление о ней как о приятной особе не было ошибочным. Ее привязанность к Федору, ее желание создать семью, быть верной — все вместе его устраивало. По характеру Нина была спокойной, и самое большее, на что можно было ее спровоцировать, это слезы и молчание. К людям она относилась с недоверием, что немного огорчало Федора, человека открытого и доброжелательного. Из-за этого у них бывали разногласия, кого к себе приглашать. Федор не был снобом, он был простым — таким и оставался, а Нина, воспитанная в семье военных, была, что называется, “с понятием” — к людям она относилась с недоверием. После очередной вечеринки она начинала доставать Федора всякими подозрениями, считая, что кто-то к ним ходит не просто так, а имеет что-то нехорошее за душой. Она доверяла своей интуиции и свои мысли пыталась высказать Федору, который вообще не думал о том, что людям от него надо. В этом он был непредусмотрителен, и Нину очень огорчало, когда вдруг оказывалось, что кто-то Федора обманул, предал, а в бизнесе это всегда деньги. Федор как будто не обращал внимания на мелочи, его широкая натура не могла все учитывать, и речи Нины о том, что такие-то чем-то могут быть полезны, а другие нет, были ему непонятны. Его мужской ум не мог нагружать себя всем этим, иначе ему бы не хватило сил на решение более важных и серьезных проблем.
Маленькое огорчение своей жизни — Алексей занял пост замминистра — Федор быстро забыл и переключился на другие цели, а они возникали перед ним беспрерывно. И это иногда ставило его в тупик, когда нужно было делать выбор. И всегда рядом была Нина.
От мужа она ушла, но однажды, когда они с Федором возвращались домой, она увидела на лестничной площадке прямо около квартиры Федора своего мужа — они уже жили отдельно, Нина не смутилась и спросила:
— А что ты тут делаешь? — и услышала в ответ:
— Жду тебя.
В первый момент Нина испугалась, но, когда из соседней квартиры вышла женщина и они вместе стали спускаться вниз, она все поняла и успокоилась. Дома Федор рассказал, что однажды видел этого человека и при каких обстоятельствах. Оказалось, что мужчина, избивавший его соседку, — муж Нины. Теперь у нее был повод подавать на развод. Но почему-то Нине было неприятно видеть его с другой женщиной. Она не понимала почему — ведь она сейчас с Федором, и у них все хорошо — то ли женское самолюбие, то ли чувство собственницы. Всякие отношения в прошлом изживаются не сразу, и время должно стереть остроту человеческих конфликтов, а душа реагирует и дает сигнал — Нина впала в странное состояние внутреннего дискомфорта. Федор понял, что ей нужно разобраться с какими-то проблемами.
— Знаешь, ты последнее время какая-то странная, — сказал он.
— Я сама не понимаю, что со мной, — ответила Нина, не желая загонять глубоко свою боль. Она вспомнила, как страдала, когда муж прекратил с ней отношения, ничего не объяснил, а просто избегал близости, как это потом сделало из нее “озабоченную” женщину, готовую на случайные связи, которые ей не приносили радости; и вот Федор, и вроде бы все идет как нельзя лучше, и вдруг какое-то слово о ее прошлой жизни и эта встреча опять возвратили ее в прошлые переживания. Она не могла справиться с этим неприятным ей чувством зависимости от эмоций, ей неприятных, и Федор, глядя, как она чем-то мучается, не знал, как ей помочь.
Однажды, когда они ужинали, он, глядя на Нину, сказал:
— Я думаю, мы можем пожениться.
Он внимательно смотрел на Нину, и вместо радости на глазах ее появились слезы. Он подошел к ней и обнял. Она прижалась к нему, как будто ища защиты от всех, и странные и новые слова услышал Федор:
— Я не знаю, что мне делать. Он мне угрожал, что, если я подам на развод, он меня убьет. — Она замолчала на полуслове и отвернулась. Федор не ожидал такого поворота и, как всегда с ним случалось в критические моменты, пошел в атаку:
— Ну, чего ты боишься. Я с тобой. Что он может тебе сделать?
— Он меня убьет, убьет, убьет, — сквозь слезы тихо произнесла Нина, — ты не представляешь, что это за человек. Сколько раз он приставлял мне нож к горлу.
И тут только Федор вспомнил, как тот случайный мужчина, и как теперь выяснилось, муж Нины, избивал женщину, и ему стало не по себе, он почувствовал, что его смелость куда-то уходит и на смену приходит непонятное чувство, что ему что-то угрожает. Он не понимал в этот момент, что таким образом его душа реагирует на опасность близкому человеку, как будто часть опасности переходит на него. Ему стало неловко этой минутной слабости, и он сказал:
— Завтра ты подашь на развод. Этим займется Герман.
