Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2006
Роман Давыдыч
“Так вы ко мне обращаетесь в школе, а в дневниках, ребята, пишите мое имя и отчество правильно”, — в начале каждого учебного года говорил он своим ученикам; Дроздовский Роман Давиыдович, преподаватель физики.
Преподаватель физики… Наш последний классный воспитатель, и мы, его последний в жизни выпускной класс…
Долгие годы после той трагедии, — его гибели на ночной улице Ленинграда — я не мог перешагнуть порог нашей школы. То ли из нежелания зайти и испытать бесполезную печаль, не встретив его в ней, то ли из боязни перехлеста горьких чувств, готовых вылиться в слезы. Да и вообще: оказалось, что зайти теперь не к кому.
И вот, спустя двадцать лет после его смерти все же во время летних каникул я зашел в здание школы. Как обычно, в это время в ней было пустынно, и моему желанию побродить здесь одному ничто не помешало. Не спеша пройдя все этажи и вытащив из памяти какие-то осколки прошлого, спускаюсь на первый этаж. С замиранием сердца открываю дверь кабинета физики. Тишина. Необъяснимо волнуясь, сажусь за свою парту в центральном ряду. Мой взгляд, как и в детстве, падает на учительский стол. И вот тут на меня, как эхо из семидесятых годов, накатывает волна воспоминаний…
Да, таких преподавателей, влюбленных в свой предмет, я больше не встречал. Любовь к своему делу в нем не была завуалирована, как у некоторых учителей, ни заботами повседневной жизни, ни усталостью. Ведя школьные занятия, Роман Давыдович был в своей стихии. Это чувствовалось и в том, что порой он, словно в упоении своим рассказом, закрывал глаза, и в том, с каким почтением он произносил имена великих ученых-физиков, и в том, с каким увлечением и максимальной доходчивостью он преподавал свой предмет, — будь то решение задачи или объяснение теории. Урок он вел всегда динамично и легко, и слушать его было интересно с первых же занятий.
Однако до изучения этого предмета, когда нашему 5-“б” сообщили, что классным руководителем будет Роман Давыдович, мы испытали недовольство и огорчение. Потому что были наслышаны от старшеклассников, что он жесткий и резкий человек, чуть ли не применяющий к “особо провинившимся” силу.
Спустя некоторое время мы все убедились, что слухи эти все были слишком преувеличены. Да, Роман Давыдович был строг и принципиален. Добивался твердой дисциплины. Ведь в школе у нас среди учителей, разумеется, преобладали женщины и совладать со взрослеющими подростками им порой было просто не под силу. Поэтому, когда требовалось навести порядок, он, хоть и невысокого роста, но, как крепкий мужчина, своим появлением и решительным голосом мог обуздать любую школьную ситуацию.
Видимо, наш учитель не без основания полагал, что дисциплина в школе, увы, должна держаться на страхе перед наказанием. Кому-то из распоясавшихся он мог сгоряча пригрозить “разговором со старшеклассниками” в лаборантской. Никогда дальше слов, разумеется, дело не шло. Что со временем, кстати, все и поняли. Может, где-то он был излишне категоричен, прям. Но не думаю, что кто-то мог не простить ему каких-то слов и затаить смертельную обиду.
При всей внешней строгости Роман Давидович был, конечно, добродушным человеком. Во внеурочное время, да и на уроке, когда с кем-то вел диалог, обращался к ученикам неизменно по имени. А наши еженедельные воспитательные часы теперь я бы назвал “уроками порядочности”, ответственности и справедливости. Разбирая чей-то проступок или поведение, именно эти понятия он старался привить ученикам больше всего.
Вообще, с годами учебы Роман Давыдович раскрылся перед нами не только как неординарный педагог, но и как веселый, общительный человек, любящий пошутить и способный понять не только школьные, но и жизненные обстоятельства ребят. Если это не так, то почему почти ежедневно к нему после уроков (а в школе он бывал допоздна) приходили повидаться бывшие ученики? Даже те, которые считались “трудными”. Видя в опустевшем классе или коридоре их дружеский разговор, сдобренный шутками, я мечтал, что когда-нибудь и я, уже шагнув за порог школы, с гордостью самостоятельного человека буду приходить к нему со своими новостями взрослой жизни. Мечтал…
Но, к великой печали, наши выпускные экзамены стали последними днями его жизни…
В то предолимпийское лето 1979 года в Ленинграде чувствовался какой-то невроз. Ползли нелепые слухи, происходили какие-то бессмысленные дикие преступления, как, например, разбитые статуи в Летнем саду. Даже во время прогулок белой ночью по набережной Невы ощущалось смутное беспокойство. Вспоминаю, как в одну из таких ночей, гуляя с нами, уже выпускниками, он предотвратил попытки уличных хулиганов затеять драку. Его слова и жесты были спокойны, просты и уверенны.
Но однажды, видимо, и это не помогло. Поздним вечером Роман Давыдович был жестоко избит какими-то подонками в центре города, рядом со школой. Скончался в “скорой помощи” по дороге в больницу. Убийц так и не нашли.
Ему было немногим за тридцать, жил с мамой. И, говорили, только собирался жениться. Что же произошло в ту роковую ночь и случайное ли это убийство, так и осталось неясным. В ту осень учебный год начался без него…
Я встаю из-за своей парты, пишу на доске пожелание сегодняшним школьникам и тихо покидаю кабинет.
Больше в стенах школы мне побывать не доводилось. Но всегда, проходя мимо Гродненского переулка, где она стоит и испытывая к ней запоздалое чувство благодарности, я не могу ни о чем думать, как только о нем — Романе Давыдовиче. До сих пор я представляю его за дверьми школы — молодого, энергичного, целеустремленного человека, влюбленного в свою профессию и жизнь.