Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2006
Евгений Васильевич Миронов родился в 1939 году в Ленинграде. Окончил Северо-Западный заочный политехнический институт (1977). Кандидат технических наук. В литературном журнале печатается впервые. Живет в Санкт-Петербурге и городе Сосновый Бор.
Полной картины тогда не знал никто,
каждый из очевидцев и участников
знал лишь свой маленький
кусочек трагедии…
Г. У. Медведев. Чернобыльская тетрадь
Ежики в тумане. События, которые произошли 20 лет назад на Чернобыльской АЭС, все время находятся в центре моего внимания. Я четыре раза приезжал в район чернобыльской аварии в качестве командированного для участия в решении тех или иных вопросов, связанных с ликвидацией последствий аварии. Первый раз я оказался в Чернобыле в начале мая 1986 года. Группа, которой руководил, занималась вопросами, связанными с подготовкой дезактивации г. Припяти.
Вторая командировка состоялась в октябре–ноябре 1987 года. На Чернобыльской АЭС мы занимались дезактивацией помещений и оборудования для последующего ввода в эксплуатацию третьего энергоблока Чернобыльской АЭС.
Третья поездка произошла летом 1990 года в г. Славутич, где я занимался проблемой дезактивации прилежащей к городу территории от радиоактивных изотопов цезия, стронция и плутония.
С октября 1990 года и по 31 декабря 1991 года работал непосредственно в г. Припяти в одной из фирм начальником отдела технологического и радиационного контроля. Отдел занимался дозиметрическим мониторингом различных областей Украины. Работали вахтовым методом: 15 дней в Припяти, затем 15 дней отдыхали у себя дома.
С тех времен сохранились дневниковые записи. Некоторые документы. Кое-что прочитал дополнительно: в частности, официальные сообщения властей в связи с катастрофой на Чернобыльской АЭС, сообщения и зарисовки с места событий, а также множество воспоминаний “ликвидаторов”. В процессе командировок было большое количество встреч с различными людьми.
Следует отметить, что все советские газеты в своих сообщениях были крайне осторожны. Масштабы аварии занижались или просто замалчивались. Уровни радиации, которые приводились, вводили в заблуждение. После чтения публикаций создавалось впечатление, что в районе Чернобыльской АЭС идет какое-то непонятное, но героическое сражение, в котором советский народ под руководством коммунистической партии обязательно одержит победу.
Вот пример запредельной “открытости” того времени в освещении аварии на Чернобыльской АЭС. Капитан П. Зборовский и еще несколько человек блуждают в недрах развороченного четвертого блока в поисках задвижки, которую следует открыть, чтобы позднее откачать воду.
“С главным инженером АЭС Бронниковым через здание заводоуправления мы прошли к поврежденному реактору, затем провели специальную машину в здание. Соблюдали все меры предосторожности. Уровень радиации был различным, поэтому мы искали самый безопасный путь. Вместе со старшим лейтенантом Акимовым, сержантом Степыко, младшим сержантом Гончаровым установили откачивающие насосы. Находиться у техники было нецелесообразно, поэтому мы периодически проверяли ее работу. Задачу свою выполнили своевременно”. 17 мая, корр. газеты “Красная звезда” А. Поляков. “Пример подают коммунисты”.
В состоянии недоумения находились и высшие эшелоны власти.
Из книги А. Н. Яковлева “Сумерки”: “Я не был членом чернобыльской комиссии, но участвовал в заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК, обсуждавших эту трагедию. На заседании Политбюро часто звучали исключающие друг друга предложения. Все оправдывались, боялись сказать лишнее.
У меня остались в памяти острые впечатления общей растерянности, никто не знал, что делать. Люди, отвечающие за эту сферу — министр Славский, президент АН СССР Александров, — говорили что-то невнятное. Однажды на Политбюро между ними состоялся занятный разговор.
— Ты помнишь Ефим (Славский), сколько рентген мы с тобой схватили на Новой Земле? И вот ничего, живы.
— Помню, конечно. Но мы тогда по литру водки оприходовали.
Обоим в то время было за 80”.
Этот диалог можно было бы привести под рубрикой “физики шутят”. Однако юмор был уж очень черный. Новая Земля — испытательный полигон, на который приезжали большей частью специалисты, знающие, зачем они туда едут. В случае чернобыльской аварии на “атомный полигон” попали миллионы простых людей и в качестве подопытных кроликов.
В материалах пресс-конференций прослеживается четкая позиция официальных властей страны. Набор “отговорок” доступен для понимания простых людей:
1. Причина аварии устанавливается. Для этого задействованы лучшие специалисты.
2. Реактор находится в заглушенном состоянии и опасности не представляет.
3. Станция не только жива, но и работает.
4. Информация об аварии на ЧАЭС “ответственная, объективная, достоверная, взвешенная, а если выразить одним словом — честная”.
5. 50 % всей активности на 8 мая 1986 года составляет радиоактивный изотоп йод-131 с небольшим периодом полураспада (8,1 дня).
6. Уровни радиоактивного излучения за пределами Чернобыльской АЭС составляют 10–15 мР/ч и постоянно снижаются.
7. Люди из района, прилегающего к ЧАЭС эвакуированы временно.
8. В Киевском водохранилище установленные для воды нормы по радиоактивности не превышаются.
9. Пострадавших 204 человека, но они помещены в лучшие клиники.
10. Атомной энергии пока нет достойной альтернативы.
11. Наши АЭС не хуже других, однако качество и надежность АЭС не только у нас, но и во всем мире надо повышать.
12. При аварии в атмосферу попало определенное количество радиоактивных веществ. Это небольшая доля того, что накопилось в реакторе за время его работы. Незначительная часть мелких радиоактивных частиц вместе с воздушными потоками распространилась на большие расстояния, попала на территорию Польши, Румынии и ряда скандинавских стран.
13. Чернобыльская авария — наша беда. И негоже заниматься спекуляциями на эту тему.
14. Напомнили США о многочисленных авариях на их атомных АЭС, а также о том, что большую тревогу вызывает состояние атомных реакторов, которые используются для производства ядерного оружия.
15. Советская программа полной ликвидации ядерного оружия — единственный реальный путь избавления человечества от угрозы, нависшей над его существованием, над природой, над всей планетой.
Позиция руководителей МАГАТЭ, как говорили тогда, практически “просоветская”. Рискну высказать свою точку зрения по этому поводу.
Во-первых, Х. Бликс обязан был успокоить население Запада, так как за рубежом в связи с аварией на Чернобыльской АЭС началась массовая истерия. Из СССР в США стали возвращаться туристы. Встречали их там как героев, которые чудом спаслись от гибели.
Во-вторых, “домыслы”, распространявшиеся в западной прессе, наносили прямой ущерб экспорту продовольственных товаров Финляндии и других стран.
В-третьих, авария на Чернобыльской АЭС могла поставить под сомнение целесообразность использования атомной энергии в мирных целях. И тем самым ощутимо ударить по авторитету Международного агентства по атомной энергии.
В-четвертых, что касается радиационной обстановки непосредственно на Чернобыльской АЭС и в 30-километровой зоне, на это можно закрыть глаза как на внутреннее дело Советского Союза.
Масштабы аварии на Чернобыльской АЭС таковы, что должно быть страшно. А по тому, как они поданы на пресс-конференции, ощущение почти благостное.
Из 30-километровой зоны и даже за ее пределами нет почтовой и телефонной связи с внешним миром. Есть правительственная связь, но она, естественно, не для личных переговоров. В этой связи мне показался интересным рассказ лесника, с которым мне пришлось встретиться в Чернобыле. К сожалению, не помню его фамилии. Знаю только имя и отчество — Иван Николаевич. Лесник коротко и достаточно образно рассказал о реакции на местах сразу после аварии на Чернобыльской АЭС:
“Утром 26 мая звонит директор леспромхоза. Называет себя и молчит… Спустя некоторое время говорит: └Слушай, Иван Николаевич… Произошла беда…” И снова молчит… Молчу и я. А про себя думаю: └Неужели война”?! Спустя минуту директор наконец выдавливает из себя: └Произошла авария на Чернобыльской АЭС”. Ну, думаю, ничего особенного… Однако тревога директора передалась и мне. Спустя еще некоторое время директор более решительно говорит: └Срочно выводи всю технику из этого района. Только не говори причину”.
Приезжаю на участок. Вру местному начальству: └Приказано, мол, срочно вывести всю технику. Говорят, что будут какие-то военные учения”… Потом мне позвонили из милиции, сказали, что нужно свертывать все работы. Велели отключить все приемники. Телефонная связь была прервана раньше. Затем они приехали ко мне. Вырвали провода из приемника. Хотели его разрубить на части. Я не дал. Сказал, что сам уберу”.
После окончания командировки, уже в конце мая, в Ленинграде, я докладывал начальнику НИЧ (научно-исследовательской части) нашего института В. В. Морозову о результатах командировки. Он внимательно выслушал меня. Немного помолчал… И попросил никому не рассказывать о ситуации на Чернобыльской АЭС.
Завеса секретности мгновенно прошла сквозь всю страну сверху донизу. Напрашивался вывод: страна находится на военном положении, а гражданам Советского Союза выдается искаженный информационный паек. В получении правдивой информации нас уравняли с иностранцами, которым, как и советским людям, совершенно не обязательно говорить правду.