Нина смотрела на Федора и чувствовала, как что-то, сжимавшее ее сердце, отпускает, и жизнь продолжается, теперь уже в совершенно новом направлении. Только сейчас она поняла, что в эту минуту случилось самое важное в ее отношениях с Федором. Она почувствовала, что это тот человек, который сможет ее защитить “навсегда” от всех опасностей, которые еще могут ей встретиться, и она расплакалась.
11
Герман сидел у себя в кабинете, когда на трубку ему позвонил Федор:
— Герман, нужно срочно оформить развод.
— Развод по взаимному согласию? — спросил Герман.
— Нет, есть препятствия, — сказал нервно Федор. Он решил не ставить его в известность о своих с Ниной отношениях, пока не потребуется. Не хотел раньше времени торопить события.
— Я сделаю, что нужно.
На этом разговор прекратился, и Федор, не любивший перекладывать дела на следующий день, остался доволен, что сделал этот шаг.
Вернувшись домой, он сообщил об этом Нине, и они устроили праздничный ужин. Когда Нина накрывала на стол в гостиной, раздался звонок. Федор взял трубку.
— Я слушаю, — сказал он уверенно.
— Федор, это я.
Федор сразу понял, что это Виктория, но от волнения забыл ее имя.
— Я слушаю, — повторил он, делая вид, что не расслышал.
— Федор, это я.
Он тихо произнес, чтобы не услышала Нина, которая вышла в соседнюю комнату:
— Виктория, ты? Где ты?
— Я у себя на даче.
Он молчал секунду, потом строго, чтобы не вызывать подозрений, сказал:
— Мы с вами увидимся у вас. Я подъеду. — И, понимая что может не выдержать, положил трубку. Ему сразу пришла мысль, что он не зря так ответил. Он догадался, что Виктория одна и хочет встречи с ним. И даже, может быть, не поэтому он так ответил, а потому что сам очень хотел ее видеть.
Нина вошла в комнату. Федор сидел в кресле и смотрел в одну точку, переживая то, что случилось. Сердце его билось как сумасшедшее.
— Что случилось? — Нина вся напряглась. Она ждала.
— Приятель вернулся оттуда…— он остановился, чтобы придумать ложь, которая его спасет, — ну, оттуда. Понимаешь? — он медлил с ответом.
— Из Португалии? — спросила Нина. И тут Федор кивнул, понимая, что потом можно все изменить, но, раз она назвала Португалию, пусть будет так.
Федор переживал случившееся как самое важное событие в своей жизни. Они странно расстались с Викторией, ее непонятный брак с этим иностранцем и все, что потом с ним случилось, ему в эту минуту показались несерьезным, эта минута решала многое — Виктория заслонила собой все. А сейчас нужно было провести вечер с Ниной. Как быть? Он вздохнул глубоко и понял, что счастлив этим звонком от Виктории, и все вокруг ему показалось таким хорошим, таким радостным — вот только Нина к этому всему не имела отношения.
Сердцем Нина почувствовала, что случилось что-то непоправимое, что-то такое, о чем не могла подумать без содрогания, и, собрав все силы, она села напротив Федора и сказала, сама не думая, о чем она:
— Выпьем за все хорошее, что у нас было.
Федор посмотрел на нее и был ей благодарен за эти слова, которые единственно подходили к этому моменту. Он сделал над собой усилие, поднял фужер и молча выпил его до дна.
Федор не помнил ничего, что было потом и на следующий день. Утром, когда ехал на работу, он из машины позвонил Виктории, и по той поспешности, с какой она включила трубку, Федор понял — она ждет его.
— Виктория, ты одна? — неуверенно, с бьющимся сердцем спросил он. Руки его дрожали, он не мог с собой справиться.
— Да, — ответила Виктория. Голос ее дрожал.
— Я еду к тебе? — робко спросил Федор.
— Я жду.
Разговор оборвался. Федор ничего не видел вокруг и только уверенно вел машину, набирая скорость по возможности, и дал волю ей, когда выехал за город.
Как и всегда, красивые домики, спрятанные в зелени, одобряюще наблюдали за блестящей, несущейся мимо них машиной, они подбадривающе давали ей зеленый свет своими зеркальными окнами, светившимися на солнце. Федору казалось, что весь мир знает о его счастье, что ничего в жизни нет, кроме счастья его встречи с любимой женщиной. Он не задавал сейчас себе никаких вопросов — он знал, что оставит Нину и не вспомнит о ней, он ее забудет, если Виктория его позовет, — он был счастлив своей любовью к ней, и это ему казалось таким естественным.
Он автоматически останавливался у светофоров и, как только загорался желтый свет, первым вырывался вперед и на полной скорости несся по шоссе, разрезавшим надвое лес, поле, реку. И вот наконец вдали появилась утопающая в зелени красная крыша усадьбы Виктории. Он остановился у ворот, посигналил, и ворота открылись — навстречу вышла Виктория в белом длинном платье, с распущенными по плечам волосами. Федор остановился. Виктория медленно шла к нему навстречу.
