Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2006
я сделал всё, на что хватило силы…
Судьба Юрия Михайловича Берсенева была драматичной. Поначалу все складывалось удачно. Он родился в Одессе в 1934 году. В 1951 году окончил с отличием Суворовское военно-музыкальное училище по классу гобоя. Затем — учеба в Высшем театральном училище им. Б. В. Щукина при Государственном Академическом театре имени Евгения Вахтангова. Училище он заканчивает с красным дипломом, Георгий Товстоногов, прослушав молодого актера, намеревается взять его в свою труппу. И тут артиста постигает трагедия: у него пропадает голос. Впереди — годы лечения. Юрий Берсенев находит свое призвание в режиссуре, причем его увлекает любительский, народный театр — в течение двадцати лет он работает в народном театре драмы “Волхов”, подняв народный театр до уровня профессионального. Его деятельность как режиссера отмечена десятками почетных грамот и дипломов, золотой медалью министерства культуры СССР, званием лауреата республиканских и всесоюзных фестивалей. Эта работа приносила ему чувство подлинного творческого удовлетворения. Но наступили 90-е с их жестокими рыночными, а точнее говоря, “волчьими” законами. Культура — если она не приносила денег — оказалась никому не нужна. Рухнули народные театры. Теперь заслуженный работник культуры РСФСР Юрий Берсенев был обречен жить унизительной жизнью нищего российского пенсионера. Именно в эти годы главным смыслом его жизни стала поэзия. В своих стихах он говорит от имени того поколения, которое оказалось униженным и обездоленным, которое не сумело или не захотело вписаться в рыночную стихию с ее алчностью, беспринципностью, бесчеловечностью. Его стихи — а многие из них он задумывал и писал как “листовки” — пронизаны болью и горечью, порой они вырываются из сердца как крик отчаяния, и тут уж не до изысканности, не до утонченности формы. Это не просто стихи — это живое свидетельство нашего “смутного времени”. Когда-нибудь историки будут изучать наше время не только по правительственным отчетам, но и по такого рода человеческим документам. В одном из последних своих стихотворений “Наплывы” Ю. Берсенев с горечью пишет о своих несбывшихся замыслах и надеждах:
В каком-то томном упоенье
Кричу, покуда не проснулся:
“О, где вы, все мои творенья,
К которым я не прикоснулся?!”
Паря восторженно над миром,
Дыша свободой неземною,
Я вижу хроники Шекспира,
Недопоставленные мною…
……………………………….
Меня страшат наплывы эти…
Я озираюсь ежечасно
На этой рыночной планете,
Где быть талантливым опасно…
На плоти попранной России
Резвится новая эпоха,
А я безвыходно бессилен
И уповаю лишь на Бога…
Но сердце поэта оставалось открытым и для лирики, для любви. Лирические строки он посвящает своей жене, матери, своим друзьям по Щукинскому училищу, многие из которых нынче стали звездами театра и кино.
При жизни Юрию Берсеневу не довелось увидеть свои стихи изданными отдельной книгой. Стараниями его вдовы, Аллы Берсеневой, при финансовой поддержке информационно-издательского агентства “Лик”, сборник его избранных стихов (“Напоминание”) увидел свет уже после смерти автора.
Разлука
Не подводи черту. Не надо.
Как Сольвейг — жди.
Как Сольвейг — верь.
Не запирай на цепи дверь.
Не возводи в душе преграду.
Не отзовись на зов покоя —
Он караулит нас окрест.
Неси безропотно свой крест…
Я знал, мой друг, и не такое!
Есть упоенье и в разлуке,
Надеждой трепетной живи!
Чем горше привкус у любви,
Тем сладостнее наши муки…
Как рад я твоему немногословью,
Когда, разлуку долгую кляня,
В скупых словах с сокрытою
любовью
Ты говоришь,
что плохо без меня.
Мне во сто крат милей
однообразье
Созвучий слов, бесценных
и простых,
Чем выспренная вычурность
во фразе
В потоке клятв ненужных
и пустых.