Чиновники от партии и правительства легко переиграли и М. Горбачева, и А. Яковлева. Они не мешали “идеологам перестройки” говорить о гласности и перестройке. Чиновники сделали все гораздо проще. Они принимали журналистов в 30-километровой зоне, но просили их больше писать о подвиге советских людей, а не о катастрофе на станции, писать без цифр, а затем спустя некоторое время и вовсе сократили количество публикаций на чернобыльскую тему, сославшись на то, что основные проблемы уже решены. Остались, так, детали…
При отсутствии сведений о характере и масштабе аварии на Чернобыльской АЭС население пользовалось в основном данными зарубежных средств информации и слухами. Все это порождало чувство тревоги и смятения. В условиях объявленных властями гласности и перестройки замалчивание масштабов аварии вызывало недоверие в искренности власти и возможным реформам в стране. Чернобыльская тема так и осталась закрытой. Победила демагогия на тему гласности и перестройки. Престиж власти М. Горбачева стал падать и по этой причине.
15 мая 1986 года по Советскому телевидению выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Он выразил соболезнование семьям погибших. Отметил участие американских медиков Р. Гейла и П. Тарасаки в лечении больных. Поблагодарил деловые круги тех стран, которые быстро откликнулись на просьбу о закупке некоторых видов техники, материалов, медикаментов. Должным образом оценил объективное отношение к событиям на Чернобыльской АЭС со стороны МАГАТЭ и его генерального директора Ханса Бликса.
Оценивая ситуацию на ЧАЭС, М. С. Горбачев сказал: “Вся эта сложная работа требовала предельной быстроты, организованности и четкости. Благодаря принятым эффективным мерам сегодня можно сказать — худшее позади. Наиболее серьезные последствия удалось предотвратить”.
Выстроив события, происшедшие на Чернобыльской АЭС после аварии в хронологической последовательности, и уже многое зная об этих событиях, я был очень удивлен, что практически за 20 дней (с 26 апреля по 14 мая) все первоочередные проблемы, связанные с катастрофой на Чернобыльской АЭС, были выявлены, а самые главные в основном решены до выступления М. Горбачева.
Настораживало другое.
Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев окончательно перевел проблему аварии на Чернобыльской АЭС из технической и социальной для нашей страны в политическую и международную. А у этих событий уже другая логика. В результате после 15 мая 1986 года СССР должен будет подтверждать делом и “низкие” уровни радиации в районе Чернобыльской АЭС, и то, что люди только временно эвакуированы из мест постоянного проживания, и что первый, второй и третий энергоблоки будут работать, а четвертый блок будет надежно “захоронен”. И многое, многое другое… Это во-первых. Во-вторых, своим выступлением М. Горбачев резко снизил масштаб аварии: мол, главное уже сделано, с остальным разберемся сами, в рабочем порядке.
15 мая были окончательно расставлены все точки над “и”. А дальше, как говорил известный политический деятель: “Цели ясны. Задачи определены. За работу, товарищи!” В результате держава в очередной раз была поставлена на дыбы. Народ, руководимый КПСС, в едином порыве откликнулся другим лозунгом: “Мы за ценой не постоим!”
Подвергнуть сомнению решение партии никто не решился. В результате остановиться, подумать и что-то подкорректировать времени уже не было.
Первые 20 дней оказались очень важными как для решения самых трудных вопросов, связанных с безопасностью реактора, так и для выработки дальнейшей стратегии, связанной с ликвидацией последствий аварии и запуском в эксплуатацию первого, второго и третьего энергоблоков Чернобыльской АЭС.
Эти первые 20 дней сразу после аварии были важны еще и потому, что очень хотелось верить, что авария — это результат только местного разгильдяйства и непрофессионализма. Или что эта катастрофа есть дикое стечение обстоятельств, и не более того. И что когда приедет комиссия, то уж наверняка все будет сделано и правильно, и профессионально. Быстро или медленно, но с минимальными жертвами. И потому было очень интересно выяснить, что же происходило в зоне Чернобыльской АЭС в течение первых 20 дней.
У каждого свой Чернобыль. Своя чернобыльская правда. У официальных властей она своя. Эта правда масштабней, но в ней больше политики. Она абстрактна. В нее отбирается только то, что работает на политику и воздействует на массы людей.
У людей, непосредственно участвовавших в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, своя чернобыльская правда. Она более эмоциональна и личностна. Обе эти правды редко совпадают. Вроде событие одно, а отображение разное. И акценты разные.
Наше блуждание в радиоактивном тумане продолжалось достаточно долго. Информацию о причинах аварии на Чернобыльской АЭС собирали буквально по крохам. И чем ближе люди подбирались к четвертому блоку, тем меньше оставалось тумана, несмотря на то, что официальная причина аварии еще не была озвучена. Однако полная ясность к “ежикам” пришла много позже. И не потому, что власти пошли навстречу. Скорее наоборот. Правду об аварии, произошедшей в Украине, рядом с Припятью, скрыть стало просто невозможно. Слишком много людей потребовалось для ликвидации последствий этой трагедии. Людей, которые в конце концов заговорили.
Туман рассеивается. В девять утра 26 апреля из московского аэропорта Быково вылетел спецрейсом самолет “ЯК-40”. На борту самолета находилась первая оперативная межведомственная группа специалистов в составе главного инженера ВПО Союзатомэнерго Б. Я. Прушинского, заместителя начальника того же объединения Е. И. Игнатенко, заместителя начальника института Гидропроект В. С. Конвиза (генпроектант станции), представителей НИКИЭТ (главного конструктора реактора РБМК) К. К. Полушкина и Ю. Н. Черкашова, представителя Института атомной энергии имени И. В. Курчатова Е. П. Рязанцева. Позднее прибудут старший помощник Генерального прокурора Ю. Н. Шадрин, министр энергетики и электрификации СССР А. И. Майорец, заведующий сектором атомной энергетики ЦК КПСС В. В. Марьин, заместитель министра энергетики А. Н. Семенов, первый заместитель министра среднего машиностроения А. Г. Мешков, начальник Союзатомэнергостроя М. С. Цвирко, заместитель начальника Союзэнергомонтажа В. А. Шевелкин, референт Б. Е. Щербины Л. П. Драч, заместитель министра здравоохранения СССР Е. И. Воробьев, представитель Минздрава СССР В. Д. Туровский и другие.
Естественно, основная тема разговоров — авария на Чернобыльской АЭС. И основная задача — в кратчайшие сроки восстановить разрушенный блок и включить его в энергосистему.
Задача по максимуму.
Правительственная комиссия, созданная распоряжением Совета Министров СССР, расположилась в Припяти, в здании горкома партии, в четырех километрах от Чернобыльской АЭС. Место выбрано крайне неудачно, но, прежде чем понять суть этой фразы, немного арифметики и физики на примере Ленинградской АЭС. Это может оказаться полезным и в дальнейшем.
Ленинградская АЭС находится в нескольких километрах от г. Сосновый Бор, а в самом городе на здании у центральной почты прикреплено табло, фиксирующее МЭД (мощность экспозиционной дозы) гамма-излучения. Как правило, на нем высвечиваются цифры в диапазоне 14 — 20 мкР/ч. Это обычная, нормальная радиационная обстановка в городе. Единица мощности дозы радиоактивного излучения в 1000 раз больше, чем микрорентген (мкР), называется миллирентген (мР), а единица в 1000 раз больше, чем миллирентген, не что иное, как рентген (Р).
“Уровень МЭД в г. Припять к 10 ч. 30 мин. 26 апреля находился в пределах 2 — 4 мР/ч. К исходу дня 26 апреля в г. Припять МЭД составляла 14 — 130 мР/ч, а к утру 27 апреля — 180—500 мР/ч, к вечеру — 400—1000 мР/ч, а в отдельных местах достигала 1400—1500 мР/ч, т. е. около 1,5 Р/ч”. Сборник материалов “Чернобыль. Пять трудных лет”.
Из сопоставления приведенных данных видно, что разместилась комиссия в самой что ни на есть радиоактивной луже! Но времени на размышление нет. Реактор работает, как действующий вулкан, выбрасывая из образовавшегося кратера радиоактивный пепел.
Первое, что предстояло сделать специалистам, — это осмотреть реактор своими глазами. Вертолет “МИ-6” поднимается в воздух. На борту находятся главный инженер ВПО Союзатомэнерго Б. Я. Прушинский, представитель главного конструктора реактора К. К. Полушкин и фотограф. Дозиметр был только у пилота. Бинокля не было. Респираторов нет. Легкий прогулочный вылет? Но взгляд у всех строго с неба на землю. Взгляд профессиональный, цепкий. И то, что они увидели там, внизу, потрясло. Такое можно себе представить только в страшном сне. Вывод напрашивался однозначный: доклад Брюханова о том, что реактор цел, ошибочен, если… не лжив.
Цена полета 10 бэр. 1 бэр условно равен 1 Р. Еще 15 бэр, и предельно допустимая доза за год при проведении аварийных работ будет выбрана. А это всего лишь такой же полет, но на высоте чуть ниже или по времени чуть дольше.
В Припяти началась самоэвакуация. Уезжали на автобусах и частных машинах. Некоторые семьями и с вещами покидали Припять навсегда еще 26 апреля днем, не дождавшись распоряжения местных властей. Они оказались умней и оперативней. Сохранили здоровье свое и своей семьи. Сохранили и вещи. Из 5,5 тысяч человек эксплуатационного персонала четыре тысячи вместе с семьями исчезли в первый же день в неизвестном направлении.
По данным воздушной радиационной разведки, значения МЭД у реактора на 14 часов 26 апреля 1986 года составляли более 700 Р/ч.
Специалисты, приехавшие вместе с министром энергетики и электрификации СССР Майорцем, приходят к выводу, что произошло самое невероятное: разрушен атомный реактор. Но признаться в этом официально почему-то не могут. Пытаются выработать “коллективное решение”. Но это невозможно, так как представители различных ведомств не хотят брать на себя ответственность. Слишком высока цена признания и ответственности. Ждут приезда Б. Е. Щербины. И снова подают воду для охлаждения реактора. Вскоре убеждаются, что вода в реактор не поступает. Нарушена система охлаждения реактора.