— Привет, — сказала она и протянула Федору руку.
— Привет, — ответил Федор, глядя в глаза изменившейся, помолодевшей женщины. Все мускулы его напряглись. Он сдерживал себя, понимая, что не он здесь хозяин и что непонятно, что дальше. Он не хотел торопить события.
Они вошли в просторный холл и сели друг напротив друга.
— Сколько прошло времени… — сказала Виктория.
— Кажется, целая вечность, — Федор смотрел на Викторию.
— Я счастлив, — казалось, кто-то за него произнес эти слова. Он действительно за последние несколько лет был счастлив впервые, и никто не мог этого знать, потому что все настоящее принадлежит только нам, и его мы переживаем, и горе и счастье, только с собой в первый момент — потом другие к этому присоединяются, и тогда счастье увеличивается, а горе уменьшается, — это обычно так.
12
— Расскажи о себе, — неуверенно спросил Федор. Виктория была еще далеко от него, он восстанавливал ее образ, спрятанный глубоко. Он не хотел вспугнуть счастье и боялся потерять его от неверной интонации, от неверного слова.
Виктория посмотрела на Федора и увидела, как по его лицу пробежала улыбка, когда он вспомнил, как они расстались перед его отъездом за границу. Федор не понимал, почему он улыбался, но чувствовал, что сейчас он так далек от своей прошлой жизни, что ему она кажется какой-то непонятной и несерьезной, сейчас он смотрел на себя прошлого со стороны и улыбался, вспоминая свою непосредственность и глупость. Сейчас он чувствовал себя по-другому — он чувствовал, что то, о чем он мечтал раньше, сейчас в его жизни происходит, и, если бы ему показали его будущее, он бы раньше не поверил, — до такой степени оно совпало с его мечтой.
Удивительно, что вот так просто сейчас с ним сидит Виктория Михайловна, та самая, о которой он сначала робко мечтал, потом добивался, потом расставался. А теперь? Что теперь? Он ничего не мог себе ответить, но он знал, что отношение к ней как к женщине недоступной осталось в нем “навсегда”, и он это сейчас чувствовал, сидя в ее доме, глядя в ее умные глаза, он понимал, что время не стерло ту преграду, которая между ними существовала, несмотря ни на что, и его близость с ней в прошлом, и его мысли о ней ничего не меняют в их отношениях, которые установились, казалось, раз и “Навсегда”.
В то время, как Федор сидел молча и смотрел на Викторию, в ее душе происходило что-то непонятное. Она как будто вернулась в прошлое, она вспоминала, что было между ними, вспомнила, как она долго не могла избавиться от своей любви к нему, которую она в себе почувствовала в тот момент, когда она его “Навсегда” теряла.
Молчание затягивалось, и Федор, как будто пробудившись от своих воспоминаний, сказал:
— Давай все по порядку.
Тут он остановился, он почувствовал, что его слова обращены к прежней Виктории, которую он любил и о которой ничего не знал сейчас. Он преодолевал себя, стараясь выглядеть уверенно и чувствуя, что прежняя робость откуда-то изнутри тормозит его. Он посмотрел на Викторию, ища ее взгляда, а она спокойно сидела и, казалось, забыла, что рядом кто-то есть. Ей казалось, что она вышла замуж по любви, но сейчас, видя перед собой Федора, сомнение закралось к ней в душу. “А может быть, нет. От отчаяния или от одиночества?” Мысли мелькали, как стеклышки в калейдоскопе, набегая, как облака, и рассеиваясь, оставляя после себя ощущение очень далекого прошлого, и вдруг настоящее разбивало их реальностью, и они, изменяясь, исчезали.
Федор хотел знать правду.
— Когда я уехал, как тебе удалось избежать трудностей?
Он вспомнил, как ревновал Викторию к Владимиру, вспомнил их последнюю встречу и напряженно ждал, что же ответит ему Виктория.
— После твоего отъезда ситуация оставалась стабильно сложной еще полгода. Меня теребили, вызывали, допрашивали, почти возбудили дело и взяли подписку о невыезде, но через некоторое время те люди, вместе с которыми я проходила по делу, были отпущены — не хватило доказательств вины, а потом и меня оставили в покое.
Виктория, рассказывая так, просто недоумевала, куда ушли все эти прошлые сложности, как быстро забываются детали и нюансы, которые занимали столько внимания, времени, они овладевали сознанием тогда, а сейчас и вспомнить-то их невозможно — до такой степени они кажутся ничтожными. Но если бы знать об этом раньше, тогда и не было бы столько переживаний. “Это все опыт”, — промелькнуло у Виктории.