Позволь и мне без пышностей
искусных,
Аккорды звонкой рифмы не губя,
Сказать тебе в словах
простых и грустных:
И мне, родная, плохо без тебя…
Немногословен мой сонет.
Где много слов, там правды нет…
К 100-летию со дня рождения
Уйдя в заоблачные дали,
В края Господнего предела,
Ни разу так и не надела
Свои военные медали…
И в этой жизни очень краткой,
В ее бессмысленном теченье
Осталось горестной загадкой
Твое земное назначенье…
Скажи, к чему на свете скромность?
И что дала тебе сердечность?
Какую тайную огромность
Ты унесла с собою в вечность?
Быть может, в крошеве бедлама
В тебе погибла поэтесса,
Моя родная, как Одесса,
Моя трагическая мама…
Отчего судьбина злая
Мне жестоко присудила
Жить, не ведая, не зная,
Где отцовская могила…
Разве меньше будет больно,
Если я смогу гордиться,
Что отец мой добровольно
За Одессу дрался с “фрицем”?
Рассказали взрослым дети,
Что морозным утром ранним
Ты на Сталинском проспекте
Был повешен на каштане…
А по горестным рассказам
Уцелевшей чудом Цили —
Ваш отряд угарным газом
В катакомбах удушили…
Мне неведом край этапа,
За которым восхожденье…
Знаю, ты не дрогнул, папа,
В леденящее мгновенье…
Знаю, в миг последний самый
Вспоминал, как спозаранку
Ты катал меня и маму
На моих веселых санках…
Как вдвоем с тобою пляшем
Добрым людям на потребу,
Как меня на желтом пляже
Ты подбрасываешь к небу…
ностальгия
Как много палящего света!
Как зелени много вокруг!
Как будто не Балтика это,
А Черное море и Буг…
Как будто, на солнце сверкая,
В небесной блестя синеве,
Одесса моя дорогая
Напомнила мне о себе…
И стала желанней и ближе…
И будто я снова живу…
Неужли тебя не увижу
Уже никогда наяву?
Мне часто Аркадия снится
И манит в родные края…
Святая моя “заграница”,
Одесса — Эллада моя…
Но как ни грусти об “Элладе”
И как ни гадай и не ладь,
А мне уж вовек не погладить
Твою бирюзовую гладь…
Строфы замерли поротно… —
Дети старого поэта…
О, читатель благородный,
Знаю, ты оценишь это…
Мне не сладок мед мгновений,
Если в сердце, словно пулю,
Кто-то вгонит слово — гений…
Устою? Переживу ли?
По моей ли это части —
Гласным стать по полной мере?
Уцелею ли от счастья?
Сомневаюсь. Не уверен.
Годы — нежные убийцы…
Я для радости не вызрел…
У поэта, как у птицы:
Лишь взлетел — и тут же выстрел…
Мне нынче солнышко не светит…
И я по-прежнему готов
Жалеть, что нет на этом свете
Деноминации годов…
И пусть в России — злобный скрежет,
Всевластны пуля и стилет,
Никто секвестром не урежет
Мою наличность горьких лет…
Влачу свой воз, как сивый мерин…
О, как устал не унывать…
Я лишь в одном всегда уверен,
Что годы будут прибывать…
Я знаю, Бог окажет милость —
Накажет подлое ворье
За преждевременную хилость
И увядание мое…
За наше с вами околенье…
За несгибаемую рать,
За брошенное поколенье,
Оставленное вымирать…
За то, что стали лишним сором,
За то, что век наш нынче мал…
Да ляжет это всё позором
На тех, кто нас переломал…
Бал давали с блеском
Самый образцовый
Во дворце одесском
Графа Воронцова.
Вы сказали чинно
В придворцовой роще:
“Вам нужна дивчина
Несколько попроще”.