Уходит драгоценное время. Обстановка быстро ухудшается.
К девяти часам вечера прибывает председатель правительственной комиссии Б. Е. Щербина.
Через 14 часов после аварии из Москвы самолетом прибыла специализированная бригада в составе физиков, терапевтов-радиологов, врачей-гематологов.
Работник Чернобыльской АЭС Владимир Шашенок умер от ожогов и радиации в шесть утра, еще до приезда московских врачей. Заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко после капельницы почувствовал себя настолько хорошо, что сбежал из медсанчасти и снова пошел на блок. Второй раз его увезли уже в Киев в очень тяжелом состоянии. Там он и скончался в страшных муках. Общая доза, полученная им, составила 2500 рентген, более четырех летальных доз.
Старший инженер управления реактором Топтунов лежал весь буро-коричневый. У него были сильно отекший рот, губы. Распух язык. Стажеры Проскуряков и Кудрявцев держали руки прижатыми к груди, как будто все еще закрывались ими от излучения реактора. Руки так и остались в согнутом положении, их невозможно было разогнуть. Попытки их разогнуть причиняли страшную боль. Не лучше выглядели и другие. Когда боль слегка отступала, мучились только одним: почему произошел взрыв?
Бородатый доктор из Москвы Георгий Дмитриевич Селидовкин отобрал первую партию облученных из 28 человек для срочной отправки в Москву. Отбор больных проводился чисто визуально и достаточно надежно — по интенсивности ядерного загара. Было не до анализов. Почти все 28 умрут.
В район Припяти прибывают химические войска МО СССР во главе с генерал-полковником В. К. Пикаловым. Начинаются дозиметрические замеры и внешние осмотры состояния четвертого энергоблока.
В основном под напором представителей Минздрава СССР и гражданской обороны Щербина принимает единственно правильное решение об эвакуации жителей Припяти.
Рассказывает пожилая беженка из Припяти: “Ночью, накануне аварии, окна в квартире были открыты. Было очень тепло. Раздался взрыв, но мы не обратили на него внимания. Утром я пошла на базар. Но базар в этот день оказался очень бедным. Пришла всего одна машина из Белоруссии. Видимо, еще вечером. Люди гуляли по городу. Дети играли в песочнице. Однако дороги на дачи были перекрыты милицией.
Вечером двадцать шестого, когда уже легли спать, раздался стук в дверь. Пошла открывать. Спрашиваю: └Кто?” Отвечают: └Из поликлиники”. — └А мы, — говорю я, — никого не вызывали”. Когда открыла, дали таблетки с йодистым калием. Попросили их принять — на всякий случай…
Утром 27 апреля объявили, чтобы взяли продуктов на два дня и документы. После обеда автобусами нас повезли в сторону Киева. Автобусов было очень много. Паники не было. В оцеплении спокойно стояла милиция”.
В ночь с 26 по 27 апреля из Киева и других близлежащих городов прибыли 1100 автобусов и четыре специализированных железнодорожных состава. Эвакуация началась в 14 часов 27 апреля и была проведена за три часа. В отсутствии достоверной информации об аварии и обилии самых невероятных и тревожных слухов операция по эвакуации жителей была проведена блестяще. В Припяти в то время проживало не менее 50 тысяч человек.
Везли до Иванково, что в 60 километрах от Припяти. И там расселяли по деревням. Не все принимали беженцев охотно.
Многие люди, высадившиеся в Иванкове, пошли дальше пешком, в сторону Киева. Кто-то уехал на попутных машинах. Один знакомый вертолетчик рассказывал, что видел из кабины вертолета огромные толпы легко одетых людей, женщин с детьми, стариков, которые шли по дороге и обочинам. Машины застревали в этих толпах, словно в стадах перегоняемого скота.
Рабочая обстановка в Припяти с момента прибытия вертолетов существенно усложнилась. Оглушающий шум винтов мешал работе правительственной комиссии. Приходилось разговаривать очень громко, а иногда и просто орать. При взлете и посадке вертолетов вращающимися винтами с поверхности земли сдувало и перемешивало радиоактивную пыль. Все в горкоме партии кашляли, першило в горле. В воздухе возле горкома партии и в помещениях, расположенных рядом, да и во всем городе активность резко возрастала. Люди задыхались. Так долго не могло продолжаться.
29 апреля правительственная комиссия оставила “грязную” и шумную Припять и перебралась в чистый и тихий Чернобыль.
Проблемы выстраивались в длинную очередь.
Анализ обстановки, связанной с обеспечением ядерной безопасности реактора, так, как ее понимали члены комиссии на тот момент, требовал осуществления действий в жесткой последовательности.
1. Поврежденный реактор четвертого блока должен быть “заглушен”, а выброс радиоактивного пепла за пределы Чернобыльской АЭС прекращен. И потому в образовавшийся в результате взрыва кратер вулкана забрасывают песок, доломитовую глину, свинец и другие материалы.
2. Сам реактор продолжает разогреваться в результате распада огромного количества радиоактивных изотопов внутри корпуса и превращается, по выражению академика Е. П. Велихова, в “раскаленный кристалл”.
3. В результате осуществления работ по пп. 1 и 2 возникают и другие опасения:
а) “раскаленный кристалл” может прожечь все на своем пути и уйти вглубь на десятки метров. В этом случае не исключено серьезное загрязнение грунтовых вод. Следовательно, необходимо укрепить основание под четвертым энергоблоком, для чего потребуются бригады проходчиков и много железобетона;
б) под бетонной плитой находится резервуар, рассчитанный на хранение 2000 тонн воды. А если вода в этом резервуаре осталась? Контакт воды с раскаленными кусками топлива может привести к мощному взрыву с непредсказуемыми последствиями. Следовательно, из резервуара необходимо откачать по возможности всю воду.
Приведенный порядок действий по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС был выбран в условиях, когда реальное положение дел внутри реактора оставалось неясным, а решение нужно было принимать немедленно.
Предстояла огромная работа в аварийном режиме, когда надо все срочно и качественно. Практически без права на ошибку.
А Щербина торопил, под грохот вертолетов гонял всех как сидоровых коз.
Рассказ старшего лейтенанта: “На четвертый блок в кратер реактора с вертолетов сбрасывали песок, мраморную крошку, свинец и доломит. В операции участвовал 41 вертолет. └МИ-6” поднимали три тонны груза, └МИ-8” — одну тонну. Была настоящая карусель. Бросали. Садились. Поднимали груз. И снова бросали его в развороченный блок. Но бросали на пролете. 100% попадания в диаметр реактора были большой редкостью. Чтобы повысить процент попадания, решили использовать парашюты. Попадания в кратер реактора стали чаще, но не были достаточными, так как проводились на пролете и с высоты 200 метров.
Руководитель полетов приказал сбрасывать груз с высоты 100 метров. Попадания стали устраивать всех. Один летчик за несколько часов работы получил больше 12 рентген. Вышел из вертолета и набил физиономию руководителю полетов”.
Активность после сбрасывания мешков на высоте 110 метров достигала 1800 Р/ч.
Вертолет не защищен снизу свинцом. У “летунов” нет респираторов.
Каждый рабочий день у вертолетчиков заканчивается мощной рвотой…
Первые 27 экипажей и помогавшие им Антонщук, Дейграф, Токаренко вскоре вышли из строя, и их отправили в Киев на лечение. Дорого обошлись ребятам “прогулки” на вертолетах!
В последующие дни пилоты уже сами догадались класть под сиденье свинцовые листы и надевать респираторы. Бравады стало меньше. Вертолетчики, к сожалению, на своей шкуре начали понимать элементарные вещи, о которых им почему-то никто не сказал в самом начале.
На совещании в Чернобыле Г. А. Шашарин предложил остановить все остальные 14 блоков АЭС с реакторами РБМК. Щербина молча выслушал его, потом после совещания, когда выходили, сказал: “Ты, Геннадий, того, не поднимай шум. Понимаешь, что это значит — оставить страну без 14 миллионов киловатт установленной мощности?..”
Химический батальон первым вступил в бой. Но “бой” получился какой-то нестандартный. Иначе это событие и не назовешь. Утром в субботу 26 апреля военные оказались в районе Чернобыльской АЭС. Четвертый блок выглядел как-то странно. Не так, как первый, второй и третий блоки. В “угадайку” играть не стали. И всерьез ситуацию не восприняли. Подумали — простое физическое разрушение. Не более того. Смеялись, загорали, ловили рыбу. Кто-то случайно включил прибор. Показания “зашкаливали”. Не поверили. Реальные результаты казались нереальными. Скорее фантастическими! Включили другой прибор. Стрелка снова прыгнула вправо до предела. Снова фантастика! Но уже отрезвляющая… Все рванули от четвертого блока. В результате у каждого от 20 и более рентген. Полковник Грибенюк в госпитале. Получил больше 30 рентген. За него подполковник Босый Николай Федотович. У него тоже свои З0 рентген, но продолжает работать. Больше некому. За две недели работ 113 человек госпитализированы.
Конечно, можно говорить о низком профессионализме командиров. Или скорей всего об их халатности. О нелепой засекреченности аварии на Чернобыльской АЭС, особенно в первое время. О вековой вере в “русский авось”. Авось это нас не коснется…
Но очень обидно, что нас ничему не учат ни наша история, ни наш жизненный опыт, ни простое по жизни правило, что большинство инструкций написаны кровью. Кровью людей!