— Ты знаешь, я всегда считала себя первым номером, и я не могу тебе передать, что происходило со мной после твоего отъезда. Я тогда не понимала себя и старалась забыть все — и вот он. Ты помнишь наши разговоры об аристократах? Мне казалось, что мы с тобой им старались подражать. Не знаю, как получилось, но мы быстро подружились, и главное, чем он меня покорил, это внутреннее спокойствие и то самое достоинство, о котором мы рассуждали с тобой.
Федор ее перебил:
— А сколько ему лет? Хорош собой? — Он начинал ревновать и хотел с ним помериться силами. Виктория это поняла и сказала уклончиво:
— Он наших лет, а внешне так себе.
Она врала, он ей понравился внешне — она увидела породу и аристократизм. Федор уловил, что она под него подлаживается, и ему это было приятно. Он не мог и не хотел сейчас говорить о чувствах, он был счастлив и сейчас примеривался к Виктории — она или он сам причина его теперешнего счастья, — и чем больше он с ней общался, тем все больше убеждался в том, что у него есть надежда, что она его любит, ведь никогда прямые слова об этом не значили ничего, но всегда доказательством любви были маленькие детали, и сейчас Федор ловил эти взгляды, эти случайные слова и ждал, когда их количество будет достаточным, чтобы он точно знал — счастье его увеличивается от любви Виктории к нему. А она продолжала:
— Так прошло какое-то время, я была в отчаянии от… — тут она остановилась, чувствуя, что проговорилась, и замолчала. Федор внимательно на нее смотрел.
— Так от чего ты была в отчаянии? Посмотри на меня, — он имел право на этот тон. Виктория на него посмотрела. Она чувствовала, что, если сейчас скажет не то слово, она полностью будет во власти Федора. И она отступила:
— Были причины… Он был щедр и добр, но я его не чувствовала. Языковый барьер или что-то другое, но мне он казался таким холодным. Ты знаешь, у них, у этих аристократов, а он из такой семьи, такая тренировка, что ты никогда не догадаешься по лицу, что у него на уме. Я ведь привыкла, что вижу всех насквозь, а тут как на стекло наталкиваюсь, а там он весь такой услужливый, образованный. Я ведь раньше считала, что иностранцы очень примитивные: такие по бизнес-линиям к нам приезжали — все деньги, деньги, а тут как будто денег вообще не существует, это особый мир. Но вот я подхожу к главному. Ты не утомился? — спросила Виктория, наливая Федору в рюмку коньяк, ей хотелось за ним поухаживать.
— У меня что, такой усталый вид? — пошутил Федор. — Я весь внимание.
Он одобрительно посмотрел на Викторию и положил свою руку на ее, желая этим жестом как бы к ней приблизиться — она не отняла руку, но так, друг напротив друга, сидеть было неудобно, и Федор, сев рядом с ней, положил руку ей на плечо. Она не отодвинулась, только ей пришлось теперь говорить, глядя не прямо в глаза Федора, а вполоборота.
— Самым запоминающимся было наше плавание на корабле. Мне не так запомнилось само это путешествие — мы заходили во все гавани и ночевали в роскошных отелях, — а то, как он свободно и непринужденно общался с людьми, к которым я раньше не могла подойти близко, и там я поняла, что для них я чужая, что я другая, и то, как на меня смотрели и как ко мне относились, было мне не очень приятно. Ты знаешь меня и знаешь, какое положение я занимала здесь, а там все это не важно, там другая иерархия восторгов и преклонений, и там я поняла, что если мне это свое собственное чувство неловкости не удастся преодолеть, то ничего хорошего не получится…— тут Виктория остановилась, а Федор ей в это время сказал:
— Это мне напоминает мои чувства, когда я с тобой познакомился. Мне сначала было тоже неловко, и я себя чувствовал как будто скованным по рукам и ногам.
— Именно так, — подхватила Виктория, — скованно и неуверенно я себя чувствовала оттого, что я хочу понравиться им и себе, а этого не получалось. Так все путешествие я почти молчала и наблюдала, и, только когда мы с ним оставались вдвоем — кстати, зовут его Питер, — я могла как-то отвести душу. Там я поняла, что я русская, что жить могу только дома и нигде больше. После этого путешествия все-таки мы оформили брак — он на этом настоял, и я согласилась, — прожили вместе несколько месяцев, и вот я тут. Я им не подхожу, и они мне. Может быть, если бы он жил здесь, мы были бы вместе, но там мне скучно, неинтересно. Меня там не понимают, — она замолчала, чувствуя, что говорить уже нечего, и спросила Федора:
— Ты понимаешь меня?
— Прекрасно. Ведь я не смог жить там. Мне наш климат больше подходит, а эта вечная жара невыносима. Наши времена года, и осень, и зима — все вместе, мы здесь свои — вот и все.
Виктория говорила эмоционально, голос ее иногда дрожал — она чувствовала, что высказывает то, что должна была скрывать все это время. Она понимала, что завтра она, может быть, пожалеет об этом, но сейчас она вела себя так, как у нее это получалось.
