Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2006
* * *
Словно тень, этот блудный трамвай
По невидимым в сумраке рельсам
Проплывает… Ну что ж, отплывай,
Но последним — внеплановым — рейсом,
Чтоб, легко на подножку вскочив,
Мы смогли под покровом наростов
В прежнем городе, лживом, как миф,
Опознать лишь Васильевский остов —
В нашей речи, уже неживой,
В чьих-то рифмах почуяв засаду,
В той строфе, что сквозит синевой
Полинявших от света фасадов,
А минуя Смоленский погост —
Кольцевую, вагоновожатый
Остановит вагон. И взахлест
Снег ударит волной бесноватой.
ВАРИАЦИЯ
Пышным цветом уже зацветает в косе седина.
Не беда, выбор все-таки есть: или хна, или басма,
Или старый, как мир, и к тому же поклонник вина
Донжуан Иванов, у которого, к прочему, астма.
Чтоб подняться на пятый, однажды ты вызовешь лифт,
Размышляя о том, что все чудом должно измениться,
Лишь наступит весна. Но, колени свои оголив,
Ты себя ощутишь не девчонкой уже, но девицей.
Слава богу, до этого срока лет шесть. Или пять.
Можно верить в тот мир, что тебе был поэтами навран,
И, закончив свой день, в супермаркете жадно искать
Запах ночи, по книгам знакомый, — лимона и лавра.
* * *
И, может быть, удастся не поверить
В пародию на классику…
Д. Коломенский
Нет, “с” одна: ростральные. От “ростра”.
В тот год, когда затоплен был Невою
Весь город (видишь, выше ординара),
Несло гробы по улицам. Тогда
Дворец напоминал печальный остров.
Смотри, тебя бы скрыло с головою!
Но ветер тих. Едва слышны удары:
При дамбе образумилась вода;
Спокойны воробьи: стрельба из пушек
Давно не предвещает половодья;
И лишь один затравленный прохожий —
Чудак Евгений, старый и больной,
Привычно в полдень затыкает уши,
Кляня порфироносное отродье…
И бронзовый загар смывает с кожи
Тревога набегающей волной.
* * *
Так наступает куриная слепота:
Кажется, город по памяти узнаваем.
Можешь закрыть глаза, сосчитать до ста —
Тот же пейзаж с уползающим в парк трамваем,
Тот же прохожий, покорно вдыхая смог,
Кутается в пальто, подавляет кашель;
Ветер, как водится, ловко сбивает с ног,
Снег по привычке становится манной кашей;
Мойка похожа на мутный коктейль со льдом…
Этот привычный маршрут изменить не пробуй:
Ночь все равно случится, и встретит дом
Лестничной клетки невычищенной утробой,
Запахом лука и воблы, как из пивной,
“Волчьего глаза” рассеянными лучами…
Чувствуешь, кто-то идет за твоей спиной,
Как прокаженный, чуть слышно звеня ключами.
* * *
Мыслью спеша за неверной удачей вдогон,
Жалкий непризнанный автор, поденный рабочий,
Средневековый паук — записной эпигон —
Ловко сплетает упругую сеть многострочий.
Опытный лжец, преуспевший в притворных речах, —
Что нам до цели, когда он в искусстве похвален:
Не расцвело его счастье, и разум зачах —
Ворон ночной, облетающий груды развалин;
Тело изгрызла до самых костей нищета,
Сердце которое лето исполнено плачем:
Словом, увы, не добыть ни меча, ни щита,
Значит, разумней молчать, притворяясь лежачим,
Век доживать, не промыслив иным ремеслом:
То ли придворным шутом, то ли Божьим холопом,
И на досуге умело калечить псалом,
Перебивая строку скоморошьим прихлопом.
* * *
Захлопнешь тяжелую дверь за собой
И вспомнишь, притворно скорбя,
Что этот разрыв, преднамеренный сбой,
Случался не раз до тебя:
Ты это читал или видел в кино
И подлинно знаешь о том,
Что выглядишь глупо, нелепо, смешно,
Как будто наряжен шутом,
Но стоит поверить, что все-таки спишь,
Что это не здесь, не с тобой,
Как плюнет неон с побелевших афиш
На черную кровь мостовой,
И не ощутишь, а внезапно поймешь,
Как холод ползет к животу,
И слабость в ногах, и саднящую дрожь,
И привкус железа во рту,
А в стеклах плывущих навстречу машин
Увидишь, как возле столба
Стоишь дураком, проглотившим аршин,
И дождь вытираешь со лба.