Дальше все встало на свои места. И армия сыграла свою героическую роль (в том числе и химический батальон) в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Правительственная комиссия уже перебралась в Чернобыль. Сюда и прибывают Рыжков и Лигачев. В результате их визита была организована оперативная группа под руководством Председателя Совета Министров СССР Н. И. Рыжкова. Создание оперативной группы во главе с Н. И. Рыжковым и подключение практически всех необходимых отраслей промышленности СССР позволили быстро и эффективно решать все вопросы, связанные с ликвидацией последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Вот мнение академика В. А. Легасова о работе комиссии: “Должен сказать, что ее заседания, ее решения носили очень спокойный, сдержанный характер с максимальным стремлением опереться на точку зрения специалистов, но всячески сопоставляя точки зрения различных специалистов. Для меня это был образец правильно организованной работы. Работа была организована как в хорошем научном коллективе — решения принимались в пользу пострадавших. Это касалось каждого случая”.
По всей площадке вокруг блока разбросаны реакторный графит и фрагменты топлива. Минэнерго выходит на одну из фирм в ФРГ. Закупает за один миллион золотых рублей три манипулятора для сбора кусков высокорадиоактивного топлива и графита. Отправляет в ФРГ группу для обучения и приемки изделий.
К сожалению, задействовать роботов так и не удалось. Умные механизмы работали только на ровненькой площадке, а в Чернобыле были сплошные завалы. Манипуляторы забросили на кровлю для сбора топлива и графита на крыше деаэраторной этажерки, но роботы запутались в шлангах, оставленных пожарными. И отказались работать.
Начинает вырабатываться свой “чернобыльский” демократический стиль проведения работ. Об этом вспоминают все, работающие в мае 1986 года в зоне аварии на Чернобыльской АЭС.
Академик Е. П. Велихов: “Все идет организованно, достаточно одного телефонного звонка — и решение принято. Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему. Нет ни одного человека, кто бы отказался от работы. Все действуют самоотверженно”.
Генерал-майор Н. Т. Антошкин также отмечал особый стиль работы в период ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Он называл его “безбумажным, оперативным, конкретным”.
Ощущала влияние этого стиля и наша группа. Звоню по телефону генерал-майору пожарной охраны о выделении нам машины с экипажем на завтра для проведения работ по дезактивации объекта в Припяти. Через пять минут звонят уже мне: “Машина будет завтра у стадиона в десять утра”. Чуть больше времени ушло, чтобы договориться о реактивах для проведения дезактивации. В штабе поймал генерал-полковника В. К. Пикалова. Он свел меня с генералом Жеребовым. Дальше по инстанции и с тем же положительным результатом: завтра все будет к десяти часам утра на стадионе. Вся операция по нашему комплектованию прошла без единой бумажки. Без проволочек. На полном доверии.
Академик Е. П. Велихов: “Реактор поврежден. Его сердце — раскаленная активная зона, она как бы └висит”. Реактор перекрыт сверху слоем песка, свинца, бора, глины, а это дополнительная нагрузка на конструкции. Внизу в специальном резервуаре может быть вода… Как поведет себя └раскаленный кристалл” реактора? Удастся ли его удержать, или он уйдет под землю?”
Предполагается, что “раскаленный кристалл” топлива может прожечь при своем падении вниз все на своем пути и достичь грунтовых вод. И потому уже 3 мая в Чернобыле высадился первый десант шахтеров. Их задача состоит в том, чтобы пробить штрек под фундамент четвертого блока, выбрать несколько тысяч кубических метров грунта и расчистить нишу для сооружения защитного фундамента, начиненную трубами, арматурой и термопарами для замера температуры.
Последовательность работ. Сначала надо вырыть огромный котлован, а уж из него с помощью метростроевского проходческого щита идти вперед под четвертый блок. Диаметр тоннеля — 180 см. Длина тоннеля — 136 м. По тоннелю надо проложить коммуникации и уложить рельсы под вагонетки. И все это в условиях мощного радиоактивного излучения.
Работали шахтеры круглосуточно в восемь смен. Единственный способ защиты шахтеров от радиоактивного излучения — это как можно быстрее зарыться под землю, где радиационная обстановка гораздо лучше, чем на поверхности.
Параллельно ведутся и другие работы.
Свидетельствует Г. А. Шашарин: “4 мая нашли задвижку, которую надо было открыть, чтобы слить воду из нижней части бассейна-барботера. Воды там было мало. В верхний бассейн заглянули через дырку резервной проходки. Там воды не было. Я достал два гидрокостюма и передал их военным. Открывать задвижки шли военные. Использовали также передвижные насосные станции и рукавные ходы. Новый председатель Правительственной комиссии Силаев уговаривал: тем, кто откроет, в случае смерти машина, дача, квартира, обеспечение семьи до конца дней… Участвовали: Игнатенко, Сааков, Бронников, Грищенко, капитан Зборовский, лейтенант Злобин, младшие сержанты Олейник и Навава…”
В статье “Пример подают коммунисты”, газета “Красная звезда” корреспондент А. Поляков называет такие фамилии: главный инженер Чернобыльской АЭС Бронников, капитан Зборовский, старший лейтенант Акимов, сержант Степыко, младший сержант Гончаров. Не исключено, что выход под реактор не был единственным.
В штаб Минэнерго звонят по телефону, многие советские граждане приходят сами и просят направить их на работы, связанные с ликвидацией последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Большинство не представляют, какая работа ждет их. Но возможность облучения почему-то их не беспокоит. Говорят: ведь из расчета 25 рентген… Иные прямо заявляют: хотим заработать. Узнали, что в зоне, примыкающей к аварийному блоку, платят пять окладов… Но большей частью помощь предлагают бескорыстно. Один демобилизованный солдат из Афганистана сказал: “Ну и что, что опасно. В Афганистане тоже была не прогулка. Хочу помочь стране”.
Свидетельствует Б. Я. Прушинский, главный инженер ВПО Союзатомэнерго: “4 мая я вылетел на вертолете к реактору вместе с академиком Велиховым. Внимательно осмотрев с воздуха разрушенный энергоблок, Велихов озабоченно сказал: └Трудно понять, как укротить реактор…”
Это было сказано после того, как ядерное жерло было уже засыпано пятью тысячами тонн различных материалов…”
Синоптики обещают в районе Чернобыльской АЭС ливневые дожди. Следовательно, возрастает опасность смыва графита и других радиоактивных загрязнений в реку Припять.
Председатель Правительственной комиссии, зампред Совмина Силаев выпускает приказ: “Срочно приступить к перемонтажу ливневой канализации г. Припять на водохранилище пруда-охладителя”. Ранее была в реку Припять. И сразу же еще приказ: “Всему штабу Правительственной комиссии выехать к аварийному блоку для организации срочных дел по закрытию активных кусков графита и топлива, выброшенных взрывом”.
Вот как это происходило.
Г. Медведев, “Чернобыльская тетрадь”: “Внутри ограды рядом с разрушенным блоком и вплотную к завалу солдаты и офицеры собирали топливо и графит руками. Ходили с ведрами и собирали. Ссыпали в контейнеры. Графит валялся и за изгородью, рядом с нашей машиной. Я открыл дверь, подсунул датчик радиометра почти вплотную к графитовому блоку — 2000 Р/ч. Закрыл дверь. Пахнет озоном, гарью, пылью и еще чем-то. Может быть, жареной человечиной?.. Солдаты, набрав полное ведро, как мне показалось, неспешно шли к металлическим ящикам-контейнерам и высыпали туда содержимое ведер”.
Был среди солдат и офицеров и начальник химических войск МО СССР генерал-полковник Пикалов. Что это: бред или кадры фильма ужасов?!
Позднее, когда академик Александров узнает, каким образом проводились работы по уборке графита и топлива, он возмутится: “На Чернобыле не жалеют людей! Это все падет на меня!”
Синоптики ошиблись. Дождей в районе Чернобыльской АЭС еще долго не будет.
Объявлена мобилизация резервистов, как в период военного времени. У таких мобилизованных, их почему-то называли “партизанами”, огромное желание при первом удобном случае возвратиться домой. В армии к этому времени существовало положение: кто набирает 25 рентген, может быть демобилизован. И потому на выполнение “особых заданий” всегда находились добровольцы. Лично разговаривал с лейтенантом медицинской службы, который показывал мне листок, в который ему ежедневно заносили полученные им рентгены. Листок затем должен быть вклеен в военный билет. Лейтенант с нетерпением ждал не по дням, а по полученным дозам дня мобилизации.
Рассказ еще одного “партизана”: “Попал в батальон по мобилизации резервистов. Молил не брать. Неожиданно заболела жена. Теща уже старая и сама требует ухода. Остался я один с восьмилетней дочкой. Отпрашивался на работе, чтобы ходить в военкомат и по другим начальникам. Просил подождать хотя бы до того момента, когда жена выйдет из больницы. Ничего не помогло. Пристроил дочь к знакомым…
Здесь первое время не спал совсем. Иногда забывался, но ненадолго”.
“Партизан” в течение 20 минут делал дыру в бетонной плите, используя отбойный молоток, чтобы потом другие добровольцы протянули туда шланг для откачки воды. Получил 45 рентген.
“Если раньше спал как-то тревожно и плохо, то после выполнения задания, стоит мне прислонить голову куда-нибудь, сразу отрубаюсь”, — как-то безучастно рассказывал он.
“Партизан” еще не понял: радоваться ему скорой демобилизации или нет. В данный момент он просто раздавлен. И радость возвращения домой почему-то не так отчетлива и приятна, как он себе представлял до выполнения задания.
Организован штаб Минэнерго СССР в Москве для оперативной и долговременной помощи Чернобылю.
В Чернобыль прибыли первые радиоуправляемые бульдозеры: японские “камацу” и наши “ДТ-250”. В обслуживании большая разница. Наш заводится вручную, а управляется дистанционно. Если мотор заглохнет в зоне работы, где высокая радиация, надо посылать человека как на подвиг, и только для того, чтобы завести бульдозер. Японский “камацу” заводится и управляется дистанционно.