Федор смотрел на нее и вроде бы понимал ее чувства, но в то же время чувствовал, что этот ее искренний порыв был лишь минутой в ее устроенной жизни там, что сейчас она подстраивается немного под него, и поэтому он только наполовину верил всему, что она говорит.
Виктория посмотрела на Федора и поняла, что он ей не верит до конца, и в тот самый момент, когда эта мысль пришла ей на ум, она призналась себе, что ее жизнь останется прежней, что она не сможет и не хочет ничего менять.
Федор попросил налить ему немного вина.
— Знаешь, я ведь не думал, что мы встретимся когда-нибудь. И то, что мы сейчас вместе, это фантастика.
Он замолчал, не зная, как ему выразить то, что чувствовал, и внезапно он взял руку Виктории в свою и, не говоря ни слова, поцеловал ее. Она не отстранилась и совершенно неожиданно сказала то, что первое ей пришло на ум:
— Я ехала сюда и очень хотела тебя видеть, и вот сейчас, когда ты рядом, я не знаю, что тебе сказать. Но прошлое ты должен знать. После твоего отъезда я еще долго не могла прийти в себя. Ты ведь помнишь, я тебя тогда фактически выгнала, и ты мог подумать, что я тебя предаю. И вот сейчас я скажу тебе, что я сделала все, чтобы ты мог вернуться. Я знала, ты жить там не сможешь. Помнишь, ты мне позвонил и сказал, что будешь ждать встречи со мной? Эти слова я помнила. Но жизнь, как видишь, распорядилась по-другому. Я замужем. Он меня любит, и у меня есть то, что в моем положении необходимо для женщины. Да, я там себя чувствую неуютно, но я сделала этот выбор и думаю, что со временем это пройдет…
Федор сидел и ждал напряженно, что, может быть, услышит что-нибудь его обнадеживающее. Он надеялся.
— Я думаю… — начал он, — нам не надо торопиться. Ведь я тогда говорил правду и ждал встречи с тобой, и вот мы вместе не знаем, что может у нас с тобой получиться. Я не могу сейчас ничего обещать…
Он остановился. Виктория перебила его:
— Хорошо, что ты это сказал.
Она испытывала разочарование, она ждала других слов, но Федор был искренним и сейчас не знал и не мог знать ничего про будущее. Виктория отошла к окну, и, как и тогда, когда Федор уезжал, слезы у нее комком подступили к горлу, но она подавила их и, вздохнув глубоко, сказала:
— Это то, что я должна была от тебя услышать.
Она замолчала.
— Виктория, Вика, — забормотал Федор невнятно, не зная, что говорить, — прости.
Эта минута, казалось, решила ситуацию, но не все так просто, как нам иногда кажется, всегда кто-то третий вмешивается, и совершенно запутанные ситуации становятся прозрачными и ясными, и тогда понимаешь, что есть что-то в жизни, что нами руководит. Судьба?
13
Все, что случается в жизни, происходит медленно — это кажется, что все очень быстро происходит. Проходят минуты, кажущиеся вечностью, проходят месяцы, мелькающие, как мгновения. Время всегда относительно момента жизни, а сейчас двое, Виктория и Федор, о нем забыли. Им казалось сейчас, что ничего не было и не будет, а есть только сейчас, и оно им представлялось вечностью, и мгновения счастья чередовались с минутами отдыха, как будто два человека впервые испытывали подобное, и они растягивали удовольствие от близости на возможно им доступную протяженность, и она прерывалась и потом снова и снова продолжалась. Оба, пережившие много, проживали эти мгновения как единственные.
Сколько прошло времени, они не осознавали, и, только когда Федор случайно взглянул на часы, он понял, что пропустил серьезное совещание, что масса дел, им задуманных, пропущена.
“Ну и пусть. Все это не важно”, — для него это и впрямь было так, он это ощущал каждой своей клеточкой. “Только она, только она”, — никакие мысли не могли его отвлечь от главного в его жизни — Любви, она его поглотила, она им владела, и он не сопротивлялся, подчиняясь ее власти, понимая, что в его жизни ни деньги, ни власть, к которой он стремился, не могут встать рядом с ней — они только инструменты, проводники, освобождающие его от препятствий, мешающих жить, как ему хочется. Он еще не знал, что судьба сильнее любви, и был в блаженном неведении по этому поводу. Он много еще чего не знал, и это его неведение давало ему возможность наслаждаться любовью, забыв обо всем на свете.
А тем временем некоторые сотрудники подумывали о том, что, возможно, надо им заменить Федора и поставить человека, больше их устраивающего. Эта группировка состояла из его недоброжелателей, которые имели свои виды на возможность развития отрасли. Кое-кто не принимал эти новые тенденции прозрачной бухгалтерии, которая уменьшала их реальную прибыль. Они надеялись, что Федор окажется за решеткой и они смогут, укрепив свои позиции, делать то, что им хочется.