Вы не замечали
Глаз моих влюбленных,
Не для Вас звучали
Лиры на погонах…
Бурные кадрили,
Трепетные вальсы…
Не для Вас светили
Красные лампасы…
Гордо попрощались
В тихом переулке
И навек умчались
В огненной мазурке…
Пробелели зимы…
Прожелтели лета…
Ангел мой любимый,
Вы ли, Вы ли это?
Натали — Наталия,
Цветик мой коханый,
Стала Ваша талия,
Как у тети Ханы…
Где же ты наяды
Стройная фигурка?
Бальные наряды,
Быстрая мазурка…
Выцветшие очи
Слезы льют невольно,
Говорите — очень
Мужем недовольны…
Говорите басом
О мазурке милой
И о той террасе,
Где так дивно было…
Было и пропало…
Не вернется это…
По программе бала
Время менуэта…
Я приболел… И снова — на диете…
Приблизилась последняя строка…
Мои стихи — мои больные дети,
Прощайте… И простите старика…
За то, что вместо тог — простая роба,
Что так порою рйзки и грубы,
За то, что вы как отзвук агитпропа —
Эпохи вырождения рабы…
За то, что предпочел вас нудной прозе
И теплым лениздатовским томам…
За то, что вы дрожали на морозе,
Когда я вас приклеивал к домам…
За то, что предприимчивый прохожий,
Спеша к своим ларькам и гаражам,
Сдирал вас, как мою живую кожу,
И, смяв, бросал под ноги горожан…
Прощайте! Что-то к горлу подкатило…
Видать, опять предательский комок…
Я сделал всё, на что хватило силы…
Я помогал России так, как мог…
Живем, как на чужбине,
Одни за все в ответе,
Покорные судьбине,
Наивные, как дети…
Им — прииски и банки,
А нам — “почет” и “слава”
И к празднику — по банке
Просроченного “сплава”…
Бредем по белу свету,
Седое поголовье,
Ни будущего нету,
Ни денег, ни здоровья…
Нам горькое наследство
От Родины досталось:
Расстрелянное детство,
Растоптанная старость…
Вот, наконец, и остановка,
Как будто тяжкой ноши сброс,
И долгожданная Сосновка
Мне машет ветками берез.
Мое Михайловское это…
Мираж утраченной глуши…
Здесь всё, что надо для поэта
И для спасения души.
И ропоток в валежном хрусте,
И светлобликая купель,
И боль рахманиновской грусти,
И Бунин чистый, как капель…
И зачарованные липы,
И сосен звон, невесть по ком,
И мха серебряные всхлипы
Под мокроступным сапогом…
Так почему же строки эти
С трудом идут из-под пера?
Как много горечи на свете,
Где всё для правды и добра…
Прощайте, горестные строфы…
Мои обжитые листы…
Вы оглушительно суровы,
Но ослепительно чисты.
Не ради денег или славы
Я в сердце трепетно несу
Россию — бывшую Державу,
С огромным бланжем на глазу…
Россия… Новая… Иная…
Как полигон валютных дам…
Но я тебя, моя родная,
В гарем заморский не отдам!
И не сбегу в годину лиха
В благоуханные края…
Я здесь, с тобой, моя бомжиха,
Больная Родина моя…
А снег валит и днем и ночью,
И мне сдается иногда,
Что он страну засыпать хочет
Отныне раз и навсегда.
Мы молим Бога о погоде,
Чтоб дал светило хоть на час…
А солнце в небо не выходит —
Оно обижено на нас…
И вновь куражится цунами,
И прет к озону черный дым…
Планета сводит счеты с нами
За то, что мы ее гнобим…
Россия грязнет в красных датах,
Землей торгуя для утех,
А та не ищет виноватых,
Она наказывает всех…
Что наши планы и затеи,
Когда уже не видно лиц?!
И если нету нас идеи —
Не будет Пушкина и птиц…
И не заплещутся мотивы
В парализованных устах…
И вместо роз — презервативы
Повиснут сонно на кустах…