Подписывая Г. У. Медведеву командировку в Чернобыль, замминистра А. Н. Семенов сказал: “Определись с радиационными полями. Когда мы были там, никто толком не знал, сколько светит, а сейчас скрывают, врут”.
Военные, чтобы уменьшить горение графита и доступ кислорода в активную зону, подключили азот к реципиентам и подали его под крест аппарата.
Г. Медведев, “Чернобыльская тетрадь”: Майорец напирает на академика Велихова:
“— Евгений Павлович! Надо кому-то брать организационное руководство в свои руки. Здесь десятки министерств, Минэнерго не в состоянии объединить всех…
— Но Чернобыльская АЭС — ваша станция, — парирует Велихов, — вы и должны это объединять. — Велихов бледен, в клетчатой рубахе, расстегнутой на волосатом животе. Утомленный вид, схватил уже около 50 рентген. — И вообще, Анатолий Иванович, нужно отдавать себе отчет в том, что произошло. Чернобыльский взрыв хуже Хиросимы. Сегодня, Анатолий Иванович, надо считать людей, жизни считать…”
Позднее я узнал, что фраза “считать жизни” приобрела в эти дни новый смысл. На вечерних и утренних заседаниях Правительственной комиссии, когда речь заходила о той или иной частной задаче: собрать топливо и реакторный графит возле блока, пробраться в зону высокой радиации и открыть или закрыть какую-либо задвижку, — председатель Правительственной комиссии говорил: “На это надо положить две или три жизни… А на это — одну жизнь”.
У людей, руководивших ликвидацией чернобыльской аварии, были, конечно, ошибки. Но им не откажешь в личном мужестве. Академика Е. П. Велихова поднимали на вертолете к реактору чуть ли не каждый день, а то и несколько раз в день. Раз сорок он зависал над кратером.
8 мая. Ищу в штабе Рябева. Нахожу. Л. Д. Рябев — заместитель министра, а чуть позднее министр среднего машиностроения СССР — мужчина высокий, худощавый, со слегка ироничным выражением на лице. Л. Д. Рябев “выкрал” у начальника химических войск МО СССР генерал-полковника В. К. Пикалова картограмму дозиметрической обстановки в районе Чернобыльской АЭС. Приводит значения мощностей доз радиоактивного излучения:
“В районе четвертого блока наибольшие значения — 1000 Р/ч. Еще цифры по четвертому блоку: разброс мощностей экспозиционных доз радиоактивного излучения от 30 до 300 Р/ч. Над первым, вторым и третьим энергоблоками мощности доз находятся в пределах 1-2 Р/ч”.
Осталось неясным, с какого расстояния были произведены замеры и какой прибор для этого использовался. Однако, несмотря на это, цифры звучали угрожающе. Становится ясно и понятно, почему к реактору ниоткуда было больше не подступиться.
Приносят большую фотографию развороченного четвертого блока. Снимок сделан с вертолета. На отдельных поверхностях блока отчетливо видны светящиеся точки, идентифицированные специалистами как куски высокорадиоактивного топлива.
Л. Д. Рябев: “Наша задача сейчас — удалить с различных поверхностей эти фрагменты топлива. Именно от них наибольший фон. Примем от вас самые невероятные решения!”
“Когда в ближайшее время? Как и чем?” — проносится у меня в голове. Когда я начинаю что-то блеять в отношении аварии на Дальнем Востоке, Лев Дмитриевич интеллигентно и достаточно иронично поучает: “Здесь совсем другие масштабы…”
Это был первый урок, который преподал мне заместитель министра.
8 мая. 8 часов 20 минут. Перебираемся в помещение, где должен проводить оперативное совещание представитель правительства СССР И. С. Силаев. На возвышении — длинный стол. За столом Силаев, позднее — первый Председатель Совета Министров России, слева от него — академик Велихов, справа — командующий Южной группой войск МО СССР генерал армии Герасимов.
Обсуждаются два вопроса. Первый — установка под реактором четвертого блока дополнительной бетонной плиты.
Для проведения бетонирования предварительно необходимо:
— пробить наружную бетонную стенку;
— протянуть в отверстие шланг и откачать из резервуара по возможности всю воду;
— охладить реактор азотом и разбавить радиолизный кислород.
Второй вопрос уже знаком: удаление фрагментов радиоактивного топлива.
8 часов 55 минут. Звонит Председатель Совета Министров СССР Н. И. Рыжков. Силаев объявляет перерыв.
В перерыве узнаю, что дважды в сутки звонит Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Н. И. Рыжков звонит чаще.
Возвращается Силаев. Слегка “накрученный”. Спустя короткое время говорит: “Николай Иванович недоволен ходом работ”. И далее процитировал слова Рыжкова: “Ходите вокруг да около, а ничего кардинального предложить не можете”.
Все поняли правильно. Это не только для Силаева, но и для всех сидящих в зале.
Неожиданно встает Лев Дмитриевич Рябев и объявляет: “Прибыли представители ВНИПИЭТ из Ленинграда, которые имеют опыт ликвидации последствий подобных аварий на флоте. Они могут помочь в этих вопросах”.
И показывает на меня. Присутствующие поворачиваются в мою сторону. Я оказался плохим артистом. Не встал и не раскланялся. У меня вдруг отяжелели ноги. И душа ушла в пятки. К ответственности, которую Лев Дмитриевич неожиданно повесил на меня, я оказался не готов. Мне нужно было время, а его не было. Неожиданно до меня доходят масштаб принимаемых решений и новая мера моей ответственности здесь и сейчас. И если это так, то все происходящее правильно. Л. Д. Рябев решал свои министерские проблемы, и его не интересовали мои личные переживания. Короткое выступление замминистра — это не что иное, как стремительная реакция чиновника на недовольство Рыжкова, его вышестоящего начальника. Сигнал был простой и понятный: Министерство среднего машиностроения подтягивает свои силы в Чернобыль.
Урок мне показался поучительным. Это был уже второй урок за сегодняшнее утро. На первом Лев Дмитриевич снисходительно указал мне на мою наивность в понимании проблемы аварии на Чернобыльской АЭС. А на втором уроке просто подставил меня, так, на всякий случай. Нужно было эффектное заявление.
Мне вдруг стало понятно: почему Аркадий Гайдар в 16 лет командовал полком, а неграмотный Чапаев — дивизией. Масштаб событий очень способствует взрослению.
В 9 часов 45 минут заседание было продолжено. Переходим к другим вопросам. Например, к таким, как строительство объекта “Укрытие” для четвертого блока. Или, например, что делать в сложившихся условиях с реактором? Или вопрос о дозиметрической службе. Или о создании могильников. И это далеко не весь перечень срочных проблем, которые также срочно надо было решать. И все это те вопросы, про которые на Руси издавна говорили: “Хрен редьки не слаще”.
Искать приемлемые решения не было времени. И потому только вперед!
В кратчайший срок всю аппаратуру для подачи охлажденного азота доставили самолетом из Москвы. Аппаратура новейшая. Спустя короткое время все монтируется в нужном месте, где стена третьего блока является одновременно и стеной четвертого аварийного блока. Эту работу делают капитан П. Никита и лейтенант О. Бильский с группой воинов.
Специальный корреспондент газеты “Красная звезда” В. Филатов в статье “У четвертого блока” от 24 мая 1986 года пишет: “Выходим во двор и оказываемся почти под самой трубой, к которой с одной стороны примыкает третий блок, а с другой — четвертый. Мы пересекаем двор и входим в помещение третьего блока. Я вижу людей, стоящих возле голубых аппаратов… Внизу в стене пробито отверстие, в отверстие просунута труба, толщиной с водосточную.
—- Да, именно по ней и гоним охлажденный азот, — поясняет капитан С. В. Полянский.
Эти ребята возле реактора держат сегодня главный фронт наступления на аварию. Охлаждение даже на один градус воспринимается здесь как крупная победа, даже на полградуса… А чем меньше градусов в реакторе, тем дальше отступает беда”.
Военными проводятся работы по обваловыванию берегов реки Припяти в районе электростанции с целью предотвращения радиоактивного загрязнения реки сточными дождевыми водами с близлежащей территории.
Г. Медведев приезжает в командировку на Чернобыльскую АЭС. Встречается с Брюхановым. Спрашивает его:
— Как оцениваешь нынешнюю ситуацию здесь?
— Нет хозяина… Кто в лес, кто по дрова.
— Мне говорили, что ты просил разрешения у Щербины на эвакуацию Припяти 26 апреля утром. Это так?
— Да… Но мне сказали, чтобы не поднимал панику… Это была самая тяжкая и страшная ночь для меня…
Опять глаза в глаза. Говорить было не о чем…
9 мая. На Чернобыльской АЭС готовились к проведению праздника — Дня Победы.
“Где-то 9 мая нам показалось, что четвертый блок перестал дышать, гореть, жить, он внешне был спокойным, и мы хотели в День Победы отпраздновать этот день. Но… было обнаружено небольшое, но ярко светящееся малиновое пятно внутри четвертого блока, что говорило о том, что имеет место еще высокая температура. Неясно было, горят ли это парашюты, на которых сбрасывался свинец и другие материалы. На мой взгляд, это скорей всего была раскаленная масса песка, глины и всего того, что было наброшено. Праздник был испорчен, и было принято решение: дополнительно ввести 80 тонн свинца в жерло реактора. После этого свечение прекратилось, и мы отпраздновали День Победы в более спокойной обстановке 10 мая”. “Мой долг рассказать об этом”. В. А. Легасов, газета “Правда” от 20 мая 1986 года.
К вечеру 9 мая примерно в 20 часов 30 минут прогорела часть графита в реакторе, под сброшенным грузом образовалась пустота, и вся махина из пяти тысяч тонн песка, глины и карбида бора и свинца рухнула вниз, выбросив из-под себя огромное количество ядерного пепла и радиоактивной пыли. Резко возросла активность на станции, в Припяти и в 30-километровой зоне. Рост активности ощущался даже в Иванкове и других местах. Не исключено, что именно эти 80 тонн свинца спровоцировали последующий выброс радиоактивности.