Возвращение Федора и то обстоятельство, что он был на свободе, ослабляло оппозицию, о чем Федор не догадывался. Он вообще считал, что у него нет врагов, и вот однажды к нему с докладом пришел его старый сотрудник Виталий Викентьевич, который был Федору симпатичен какой-то старомодностью. Он вошел в кабинет, и Федор про себя отметил, что этот человек как будто вообще не изменился — тот же пуловер, те же серые тона в одежде, какая-то робость в разговоре — все вместе навело Федора на мысль: “Ничего не меняется”.
— Садитесь, Виталий Викентьевич, — сказал тихо Федор, продолжая что-то набирать на компьютере.
— Я вас слушаю, — Федор посмотрел на Виталия Викентьевича и улыбнулся. — Как у вас в семье?.. Кажется, есть прибавление?
— Да, — смущенно ответил Виталий Викентьевич, смотря в глаза Федора и чувствуя, что его робость куда-то уходит, — у меня родилась дочь. Вот хочу купить квартиру, старая маловата, только не знаю, стоит ли с этими кредитами связываться.
Виталий Викентьевич за свою жизнь смог себе купить только иномарку. Он знал, что для него, простого клерка, это немаловажно — ведь все вокруг только и говорят о том, у кого какая машина. Он скопил денег и потратил их на машину, и вот новая проблема — квартира. Федор все это в своей голове прикинул и предложил:
— Не хотите у меня взять в долг на два года, без процентов?
Он не делал таких широких жестов раньше — не хватало уверенности, что все будет хорошо в отрасли, и это его смелое предложение сейчас было основано на его убеждении, что все налаживается и никаких обвалов не предвидится.
— Разве вы ничего не знаете?
По лицу Федора Виталий Викентьевич понял, что проговорился. Федор молча смотрел на Виталия Викентьевича.
— А что я должен знать?
Виталию Викентьевичу стало не по себе, но, раз он завел этот разговор, нужно было отвечать:
— В ваше отсутствие некоторые люди подумывают о продаже акций предприятия неизвестным лицам.
Лицо Виталия Викентьевича выражало растерянность.
— Вы это откуда знаете? — Федор понял, что его хотят обрушить. Это делалось очень просто: скупались акции предприятия у акционеров, не уверенных в успехе, и таким образом часть компании оставалась старым акционерам, а часть попадала в руки новых. Эти новые могли быть кто угодно, и, таким образом, вся компания потом могла попасть к ним.
То, что сообщил Федору Виталий Викентьевич, повергло его в уныние — нужно было делать выбор, и он решил играть на опережение:
— Виталий Викентьевич, мы должны собрать совет директоров, и, если вы не побоитесь, вы должны будете при всех назвать имена тех, кто хочет расколоть компанию.
Он смотрел на Виталия Викентьевича и понял, что тот испугался.
— Понимаете, мои сведения носят неофициальный характер. Это отчасти мои домыслы, а мы должны опираться на факты, — он замолчал.
— Хорошо. Спасибо вам большое. А деньги вы возьмите и оформим у нотариуса как договор займа.
Федору приятно было сделать эту услугу Виталию Викентьевичу, который, по его соображению, станет его человеком окончательно.
— Я посоветуюсь с женой, — сказал Виталий Викентьевич, и по его лицу Федор понял, что не так все просто, как ему показалось в первый момент.
— Тогда вы мне дадите ответ на следующей неделе.
Когда ушел Виталий Викентьевич, Федор погрузился в свои прежние настроения некой неопределенности, и это его опустило на землю. Он срочно позвонил Герману и попросил его проверить по известным ему каналам информацию Виталия Викентьевича, а сам тем временем решил побеседовать с каждым из совета директоров.
Эта работа заняла у него три дня. В эти дни напряженной работы много интересного узнал Федор от своих сотрудников. Оказалось, что каждому из них поступили предложения продать тот пакет, которым каждый из них владел, но самое интересное, что те из его сотрудников, которые хотели продать акции, ему очень разумно изложили свои соображения. Главным в этом во всем было нежелание остаться в дураках. Это означало, что, если отрасль хочет в этих условиях выжить, нужно все легализовать. И Федор с радостью обнаружил, что его мнение совпадает с мнением большинства, что три-четыре человека колеблющихся были люди осторожные и боялись потерять копейки сейчас, не очень задумываясь о будущем. Главное направление было выработано на общем собрании, где большинство проголосовало за новую политику в области перепрофилирования отрасли.
