Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2006
1.
как тебя ни назови —
все равно ты будешь призрак,
наважденье, укоризна,
щекотание крови…
как тебя ни тереби,
все равно ты — сфинкс, прореха
в теле Азии, ты — эхо
медной ангела трубы…
ты — морок, манок, болото,
лихорадка пешехода
по музеям и мостам…
нищета, угарный выхлоп,
императорская прихоть,
черной речки свежий шрам…
2.
а время мне не только врет, но мстит
своей неустранимостью летящей…
Вот человек сошествует в Аид
(метро гудит, как сумрачная чаща),
вот Цербера приветливый оскал,
вот лестница без края и начала,
а вот и лодка, темноты провал
и земляное сверху одеяло…
(не верю нет скажи же ей скажи
пускай спешит сыграет мне на флейте
заворожит меня за рубежи
реки не пустит где Адмиралтей…)
3.
и снова город, поворот реки,
собор, час пик, трамвайные страданья…
Не пробуй ямб — здесь это не с руки,
поскольку тут им дышат даже зданья…
И в амфибрахий долгий не моги
вплести себя: все было. Остается
тащиться прочь. Хорея сапоги
тебя ведут в чухонские болотца.
Ты здесь был счастлив. (Значимое — был).
И этот город ею был подарен.
Теперь же — всё зола, всё — донный ил,
а твой роман предельно мемуарен…
4.
Разбухшее небо. Ну, где же вы, белые ночи?
Споткнулся трамвайчик, чуть звякнув на старом мосту.
Твой город барочный, барачный меня заморочил,
а может, пришпилил к летящему в небо кресту.
Каналы, канальчики, линии, статуи, тени,
фасады, фонтаны, решетки, музеи, вода…
Никто никому никогда не открыл, что ступени,
ведущие вверх, неизменно ведут в никуда.
Иакова лестница — наша с тобой колоннада.
Синеет мечеть. Слишком много гранита и лиц.
Трамвайчик бежит. Наша жизнь не меняет уклада
и прячется мелким петитом средь белых страниц.
5.
Когда плывут над головой, стихая,
созвучия — предвиденье стихов,
когда я вижу, как из-под сарая,
просевшего от старости, часов
не наблюдая (вот кто счастлив присно!),
растут и лопухи, и лебеда,
и одуванчик горький, неказистый
цветет упорно в вечность, бередя
полетом млечным облетевший тополь,
обкромсанный гигантом городским,
я умираю. Этот смертный опыт
предчувствован дыханием твоим…
6.
Выпейте с поэтом, а?..
Ночь какая белая…
Что гульба, что ворожба —
жизнь осиротелая…
Серый город… По воде
шлепает кораблик…
Я искал тебя везде…
Над рекою сабли
выпростал Дворцовый мост.
Парочки целуются…
Ночь. Безлюбие. Помост
эшафотный — улица…
7.
я в кроткое небо смотрел и терял облака…
как прежде, был город распят в полукружие арок…
как прежде, мосты поднимала тугая река
и белая ночь окуналась в мои мемуары…
…………………………………………………………
пиши свои письма, царапай зернистый гранит…
пусть четкие львы охраняют твои начертанья…
ты мог стать Орфеем и даже спускался в Аид,
но ты не обрел ни любви, ни живого дыханья…
…………………………………………………………
не ждет Эвридика… метро утром — только метро…
холодные лица… рутина… надежды… работа…
все — было… все прожито ночью… сегодня… давно…
не знаю… не помню… бесплотна! о! как ты бесплотна.
8.
Когда мы у вечности просим
холодного неба глоток
и время нас к небу уносит,
мы рифм и созвучий не носим
в себе, и в блокнот не заносим —
да нужен ли этот блокнот?
Ну как запихать в наши строчки
корявые времени шаг?
Березы, рябины, листочки,
туман по-за речкой молочный
и клен, от болезни желточный,
зовут оглянуться назад,
на лето, что мелкой монетой
рассыпалось — не соберешь.
И вечность диктует поэтам
себя, и поэты, как дети,
в бессмертие ищут билеты,
и путают правду и ложь…
9.
Неумолимо во дворе
стоит иссушенное лето.
Бульвар, как длинное тире,
вдруг захотелось опредметить.
Представить в ракурсе ином
дома, деревья, пешеходов…
Ты видишь: это мы идем,
под желтым зданием Синода…
Мы беззаботны, как в раю,
и улыбаемся беспечно,
и ангел липнет к острию
иглы с досадой человечьей…
И день баюкает себя
на кружеве фонтанной чашки,
и лето, горче миндаля,
стоит в ромашковой рубашке…