Были случаи и пробоя крыши сброшенными мешками.
В мае, по моим наблюдениям, мародерства не было. Правда, случалась разная дурь. В Припяти, например, из окон на улицу выбрасывали холодильники, телевизоры и другие вещи. В мае люди еще плохо понимали, что же произошло на Чернобыльской АЭС, и потому побаивались брать что-либо. Было что-то вроде мелкого криминала. Так, в начале мая в закрытую 30-километровую зону прорвался мужик на тракторе. Взял две бутылки самогона из своего дома. Возвращаясь из села, был задержан милицией.
Чернобыльская АЭС оказалась тем местом, где болезнь легко находила для себя будущего больного.
Г. Медведев, “Чернобыльская тетрадь”: “Владимир Правик голым лежит на наклонном ложе под железным каркасом с лампами, чтобы не было холодно. Вся поверхность тела обожжена, трудно разобрать, где огнем, где радиацией, все слилось. Чудовищные отеки что снаружи, что внутри. Распухли губы, полость рта, язык, пищевод. Раньше кололи морфий и другие наркотики, которые на время купировали болевой синдром. Правику и его товарищам сделали внутривенную пересадку костного мозга. Внутривенно влили экстракт печени многих эмбрионов для стимулирования кроветворения. Но смерть не отступала… У Володи полный набор переоблученного: и агронулоцитоз, и кишечный синдром, и эпиляция (выпадение волос), и стоматиты с тяжкими отеками и отслоениями слизистой рта.
Но Владимир Правик стоически переносил боль и муки. Этот славянский богатырь выжил бы и победил смерть, если бы только кожа не была убита на всю глубину. Ее у него не было ни кусочка. Радиацией были убиты и слюнные железы. Рот пересох, как земля в засуху. Правик уже не мог говорить, только смотрел. Мигал время от времени веками без ресниц, которые тоже выпали. И в глазах порою вспыхивало жгучее нежелание подчиниться смерти.
Началось умирание, исчезновение плоти на глазах. Он стал таять, сохнуть, исчезать. Это мумифицировались убитые радиацией остатки кожи и тела. Он с каждым часом, с каждым днем уменьшался, уменьшался, уменьшался… Постепенно превращаясь в почерневшую, легкую, как ребенок, высохшую мумию”.
Бывшие строители БАМа, офицеры А. Ротштейн, А. Хребет, В. Зиновьев и другие вместе с подчиненным им личным составом в кратчайший срок выполнили правительственное задание — провели железнодорожную ветку к особой зоне. И по этой ветке бесперебойно пошли товарные составы. БАМ длиной более трех тысяч километров и безымянная железнодорожная ветка до четвертого энергоблока по важности расценивались строителями на тот момент как равноценные.
Из Ленинграда в адрес Чернобыля поступают сварочные аппараты, электротехническое и противопожарное оборудование, спецодежда. Грузы с необходимым оборудованием идут из Бийска и Чимкента, Кишинева и Гомеля. Тысячи тонн стальных труб, десятки бурильных установок, сотни километров кабеля, тысячи грузовиков, около 800 автобусов и много другой техники нескончаемым потоком поступают к причалам Припяти, по железной дороге и автострадам. На границах 30-километровой зоны в селах Новые Соколы, Оран и Диброва создаются огромные склады.
Вся страна совершенно искренне стремится оказать посильную помощь в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Очень много добровольцев, желающих попасть в район аварии. И это несмотря на то, что все больше и больше просачиваются тревожные слухи о судьбах людей, подвергшихся радиоактивному облучению.
В правительство представлены несколько актов расследования. В том числе Минэнерго СССР, Правительственной комиссии и Минсредмаша. Все внешние организации сделали выводы против Минэнерго: виновата эксплуатация, а реактор здесь ни при чем. Минэнерго, наоборот, представило более взвешенные и сбалансированные выводы, указав и на вину эксплуатации, и на порочную конструкцию реактора. Щербина собрал все комиссии и потребовал согласованного заключения для представления в Политбюро ЦК КПСС.
Мысли вслух. А теперь позволю себе подвести некоторые итоги, связанные с событиями на Чернобыльской АЭС, не претендующие на полноту освещения ситуации и не являющиеся истиной в последней инстанции. Это сугубо мои личные выводы.
События, связанные с ликвидацией последствий аварии на Чернобыльской АЭС, вписываются в рамки двух вопросов: что делали и что получилось. Останется только сравнить результаты. А для этого снова вернемся к основным проблемам.
Исходное состояние после взрыва на Чернобыльской АЭС:
— Из жерла реактора постоянно истекает белый столб неизвестных продуктов горения высотой несколько сот метров, унося в атмосферу миллионы кюри радиоактивности. Предположительно это продукты горения графита.
— В развале четвертого энергоблока видно отдельными крупными пятнами мощное малиновое свечение.
— Нижние этажи подреакторного пространства залиты радиоактивной водой.
— В помещениях четыре блока, и за его пределами огромное количество разбросанного графита.
— Увозят в Москву первую партию переоблученных людей.
— Ни у кого нет ни одного дозиметра со шкалой показаний до 1000 Р/ч и более.
— Пропускают мимо ушей заявление представителя ГО о том, что уровень МЭД в районе четвертого блока везде превышает 250 Р/ч.
— И есть ложная предпосылка, что реактор цел, которая на чаше весов истины почему-то перевешивает все.
И надо срочно решать вопрос с реактором. Это первый важный вопрос.
Так что же все-таки с реактором?
В конце ноября 1986 года было завершено строительство объекта “Укрытие” над четвертым энергоблоком. Пока сооружалось “Укрытие”, вне и внутри четвертого блока велись интенсивные разведывательные и диагностические работы. Радиационную разведку помещений четвертого энергоблока выполняли в основном сотрудники ИАЭ им. Курчатова и Семипалатинского испытательного полигона с использованием различных приборов и оборудования. Ими установлено:
— основание реактора после взрыва опустилось примерно на четыре метра вниз от своего штатного положения, смяв опорные конструкции и трубы нижних водяных коммуникаций;
— само реакторное пространство оказалось практически пустым: в нем не обнаружено сколько-нибудь значительных фрагментов кладки реактора.
В связи с вышеперечисленным вопроса о том, заглушен реактор или нет, просто не может быть, так как нет самого реактора.
Второй важный вопрос: где находится топливо? В реакторе или оно разбросано в разные стороны? Чем определяется белый дым? И что за мощное малиновое свечение в развале четвертого энергоблока?
Задача подобной комиссии, как Чернобыльская, заключается в том, чтобы выявить причины аварии и принять правильные решения по ликвидации ее последствий.
И потому первый естественный вопрос: выяснила ли комиссия до конца, в каком состоянии находится реактор или нет? Нет, не выяснила… Но есть предположения. Белый столб — это продукты горения графита. А малиновое свечение — это раскаленный графит.
А если это вытекающее раскаленное топливо?!
Но в этом признаться еще страшнее. И потому снова предположения. И даже страшилки.
а) “Раскаленный кристалл” может прожечь все на своем пути и уйти вглубь на десятки метров. В этом случае не исключено загрязнение грунтовых вод. Следовательно, необходимо укрепить основание под четвертым энергоблоком. Для этого потребуются бригады проходчиков и много бетона.
б) Под бетонной плитой находится бассейн-барботёр, рассчитанный на хранение 2000 тонн воды. А если вода в этом резервуаре осталась? Тогда контакт воды с “раскаленным кристаллом” топлива может привести к мощному взрыву. Последствия таковы, что на 100 километров вокруг не останется ничего. И тогда нужно будет выселять жителей из Киевской и Черниговской областей.
Следовательно, из резервуара необходимо откачать по возможности всю воду.
Вопрос, в каком состоянии находится топливо, становится наиважнейшим! И снова тот же вопрос: “Выясняли, в каком состоянии находится топливо?”
К сожалению, нет… Не сразу, не в первую очередь…
Стали решать вопросы, связанные с последствиями: сооружением бетонной плиты под четвертым блоком и откачкой воды из бассейна-барботёра.
Позже “сталкеры” из ИАЭ им. Курчатова и Семипалатинского испытательного полигона сделали заключение относительно расположения масс топлива внутри четвертого энергоблока. По их оценкам, основная часть ядерного топлива находится:
— наверху, в разрушенном центральном зале реактора, и под сооруженной при строительстве объекта “Укрытие” каскадной стеной (топливо, выброшенное при взрыве);
— в бассейне, где до аварии хранилось отработавшее ядерное топливо;
— в шахте реактора (остатки активной зоны);
— в нижних помещениях реактора (туда оно попало в результате протечек расплавленных топливосодержащих масс). “Чернобыль. Пять трудных лет”. Сборник материалов о работах по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 — 1990 гг., с. 114.
Единого “раскаленного кристалла” не получается!
Ходили добровольцы и под реактор: смотрели, сколько воды в бассейне. Воды было немного — около 200 литров. Следовательно, и с этой стороны не было катастрофической опасности.
Естественно, что приходили добровольцы из-под реактора в плохом состоянии. Но приносимая ими информация была бесценной. Так же как и информация, полученная Фоминым от Анатолия Андреевича Ситникова утром 26 апреля.