За внешне спокойной и ритмичной работой управляющих скрывалось много подводных камней, интриг, сплетен и домыслов. Главной новостью для большинства были отношения Федора и Виктории, о которых люди знали из непонятных источников. Обсуждалось все это полушепотом, а при непосвященных — намеками. Одни говорили, что Викторию бросил этот иностранец, потому что завел другую, вот она и прилетела, чтобы обуздать вовремя Федора и не упустить момент. Другие говорили, что брак Виктории был фиктивным, что это она в отместку Федору, который ее не любил, вышла замуж; а третьи и вовсе говорили, что не было никакого иностранца, что за границей Федор и Виктория вместе скрывались, потому что вместе нахапали и что скоро оба будут за решеткой. Никому не могло прийти в голову, а и не должно было приходить, что два человека страдают, мучаются, не надеются быть вместе и хотят этого и все сложности любви не для длинных языков и любопытных глаз.
14
Виктория первое время после возвращения почти никуда не выезжала и жила в своем загородном доме. Мысли ее постепенно выстраивались в правильную логическую цепочку, а после встречи с Федором она поняла, что он тот человек, о котором она подспудно постоянно думала все последнее время. Ее муж Питер не беспокоил ее, потому что считал, что она решила отдохнуть в России от непривычной жизни за границей. Он не был бесчувственным и равнодушным иностранцем, он был даже душевным человеком и понимал, что Виктории не удается вписаться в его жизнь. Он однажды завел с ней разговор на эту тему:
— Ты понимаешь, — сказал он, — мне кажется, что ты что-то от меня скрываешь.
Так он называл то, что ему казалось невозможным вывести ее на конкретный разговор. Виктория никогда не рассказывала Питеру о своей личной жизни и, естественно, ни словом никогда не упоминала Федора, о котором с нежностью вспоминала, когда оставалась одна. Много чего не могла она рассказать Питеру о себе и сейчас решала самую трудную проблему для себя: возобновление близких отношений с Федором навсегда закрыло ей дорогу назад к Питеру, и она мучилась этой своей изменой порядочному человеку с человеком любимым. Так она чувствовала не только потому, что с Федором она общалась на родном языке и мысли их передавались каким-то непонятно таинственным образом, но и потому, что в интимной близости между ними были такие сакральные вещи, о которых знали только они и ими очень дорожили. Именно вследствие этих мелких нюансов близость Федора с Викторией носила такой интенсивно-радостный и привлекательный для них характер. Ничего подобного не было у Виктории с Питером, который был ей всего лишь приятен. Не было остроты, забвения и отрешенности — близость с ним для Виктории была приземленно-спокойной. Все это в своей голове она сейчас прокручивала, как пленку, туда и обратно.
А для Федора наступил новый этап его мужской биографии. Он должен был выбрать между любовью к Виктории и спокойной нежностью к Нине, вызывавшей у него чувство жалости.
Нина в последнее время потеряла покой и чувствовала, что тот обман, на который она среагировала о предложении подать на развод, это именно обман. В последнее свидание, когда они виделись с Федором, он ей предложил другого адвоката для развода, и сердце ёкнуло у Нины, когда она это услышала. Она поняла по интонации, отстраненной и строгой, с какой Федор сделал ей это предложение, что это — “всё”. Откуда у нее это чувство возникло, чем оно было вызвано, — Федор ни словом не обмолвился об их отношениях, — но Нина точно знала — это “конец”. Ее женское чутье никогда ее не обманывало, и на этот раз ей показалось, что это их последнее свидание. Она всю оставшуюся дорогу упорно молчала, не в силах подавить негативные эмоции, на нее обрушившиеся, — Федор это заметил и не хотел разрядить ситуацию. У него не было сейчас сил на спасительную ложь, и он молчал, понимая что это расставание “Навсегда”. Как сложится судьба этой милой женщины? — его эгоизм молчал, не интересуясь этим, он весь был устремлен в будущее, где, возможно, решится его судьба.
15
Прошло какое-то время. Питер регулярно звонил Виктории, интересуясь, как она отдыхает. И чем чаще Питер задавал ей вопрос “Когда же ты вернешься?”, тем чаще он получал ответы “Не знаю”. И вот однажды он услышал: “Мы расстаемся с тобой навсегда”. При слове “навсегда” Питер, человек деловой и решительный, решил лететь к Виктории и выяснить все у нее лично. Он не мог поверить этому “навсегда”, считая это обычным женским кокетством. По дороге он заехал в ювелирный магазин. Стандартность его поведения была предопределена заранее. Он купил дорогой браслет из платины, украшенный бриллиантами, считая, что это лучше всего скрасит меланхолическое настроение его жены. Он не знал, что такое русская женщина, с ним Виктория вела себя как истинная европейская дама, стараясь разыгрывать все так, как это принято у них. Никто не мог знать, каких усилий стоил ей этот театр. Это она поняла у себя дома, когда в халате, непричесанная, могла бродить по комнатам и любоваться видом из окна в ожидании Федора, к приходу которого ей не нужно было гримироваться. Простота общения и жизни у себя вызывали у нее в душе неприязнь ко всему, что было связано с Питером, где за внешним лоском нередко скрывались фальшь и лицемерие. Виктория чувствовала, что Питеру неизвестно, что такое любовь в том смысле, какой в него вкладывала Виктория, когда мысли и чувства близкого, любимого человека понятны до конца.
И вот, когда Федор и Виктория, счастливые своей любовью друг к другу, сидят на диване перед открытым балконом, к дому подъезжает неизвестная машина. Звонит трубка. Виктория берет ее и слышит:
— Виктория, это я. Я иду к тебе.
Лицо Виктории искажается до неузнаваемости, все чувства — от растерянности до раздражения — отражаются на нем, и она, набрав в легкие воздуха, говорит:
— Я жду тебя.
— Это он, — она внимательно смотрит на Федора.
— Мне уйти? — спрашивает он, не зная, что делать. На лестнице слышны шаги.
— Нет, останься, — говорит Виктория, — это даже очень кстати.
Дверь открывается, и на пороге останавливается высокий, сухопарый мужчина, на благородном лице которого блуждает улыбка.
— Я так по тебе соскучился, — на отличном английском говорит он. Виктория молча идет к нему на встречу.
— Я тебя не ждала. У меня гости. Знакомься. Наш местный олигарх.
Она специально употребила это слово “олигарх”, которое единственное у Питера сейчас может вызвать чувство уважения. Эти хитрости ей были знакомы, она знала, как сразу поставить на место Питера, который выше всего на свете ценил свою аристократическую родословную, но Виктория знала, что в других он уважал и богатство. Питер подошел к Федору. Тот встал и пожал протянутую руку — он с интересом наблюдал за аристократом и ничего, кроме отлично сидящего на нем пиджака, не обнаружил для себя интересного.
Мужчины редко могут оценить друг друга. Соперничество и ощущение, что ты один такой неотразимый, заслоняло от Федора объективный взгляд на других. Он считал себя всегда лучше и был прав, потому что уверенность в себе порождает уважение.
Питер сразу увидел, что перед ним человек с чувством собственного достоинства, и это его немного порадовало, потому что его врожденный аристократизм в присутствии людей ниже его испытывает брезгливость, которую Питер с трудом может скрыть. А так выглядеть перед Викторией ему не хотелось и не пришлось — Федор вызывал у него уважение.
— Я так устал с дороги, что хочу отдохнуть. Ты мне позволишь вас покинуть, — сказал Питер, и Виктория поняла, что у нее будет время все обдумать.
— Да, конечно! — она встала и направилась к лестнице, чтобы проводить Питера.
— А это тебе, — Питер достал из кармана коробку с браслетом и вручил Виктории. Она открыла ее, и улыбка появилась у нее на лице. Она хороша была в роли жены богатого иностранца. Она хотела в этой роли понравиться Федору, который не сводил с нее глаз. Питер перехватил пристальный взгляд Федора и посмотрел на Викторию — она не смотрела на браслет, а смотрела на Федора.
— Прекрасен. — Она надела браслет на левую руку и, вытянув ее, любовалась им, вращая руку так, чтобы увидеть безделушку со всех сторон. Питер ждал. Виктория посмотрела на него и поцеловала в щеку.
Когда Федор и Виктория остались одни, они долго не могли сказать друг другу ни слова. Потом Виктория сказала:
— Вот и хорошо, что все так, — она смотрела на Федора, и так они сидели еще какое-то время, не говоря ничего. Непонятно было, что делать. Неожиданно хлопнула дверь, и в холл вошел Питер.
— Мне только что позвонил мой менеджер. Нужно срочно вылетать — серьезная авария. Необходимо мое присутствие. Ты поедешь? — спросил Питер, и по тому, как он дальше сказал: “Ты мне сообщи, когда приедешь”, — было ясно, что он говорит первое, что ему пришло в голову. Он быстро спустился вниз, и слышно было, как отъехала машина…
Через какое-то время на электронную почту Виктории поступило сообщение:
“Я все понял. Ты ко мне больше не вернешься. Мы расстаемся навсегда. Питер”.
Виктория прочитала это только на следующее утро, потому что Федор оставался с ней до утра. Когда они пили кофе, она принесла листок и протянула Федору.
— Это от него, — она замолчала. Федор пробежал глазами написанное.
— Питер — достойный человек, — сказал он и посмотрел на Викторию, которая улыбалась.
Утро было солнечное, ветер играл занавесками, радуясь тому, что может сейчас свою свободу продемонстрировать людям, сидевшим, обнявшись, на диване. Когда ветер касался лиц людей, чувствуя себя равным участником их жизни, два человека полной грудью вдыхали эти порывы, не думая ни о чем, кроме того, что будут вместе навсегда.