Разброс топлива произошел сразу в процессе взрыва. Истечение радиоактивной лавы проходило несколько дольше по времени. И к моменту приезда комиссии топливо практически находилось в тех местах, где его и нашли впоследствии. Если бы определили состояние топлива в самом начале, отпала бы необходимость проведения проходческих работ шахтерами, установки бетонной защиты под реактором, а также не надо было бы решать проблему по открыванию задвижки и откачки воды из бассейна-барботёра. Если учесть, что проведение этих работ связано с огромной радиационной опасностью, можно было бы спасти много человеческих жизней. И упростить проведения дальнейших работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Еще одна из важнейших проблем — постоянный выброс аэрозольной радиоактивности за пределы Чернобыльской АЭС.
Нужно было укротить белый столб выбросов продуктов горения и погасить малиновое свечение.
Подходов решения этой проблемы я насчитал пять.
1. Использование воды.
Воду использовали многократно, но нужного результата не получили. Вода в реактор не поступала.
2. Использование жидкого бетона.
Информации мало. Есть приказы замминистра энергетики А. Н. Семенова о проведении подготовительных работ. Дальше этого, похоже, дело не пошло. Возможно, возникли какие-то непреодолимые трудности.
3. В первой декаде июня была сделана попытка накрыть реактор четвертого блока крышкой из алюминия. Крышку весом 9 тонн доставили на весу из Киева вертолетом. Заказ выполнил КБ Антонова по заявке Минсредмаша. Но это было уже запоздалое решение и скорее имело чисто прикладное строительное значение. Затея закончилась неудачно.
Вертолет поднял алюминиевый “колпак” на высоту 200 — 250 метров, сделал поступательное движение вперед по направлению к завалу. В какой-то момент неожиданно груз сбрасывается и падает на землю здесь же, на площадке. Попытки повторения эксперимента не было.
4. Охлаждение азотом. В связи с использованием этого метода возникает единственный вопрос: что охлаждала группа капитана Полянского, если уже 26 апреля реактора не было? Эффективность применения охлажденного азота вызывает сомнение еще и потому, что система разгерметизирована. И охлаждать ее азотом равносильно тому, что топить улицу денежными купюрами.
5. Использование мешков с различными материалами. Мешки с песком, глиной и реактивами сбрасывали в развал четвертого блока с вертолетов.
Недостатки метода:
а) вероятность попаданий небольшая, для того, чтобы увеличить процент попадания, пришлось снижать высоту до 100 метров и применять парашюты;
б) мощность экспозиционной дозы (МЭД) на высоте 100 метров составляла 500 Р/ч;
в) при сбрасывании каждого мешка с высоты 100–200 метров внутри развала поднималось облако радиоактивной пыли, которая разносилась по помещениям и выходила за пределы станции. В таких ситуациях рождаются поговорки. Для Чернобыльской АЭС это: бомбить — здоровью вредить;
г) есть случаи проломов крыши от сброшенного груза;
д) при попадании мешков в развал резко повышалось значение МЭД — до 1800 Р/ч;
е) идет массовое переоблучение вертолетчиков;
ж) из развала идет уже черный дым, горят парашюты и мешки;
з) сбрасываемые материалы чаще всего так и остаются в мешках и не рассыпаются по поверхности;
и) с 27 апреля по 2 мая сброшено в сторону реактора около пяти тысяч тонн различных материалов, и есть опасение, что при продолжении бомбардировки могут рухнуть строительные опоры;
к) совершено 1800 вертолетовылетов, обычно достаточно двух-трех вылетов, чтобы вертолетчик “сгорел”;
л) как было выяснено впоследствии, сброшенные с вертолетов материалы покрыли центральный зал (ЦЗ) слоем толщиной от 1 метра у северной стены до 15 метров у южной стены. В результате большой объем работы вертолетчики проделали вхолостую. А если учесть, что топливо было рассредоточено в разных местах, эффективность работы, к сожалению, оказалась низкой.
Довод “ЗА” только один: к реактору не подступиться, только с неба. А если проще: другого способа решения проблемы не нашли.
Работа, проведенная вертолетчиками генерала Антошкина, поистине героическая! Здесь все ясно. Неясно другое: нужно ли было решать поставленную задачу именно таким образом?
Позволю себе небольшое отступление. Вес графитовой кладки реактора РБМК-1000 составляет 2500 тонн. По расчету академика В. А. Легасова обычная скорость горения графита составляет приблизительно 1 т/ч. Следовательно, за 240 часов (10 дней) при нормальном горении графит должен выгореть весь. Приблизительно треть графита в результате взрыва выброшена в помещения и за пределы четвертого энергоблока. Время выгорания, таким образом, может сократиться до 6–7 дней, то есть к 3 мая графит должен прекратить гореть сам по себе.
Вертолетчики генерала Антошкина также к 3 мая прекратили бомбардировку реактора. Сравнения настораживают. И они не в пользу использования вертолетов по борьбе с огнем в процессе ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Другим источником малинового свечения может быть и выброс топливной композиции за пределы реактора.
При расхолаживании реактора в обычных условиях, когда реактор цел и заглушен, цепная реакция исключена, но в реакторе продолжается тепловыделение за счет радиоактивного распада накопившихся радионуклидов. В результате температура в реакторе повышается, и для охлаждения установки в нее подается холодная вода. Этот процесс продолжается достаточно долго.
В процессе аварии могли происходить следующие процессы. Цепная реакция деления в нашем случае, как было выяснено, исключена, так как нет источника нейтронов. И потому выброшенное за пределы реактора раскаленное топливо в открытой системе также будет остывать. Основной механизм охлаждения радиоактивного топлива — распад короткоживущих радиоактивных изотопов. Выделяющееся тепло будет затрачиваться на нагревание воздуха и на взаимодействие с поверхностью материала, на котором раскаленное топливо лежит. В этом случае не исключена проблема пожара.
Летом 1986 года разведчики, осмот-рев все, что связано с четвертым энергоблоком, доложили об отсутствии видимых проплавлений и разрушений поверхностей разогретым топливом на нижних этажах. И далее: “Часть топлива, расплавив бетон, сталь и другие материалы, образовала потоки лавы, проникшей в коридоры и помещения нижней части реактора”. Сборник материалов “Чернобыль. Пять трудных лет”.
В недрах четвертого блока оказались постепенно остывающее топливо и горящий графит в разбросанном состоянии, который к 3 мая уже сгорел. А короткоживущие радиоактивные изотопы, которые вносят в общую активность основной вклад, также распались. Складывалось ощущение, что все стабилизировалось бы и само по себе, в соответствии с законом радиоактивного распада, который ни ускорить, ни замедлить нельзя, сколько бы мешков с песком ни сбрасывали. Иногда такое бывает: мы знаем высшую математику, а арифметику забыли.
Поэтому, на мой взгляд, решением вопроса локализации очага выброса радиоактивной пыли из развала четвертого могла стать следующая простая операция. Развал четвертого блока можно было бы закрыть огромным полотном из негорючего материала. Это позволило бы значительно сократить выбросы продуктов горения за пределы станции. Для подстраховки этот материал должен быть двухслойным. Между слоями необходимо проложить гребенки из труб, по которым надо постоянно подавать охлаждающую воду или другой охладитель. Система охлаждения водой или другим охладителем должна быть зациклована.
Не сомневаюсь, что в более спокойной обстановке были бы найдены решения проблемы предотвращения аэрозольных выбросов за пределы развороченного четвертого блока.
Повторяю, что это только мое личное мнение (и не истина в последней инстанции), которое основывается на том, что не надо бороться с законами природы, в частности, с законом радиоактивного распада, а лучше использовать его в интересах дела. И потому, на мой взгляд, не надо было торопиться.
В сумме получалось все-таки грустно. Выходило так, что и оперативная группа, и Правительственная комиссия, возглавлявшие работы по ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, побежали впереди паровоза. Сначала выработали предварительную схему возможных последствий протекания аварии, затем на основании этой схемы выработали программу проведения аварийных работ. И увлеклись… А когда разобрались — продолжили работу по предварительно разработанному сценарию.
В результате был осуществлен такой вариант протекания аварии, который оказался и самым сложным в процессе ликвидации последствий аварии, и очень опасным для здоровья и жизни людей.
Инерция запущенной машины, на мой взгляд, была так велика, что остановить ее было смерти подобно для всех главных участников этих событий. И потому вперед, до конца! Не считаясь ни с чем…
Положение в районе Чернобыльской АЭС было очень тяжелым. Особенно сразу после аварии. Но ведь не война же! Зачем было так торопиться? И нужно ли было в мае 1986 года дезактивировать Припять? И срочно возводить “Саркофаг”? И делать множество других работ?..
30-километровая зона надежно огорожена колючей проволокой. Жители отселены. Так для чего необходима дезактивация Припяти?
Это необходимо только в том случае, если принято решение о продолжении работ на ЧАЭС! В виде работающих первого, второго и третьего блоков этой станции.
И почему так срочно надо было решать все эти проблемы?
Может, потому, что стране очень нужна электрическая энергия от Чернобыльской АЭС? Не исключено. Или: “А что подумают о нас за рубежом?” К сожалению, для нас в то время это было тоже важно. Или довлела над всеми естественная в чрезвычайных условиях фраза Председателя Совета Министров СССР Н. И. Рыжкова: “Ходите вокруг да около, а предложить ничего не можете”.
И снова вопрос: “А какую цену в деньгах и людях придется заплатить за полученное электричество?”
По разным данным, на все, что связано с аварией на Чернобыльской АЭС, затрачено более 25 миллиардов рублей. На такие деньги можно было бы построить несколько более совершенных АЭС или отремонтировать все атомные станции, находящиеся на тот момент в ремонте. А сколько людей при этом можно было бы сохранить? Или оставить здоровыми?
Рискну предположить и другой подход в проведении работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
— Да, нужно было сделать все, чтобы ликвидировать пожар на крыше четвертого блока!
— Да, нужно было убедиться, что потухший вулкан реактора больше не выбросит из себя новые потоки радиоактивной лавы!
— Да, нужно было выселить жителей за пределы 30-километровой зоны!
— И еще, видимо, нужно было что-то сделать в первую очередь!
Ну, а дальше-то зачем торопиться?
А что если провести наиважнейшие работы, в том числе и по консервации первого, второго и третьего блоков ЧАЭС, а затем все-таки остановиться? Остановиться и подумать: какую цену страна готова заплатить за электричество Чернобыльской АЭС? Сколько человеческих судеб — солдат и других людей — будет искалечено в этой неравной схватке человека и рванувшей наружу ядерной энергии?
А за время “сидения” поискать другие, более простые и безопасные решения. И по реактору. И по объекту “УКРЫТИЕ”. И по эффективным способам дезактивации. И вообще, привести в систему навалившиеся проблемы. Или, по крайней мере, минимизировать денежные и человеческие потери.
Проблему коренного улучшения радиационной обстановки в районе аварии (опять же на мой взгляд) легко могли решить два фактора: ДОЖДИ и ВРЕМЯ.
Что касается дождей, то лучше, чтобы они шли хотя бы время от времени. Это позволило бы перевести аэрозольную (“объемную”) радиоактивность в точечную, вернее, в поверхностную и хорошо изученную. Дозиметрическая картограмма любого участка из виртуальной превратилась бы в реальную.
Но тогда, вероятно, не надо было разгонять облака над Киевом впреддверии первомайской демонстрации. Скорее, наоборот, создавать условия для выпадения дождей, чтобы сконцентрировать, по возможности всю радиоактивность на меньшей площади, а не размазывать ее по стране с заходом в Швецию и Финляндию.
Что касается времени, то через год-полтора уровни радиоактивного загрязнения везде, в том числе и в районе Чернобыльской АЭС, и в Припяти, по закону радиоактивного распада были бы снижены до приемлемых значений сами по себе, без вмешательства человека, что серьезно улучшило бы радиационную обстановку на ЧАЭС и вокруг нее.
Но было принято другое решение. Электричество в первую очередь! И вся мощь страны под названием СССР была направлена на решение этой труднейшей задачи. Машина заработала. И ее уже невозможно было остановить.
Все было организовано достаточно хорошо. Более того. На Чернобыль работала вся страна. И потому самое необходимое и даже больше в кратчайшие сроки и в неограниченном количестве было доставлено в район аварии. Вначале катастрофически не хватало респираторов, дозиметров, одежды — через некоторое время все это было в избытке. Быстро были решены и проблемы, связанные с новейшим оборудованием, приборами и т. д. Под чернобыльскую аварию можно было заказать все что угодно!
Был и всеобщий энтузиазм. Нужны были только результаты.
Как показали события на Чернобыльской АЭС, практически никто серьезно не занимался вопросами ликвидации последствий аварий на объектах ядерной энергетики. Хотя звоночки уже были. И Тоцкий полигон. И Семипалатинский полигон. И Урал. И Дальний Восток.
Во времена великих свершений и поворотов рек вспять было как-то не принято расписываться в собственном бессилии. Была уверенность, что мы, советские люди, все можем! А потому и подвиги, и героизм, и бесстрашие! И бесшабашность. И все это без меры и здоровой осторожности!
В проведении работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС ощущалась какая-то лихая торопливость. Хотелось сделать все, и как можно быстрее. Быстрей избавиться от беды. Забыть аварию как дурной сон!
В поисках ответа на этот “феномен” я натолкнулся на одно высказывание академика В. А. Легасова. Касалось оно событий 9–10 мая 1986 года. “Свечение” внутри четвертого блока окончательно погашено. И комиссия устраивает небольшой праздник по случаю Дня Победы. “Трагизм был основным фоном, на котором все происходило. Но некоторую приподнятость создавало то, как работали люди, как быстро откликались на наши просьбы, как быстро просчитывались различные инженерные варианты, мы уже там, на месте (видимо, в Москве. — выделено мною), стали просчитывать первые варианты сооружения купола над разрушенным блоком…” “Мой долг рассказать об этом”. В. А. Легасов, газета “Правда” от 20 мая 1986 года.
Энтузиазм был так велик, а возможности людей и мощь страны казались такими неисчерпаемыми, что нетрудно было потерять и бдительность. Однако у медали была и другая сторона. Под этот каток всеобщего энтузиазма попали огромные массы людей. Обстоятельства начинают складываться так, что люди в условиях “крутых” событий как личности перестают существовать. Они никого не интересуют. И потому солдаты убирают куски радиоактивного топлива руками. Десятки тысяч людей в условиях тяжелой радиационной обстановки возводят объект “Укрытие”. И для всех только одна цель, которой подчинено все: Чернобыльская АЭС должна давать электрическую энергию!
Каждое министерство решает свои проблемы. Хочет быть заметным. И рапортовать о новых победах над уже немирным атомом.
Причины, по которым ЛПА пошла по самому трудному и опасному сценарию, по моему мнению, были следующими:
Ошибочно было, на мой взгляд, за основу брать запуск первого, второго и третьего энергоблоков Чернобыльской АЭС как можно быстрее и во что бы то ни стало. Разговоры о том, чтобы все остановить, пресекались на корню.
— Торопливость в принятии решений и их выполнении.
Работы по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС проходили в режиме работы пожарной команды. Проблемы навалились все сразу и решались тоже все сразу: подавали воду для охлаждения несуществующего реактора, вызывали шахтеров, вызывали вертолетчиков, тушили пожары, расхолаживали первый, второй и третий энергоблоки, откачивали радиоактивную воду из подреакторных помещений и выясняли ситуацию внутри четвертого блока. И еще много чего делали. Но…
Не до конца проанализировали ситуацию и недооценили масштабы работ. А когда разобрались…
Чиновники из Минсредмаша, Минэнерго и от МО СССР очень боялись своего начальства, боялись за свою карьеру, за теплое местечко и потому были вынуждены имитировать активность и деловитость. Они от усердия даже подвергали себя опасности, но, принимая неточные решения, чаще подставляли огромные массы людей.
И почему-то было нельзя остановиться. И подумать: туда ли бежим? Главное — не стоять на месте. Помните: “Ходите вокруг да около, а ничего решить не можете”. И потому надо все время бежать.
Министерство энергетики и Министерство среднего машиностроения выступали как конкуренты. И одновременно никто из них не хотел брать ответственность за выполнение работ на себя.
Заврались. Врали и своей стране, и за рубеж о том, что авария локальная, что реактор заглушен и опасности не представляет, и что уровни загрязнения низкие, и что первый–третий энергоблоки будут запущены в эксплуатацию, и что жители вернутся в свои родные дома и т. д., и т. п.
В результате загнали себя в угол.
Решение о проведении работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС было политическим, его претворение в жизнь — героическим и хорошо организованным, а его планирование — недостаточно профессиональным и определялось только одной целью: запустить в эксплуатацию первый, второй и третий энергоблоки ЧАЭС во что бы то ни стало!
Люди были задействованы в качестве роботов. Их грамотно организовали, и они честно выполнили предписанную программу, проявляя при этом чудеса мужества и изобретательности!
Но события на Чернобыльской АЭС стремительно продолжались. И на этом этапе очень важно было определиться, каким путем они будут развиваться дальше.
Мне кажется, что события по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС развивались уже известным в России способом. Попробую прояснить свою мысль, и потому сначала небольшая притча-правда о том, как воевали во время Великой Отечественной войны в 1941 году.
Из книги А. Н. Яковлева “Сумерки”: “Однажды приехал на передовую заместитель начальника оперативного отдела бригады с заданием организовать взятие одной деревушки. Сказал, что это нужно для выравнивания линии фронта. Выравнивание было очень модным военным термином. Выравнивая линию фронтов, мы оказались под Питером, Москвой, Сталинградом и на Кавказе.
Наша деревушка стояла на пригорке. На подходе к ней — минные поля. Послали в бой роту, почти вся погибла. Штабист был пьян и груб. Махал пистолетом. Вторую роту погубил. Потом сказал, что утром будет наступление батальоном, а сам ушел в землянку спать.
Пили, горевали. Не знали, что делать дальше. Надо же так случиться, что в это время подошло передовое подразделение солдат из дивизии, которая направлялась на замену соседней части. Командовал группой подполковник из кадровых офицеров. Заходит в землянку. Разговорились. Батальонный рассказал об обстановке.
— Чертовщина какая-то, дайте я попробую, — предложил подполковник.
Решили взять деревню ночью, пока штабист трезвеет. Командир группы, хотя это было нарушением всех порядков и уставов, взял с собой несколько человек, попросил саперов, хотя это было без нужды: погибшие солдаты на этом клочке уже расчистили землю от мин. Заняли деревню почти без выстрелов. Только один раненый. Никто не знал, что делать с этой деревней дальше”.
Нужны некоторые уточнения понятий, чтобы окунуться в Чернобыль после 26 апреля 1986 года. Выравнивание линии фронта — это в 1941 году, запуск первого, второго и третьего энергоблоков во что бы то ни стало в результате ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС — это в 1986 году. В 1941 году — пьяный майор, которому не жалко солдатских жизней, в 1986 году — трезвые чиновники от власти, науки и армии, каждый в отдельности и умный, и порядочный, но со своими понятиями об уровне профессионализма, карьере и долге. Результат получился один и тот же: превратили техногенную аварию на Чернобыльской АЭС (тяжелую аварию, но все-таки техногенную) в настоящую войну: с эвакуацией населения и сельскохозяйственных животных, мобилизацией резервистов, с оставлением Припяти, битвой за “Саркофаг”, массовым героизмом людей и огромными потерями в “живой силе и технике”. И брали “деревеньки” уже не ротами, не батальонами и полками, а целыми дивизиями.
Особенно наглядно это видно на примере битвы за “Саркофаг”.